Творках (дом для умалишенных) и оттуда была
освобождена прушковскими социал-демократами. Когда ее после этого
арестовали, она выдала тех, которые ее освобождали: сама ездила с
жандармами и указывала квартиры освободивших ее товарищей. Здесь она сидит
под вымышленной фамилией, тщательно скрывая свою подлинную фамилию
(Островская). Почему она предавала? Кто ее знает: может быть, избивали, а
возможно, она действительно сумасшедшая.
   Теперь она уже несколько дней сидит в коридоре надо мной. Сегодня я обо
всем этом уведомил других... Я обязан был это сделать... Возможно, вначале
она попытается защищаться, утверждать, что все это ложь. Она, вероятно,
будет бороться хотя бы за щепотку доверия. Но заслуженный удел ее - позор,
самый тяжелый крест, какой может выпасть на долю человека.
   Иногда я вижу на прогулке провокаторов. Двое из них производят
кошмарное впечатление: глаз не поднимают, лица, словно бледные маски
отъявленных преступников, - застывшие, неподвижные, с печатью отвержения
на лбу. Весь их вид напоминает корчащуюся собаку, когда на нее
замахнешься. ...В моей голове ужасная пустота, мелькают какие-то
бессвязные сны, отдельные слова, люди, предметы, а когда я встаю утром с
постели, начинающийся день пугает меня...
   Рядом со мной сидит молодой офицер Б. Я поддерживаю переписку лишь с
ним одним.
   Он хотел бы сидеть вместе со мной, хотя бы непродолжительное время, но
я предпочитаю сидеть без товарища. Начиная с завтрашнего дня мы будем
вместе гулять. Этого достаточно, и это внесет разнообразие в нашу жизнь.
Надолго ли?"
   Друг против друга Переписку между Лондоном и Петербургом о предстоящем
визите английского короля Эдуарда Седьмого в Россию Герасимов теперь читал
в тот же час, как только она выходила из канцелярии министра иностранных
дел Извольского. Он ясно понимал, как важен этот визит, - Столыпин не
обманул, действительно намечалось сближение с Британией. Из беседы с
Петром Аркадьевичем - однажды засиделись до трех утра - сделал вывод, что
поворот этот не случаен; инициатором его были люди, опасавшиеся
германофильства государыни, ее растущего влияния на августейшего супруга;
в критической ситуации дело может кончиться ее регентством, что значило бы
окончательное растворение России в германском д у х е.
   Оценив произошедший поворот, присмотревшись - не поломает ли государь
новый курс Столыпина, - полковник сделал надлежащие выводы и
переориентировал своего маклера: тот теперь играл на бирже с ощутимым
успехом, потому что ставил лишь на компании и банки, связанные с
английскими интересами.
   Читая телеграммы, Герасимов потешался над просьбой Эдуарда Седьмого
организовать его визит в Петербург так, "чтобы я мог побольше увидеть";
знал, что по этому вопросу непременно вызовет Столыпин; вот он, реальный
шанс, - окончательно доказать всем и вся, что его, Герасимова, слово в
деле политической полиции империй непререкаемо.
   Петр Аркадьевич действительно его вызвал, ознакомил с шифротелеграммой
английского МИДа, копию которой Герасимов прочитал еще вчера; полковник,
однако, сделал вид, что изучает документ с видимым интересом; аккуратно
спрятав очки в тонкой золотой оправе в серебряный футлярчик, ответил:
   - Этого делать никак невозможно, Петр Аркадьевич.
   - Опасаетесь бомбистов? Но они же у вас в кулаке, Азеф бдит...
   - Вместе с Азефом бдят директор полиции Трусевич, начальник царской
охраны Спиридович и министр юстиции Щегловитов, - усмехнулся Герасимов. -
Если бы только Азеф и я, тогда б хоть на Путиловском заводе можно было
принимать монархов...
   Посмеялся и Столыпин; потом - никак не форсируя давешний разговор по
поводу з а д у м к и, которая понудит государя не обращать внимания на
критику сановников по поводу его, премьера, активности против общины, -
спросил:
   - Готовы отстаивать вашу точку зрения перед государем?
   - Готов, Петр Аркадьевич. Если вы считаете это целесообразным, готов.
   ...Визит к монарху был организован так, чтобы об этом не знал никто,
кроме премьера и генерала Дедюлина; из-за интриг, немедленно начавшихся в
столице после первой аудиенции, данной Николаем полковнику, генеральские
погоны до сих пор з а в и с л и, зачем подставлять Герасимова лишний раз,
и так у него предостаточно врагов: ненавидят тех, кто умеет работать,
бездельников осыпают крестами, не страшны, люди без собственного мнения,
скоморохи, веселят самодержца, говорят с ним по-простому, так, чтобы все
было понятно, не надо вникать, шуты со звездами, осыпанными бриллиантами,
- явление вполне обычное при абсолютизме.
   В Царское Герасимов приехал под вечер; государь принял его в кабинете,
был несколько раздражен чем-то, той задушевной беседы, которой так
сладостно гордился Герасимов, не получилось.
   - Его величество король британский, наш кузен Эдуард, привык у себя в
Лондоне повсюду свободно ходить, - досадливо морща мягкое, без выражения,
лицо, говорил Николай. - Потому и здесь, в империи, он захочет вести себя
так же. Он решит посетить театры, балет, отправится гулять по улицам,
наверняка выскажет пожелание посмотреть биржу, заводы, верфи... Значит, я
буду обязан - по протоколу - всюду его сопровождать. Я готов, конечно...
Однако хочу спросить ваше мнение: я м о г у?
   - Нет, ваше величество, - ответил Герасимов, как-то по-новому
рассматривая лицо Николая - безжизненное, словно маска, какая-то вещь в
себе, ни единый мускул не дрогнет, и глаза потухшие.
   - Ну, вот видите... Если он решится гулять по столице один, это вызовет
толки...
   Снова начнутся разговоры о нестабильности, станут печатать антирусские
гнусности... Поэтому будет лучше, если он не приедет в Петербург...
   Встречу проведем в другом месте. Обдумайте, как это лучше сделать.
   - Мне следует снестись с министерством иностранных дел?
   - Решите этот вопрос с Петром Аркадиевичем, - еще более раздраженно
ответил государь. - Мне невдомек, как решаются дела такого рода.
   - Разрешите, ваше величество, изложить мой план, который будет
гарантировать абсолютную безопасность августейшей семьи?
   В глазах государя мелькнула какая-то живинка, но, видимо, испугавшись,
что его собеседник заметил это, сразу же отвернулся к окну:
   - Да, пожалуйста, но лишь вкратце.
   А ведь я на голову выше его, подумал Герасимов; масенький у нас
самодержец, хлипкий... Засандалить в него пару пуль - завтра б стал самым
знаменитым человеком мира, во все б исторические учебники вошел. А что?
Сговориться б заранее со Столыпиным, убрать Дедюлина со Спиридовичем, на
коня - и был таков!
   Что там всякие Робеспьеры да Кромвели?! Ге-ра-си-мов! Ух, прогремело б!
   Или зарезать. Вообще никакого шума. Под мышки взять, за стол оттащить,
посадить в кресло, мол, работает венценосец, хрена б догнали... Назавтра -
республика, меня чествуют спасителем нации, герой освободительной
борьбы... Эх, с Азефом бы такое дело провести, Столыпин не пойдет,
силен-силен, а в самом нутре - слабак, постоянно оглядывается, хитрит с
самим собою, боится открыто ощериться.
   - Самым надежным местом встречи я полагаю Ревель, ваше величество.
   - Почему? Там же инородцы. Русские люди на своего государя руку никогда
не поднимут, только инородцы...
   - Это, конечно, так, ваше величество, вы совершенно верно изволили
заметить, - кивнул Герасимов, подумав, что Каляев, Савинков, Сазонов,
Никитенко с Наумовым, не говоря уж про Халтурина и Софью Перовскую, были
чистокровными русскими, - но Ревель можно блокировать со всех сторон, да и
гавань там прекрасная; британскую эскадру разместим в полнейшей
безопасности, как и фрегат вашего императорского величества... Встреча
пройдет на воде, минимум спусков на сушу... Две великие морские державы
встречаются на воде, - вполне подлежит т о л к о в а н и ю в прессе... В
этом случае, даже если бы бомбистам и удалось проникнуть в Ревель - хотя
практически я такую возможность исключаю, - то уж на корабли доступ им
совершеннейшим образом закрыт.
   - Изложите ваши соображения Петру Аркадиевичу, - заключил Николай,
заметив кого-то в окне, и чуть склонил голову, дав понять, что аудиенция
окончена.
   Выслушав Герасимова, не перебив ни разу, Азеф вздохнул:
   - Да знаем мы о предстоящем визите, Александр Васильевич, знаем самым
прекрасным образом.
   - Откуда же? - Герасимов искренне изумился. - Об этом здесь известно
всего десятерым, да и в Лондоне стольким же!
   - Повторяю, этот вопрос обсуждался на заседании ЦК неделю назад. И было
принято решение готовить акт.
   - Ничего не получится, - неотрывно глядя на уродливое лицо д р у г а,
сказал Герасимов. - Встреча будет не здесь, а в Ревеле.
   - Ну и что? - Азеф пожал плечами. - Мы рукастые. Найдем людей на флоте.
   Думаете, флот простил царю "Потемкина"? Казнь лейтенанта Шмидта? А
Никитенко чего стоит?
   Вся пресса на ушах стояла, - "жертва полицейской провокации". А ведь
именно он, Никитенко, моего друга Савинкова из-под петли спасал, на
шлюпчонке через Черное море вывез... Словом, я против акта не возражал...
Не мог: снова кто-то против меня плетет - с подачи старой змеи Бурцева...
   - Задушим, - усмехнулся Герасимов. - Долго ли умеючи?
   - Это - быстро, - согласился Азеф.
   - План акта намечен?
   - Разрабатываем.
   - Когда намерены закончить?
   - Как скажу вам подробности, - отчего-то рассердился Азеф, - так и
узнаете...
   Вернувшись в номера, Азеф забрался в ванну, долго отмокал в голубой
воде (бросил кусок французского ароматного мыла, чтоб пенилось и кожа
благоухала), обсуждая ситуацию с самим собой.
   Как всякий предатель, он постоянно жил в страхе за жизнь: после того
как организовал убийство Плеве (с подачи сукина сына Рачковского, именно
он намекал, что это угодно сферам), ждал ареста и петли; когда о т д а л
Герасимову своего ближайшего друга и любимца Боречку Савинкова, боялся,
что придушат, как и Гапона, его же питомцы, бомбисты.
   Он мучительно, постоянно, каждую минуту думал о в ы х о д е, не отдавая
себе, ясное дело, отчета, что выхода уже не было и быть не могло: рано или
поздно предательство непременно всплывает наружу, причем особенно вероятно
это, когда страна взбудоражена, правительственной линии нет, царствует
сонная бюрократия, лишенная той реальной идеи, которая бы могла объединить
народ, поставив перед ним осуществимые задачи, подкрепленные ясным
законодательством, понятным не ста правозаступникам, а самым широчайшим
слоям населения: "Это можно и то - можно, а вот сие - нельзя".
   Азеф понимал, что раз и навсегда отвести подозрения в провокаторстве
могло лишь одно: цареубийство. При этом он отдавал себе отчет и в том, что
осуществление а к т а, скорее всего, повлечет за собою арест и казнь,
которую первым же санкционирует любезный друг Александр Васильевич.
   Поэтому, лежа в голубой мыльной пене, Азеф неторопливо комбинировал,
выстраивал схемы, безжалостно рушил их - и все во имя того, чтобы продлить
ту блаженную жизнь, которой жил, предав - двадцать еще лет назад - идею,
которой поначалу решил было служить.
   Знай Азеф про ту шальную мысль, что мелькнула в голове Герасимова в
кабинете царя, доверься он ему всецело, решись - в свою очередь - на п о с
т у п о к Герасимов, намекнув на в е р о я т и е удачи Петру Аркадьевичу,
кто знает, как бы сложилась дальнейшая судьба России, Европы, трех этих
людей, но поскольку все они были разъединены недоверием и страхом, то чуда
не произошло; все развивалось так, как и должно было развиваться в
прогнившем колоссе, именовавшемся Империей.
   Тем не менее назавтра, после заседания подпольного бюро ЦК, Азеф лениво
заметил своему адъютанту Карповичу, изменившему до неузнаваемости
внешность после "легендарного побега" из охранки:
   - Суша сушей, но вы поищите, нет ли кого из наших в экипажах кораблей,
что будут принимать Николая. У меня на это времени нет, а вам и карты в
руки, причем желательно, чтоб морячок был не наш, а какой-нибудь анархист
или, на худой конец, из летучего отряда, провинциал, не связанный с
центром.
   Через два дня Азеф пришел к Герасимову; снова был в ярости; когда начал
матерно браниться, пахнуло тяжелым перегаром.
   - Что же вы, Александр Васильевич, говорили мне, будто Николай
отправится в Ревель на своем фрегате "Штандарт"?! Он же на чугунке туда
едет!
   - Кто из нас начальник политического сыска империи, Евгений Филиппович?
- Герасимов тоже набычился. - Я или вы?
   - Не надо со мною играть! - по-прежнему в ярости рявкнул Азеф. - Или вы
мне верите, или нет! Тогда - до свиданья! Ищите себе других друзей! Пусть
они с вами варят кашу! Первый раз ваши генеральские погоны на гнедых
прокатили, а второй на вороных до отставки пронесут!
   О том, что генеральское звание утонуло в письменных столах интриганов,
знали только Столыпин и Герасимов; откуда же все это приходит к образине?!
Что творится в державе?! Тем не менее, услышавши про погоны (надавил на
больную мозоль, шельмец, умеет бить в поддых), Герасимов снял трубку
телефонного аппарата:
   - Я готов позвонить при вас Петру Аркадьевичу. Можете взять отводную
трубку, она в столовой, в горке, я ее прячу за серебряной вазой, вам, как
другу, открываю тайну. Слушайте разговор.
   Столыпина, однако, не было, вызвали в Царское, внеочередной доклад
императору; эх, добиться бы права доклада и мне, чтоб не как милость
даровалась, а по звонку дворцовому коменданту, раз в неделю, самые
последние новости! Не сумел ему продать себя толком, сам виноват, оробел!
Надо было б почитать царю, что его сановники про Думу пишут, про
министров; у него лицо кроткое, как у женщины, ему сплетни сладостны, а
что, как не главная сплетница империи, наша охрана?!
   Вот тебе и подступ! Верти им потом как хочешь, жми на кнопочки, пугай!
Не через Петра Аркадьевича, а - напрямую! Он же слабенький, его надо
постепенно приучать, он податливый; я из кабинета, а змеи-завистники
нашептали, ша-ша, шу-шу, вот он и стал отворачиваться да в окно смотреть,
словно я табурет какой, а не человек...
   - Когда ждете Петра Аркадьевича? - поинтересовался Герасимов; голос его
в секретариате знали, поэтому не боялись отвечать правду.
   - Видимо, поздно. Он изволил отправиться вместе с господином министром
иностранных дел.
   - Давно?
   - С час тому назад, Александр Васильевич.
   - Что-нибудь срочное?
   - Да. Вам курьер повез личный пакет, неужели еще не доставил?
   - Я звоню с перепутья. Благодарю. Сейчас же проверю. До свиданья.
   Дав отбой, назвал барышне телефон адъютанта; тот сообщил, что личный
пакет премьера "за сургучом" получен.
   - Вскройте, - сказал Герасимов. - И прочитайте.
   - Хорошо, Александр Васильевич. Соблаговолите подождать чуток, возьму
ножницы...
   Зажав трубку ладонью, Герасимов озорно крикнул Азефу:
   - Хорошо слышно?
   Тот наконец сменил гнев на милость, усмехнулся:
   - Вот бы в ЦК эту отводную трубку поставить, цены бы мне не было, конец
Бурцеву.
   - Алло, Александр Васильевич, - адъютант вернулся к аппарату. - Я не
знаю, возможно ли такое читать по телефону.
   - Что-нибудь связанное с "номером семь" (так в охранке говорили о
Николае). О нем?
   - Именно.
   Герасимов поджался, поразившись догадке, мелькнувшей в голове:
   - Связано с маршрутом?
   - О дополнительных мерах предосторожности, - Хорошо, благодарю вас.
   Герасимов положил трубку на рычаг, похожий на рога оленя, усмехнулся
вошедшему Азефу:
   - Ну? Так кто же шеф политической полиции? Я, милый Евгений Филиппович,
я.
   - Глядите, - ответил Азеф миролюбиво. - Моя информация абсолютна. Я
говорю только в том случае, когда уверен. Я за это золотом плачу.
Проверьте еще и еще раз. Если вам ничего не скажут, значит, у вас
появились могущественные враги.
   - Кто вам поведал об этом вздоре? Это сказал ваш враг, Евгений
Филиппович, -
 Герасимов ответил ударом. - Назовите мне его.
   - Нет, - Азеф покачал головой. - Не назову. Это мой коронный
осведомитель.
   Он надежен. И не враг мне. Но и не друг. Он - болтун. Фанаберится. А я
ему в винт проигрываю... О нем в ЦК только Виктор знает. И Натансон.
Назови я его - мне гибель. Ваши филеры сей момент засветятся, провокаторы
начнут к нему с идиотскими вопросами приставать - вот и конец мне, он все
сразу поймет:
   значит, решит, один из нас троих - провокатор. Лидер партии
провокатором быть не может.
   Натансон - теоретик, он прокламации пишет и газету ведет, от террора
далек. Кто остается? Я остаюсь.
   - Но ведь коронный осведомитель отдал вам фальшивку! Как должен был
царь идти в Ревель на "Штандарте", так и идет! Какая "чугунка"?! Это же
безумие по нынешним временам! Вам, бомбистам, подарок! Какой идиот это
санкционирует? Я?
   Увольте!
   Столыпин? Да ни в коем разе!
   ...В полночь позвонил премьер-министру; тот пригласил на чай; о том,
что маршрут следования государя изменен, и слыхом не слыхал:
   - Это сказки какие-то, Александр Васильевич, чушь... От кого к вам
пришла информация?
   - Из окружения эсеров.
   - Источник надежен?
   И Герасимов - впервые в беседах с премьером - уверенно солгал:
   - Проверяем, Петр Аркадьевич, проверяем...
   - Такого агента надо сажать. Или гнать взашей, - нахмурился Столыпин. -
Заведомо вводит вас в заблуждение.
   Ночью Герасимов не мог уснуть, ворочался на тахте, вспоминал жену,
сбежавшую к сукину сыну Комиссарову; чего им, бабам, не хватает? Меня ей
не хватало, ответил он себе; я параллельно ей жил, как игрок: она рядом -
ну и хорошо! Куда ей от меня деться?! А сам весь в интригах, ноздри
раздувал, за генеральским золотом спешил, дуралей, бабу в упор не видел,
вот и ушла... Возвращался то и дело к Азефу: почему "чугунка"? Неужели
начал двойную игру?!
   Утром, приняв холодный душ, тщательно поправил бороду и отправился в
Царское, к Дедюлину.
   Тот отчего-то заюлил, начал угощать чаем с черничным вареньем, говорил
все больше о пустяках, анекдотами сыпал, слезливо умилялся тем, как
смышлен наследник, а когда Герасимов в упор спросил, не будет ли перемен в
маршруте государя, ответил:
   - Только вам, и никому другому, Александр Васильевич... Белено держать
в секрете, но ведь все равно вам, именно вам придется ставить охрану в
пути следования... Так вот, ее величество третьего дня гадала с Аннушкой
Вырубовой, та ей на ночь выбросила карты, что-то много пик легло на раннюю
дорогу, и поэтому поступило августейшее указание поменять фрегат на
императорский поезд...
   Это должно быть сделано в самый последний момент... Вы уж порадейте,
мой друг, не сочтите за труд, и поймите меня верно: я не имел права
сказать вам об этом в телефон, как замечательно, что вы сами ко мне
приехали... И еще:
   государыня сказала, что она намерена принять приглашение Бенкендорфа.
Так что она - вместе с английским родственником - посетит имение графа
близ Ревеля... Об этом тоже велено таить, сказать лишь в последний
момент... Убежден, вы и там обеспечите надежную охрану...
   - В скольких верстах от Ревеля находится имение графа?
   - Всего двадцать пять, Александр Васильевич.
   - Где дорога проходит?
   - Сначала через город, потом по лесу, дивный тракт, желтый песок,
корабельные сосны...
   - Вот из-за корабельных сосен-то и жахнут бомбу, - скрипуче ответил
Герасимов. - Я на себя такую ответственность не возьму.
   - Но, Александр Васильевич, ее величество дружна с семьей Бенкендорфов!
   Старинный русский дворянский род! И жена его чудно гадает по кофейной
гуще!
   Совершенная; именно так, совершенная угадываемость ближайшего будущего!
Вы же знаете, как государыня верит в это...
   - Этот дворянский род Пушкина укокошил, - по-прежнему скрипуче заметил
Герасимов. - Для господ бомбистов прекрасный повод поставить акт именно на
пути следования августейшей семьи к наследникам первого русского
жандарма... А что касается гаданья, то пусть графиня Бенкендорф сама
пожалует на царский фрегат и там ворожит на гуще, охрану гарантирую...
   - Вы чем-то раздражены, Александр Васильевич? - мягко, но с
металлическими нотками в голосе осведомился