т неизвестный господин взял у меня из рук чемодан фирмы "Брулей
и сын", сказав, что поклажу понесет сам, ее осторожно надобно нести".
   - Ну как? - спросил Попов. - Отвергаете показания носильщика?
   - Может быть, он прав, я запамятовал, вероятно...
   - Распишитесь в таком случае, что с показаниями носильщика Ловиньского
согласны... Или не согласны?
   - Да какое это имеет значение? - Бах пожал плечами. - Если он так
говорит, значит, так и было.
   - Прекрасно. Теперь откройте чемодан.
   Бах открыл крышку и отступил: там, рядком уложенные, лежали оболочки
бомб.
   - Что, испугались? Железки и есть железки. Или сапожнику известно, как
выглядят бомбы-самоделки? Откуда? Где видал?
   - Вы сами это подложили! Здесь подложили! - крикнул Бах. - Почему
убрали понятых?!
   - Ну вот и заговорили, - удовлетворенно протянул Попов. - Просто как
адвокат...
   Извольте занести протест арестованного в протокол, господа. Распишитесь
под вашим протестом, Бах.
   - Рученьки трясутся, - рассмеялся Павел Робертович. - Раньше еще куда
ни шло, легкий мандраже, а теперь колотун, Игорь Васильевич, словно
пациент попал в охрану после большого похмелья-с!
   - Он трезвенник. Господа революционеры почитают хлебное вино средством
для бесстыдного оглупления трудового люда. Так, бедолага? Так, так, я ж
ваши речи знаю, слушал... Дайте ему, Павел Робертович, показания
Микульской.
   - Читай, Бах, - сказал Павел Робертович, подвинув арестованному
протокол.
   -
 Читай сам, а то решишь - обманываем...
   Бах не сразу понял те слова, которые были занесены в протокол опознания
вещей, подписанный Микульской. Он зажмурился на какое-то мгновение, потом
прочитал снова: "То, что в кожаном маленьком чемодане фирмы "Брулей и сын"
   находятся три бомбы-самоделки, мне было неизвестно, потому что этот
чемодан мне был передан незнакомым человеком, сказавшим, что за ним
гонятся. Он просил сохранить чемодан в моей квартире. Записано по моему
утверждению верно. Микульска".
   Бах хотел было перевернуть страницу, но Павел Робертович папочку у него
из рук легко выхватил:
   - Хорошенького понемножку! Попов докурил папиросу и сказал:
   - Подписывайте, Бах, подписывайте свое показание: "То, что в чемодане
бомбы, не знал". Не вывернешься, загнали в угол, господа
социал-демократы...
   - Я не буду подписывать ни строчки, - ответил Бах. - Пусть мне устроят
встречу с Микульской.
   - Придет время - устроим, - с готовностью пообещал Попов. - Можете,
конечно, не подписывать. Тогда нам снова придется пригласить понятых, и
они в вашем присутствии подпишут то, что отказались подписать вы.
   В голове Баха тяжело ворочался страшный глагол "подпишите". Попов
произносил его ласкающе, будто гурман осматривал кусок мяса, прежде чем
отправить в рот.
   "Она подписала страшное признание, - думал Бах лихорадочно. - Она
напутала так, что не выпутается! Какой человек? Почему подошел к ней?
Откуда он знал ее?
   Наши бы сказали мне про бомбы! Какие бомбы? Уншлихт не мог не сказать:
он же доверяет мне!"
   - Я могу написать только одно, - сказал наконец Бах. - Я могу написать,
что бомбы мне предъявили в отсутствие понятых...
   - Пожалуйста, - сразу же согласился Попов. - Это правда, не смею
возражать.
   - А почему вы так сразу и согласились? - спросил Бах растерянно.
   - Да потому, что ваш резон справедлив. Что ж мне - драться с вами?
   Бах написал объяснение. Попов внимательно прочитал его вслух:
   - "Бомбы в чемодане я увидел в то время, когда понятых в комнате уже не
было".
   Прекрасно. Только справедливости ради добавьте и следующее: "При мне
сотрудники охраны бомб в чемодан "Брулей и сын" черного цвета, малого
формата, новый, не прятали". Это правда или нет? Мы при вас бомбы не
прятали?
   - Нет, не прятали.
   - Правду написать можете?
   - Разве так непонятно? И так все понятно...
   - С меня форму спрашивают, Бах! Мы ж порядка хотим достичь в империи! А
порядок без тщательного оформления документа невозможен.
   - Я иначе напишу.
   - Пожалуйста, - равнодушно согласился Попов, но п о д б р о с и л: -
Только чтоб ясно было, о чем идет речь.
   Бах написал: "После того, как понятые ушли, мне предложили открыть
чемодан, и там я увидел бомбы".
   - Ну-ка, вслух, - попросил Попов. - Как это на слух, в военно-полевом
суде будет звучать?
   Бах почувствовал, как его начало трясти: военно-полевой суд означает
виселицу.
   Расстрел в лучшем случае.
   - Ну-ну, смелей, Бах! - усмехнулся Попов. - Что вы кадыком елозите?
   Читайте!
   Имейте в виду: от того, как э т о ваше показание будет звучать, многое
зависит, о-о-очень многое! Я могу вынести на суд показание носильщика про
то, что вы, именно вы несли чемодан с бомбами, а могу это показание
ошельмовать другим, которое опровергнет первое: нес чемодан сам носильщик.
А могу и вовсе это показание обойти молчанием. Коли я докажу, что вы несли
чемодан, - веревка вам обеспечена, в крае военное положение, Бах, нам не
до шуток.
   - Показанию одного извозчика не поверят!
   - Носильщика, носильщика - ишь как разволновался, - заметил Павел
Робертович. - Извозчик против тебя не показывал.
   - Против вас Микульска показала, - лениво заключил Попов, - прочитайте
ему то место.
   - Нет, я сам хочу прочитать, - возразил Бах, откашлявшись, голос сел,
звучал глухо.
   - Пожалуйста, - согласился Попов. - Пусть он прочтет, Павел Робертович.
   Дайте ему листок.
   "В о п р о с: Кто нес опознанный вами чемодан, принадлежавший
неизвестному вам господину?
   О т в е т: Мне помогал его нести мой спутник.
   В о п р о с. Как зовут вашего спутника?
   О т в е т: Его зовут Ян Бах.
   В о п р о с: Что вы о нем можете сказать?"
   Ответа на этот вопрос Баху не показали, и он понял, что тонет, тонет.
   - Итак, - подстегнул его Попов. - Написали? "В моем присутствии бомбы в
чемодан сотрудники охраны не клали". Что-нибудь мешает? Хотите заменить
слово?
   Бах написал фразу, продиктованную Поповым, расписался, посмотрел на
полковника затравленно.
   Попов поднялся, пошел к двери, там задержался, пальцами обхватив
медную, начищенную до блеска ручку.
   - Слушайте, Бах... Слушайте меня и верьте. Коли вы не дадите слово
написать все о тех людях, которые направили вас к Микульской; что они
говорили о ней; когда они заметили за нею филерское наблюдение; почему
верили, что Микульска решится принять ваше предложение и уйти с вами, -
если вы не напишете обо всем этом самым подробным образом, вас вздернут.
Материала у меня хватит. Микульска, как понимаете, все расскажет, она
человек во всем этом деле случайный. Ваша судьба - в ваших руках. Решайте,
Бах, решайте...
 
 
   22
 
 
   Ротмистр Сушков вызвал Микульску на допрос вечером, предупредив
поручика Павла Робертовича и его помощника, что они, вероятно, понадобятся
ему позже, и посоветовал заказать в трактире пана Адама ужин: коробки с
деваляями, хрустящим картофелем и поросенка под хреном обычно приносила
племянница хозяина Ева.
   ...Сушков направил на лицо Микульской свет лампы, сразу же отметил
страх в ее глазах; легкую паутинку морщинок, которую не скрывала уже
косметика - за сутки сошла; особый тюремный отпечаток, который более
сильно заметен на женщинах:
   пряди волос, выбившиеся из некогда высокой прически, следы от колец на
пальцах, пустые дырочки в мочках ушей - гребни, перстни и сережки забирали
при аресте.
   - Ну-с, Микульска, как наши дела?
   - Плохи дела. - Стефания заставила себя ответить просто, без волнения,
по возможности с юмором. - Куда уж хуже.
   - Может быть еще хуже, - не согласился Сушков. - Пока что вы сидите в
санатории, а не в остроге, пока еще даже не листочки, пока еще п о ч е ч к
и... А вот когда цветочки начнутся...
   - Я никак не возьму в толк, за что я арестована? Какое-то несусветное
недоразумение...
   - Для того чтобы происшедшее действительно оказалось недоразумением, не
хватает одного лишь...
   - Чего же?
   - Вашего правдивого рассказа. Вы поймите, Микульска, в крае объявлено
предписанием председателя совета министров военное положение. Вы
понимаете, что это такое?
   - Не совсем, я же не солдат, - попробовала пошутить Микульска.
   - Вы очень хорошо играете солдат, особенно тех, которые кончили срок
службы и отправились на отдых, но никак саблю спрятать не могут... Так
вот, военное положение означает, что человек, задержанный на улице с
бомбами, может быть застрелен на месте...
   - Но я же не знала! Я не могла и подумать, что в чемодане бомбы!
   - А что, по-вашему, там могло быть? Милая, женщины умеют лгать мужьям и
любовникам, но совершенно теряются, сталкиваясь с законом... Ну,
согласитесь, вы ведь дали глупые показания: "Ко мне на улице подошел
человек, за которым гнались, и попросил взять чемодан". Ну? Глупо же! Кто
гнался? Вы видели преследователей? Как они одеты? Сколько их? Опишите.
   - Он сказал мне это так искренне, он задыхался... Поймите, я актриса -
порыв, эмоции; мне все к а ж е т с я отчетливей, чем другим, я ведь
представлением живу, все время чем-то грежу.
   - Значит, вам пригрезились преследователи?
   - Наверное...
   - Где к вам подошел преследуемый?
   - На улице...
   - На какой?
   - Я не помню сейчас...
   - А вы вспомните. Надо вспомнить, Микульска, мы это сейчас в протокол
опроса станем писать, это в военно-полевой суд пойдет так что вы уж
постарайтесь все дотошно вспомнить, от этого ваша жизнь зависит, жизнь, вы
поймите это, время-то особое, анархическое время, слабинку давать мы не
вправе - дали уж, хватит! Ну, где?
   - На Маршалковской...
   - После встречи с Бахом?
   - Нет, до.
   - В каком месте?
   - Возле дома два.
   - Зачем глупо врете?
   - Я бы на вашем месте так не разговаривала с дамой!
   - С кем?! С дамой? Они но улицам ходят, дамы-то! А здесь сидят
государственные преступники, Микульска! Люди, преступившие черту закона!
Итак, где к вам подошел преследуемый?
   - В начале Маршалковской...
   - Не врите мне! - Сушков ударил ладонью по столу. - Что он, к вам в
пролетку вскочил?! Вы до Маршалковской на пролетке ехали! Мы извозчика
опросили! У нас свидетель есть! И вахтер в вашем кабарете описал
неизвестного, который у вас был! С чемоданом. Сначала Бах, а потом второй
социалист, с бомбами! Что вам сказал Бах? От кого он к вам пришел? Какие
дал указания? Ну! Живо,!
   - Он... Он ничего не сказал...
   - А зачем он к вам приходил? В покер играть? Или, может, он ваш
любовник?
   Может, он к о х а н ы й у вас?
   - Он... Я не знаю... Он сказал, что моей жизни угрожает опасность...
   - Какая опасность? От кого?! - Сушков усилил ритм, он вколачивал
вопросы, словно гвозди, одним ударом - и по шляпку.
   - Он сказал, что мне угрожают злоумышленники...
   - Так бы сразу и говорили, черт возьми! Какие злоумышленники?
Шантажисты?
   Грабители? Насильники?
   - Грабители... Он сказал, что они повсюду меня преследуют...
   - Он описал их?
   - Я не помню...
   - Вспомните!
   - Нет... Не знаю... Я сейчас ничего не помню...
   - Больше он вам ни о чем не говорил?
   - Нет!
   - Приказов от партии не передавал?
   - Нет, нет! Какие приказы? От кого?!
   - А почему он скрыл от вас свою профессию?
   - Я... Почему скрыл?
   - Разве признался, что работает сапожником! Неужели он сказал вам об
этом?!
   - Нет, нет, не говорил...
   - А может, он даже обмерял вашу ногу?
   - Нет. Я не помню...
   - Не врать! Обмерял? Или не обмерял? Да или нет?
   - Я не понимаю, какое это имеет касательство к делу?
   - Главное! Извольте ответить: да или нет?
   - Вы его спросите, я не помню, ну, право же, не помню!
   - Он ответил уже, теперь я вас спрашиваю!
   - Но я ему верю... Что он сказал - то и было...
   - Да или нет? В последний раз спрашиваю!
   - Нет!
   Сушков взял папку, открыл ее и зачитал Микульской:
   - Я, Бах Ян Вацлав, показываю, что обмерил ножку пани Микульской у нее
в гримуборной и сторговал цену - девять рублей золотом. Никаких других
разговоров, кроме как о баретках, я с нею не вел, на Маршалковской
встретил ее случайно и, выполнив ее просьбу, донес чемоданчик фирмы
"Брулей и сын" до вокзала.
   Сушков читал липу, по чистому листу бумаги читал - был убежден, что
женщина не попросит протокол допроса, ничего в этом деле не понимает;
несчастный и н с т р у м е н т а р и й хитроумной операции, задуманной
полковником, - всего лишь.
   - Ну? - спросил Сушков. - Что на это скажете? По-прежнему верите Баху
или сомнение появилось?
   - Чего вы хотите от меня? - Микульска не удержалась, заплакала. - Это
какой-то ужас... В чем я виновна? Чего вы добиваетесь?
   - Я добиваюсь правды. Я хочу, чтобы вы рассказали мне в с е. От начала
и до конца...
   - Микульска вытерла слезы тонкими пальцами и сказала: - В таком случае
я желаю говорить с Игорем Васильевичем Поповым...
   - A y нас нет никакого Попова, - ответил Сушков. - Кто такой - Попов?
   - Как так нет Попова? - ахнула Микульска. - Он же начальник Варшавской
охраны!
   Сушков рассмеялся, не разжимая рта:
   - Кто вам сказал, что Попов начальник охранного отделения? Очень мне
это интересно узнать...
   - Мои друзья...
   - А как зовут ваших друзей?
   - Вы же все равно их не знаете!
   - Да?
   Сушков поднялся, глянул на часы, глянул причем украдкою, и сказал:
   - Пойдемте.
   Микульска, не спросив даже, куда ее ведут (это сразу же отметил
Сушков), покорно поднялась со стула и двинулась к двери.
   Сушков спустился с нею на второй этаж, распахнул дверь кабинета номер
девять, офицер вскочил из-за стола, щелкнул каблуками, но Микульска даже
не заметила ничего этого, потому что завороженно, не скрывая ужаса,
смотрела на того человека, который приходил к ней в театр с чемоданчиком.
Сейчас он сидел понуро, руки и ноги в кандалах, волосы спутаны, закрывают
глаза, рот дергало тиком.
   - Ну, узнали? - спросил Сушков. Обернулся к жандармам: - Запирается или
дает правдивые показания?
   - Теперь говорит правду, - ответил поручик, выделив слово "теперь", -
все вываливает.
   Сушков подошел к "арестанту", поднял кулаком его подбородок:
   - Ну, сволочь, ты где этой барышне бомбы передал?
   - В кабарете, - прохрипел тот.
   - Что сказал ей?
   - Сказал, что и з в е с т н о е лицо у нее заберет.
   - А она не спросила тебя, что это за "известное лицо"?
   - Нет, не спросила, ваше благородие.
   - Значит, она знала, кто у нее бомбы заберет?
   - Конечно, знала...
   Сушков отнял кулак от лица "арестанта", и тот уронил подбородок на
грудь, завыл, заплакал тонко, начал головою мотать:
   - Это он, он, сволочь, всех под гибель подводит, а сам в стороне стоит!
   Будь они все трижды неладны, господи!
   - Кто "он"? - быстро спросил Сушков.
   - А вы у ней спросите! Она про него знает, он мне говорил, что
Микульска все сделает, все исполнит!
   Сушков отметил, что провокатор работает прекрасно, в высшей мере
естественно, подошел к Микульской, наклонился к ней, касаясь губами волос,
ощутил едва уловимый теперь запах духов, стиснул зубы:
   - Ну? Каково?
   - Мне плохо... Я хочу сесть...
   - Может, прилечь желаете? - еще тише спросил Сушков. - А? С трудом
оторвавшись от горького аромата духов, он взял Микульску под руку, коротко
бросил поручику:
   - Продолжайте допрос, - и вышел.
   Он вел ее по коридору, уже пустому, и шаги его были гулкими. Он
чувствовал бессильную, податливую руку Микульской и вспомнил Попова:
"Играть - до черты.
   Разогреть - да, но если кто переступит грань - пристрелю. Лично. На
месте". Те, двое, которые с водкой ужинали, ждут вызова. Они-то и должны
Микульску попугать, р а з о г р е т ь - если сама не расскажет все.
Абсолютно все. Она уже сломана спектаклем с провокатором, который всучил
ей бомбы, взятые недавно охраной во время ликвидации явки анархистов, она
уже г о т о в а, осталось подтолкнуть. В критический момент - время
заранее обговорено - появится Попов. Как по нотам.
   Заговорит, канашечка, куда ей деться... Только могут молодцы не
удержаться -
 хороша! Кожа-то, кожа какова, аромат горький, сладостный. Ну, и не
удержатся...
   Он бы и сам не удержался... Занятно, что она с Поповым встречу
попросила, -
 значит, на сломе... "Нас с ней знакомили", - вспомнил слова Попова. Так
он и представился ей начальником охраны! Не те времена, мы ныне профессию
свою тщательно скрываем, куда как тщательно! Стоп! А если она его
любовница?
   Почему?
   А потому, что она встречи с ним запросила, когда я в тупик ее загнал.
   Хорошо, положим, я докопаюсь. Что тогда? Какой навар получу? Лишнее
знание не всегда к добру приводит. Она ему бухнет, он начнет меня ж е в а
т ь, а челюсти у него хваткие и зубов полон рот, а зубенки маленькие,
крепкие - у всех простолюдинов зубы до старости хороши, только у нас,
голубокровок, крошатся с юности...
   Нет, а почему все-таки я допустил возможность, что она его "кохана"?
Потому что у нее глаза изменились, когда про Попова сказала... А он,
верно, не зря п р о б р о с и л мне про посещение кабарета... Нет, нет, у
нее в глазах был слом, там и гордость была, на донышке было гордости, и
страх, и отчаяние, она т я н у л а с ь к спасению, к последней надежде,
когда его назвала. И ужас у нее в глазах появился, когда я ответил ей, что
никакого Попова у нас нет... "Арестант"
   хорошо сыграл, молодец "Грозный", надо будет выписать ему
вознаграждения рублей двадцать, никакой артист такого не сыграет, как
он... Интересно, коли Попов ее к о х а л и офицерики-молодцы п р е с т у п
я т черту, перегреют актрисулю, как себя Попов поведет? Стрелять-то не
станет, это значит открыться, в связи с преступницей признаться, она ж
преступница, мы "Грозного" выведем, он в "побег"
   уйдет, она одна останется, если Баха к тому же до смерти замордуют. Хм,
к о х а н ь е с преступницей? А кого вместо Попова пришлют? С этим можно
работать - сам живет и другим не мешает, а ну, какой Шевяков объявится? А
мне в его кресло не вскочить, я ведь еще только исполняю должность
заместителя заведующего, мне еще год надобно просидеть, тогда только...
Если б такое через год, а?! Может, запьет горькую, если он ее к о х а л?
Это б хорошо, коли запил, это б куда как хорошо... Годик и пройдет, за
этот годик из "исправляющего должность"
   легче легкого в постоянные заместители выйти. А почему, собственно, он
должен запить?
   Таких о нем сведений не было... Но уж больно глаза у него играют,
больно он любит жизнь и себя в ней, в жизни нашей... Ну и что? На одной,
что ль, Микульской свет клипом сошелся? Да и предположение это пока, и г р
а ю это я, за него играю, а он не прост, так легко за него пешку не
двинешь, а уж фигуру - тем более. Нет, лучше присмотреться, лучше
мозольку-то поприжать - резать рискованно. Лучше его высветить поярче,
лучше в дневничок занесть: был бы товар - продать никогда не поздно,
опасно продавать раньше времени, это да...
   Все это Сушков прокрутил за минуту, пока поднялся на второй этаж и
пропустил Микульску в кабинет.
   - Ну? Узнали своего товарища? - спросил он. - Я уже не хотел вас там
губить, пожалел...
   Подвел к стулу, обняв за плечи, усадил, склонился к ее горьким волосам:
   - Давайте как на духу - с самого начала.
   - Я ничего не знаю, - устало ответила женщина, и в голосе ее появилось
безразличие. - Я ничего не могу понять.
   "Время упустил, - досадуя на себя, понял Сушков. - Сразу надо было на
нее прыгать".
   - Послушайте меня внимательно, Микульска... Никакого Попова у нас нет и
не было.
   Это раз. Натура вы трепетная, актерская - это два. Что простой смертный
выдержит, то вас сломит. Это три. Я к вам шел добром. Это четыре. Либо вы
мне все расскажете, абсолютно все - и про Попова, и про товарищей, и про
Хеленку Зворыкину, и про Софью Тшедецку, или пенять вам придется на себя.
   Микульска молчала. Сушков снял телефон, сказал барышне номер и
пригласил Павла Робертовича с помощником зайти в кабинет. Вошли они сразу
же - были бледны, видно взяли не лафитник, а два; воротнички не
застегнуты, в гл