и торговли, промышленности и финансов. В этом отношении мы слышим
прямо вопли о том, что стране грозит окончательное разорение.
   Д. А. Ф и л о с о ф о в (государственный контролер, шталмейстер). -
Элементом, на который, Ваше Императорское Величество, можете наиболее
положиться, бесспорно являются крестьяне.
   П. Н. Д у р н о в о. - Эксперты, которых мы выслушали, примкнули к
известным общественным течениям. Сами же они мало знают деревню и
настроение крестьянских масс: Д. Н. Шипов был председателем московской
губернской земской управы и является известным общественным деятелем, но
он мало знаком с крестьянскою средою; А. И. Гучков и барон Корф -
домовладельцы и деревни не знают, а граф Бобринский хотя и состоит уездным
предводителем дворянства и живет среди крестьян, но постоянно меняет свои
взгляды: как мы слышали, по приезде сюда он уже изменил свой взгляд
относительно выборной системы. Напрасно все думают, что созыв
Государственной думы внесет немедленное успокоение.
   Г р а ф С. Ю. В и т т е. - Объяснения нам давали лица, считающиеся
наиболее консервативными. Кроме того, господа Гучков, Шипов, Бобринский
очень много времени провели и проводят в деревне. Конечно, нельзя спорить
против того, что выборная система по "закону 6 августа" наилучшая, но она
неосуществима. Нужно дать такую думу, которая не обратилась бы в
учредительное собрание.
   Д. Ф. Т р е п о в (дворцовый комендант свиты государя, генерал-майор).
- При всеобщей подаче голосов мы получим революционную думу.
   К н я з ь А. Д. О б о л е н с к и й 1-й (член Государственного Совета,
шталмейстер). - Что такое рабочие в сравнении с крестьянами? А между тем
первым дается прямое представительство. Весьма многие из них попадут в
число избирателей в качестве квартиронанимателей. Нельзя закрывать глаза
на те последствия, которые произойдут от допущения в думу четырнадцати
депутатов от рабочих.
   Е г о И м п е р а т о р с к о е В е л и ч е с т в о. - На этом мы
сегодня остановимся и соберемся вновь в среду, в одиннадцать часов утра.
   Второе заседание.
   О. Б. Р и х т е р (член Государственного Совета, генерал-адъютант). -
Считаю своим долгом обратить внимание на то, что, к сожалению, в газеты
проникли сведения о происходившем здесь прошлом заседании.
   Г р а ф С. Ю. В и т т е. - Это полная анархия, раз среди высших
сановников государства есть лица, не умеющие сохранить тайны.
   Е г о И м п е р а т о р с к о е В е л и ч е с т в о. - Я даже не знаю,
как охарактеризовать такой поступок. Я твердо рассчитываю, что это больше
не повторится. Перейдем к делу.
   Г р а ф С. Ю. В и т т е. - Нами представлены два проекта. После
манифеста 17 октября мы приступили к разработке нового избирательного
закона в прежнем составе совета министров. Вслед за тем некоторые из
министров оставили свои должности. Тогда Ваше Императорское Величество
изволили указать на желательность приглашения Шипова и Гучкова. То, что мы
в это время решили в совете министров, мы им показали. На это они сказали,
что, по их мнению, крайне опасно пускать в думу рабочих. Я предложил им
тогда составить свой проект избирательного закона.
   Представленный ныне второй проект - положение о выборах в
Государственную думу - и есть составленный ими проект. Одновременно с
представлением своего проекта они образовали "Союз 17 октября". По их
проекту предполагалось организовать выборы по губерниям. Чтобы несколько
умалить опасность этой системы, мы решили приурочить выборы к особым
округам. Мы отдаем себе отчет в том, что если допустить в думу
четырнадцать членов от рабочих, они будут непременно требовать себе
двадцать пять, а потом и пятьдесят мест в думе. И если вы это им дадите,
то без крови вы не будете впоследствии в состоянии отнять у них это право.
Империя Российская держится не сословиями, а народом, крестьянством. Сила
и финансовая и военная, несомненно, зиждется на русском народе. Если бы
нельзя было базироваться па русском народе, то мы все должны были бы
умереть. Русский народ талантливый, преданный своему государю, создавший
русскую историю, - не изменился; он более верен, чем люди, живущие в
городах, быть может, даже во дворцах.
   Г р а ф А. П. И г н а т ь е в (член Государственного Совета). -
Управляющий министерством внутренних дел господин Дурново говорил, что
нельзя при нынешнем революционном движении производить какие бы то ни было
выборы. Между тем со всех сторон говорят, что надо как можно скорее
созвать Государственную думу. Чем же вызываются возлагаемые на думу
розовые надежды? Революция стремится к борьбе с правительством всеми
способами, особенно в повременной печати, которая стала совершенно
разнузданной. Нас призывают к терпению, говорят, что лучше предугадать
требования общества, чем покорно идти за ними. Но удовлетворить желания
революционеров нет возможности. Теперь революция набросилась на армию.
   Надо всеми мерами охранить ее от враждебной пропаганды. В 1612 году
князь Пожарский прежде всего восстановил власть и порядок, и только когда
это было сделано, собрал Земский Собор, избравший дом Романовых на
царство. А теперь с чем правительство встретит думу? С сознанием, что оно
бессильно управлять государством? Это прямой шаг к учредительному
собранию. Одним изданием законов нельзя успокоить Россию, надо для этого
действовать силою. Но силы нет. Если войск мало, надо не жалеть на это
ничего, кликнуть клич, создать рать, дружину из запасных, ополченцев.
Иначе будет действовать народный самосуд. Справившись с крамолою, можно
будет созвать Государственную думу, но идти навстречу думе с одним лишь
бессилием - нельзя.
   А. Г. Б у л ы г и н (член Государственного Совета, гофмейстер). -
"Первый проект" представляет исполнение торжественно возвещенной
высочайшей воли, а "второй проект" является дальнейшим шагом на пути
уступок. Он изобличает не силу, а слабость власти. Консервативные элементы
будут недовольны таким законом.
   Ни один землевладелец не пройдет в думу при такой системе выборов.
Помимо этого мне кажется, что всеобщее избирательное право неосуществимо
практически.
   Г р а ф С. Ю. В и т т е. - Крупное несчастье - война - потрясло Россию
и еще потрясает ее. Следствием этого явилось общее недовольство
существующим порядком вещей во всей массе населения, не только в народе,
но и в чиновничестве, и высшей аристократии. Недовольство это направилось
на правительство и на верховного нашего вождя. Все говорили: "Чем хуже,
тем лучше". Это было общее мнение громадного большинства русского
общества. Правительству, благодаря этому, приходилось воевать не с
революцией, а с общественным мнением. И все наши усилия заключались в том,
чтобы отделить революцию от общественного мнения.
   Правительство обязано бороться против революции, но не должно было
воевать с теми, которые дорожат величием России и монархическим режимом.
Теперь благоразумные лица увидели, что только в вашей, государь, власти
они могут обрести спасение. Ряды их с каждым днем увеличиваются, и
правительство должно делать все для того, чтобы привлекать благоразумных
людей на свою сторону. Меры, принятые Вашим Императорским Величеством,
избавили Россию от громадного пролития крови, и я не нахожу, чтобы эти
меры были уступками. Революция была бескровная, как нигде в мире, и в этой
политике все спасение. Поэтому я считаю, что надо скорее собрать думу.
Нельзя собрать ее по "положению 6 августа"; второй же из представленных
проектов может привести к другим последствиям, равным образом
нежелательным. Поэтому следует избрать средний путь.
   Б а р о н А. А. Б у д б е р г (член Государственного Совета,
шталмейстер). - Всеобщая подача голосов - неизбежность; поэтому на нее
следует решиться, но только не на прямые выборы, только не на прямые.
   В. В. В е р х о в с к и й. - Надо сначала подавить революцию...
   П. Н. Д у р н о в о. - При всеобщем избирательном праве палата будет не
на стороне правительства. Не следует сейчас производить выборов...
Пообещать можно, а проводить - нет...
   Н. С. Т а г а н ц е в. - По моему мнению, откладывать выборы на
неопределенный срок - значило бы поставить крест на будущности России.
   Е г о И м п е р а т о р с к о е В е л и ч е с т в о. - Все обсуждено,
все взвешено. Вопрос этот был мне совершенно непонятен и даже мало меня
интересовал.
   Только после манифеста 17 октября я его изучил. Я находился в течение
обоих заседаний в полном колебании. Но с сегодняшнего утра мне стало ясно,
что для России лучше, безопаснее и вернее - проект первый. Проект второй -
мне чутье подсказывает - принять нельзя. Идти слишком большими шагами не
следует. Сегодня - всеобщее голосование, а затем недалеко и до
демократической республики. Это было бы бессмысленно и преступно. Перейдем
к вопросу об участии в выборах рабочих. Кто желает высказаться?
   А. А. Б и р и л е в (морской министр, вице-адмирал). - Я полагаю, что
не следует выделять рабочих в особую группу. В их среде весьма сильно
развито стадное начало; они составляют особую партию, предъявляющую весьма
резкие требования. Но собственно рабочего вопроса, как на Западе, в России
не существует, и нет надобности его создавать, предоставляя рабочим особое
представительство в Государственную думу.
   В. И. Т и м и р я з е в. - Нельзя закрывать глаза и говорить, что нет у
нас рабочего вопроса. Напротив того, не подлежит сомнению, что
социалистические идеи вполне ясны и доступны для рабочих. Поэтому когда мы
достигнем созыва думы, то рабочие в се составе будут социалистами - да, но
революционерами - нет.
   Социалистические учения неотразимы и имеют приверженцев во всех
парламентах.
   Поэтому нечего опасаться представителей рабочего класса в
Государственной думе.
   Г р а ф С. Ю. В и т т е. - Следует ожидать, что новый избирательный
закон не внесет успокоения не только в революционные кружки, но и в среду
умеренных элементов. Результаты будут плохие, и в какой интенсивности они
проявятся - предвидеть, конечно, невозможно. О сроке созыва
Государственной думы определенно сказать нельзя. Немедленно приступить
нельзя, готовиться - надо. Это может спасти империю от дальнейших
сотрясений.
   Не спасло - революция шла лавиной.
   Тюремные ворота распахнулись, на улицу высыпали заключенные.
Демонстранты, собравшиеся возле тюрьмы, подняли их на руки, понесли по
улице.
   С трудом освободившись из крепких рук неизвестных друзей, Дзержинский
протолкался в зал, где заседала городская партийная конференция. Он вошел,
остановился у дверей: впервые в жизни видел он своих товарищей, которые
собрались открыто, не таясь, всею силою собрались - с красными бантами на
лацканах пиджаков, счастливые, до синей бледности гордые; в глазах
счастье, боль за тех, кто не дожил, вера в то, что дальше будет лучше,
добрее, чище.
   Выступал Якуб Ганецкий.
   - Первый этап революции прошел, и прошел успешно! - счастливо, тонко,
высоко выкрикивал он в тишину громадного зала. - Мы понесли много жертв,
чтобы настал этот час! Мы не имеем права почивать на лаврах: царь еще в
Питере, здесь пока еще губернатор! Мы должны сказать себе ясно и твердо -
впереди борьба!
   Ганецкий вдруг замолчал, вглядываясь в заросшее бородой лицо
Дзержинского, который стоял у двери и видел Ганецкого размыто, радужно,
плохо, оттого что слезы были в глазах.
   - Товарищи! - воскликнул Якуб. - Здесь Юзеф.
   Зал поднялся, как один.
   Дзержинский шел сквозь живой, рукоплещущий, смеющийся, счастливый,
раскованный человеческий коридор; он видел Винценты Матушевского, Стефанию
Пшедецкую, Юзефа Красного, братьев Фиолеков, освобожденных революцией. Он
вспрыгнул на сцену легко, по-юношески. Поднял руки, прося тишины. Вытер
глаза.
   - Ну что ж, - тихо сказал он. - Задача, по-моему, всем ясна: за оружие,
товарищи!
   а "Телеграф... принес известие, что в Москве убит царским войском член
Российской социал-демократической рабочей партии, ветеринарный врач Н. Э.
Бауман. У гроба его произошла демонстрация, когда вдова убитого,
принадлежавшая, равным образом, к нашей партии, обратилась к народу с
речью и призывала к вооруженному восстанию...
   Убийство К. Э. Баумана показывает ясно, до какой степени правы были
социал-демократические ораторы в Петербурге, называвшие манифест 17
октября ловушкой, а поведение правительства после манифеста провокацией.
Чего стоят все эти обещанные свободы, пока власть и вооруженная сила
остаются в руках правительства! Не ловушка ли в самом деле эта "амнистия",
когда выходящих из тюрьмы расстреливают казаки на улицах!"
   б "За "конституционным" манифестом Николая Кровавого последовали новые
бесчисленные убийства, организованные Треповым и его бандой. Неистовства
казаков, еврейские погромы, расстреливание на улицах только что
"амнистированных" политиков, грабежи, устраиваемые черносотенцами при
помощи полиции, - все пущено в ход, чтобы подавить революционную борьбу.
   Царь прекрасно помог революционерам, подтвердив их оценку лживой
уступки, оценку гнусной комедии "либерального" манифеста. Царь хочет
вызвать сам новую решительную борьбу. Тем лучше! Вся работа
социал-демократии, вся энергия пролетариата будет теперь направлена на то,
чтобы подготовить следующий натиск, чтобы уничтожить чудовище царизма,
который, умирая, пытается последний раз разжечь темные инстинкты темной
толпы. Чем больше усердствует теперь Трепов, тем вернее полный крах всей
треповщины и всех Романовых.
   ЛЕНИН.
 
 
   20
 
 
   Преемник убиенного Егором Сазоновым министра Плеве - Петр Николаевич
Дурново пришел в кабинет главного карателя империи путем, в какой-то мере
отличавшимся от того, которым следовал предшественник.
   Будучи рожден в семье потомственного, а говоря точнее, столбового
дворянина, отсчитывавшего свой род со времен Мономахового колена, Петр
Дурново воспитывался иначе, чем Вячеслав Константинович фон Плеве. Если
тот фактом вознесения своего рода был обязан у м е л о с т и остзейских
предков, которые были з в а н ы и ценили коих за тщательную
исполнительность, то Дурново в ы с о к о ощущал свою исключительность -
первый Романов целовал крест на служение старым, именитым боярам, то есть,
в частности, им, Дурново.
   Окончив Морское училище, которое давало образование широкое,
петровское, плавая гардемарином по океанам долгие четыре года, юный
Дурново имел достаточно времени и книг, чтобы выстроить свою концепцию
власти. Он относился к этой своей концепции, как к абсолюту, истине в
последней инстанции.
   В своих построениях гардемарин Дурново исходил из того, что дух России
времен Калиты, когда каждый князь тщился построить государство из своего
удела, зиждился на позиции ложной: князья считали, что княжество для них
существует, а не они для княжества. Широта конечно же в этом была и
определенного рода богемистая лихость: "Хозяин - для дома, а не дом для
хозяина"! Историческое развитие, однако, восстало против этой
преемственности византийских, если даже не вавилонских, традиций.
Поскольку предки Дурново призвали на царство Романовых, поскольку они
созвали Земский Собор, признавший новую династию, как символ объединенной
России, то именно тогда и утвердился постулат: "Царь - это идея русской
власти, смысл ее государственного устройства".
   После того как Дурново со своим фрегатом о т с т о я л в Лондоне три
месяца, горделиво думал: "Наше самодержавие куда как более демократично,
чем британское; у них лишь писаки побойчее, изящней смогли объяснить, что
к чему, а наши этой л е г к о с т и не учены, наши во всем высший смысл
ищут".
   Он думал так оттого, что, поработав в Британском музее, побеседовав с
британскими знакомцами такого же, как и он, уровня, спокойно уверовал в
отправные, основополагающие данности: смысл власти в том заключен, чтобы
управлять подданными. "Самодержавие" - вздор, доромановские штучки,
леность удельных князьков! "Само" ничего не дается, все нужно брать,
организовывать, охранять, всем надо править, все должно устремлять, всех
благодарить, карать, миловать, а все это немыслимо без того, чтобы
предвидеть, а один предвидеть - хоть семи пядей во лбу - не может: штаб
нужен, потребны новые разумовские, меншиковы, шафировы, волынские, минихи,
ястржембские".
   Дурново понял, что власть, коли только не полностью бездействует, так
или иначе свое предназначение исполняет, невзирая на к а ч е с т в е н н о
с т ь тех или иных поворотов, смен курсов, обычных благоглупостей и редких
о з а р е н и й.
   Поскольку самодержавие - есть идея власти, то полномочия - на самом-то
деле - и определяют смысл государства. А полномочия даны для того, чтобы
управлять. В чем смысл управления? В том, чтобы ко времени указать и
постоянно взыскивать исполненное. Умный управитель обязан отделить себя от
тех, кто исполняет; всякое приходится в государстве исполнять, от иного-то
и в бане не отмоешься, иное деяние похуже тавра.
   Дурново считал, что основоположившее романовскую Россию есть
обязанность приближенных не только высказывать свою точку зрения, но и
отстаивать ее; давать советы - легко, это вроде бы со стороны; нет, коли
ты рожден править, беречь то, что тебе досталось, - изволь не советы
давать, а действовать, сильною рукою действовать; памятуя о прошлом,
надобно стремиться в будущее, ибо только такого рода устремленность
гарантирует силу твою и твоих потомков, а человек жив думою о детях, не о
себе.
   "Господи, - вздохнул Дурново, устраиваясь поудобнее в экипаже - ехал в
Царское Село, решил не на паровозе, а на дутиках, времени, слава богу,
хватало, - но ведь я в безвоздушном пространстве. Я так один думаю.
Фредерикс? Ему сто лет.
   Члены Государственного Совета? Из них песок сыплется, они не способны к
решениям, им и думать-то лень. Они, верно, об одном лишь и мечтают: "Дали
б дожить свое, после нас - хоть потоп!" Вокруг государя тупицы, грамоте не
учены, плохих кровей, от юрких взятки берут. Неужели погибла Россия?"
   И пожалуй, впервые после того, как сел в кабинет убиенного министра,
Дурново признался себе в том, что дело - проиграно, что стропила
хрустнули, дом рушится и спасения ждать неоткуда. Он, впрочем, видел
выход: наступила новая эпоха, век машинной техники; родилась идеология,
настроенная на нужды коллектива работающих; на смену лампе-"молнии" пришло
электричество, экипажи уступают место авто; земли стало мало - начинают
баловать с летательными аппаратами.
   Дурново снова вспомнил министра двора Фредерикса: старик рожден в 1838
году, когда еще Лермонтов был жив, когда Некрасов еще только грамоте
учился, а Репина и не было вовсе; "Господи, - говаривал он в кругу
близких, - какое же было раньше счастье: ни дымов фабричных, ни лязга
конок - спокойствие было и разумная постепенность".
   Дурново подумал: "В этом весь ужас. Старики пытаются подмять процесс
развития под себя, под то, что им привычно, а сие - невозможно; в этом -
погибель".
   Он вдруг услыхал свой голос, усмехнулся, поймав себя, что подумал о
Фредериксе, как о дремучем дедушке. "А самому-то шестьдесят... - Но скорый
его политический ум в ы г о р о д и л с я, оправдал себя: - Он сухопутный,
а я моряк, мы, флотские, до старости молоды, нам надобно постоянно хранить
широту ума, ибо флот впитывает новое быстрее всех, перед техникой
преклоняется, понимая ее надобность и силу".
   Порою Дурново думал, что если бы государь созвал Земский Собор, а не
мифическую думу, то можно было бы достичь успокоения и вывести Россию - не
на словах, а на деле - в разряд воистину великих держав. Но он трезво и
горестно отдавал себе отчет в том, что его коллеги по кабинету, все эти
мумии, все эти Фредериксы, Игнатьевы, Икскуль фон Гильденбарды, Урусовы,
Шуваловы, предложи он подобное вслух, освищут, объявят недоумком,
установят опеку, сожрут и выплюнут. Пойди он с этим к революционерам, даже
самым умеренным, таким, как профессор Милюков, шарахнутся, заподозрят в
провокации, ославят как шпиона и черносотенца.
   - Не сливки везешь, в масло не собьюсь! - крикну