б е, в канцелярию Столыпина,
а уж потом, скорее руководствуясь привычкой, чем надобностью, соединился с
д е п а р т а м е н т о м; Виссарионов сердечно его поприветствовал,
осведомился, как прошел отпуск, на вопрос о новостях ответил, что в
империи наступила пора благодати, и выразил убеждение, что в самое
ближайшее время "милый Александр Васильевич найдет время, чтобы вместе
попить чайку".
   Затем Герасимов отправился на встречу со с в о и м маклером, обменялись
новостями, и только поздно вечером ему удалось заглянуть на л и ч н у ю
конспиративку, где жил мифический "присяжный поверенный".
   Прочитав письма Петрова, он поразился их тону и отправился - было уже
около одиннадцати ночи - на квартиру к подполковнику санкт-петербургской
охранки Доброскоку.
   Человек этот считался живой легендой. И - по праву.
   Свой жизненный путь Иван Васильевич Доброскок начал в революции,
посещал марксистские кружки, впитывал слово новой правды словно губка;
поскольку закончил реальное училище и был широко начитан, вскоре
выдвинулся в пропагандисты; дружил с Даном и Мартовым; сломался по
странному стечению обстоятельств: во-первых, разорился отец, подставленный
под удар компаньоном по розничной торговле Самуиловым; и, во-вторых, сам
был задержан на сходке у Либермана, но, поскольку тот не имел при себе
литературы, а у Доброскока в кармане нашли томик "Коммунистического
манифеста", хозяина квартиры отпустили, а Ваню отвезли в охранку, но не
для заарестования - тогда уж Зубатов пришел, ставил свои о п ы т ы, - а
лишь для допроса, который превратился в мелодраматическое собеседование.
   Вел этот спектакль один из старейших жандармов Геннадий Иудович
Крамской, большой искуситель и фантазер.
   - Иван Васильевич, добрая душа, - начал он проникновенно, - жаль мне
вас, бедолагу! Сердце рвет смотреть на вашу бледность и растерянность! Еще
бы, кому охота садиться в острог в золотые двадцать лет?! Но - не посадим
мы вас...
   Отпустим... Хотя, думаю, сами попроситесь, чтоб мы вас подержали
месяц-другой в камере, а потом отправили на административное поселение...
   - Об таком не просят, - возразил Доброскок.
   - И-и-и, милостивый государь, - мелко рассмеялся Крамской, - еще как
просят!
   Кого мы легко отпускаем после допроса - те у товарищей сей же миг в
провокаторах начинают ходить! Позор на всю жизнь, если не пуля промеж
лопаток... Нет, отсидку, высылку, побег - это я вам могу пожаловать, если
только сговоримся миром. А не сговоримся - выпущу. Отмывайтесь на
здоровье, ваша забота...
   - Да зачем же нам сговариваться?! - удивился Доброскок. - В чем я
виноват?
   Что Маркса читаю? Так он к чтению не воспрещен!
   - Тот, что издан в России, не воспрещен, - поправил его Крамской, - а
который напечатан за границею, у Плеханова и Аксельрода, - тот противу
российских законов... Мы своим умом живем, в чуждых нам идеях не нуждаемся
и ставим на пути их проникновения прочный заслон. Но сейчас не в этом
дело, Иван Васильевич, хороший человек... Мы все ваши лекции знаем,
конспекты докладов имеем, дело об вашем кружке - на выданье, пять лет
ссылки обеспечено! Я хочу вас вот об чем спросить: вы кому служите, милай?
   - Совести своей, - ответил Доброскок. - И русскому народу.
   - Вот это я и хотел услышать! - искренне обрадовался Крамской. -
"Совести и русскому народу"... А Самуилов, который вашего батюшку по миру
пустил, кто? Да вы ответьте, вы ответьте, Иван Васильевич, вы не мне, так
хоть себе ответьте!
   Кто лишил вашего батюшку возможности внести за вас и ваших друзей
залог, чтобы освободить из острога? Кто?! Жид, Иван Васильевич! Этому
Самуилову на наш народ - плюнуть и забыть! А кто таков хозяин вашей
явочной квартиры Либерман?
   Он-то "Манифест" в кармане не держал, он его вам сунул! Он кто?! Нет,
нет, вы мне скажите, кто? Ваш товарищ? Что ж тогда он на свободе, а вы у
нас?! Он не товарищ вам, а жид! А где ваш Аксельрод свои книжечки
печатает? Где? То-то и оно, что в Женеве! И все эти Мартовы, Аксельроды и
Гершуни, изволите ли видеть, страдают об русском народе! Нет, нет, вы меня
не перебивайте! Вы меня антисемитским жидоедом не выставляйте, не надо! -
Крамской рассердился чему-то. - Никакой я не жидоед и не антисемит! Только
я полагаю, что об русских сами русские должны печься!
   Я
 супротив евреев никогда не был! Но я был и буду против того, чтоб жиды
выказывали себя заступниками русского народа!
   - Плеханов-то русский...
   Крамской победно рассмеялся:
   - А жена у него кто? Роза Марковна! Не было б ее рядом с ним - в
Петербурге 6 лекции читал ваш Георгий Валентинович! Это она и ее
родственнички на него влияют! Ишь, заступнички нашлись!
   - Так если сами за себя русские не заступаются, - возразил Доброскок, -
пусть хоть Аксельрод с Мартовым станут...
   - Не-ет, дудки-с! Надобно русских людей учить самих за себя стоять!
Хватит на других уповать!
   - Ну да! Только я решил заступаться, как сразу в охрану и угодил!
   - А вы не тот путь избрали, Иван Васильевич! Россия - для русских,
давайте поначалу об этом уговоримся. А коли уговоримся, тогда пойдем
дальше:
   бюрократия наша, все эти столоначальники, директора департаментов,
министры и прочая шушера, - да, да, именно так, я не оговорился, - мешают
нам стать во весь исполинский рост! Думаете, мы здесь, в охране, не знаем,
что вытворяют мерзавцы в сановном Петербурге?! Вс„ знаем! Очень хорошо
знаем! И намерены с этим вести борьбу не на жизнь, а на смерть. Но только
мы, русские! С открытым забралом! Иду на вы! Гордо и бесстрашно! Словом,
Либерман по нашей просьбе вам в карман "Манифест" сунул, а Самуилов этот у
меня получает оклад содержания, - что скажу, все выполнит!
   - Что?! - Доброскок вскочил со стула. - Быть того не может!
   - А от кого ж тогда я про вас все выузнал? Кто сделал вашу семью
некредитоспособной?!
   И про Самуилова и про Либермана подполковник Крамской лгал; Либерман
вскорости погиб на каторге; Самуилов же, прощелыга и жулик, обходил
охранку за версту, по престольным праздникам пел "Боже, царя храни" и был
обыкновенным, как и отец Ивана Васильевича, торгашом мелкого пошиба. Тем
не менее тонкая антисемитская обработка, на которую Крамской был дока,
дала свои плоды: Доброскок согласился "разоблачить провокатора царской
охранки" Либермана, по молодости лет не понимая, что втянут в игру; когда
понял, было поздно уже - дал согласие работать, превратившись в
осведомителя; провел семь л и к в и д а ц и й, был замечен Зубатовым,
переведен из секретных сотрудников в чиновники охранки - то есть повторил
путь самого Зубатова; во время революции пятого года, в благодарность за
борьбу против социал-демократов, произвели в подполковники, стал
доверенным лицом Герасимова, им и остался после того, как Александр
Васильевич получил "повышение".
   Раздевшись в тесной прихожей доброскоковской квартиры, Герасимов в з а
л о не вошел (там музицировали жена с дочерью) и п р о с к в о з и л в
узенький, словно пенал, кабинетик.
   - Что слышно о хромом? - сразу же спросил Герасимов, снимая дымчатые
очки; по дороге к Доброскоку трижды проверился, два раза поменял
извозчика: д е л о вступило в завершающую стадию, теперь надо быть
аккуратным до провизорской скрупулезности, один неверный шаг - и погибель.
   - Вернулся, - ответил Доброскок. - Я встречался с ним. Он в ужасном
состоянии.
   Что случилось - не открывает... Ждет встречи с вами.
   - Ваши предположения?
   - Боюсь, не попал ли он в бурцевский переплет.
   - Почему Виссарионов не отправил к нему на связь Долгова?
   - Что, непонятно?
   - Против меня затеяли игру?
   - Именно так.
   - Где вы с ним увидались?
   - Слух прошел, что он здесь... Ш-ш-ш-ш, полная секретность, но от меня
разве утаишь... Словом, я нашел его в "Метрополе", перехватил утром, в
толпе, утащил от филеров в подворотню, там у меня проходной ход
отработан... А за ним, помимо наших, эсеровский Бартольд смотрит...
Исхудал Петров еще больше, нервен, как дама в известные дни, пришлось даже
прикрикнуть на него - не помогло.
   "Выдвигаю ультиматум: или Герасимов со мной увидится, или пусть пеняет
на себя".
   - Что ответили?
   - Сказал, что на днях вернетесь... Свяжусь... Доложу...
   - Хм... Вот что, Иван Васильевич... Войдите-ка с ним в контакт не
сегодня, так завтра... И попросите его написать письмо на мое имя - чтоб я
мог с документом обратиться к Курлову... Основание нужно для встречи,
иначе - рискованно...
   - Они вам откажут, Александр Васильевич... И Курлов откажет, и
Виссарионов...
   - А Карпов? Все-таки я его своим преемником назвал, не кто... Неужели и
этот лишен чувства благодарности?
   - Нет, он человек совестливый, но сейчас крутые времена пошли...
Курлов, словно конь, роет копытом... Виссарионов с ним во всем заодно...
   - Мне нужно письмо, - упрямо повторил Герасимов. - Пусть Курлов
откажет...
   Достал из кармана портмоне, отсчитал пятьдесят рублей - помнил, что
Доброскок из осведомителей, зазря не рискует.
   - Найдите кого из наших стариков, прикройте спину, пусть они будут с
вами постоянно. Посулите еще сотню - если дело будет закончено успешно. А
это, - он достал тысячефранковую банкноту, - для подарка дражайшей
половине, вам ее вкусы известны, вы и поднесите, у нее ж послезавтра день
ангела, если не изменяет память?
   Доброскок посмотрел на Герасимова восторженно:
   - Ну и дьявол же вы, Александр Васильевич! Что за счастье с вами
работать!
   - Мы еще не работаем, - ответил Герасимов, посуровев. - Мы готовимся.
   Работа начнется, когда я получу письмо...
   "Милостивый государь, поскольку я был брошен известными вам людьми на
произвол судьбы в Париже, необходимость нашей встречи не нуждается в
разъяснении. В случае, ежели вы от нея откажетесь, всю ответственность за
последующие события вам придется нести перед Богом и вашей совестью, коли
она в вас сохранилась.
   Южный".
   С этим письмом Петрова, позвонив предварительно своему преемнику,
полковнику Сергею Георгиевичу Карпову, генерал и отправился в свой бывший
кабинет, столь дорогой его сердцу.
   Карпов принял его дружески, хотя, как и Виссарионов, старался не
смотреть в глаза, был излишне экзальтирован, расспрашивал о здоровье так,
будто был лечащим врачом Герасимова, о т д а в а л ничего не значившие
сплетни - никаких имен, ни одного упоминания о новых делах; будто с каким
бомбистом говорил - перед началом вербовочной беседы.
   Герасимов тем не менее ответил на вопрос о здоровье, однако, когда
Карпов -
 сразу же после обязательно-протокольных п р о б р о с о в - начал
извиняться, ссылаясь на то, что вызывает Виссарионов, генерал остановил
его достаточно приказно:
   - Погодите, полковник. Надо обсудить дело, которое известно Петру
Аркадьевичу...
   Вы, полагаю, помните Петрова?
   - Ну как же, слыхал...
   - Нет, вы не только слыхали о нем, Сергей Георгиевич. Вы им
занимаетесь. И я говорю сейчас не только от своего лица. Что вы намерены
сообщить мне для передачи Столыпину?
   - Александр Васильевич, - чуть не взмолился Карпов, - не ставьте меня в
жуткое положение! Мне запрещено говорить с вами о Петрове!
   Герасимов удовлетворенно кивнул, подумав, что на провинциала, только
три месяца как переселившегося в столицу, у п о т р е б л е н и е фамилии
премьера без обязательных титулов не могло не произвести нужного
впечатления.
   - Кем запрещено, Сергей Георгиевич?
   - Генералом Курловым.
   - А Виссарионов?
   - Он также рекомендовал мне не вступать с вами в разговоры по поводу
Петрова...
   Мне поручено вести "Южного" совершенно самостоятельно.
   Герасимов снова кивнул и, достав письмо Петрова, привезенное
Доброскоком, попросил:
   - Приобщите к делу, Сергей Георгиевич, пригодится. Тот пробежал текст и
обхватил голову руками:
   - Бред какой-то! Ну отчего мы с вами не можем вести его вдвоем?! Кому
это мешает?!
   - А вы как думаете? - спросил Герасимов и, не дожидаясь ответа,
поднялся, кивнул и вышел из кабинета.
   В два часа ночи - после того, как Герасимов доложил Столыпину д е л о и
получил от премьера устную санкцию на р а б о т у, - Доброскок вывел
Петрова из "Метрополя" проходными дворами, посадил на пролетку и отвез на
квартиру, снятую им на Пантелеймоновской улице.
   Герасимов обнял Петрова, который как-то обмяк в его руках; спина,
однако, оставалась напряженной; ощутил легкий запах алкоголя, хотя помнил,
что раньше агент никогда ни водки, ни финьшампаню не пил, кивнул на
Доброскока - "это друг, верьте ему, как мне, если со мною что-либо
случится, он спасет вас", сказал подполковнику, чтоб тот вернулся через
три часа, и повел позднего гостя к столу, накрытому наспех: ветчина, сыр,
копченая рыба и две бутылки - водка и ликер (отчего-то вспомнил Азефа,
попросил привезти шартрез).
   - Ну, рассказывайте, - сказал он, усадив Петрова напротив себя.
   - О чем? - спросил тот каменно.
   - О том, как провалились, - ответил Герасимов, вздохнув. - По вине
новых начальников имперской полиции... Хоть и я с себя ответственности не
снимаю.
   - Если знаете, чего ж спрашиваете?
   - Чтобы найти единственно верный выход. Помните пословицу: "и волки
сыты и овцы целы"? Вот и будем считать это отправным посылом в нашей
задачке. Кого поручили убить? Давайте начнем с конца, а не с начала.
   - Вас.
   - Савинков? - сразу же просчитал Герасимов, поэтому и спрашивал-то
утверждающе; Бурцев вне террора, - значит, Петровым занимались боевики;
хоть там и смута, безвластие, но крепче фигуры, чем Борис Викторович, нет.
   - Коли известно, зачем спрашивать? - устало повторил Петров.
   - Спрашиваю для того лишь, Александр Иванович, чтобы спасти ваше
честное имя - для социалистов-революционеров.
   - Это как понять?
   - Да так и понимайте. Вы динамитом должны меня поднять?
   - И это знаете?
   - Если б иначе - могли здесь пристрелить, небось мой браунинг с собою
таскаете?
   - Отдать?
   - Отдайте. Я вас вооружу бульдогом понадежнее, американцем, у них
калибр шальной, печень вырывает. - И, повернувшись к Петрову спиной,
Герасимов неторопливо двинулся к шкафу, куда заранее положил
"смит-и-вессон"; каждый шаг давался с трудом; Петров истерик, куда его
поведет, черт-знает, засандалит промеж лопаток, и - прощайте, родные и
близкие!
   Он считал про себя, принуждая не торопиться; на "семь" понял, что
Петров стрелять не будет; достал "бульдог" и только после этого, держа в
руках оружие, обернулся:
   - Это ненадежней, а?
   - Вы не боялись, что я убью вас, Александр Васильевич? - Петров сидел с
мокрым от пота лицом, совершенно белый, словно мукой обсыпанный.
   Герасимов понял, что любую ложь, даже самую т о ч н у ю, Петров сейчас
поймет, поэтому ответил:
   - Только когда я досчитал до семи и вы не выстрелили, я понял, что
останусь в живых...
   - Очень хорошо, что вы мне честно ответили... Я по вашей спине видел,
как вы нервничали... Она у вас окаменевшая была, вы только ногами
двигали...
   - Ну, а почему же Борис Викторович решил поднимать меня динамитом?
   - Не вас одного.
   - А кого еще?
   - Курлова, Виссарионова, Карпова. И вас.
   - Плохо у Бориса Викторовича с информацией, - усмехнулся Герасимов,
наливая себе водки; глянул вопрошающе на Петрова - выпьет ли.
   - Да, с удовольствием, - сразу же поняв, ответил хромой. - Я много пью,
и это прекрасно, Александр Васильевич... Опьяняться надо чем угодно,
только б избежать рабства времени и жизни, - любовью, вином, красотою
доброты...
   - Шарль Бодлер, - кивнул Герасимов. - Савинков довольно часто приводит
эти строки французского террориста и гения...
   Лицо Петрова мученически сморщилось, - удар пришелся в солнечное
сплетение, честолюбив парень, сейчас снова в нем все против Савинкова
поднимется, так и надо, это именно и у г о д н о задумке.
   - Будьте вы все прокляты, - сказал Петров и выпил водку медленными,
ликующими глотками.
   Пьет, как Савинков, отметил Герасимов; с ним еще работать и работать;
страшно сказать, но я допускаю, что он сейчас играет спектакль,
поставленный Борисом Викторовичем; поглядим, чья возьмет.
   - Александр Иванович, милый, закусите. Петров покачал головой:
   - Сладость убьет... Я же хлебное изначалие водки ощущаю, ее
крестьянство, не так страшно и подло жить...
   - "Страшно и подло", - задумчиво повторил Герасимов. - Тогда я кое-что
изложу, пока мы с вами не опьянели...
   - Валяйте, - согласился Петров, и это "валяйте", покоробив Герасимова,
тем не менее помогло ему найти до конца верную тональность разговора:
человек в полнейшем отчаянии, утерял ориентиры, обложен со всех сторон и
действительно готов на все, жизнь ни в грош не ставит...
   - Так вот, Александр Иванович, запоминайте, что я вам скажу. Вы вольны,
- но лишь после встречи с Карповым, он, видимо, завтра вас навестит, -
передать мои слова Бартольду, выдав их за карповские. Пусть он решит:
следует ли ознакомить с этой информацией ЦК... Да, да, к моему ужасу, во
имя интересов России я, генерал Герасимов, вынужден обращаться за
содействием к центральному комитету партии социал-революционеров,
поскольку за время вашего житья в Париже и моего лечения на водах в
империи произошел государственный переворот...
   - Это как?! Сегодня?!
   - Не перебивайте! - теперь уже Герасимов поднял голос. - И слушайте. А
уж потом я стану отвечать на все ваши вопросы. То, что я вам открываю,
известно всего десяти сановникам и, конечно, царю, оттого что переворот
совершен по его прямому указанию... Вы знаете, что генерал Курлов говорит
о Столыпине?
   - Как ему о своем шефе говорить? С почтеньем, как же еще...
   - Нет, Александр Иванович... Курлов потому и поставлен к Столыпину
фискалом (с трудом удержался, чтоб не сказать осведомителем), чтобы
следить за каждым его шагом, ибо он считает его либералом, который намерен
ослабить власть императора.
   Курлов открыто называет ближайшего помощника премьера, главного
редактора правительственной "России" Илью Яковлевича Гурлянда "жидовской
мордой", хотя еще отец этого выдающегося политика принял православие. А
без Гурлянда террор правых сил в стране станет неуправляемым. На это вы
можете возразить, что, мол, "чем хуже, тем лучше", пусть уберут Столыпина,
на смену ему придет какой-нибудь дурак из сановников, известных царю, -
хорошего роду, без каких-либо идей в голове, вознесшийся по карьерной
лестнице потому лишь, что никогда и ничего не делал, - тогда-то народ и
поднимется на новую революцию... Ерунда это, Александр Иванович, и вздор.
Потому что при любом новом премьере Курлов сделается министром внутренних
дел, а вы знаете, как он из пулеметов мирную демонстрацию расстреливал, по
сю пору в Минске его имя вслух не называют... Второго Витте не ждите,
Александр Иванович... Придет х а м и садист, для которого понятие
"интеллигентность" отсутствует... И противостоят Курлову, как это ни
странно, только два человека - Столыпин и я. Точнее даже - я и Столыпин.
Да, да, именно так, манией величия не страдаю, наоборот, несколько
соромлюсь самого себя, тоже ведь не из дворян, а, как и вы, простого
роду... Вы спросите, отчего "я и Столыпин". Отвечаю: лично премьер никогда
делами тайной полиции не занимался.
   Вс„ вел я, это вашим товарищам известно. Когда меня т у р н у л и,
Столыпин остался без прикрытия. Он на мушке. На курловской мушке,
Александр Иванович... Я понимаю, соловья баснями не кормят. Поэтому
перехожу к конкретному предложению:
   если вы убираете Курлова, Виссарионова и Карпова, в империи вновь
вводится военное положение, я немедленно прихожу на пост заведывающего
секретной полицией, если даже не товарища министра, и первым моим шагом -
во имя окончательного умиротворения страны - будет внесение законопроекта
о праве социалистов-революционеров на легализацию и допуск ее людей на
выборы в новую Думу. Заранее ставлю условие: с террором придется кончать.
Политическая борьба?
   Да. Полная амнистия? Чернову, Савинкову, Зензинову, Доре Бриллиант,
Карповичу - словом, всей боевой организации,