з в своей "Брет", но тип сохранился и в книгах, и в  жизни.  Вирджиния
была  последней  из  них  -  утонченных,  осужденных  и  изобличенных,   с
замирающим голосом, - на целое поколение  моложе.  Мы  никогда  больше  не
увидим кого-либо, похожего на нее, в литературе или в  жизни,  и  я  очень
рад, что знал ее.
   Коуни и Фрэнки  посмотрели  друг  на  друга,  их  глаза  метали  стрелы
возмущения.
   - Может быть, вы собираетесь сказать: "Форма для  отливки  разбита"?  -
спросила Коуни.
   - И  скажу,  если  захочу,  -  раздраженно  возразил  Спрюс.  -  Только
посредственность боится штампов.
   В ответ на это замечание Коуни разразилась слезами.
   - "Утонченных, осужденных и  изобличенных,  с  замирающим  голосом",  -
передразнила Спрюса Фрэнки. - Это звучит  так,  будто  сказано  о  героине
отвратительного "Желания смерти" майора Людовича.
   В этот момент еще один самолет-снаряд  Загудел  над  их  головами.  Они
молчали, пока он не пролетел.
   Тот же  самолет-снаряд  прошел  поблизости  от  небольшого  дома  Элоиз
Плессингтон, где она сидела вместе с Анджелой Бокс-Бендер. Прямо над ними,
как показалось, двигатель снаряда выключился. Обе  женщины  сидели  молча,
пока не услышали взрыв где-то через несколько улиц от них.
   - Мне страшно признаться, - сказала Элоиз, - но каждый раз, когда летит
снаряд, я молюсь: "Пожалуйста, боже, не дай ему упасть на меня".
   - А кто же не молится?
   - Но, Анджела, это ведь означает: "Пожалуйста, боже, пусть он упадет на
кого-нибудь другого".
   - Не будь глупой, Элоиз.
   Обе эти женщины  одного  возраста  знали  друг  друга  с  детских  лет.
Когда-то Чарлз Плессингтон одним из молодых людей, казавшихся  подходящими
для брачного  союза  с  Анджелой.  Он  происходил  из  одного  с  Анджелой
замкнутого круга нонконформистских семей,  владевших  землей.  Однако  она
поставила в тупик сватов из  клуба  "Разумных",  предпочтя  протестанта  и
плебея Бокс-Бендера. За Чарлза вышла Элоиз  и  сделалась  после  этого  не
простой, а очень  деятельной  католичкой.  Ее  сыновья  выросли  и  удачно
женились. Ее единственной семейной проблемой была дочь  Доменика,  которой
уже исполнилось двадцать пять лет; она пыталась  найти  свое  призвание  в
монастыре, но потерпела  неудачу  и  теперь  водила  трактор  на  ферме  -
занятие, изменившее ее внешность и  манеры.  Из  застенчивой  и  несколько
излишне женственной она стала  теперь  довольно  шумливой,  носила  брюки,
ходила вымазанной в грязи, пересыпала  свою  речь  жаргонными  словечками,
характерными для скотного двора.
   - Так о чем мы говорили?
   - О Вирджинии.
   - Да, конечно. За эту зиму и весну я очень полюбила ее, но, ты  знаешь,
я не могу рассматривать ее смерть как обыкновенную трагедию. Я вижу особое
провидение божье в падении этой бомбы. Бог простит меня за такие мысли, но
я никогда не была полностью уверена в том, что ее новое настроение надолго
сохранится. И все же ее убило в тот момент, когда она могла быть уверена в
том, что в конечном итоге попадет в царствие небесное.
   - Нельзя было не полюбить ее, - сказала Анджела.
   - Гай будет сильно переживать?
   - Кто знает? Все это очень запутано. Ты  знаешь,  она  забеременела  до
того, как они снова поженились.
   - Я так и предполагала.
   - В действительности я знаю Гая очень мало.  Он  так  долго  прожил  за
границей. Я всегда воображала, что он окончательно выбросил ее из головы.
   - Они, казалось, были достаточно счастливы в те немногие последние дни.
   - Вирджиния знала, как делать людей счастливыми, когда хотела.
   - И что же теперь будет с моим крестником?
   - Действительно, что? По-моему, я должна присмотреть за ним. Артуру это
вовсе не понравится.
   - Временами я подумывала усыновить ребенка, - сказала Элоиз,  -  сироту
из семьи беженцев или что-нибудь в этом роде. Ты  знаешь,  пустые  детские
кажутся укором, когда так много людей осталось  без  крова.  Это  было  бы
интересно также и для Доменики, отвлекло бы ее от  неумеренной  выпивки  и
дурных компаний.
   - Ты хочешь усыновить Джервейса?
   - Ну _не усыновить_, конечно, не оформлять это юридически и  не  давать
ему нашу фамилию или что-нибудь в этом роде, а просто позаботиться о  нем,
пока Гай не возвратится и не сможет создать  для  него  дом.  Каково  твое
мнение об этом?
   - Это очень любезно. Артур был бы безмерно рад. Но надо спросить у Гая,
конечно.
   - Но ты ведь не будешь возражать, если я возьму малыша к себе, пока  мы
будем ждать ответа.
   - Я не вижу никаких препятствий.  Джервейс  -  очень  славный  ребенок,
понимаешь, но Артур просто не переносит его присутствия.
   - Вот летит еще один отвратительный снаряд.
   - А ты помолись: "Боже, сделай, пожалуйста, чтобы этот был  неисправный
и не взорвался бы вообще".
   Но  снаряд  был  исправный.  Он  все-таки  взорвался,  но   далеко   от
Вестминстера, на улице, уже разрушенной ранее упавшими  бомбами  и  теперь
совершенно безлюдной.


   - Ты прочитала "Желание смерти"? - спросил Спрюс.
   - Несколько отрывков. Обыкновенный дешевый любовный романчик.
   - Дешевый любовный _романчик_? Да он вдвое  длиннее  "Улисса"!  В  наше
время не очень много издателей имеют достаточно бумаги,  чтобы  напечатать
его. Прошлой ночью я прочитал большую часть его. Не мог уснуть из-за  этих
проклятых снарядов. Знаешь ли, в "Желании смерти" Людовича что-то есть...
   - Что-то очень безнравственное.
   - О  да,  безнравственное,  в  высшей  степени  безнравственное.  Я  не
удивлюсь, если узнаю, что роман будет иметь большой успех.
   - Вряд ли это то, что мы ожидали от автора афоризмов.
   - Интересно, что лишь очень немногие из великих  мастеров  литературной
халтуры сознательно писали в начале  карьеры  всякую  дрянь.  В  молодости
большинство из них писали сонеты, один за  другим.  Возьмите  Холла  Кейна
[английский писатель (1853-1931)], протеже Роусетти  [английская  поэтесса
(1830-1894)], или молодого Хью Уолпоула [английский писатель (1884-1941)],
соперничавшего  с  Генри  Джеймсом  [американский  писатель  (1843-1916)].
Дороти Сэйерс [английская  писательница  (1893-1957)]  писала  религиозные
стихи. Практически  никто  не  намеревался  писать  халтуру.  Те,  которые
начинают с халтуры, очень далеко не уходят.
   - Еще один снаряд.
   Это был тот самый снаряд, который всполошил Анджелу и  Элоиз.  Спрюс  и
Фрэнки не молились. Они просто отошли подальше от окон.



10

   Франк де Сауза придерживался партизанского распорядка: спал  по  утрам,
вел переговоры по ночам. В день приезда он появился ко второму завтраку.
   - Помещения здесь лучше, чем те, к которым я привык, - признался он.  -
До этого в Боснии я жил в пещере. Но нам придется быстро кое-что  сделать,
чтобы  помещения   стали   еще   лучше.   К   нам   прибудут   с   визитом
высокопоставленные лица. С вашего позволения, я возложу всю подготовку  на
вас, "дядюшка". Генералу и комиссару я обрисовал всю картину вчера  ночью.
Вы убедитесь, что они с готовностью помогут нам. Янки не склонны принимать
на веру наши разведывательные сообщения. Хотят убедиться сами. Поэтому они
посылают сюда генерала, чтобы тот донес, хорошо ли воюют партизаны.


   Бой, подготовленный для приезжего  генерала,  должен  был  представлять
собой штурм небольшого блокгауза, расположенного приблизительно в двадцати
милях  к  западу,  -  ближайшего  к   Бигою   неприятельского   поста   на
второстепенной дороге, ведущей к побережью.  Гарнизон  атакуемого  объекта
состоял из роты хорватских националистов, в  обязанности  которых  входило
патрулировать вдоль плохо определенных границ освобожденной  территории  и
выставлять часовых у мостов в этом районе.  Во  всех  отношениях  это  был
удобный объект для задуманного представления; объект был удобно расположен
и для наблюдателей - в небольшой долине  с  лесистыми  склонами  по  обеим
сторонам.
   Генерал обратил внимание на то, что фронтальный штурм в  дневное  время
не является нормальной партизанской тактикой. "Нам  понадобится  поддержка
авиации", - сказал он.
   По этому вопросу де Сауза составил  длинную  радиограмму.  В  том,  что
королевские военно-воздушные силы  согласились  выделить  для  атаки  этой
незначительной  цели  два  истребителя-бомбардировщика,  проявилась   мера
нового престижа партизан. Осуществление штурма было поручено двум бригадам
армии национального освобождения. В бригадах насчитывалось по сто солдат в
каждой.
   - Я думаю, - сказал де Сауза, - нам лучше называть их ротами. Не  будут
ли бригадиры возражать против снижения их чина до  капитана  на  день  или
два?
   - В народных антифашистских силах мы не придаем значения таким вещам, -
ответил комиссар.
   Генерал оказался не столь покладистым.
   - Они заслужили свое звание на поле боя, - напомнил он.  -  Численность
бригад сократилась только из-за понесенных нами больших потерь.  И  потому
еще, что поставки оружия нашими союзниками были очень скудными.
   - Да, - согласился де Сауза. - Я-то, конечно, понимаю все это,  но  нам
не следует упускать из виду того, как все  это  может  повлиять  на  наших
высокопоставленных наблюдателей. Они намерены прислать сюда и журналистов.
Их корреспонденции будут первыми сообщениями очевидцев из Югославии, и они
появятся в прессе. Использование  двух  бригад  против  одной  роты  плохо
выглядело бы в глазах читателей.
   - Это надо обдумать, - согласился комиссар.
   - Я советую, - сказал де Сауза, - бригадиров оставить в прежнем чине, а
их части называть ударными силами. Я думаю, это произвело бы  впечатление.
"Оставшиеся в живых после шестой атаки".
   Де Сауза прибыл с мандатом, к которому генерал и комиссар  отнеслись  с
уважением. Они доверяли ему  и  относились  к  его  советам  с  вниманием,
которого не оказали бы ни Гаю, ни даже бригадиру Кэйпу,  фактически,  даже
ни генералу Александеру [командующий войсками союзников в Италии во  время
второй мировой войны], ни мистеру Уинстону Черчиллю.
   Гая никогда не приглашали на  эти  совещания,  которые  проводились  на
сербскохорватском  языке  без  переводчика.  Его  не  информировали  и   о
переговорах  в  Бари.  Все  радиограммы  де  Сауза  получал  лично   и   в
зашифрованном виде.  Все  утренние  часы,  проводимые  им  в  постели,  он
посвящал чтению радиограмм и лично зашифровывал ответы. Гаю он передал все
местные заботы и хлопоты  по  подготовке  к  предстоящему  визиту.  Как  и
предсказывал де Сауза, партизаны подобрели и стали более сговорчивыми. Они
раскрыли перед ним тайну секретных запасов имущества,  реквизированного  в
домах сбежавшей буржуазии, мебель чудовищного немецкого стиля, но добротно
сделанную.  Тяжелые  вещи  внесли  в   дом   дюжие   партизанки.   Комнаты
деревенского дома преобразились в духе, оказавшем гнетущее впечатление  на
Гая, но вызвавшем восторг у вдов, которые  полировали  и  сметали  пыль  с
мебели  с  усердием  церковных  служек.  Один  из  сотрудников  штаба  был
произведен в ранг церемониймейстера. Он  предложил  Vin  d'Honneur  [вино,
предлагаемое важному гостю при встрече или проводах (фр.)] и концерт.
   - Он хочет знать английские  и  американские  антифашистские  песни,  -
перевел Бакич. - Мелодии и слова, чтобы девушки могли разучить их.
   - Я не знаю никаких, - ответил Гай.
   - Он хочет знать, каким песням вы учите своих солдат.
   - Мы _не учим_ их никаким песням. Иногда они поют о выпивке: "Эй, давай
выкатывай бочку" и "Покажите мне дорогу домой".
   - Он говорит, что ему нужны не такие песни. У нас тоже были такие песни
при  фашистах.  Теперь  их  не  поют  больше.  Он  говорит,  что  комиссар
приказывает петь американские песни в честь американского генерала.
   - У американцев все песни про любовь.
   - Он говорит, что в любви нет ничего антифашистского.
   Позже де Сауза вышел из своей спальни с пачкой радиограмм.
   -  У  меня  есть  сюрприз  для   вас,   "дядюшка".   Высокопоставленный
офицер-наблюдатель будет и от нашей  армии.  В  Казерте,  очевидно,  ввели
правило для важных персон всегда путешествовать парами, причем янки  ровно
на одну звезду выше своего британского компаньона. Подождите и вы увидите,
кто к нам пожалует. Я сохраню это в секрете в качестве  подарка  для  вас,
"дядюшка".



11

   Йэн  Килбэннок  оказался  первым  журналистом,  которого  допустили   в
Югославию. Сэр Ральф Бромптон поручился  за  него  перед  Каттермоулом  не
только как за преданного делу, но и как  за  человека  без  предрассудков.
Кэйп питал невысказанное, а в действительности и  неосознанное  убеждение,
что пэр и член "Беллами", по-видимому,  должен  заслуживать  доверия.  Йэн
выслушал все, что ему сказали, задал несколько умных вопросов и, не сделав
ни одного замечания, заявил:
   - Я просто осмотрюсь там, поговорю  с  людьми,  потом  вернусь  сюда  и
напишу серию статей.
   Он  намеревался  утвердиться  теперь  и  на  будущее  как  политический
комментатор того сорта, которые пользовались престижем в  конце  тридцатых
годов.
   Во  время  своего  пребывания  проездом  в  Бари   он   был   приглашен
майором-алебардистом на обед в клубе. Будучи более  непосредственным,  чем
Гай, Йэн сказал:
   - Боюсь, что не расслышал вашего имени.
   -  Марчпоул.  Грейс-Граундлинг-Марчпоул,  если  быть  точным.  Осмелюсь
предположить, что вы знакомы с моим  братом  в  Лондоне.  Он  там  большая
шишка.
   - Нет. Не знаю такого.
   Полковник Грейс-Граундлинг-Марчпоул, подобно  генералу  Уэйлу,  мистеру
Черчиллю и многим другим ревностным соотечественникам,  становился  в  это
время все меньшей и меньшей шишкой. Однако он не ощущал своего  заката,  а
скорее испытывал триумф. Все складывалось так, как  он  задолго  до  этого
предчувствовал.  Каждый  день  он  закрывал  чье-нибудь  досье.  Составные
частицы головоломки подходили друг к  другу,  и  целое  начинало  обретать
форму.
   Краучбек, Бокс-Бендер, Магг, Каттермоул - фашист,  нацист,  шотландский
националист, коммунист - все были частью единого ясного целого.
   В это утро он передал в архив досье Краучбека.


   Пока они сидели за обеденным столом, в  комнату  вошел  бригадир  Кэйп,
вежливо  пропустив  вперед  малоподвижного  пожилого  человека   в   форме
генерал-майора, тощего, с серым лицом. Когда он,  хромая  и  волоча  ноги,
подходил к столу, его единственный глаз был тусклым, а  искалеченная  рука
протянулась к спинке стула, чтобы опереться на нее.
   - Боже милостивый, - сказал Йэн, увидев его, - привидение!
   В декабре 1941 года Йэн совершил переход морем до острова Магг на  яхте
"Клеопатра" с этим человеком, с  человеком,  склонным  к  диким  шуткам  и
кровавым честолюбивым замыслам,  полным  неуемной  энергии,  торжествующим
человеком, действия которого невозможно предсказать и  встречи  с  которым
Йэн всячески старался избегать.
   - Бен Ритчи-Хук, - сказал майор  Марчпоул,  -  один  из  самых  больших
оригиналов корпуса алебардистов. Ко мне он всегда  относился  без  особого
энтузиазма, и мы расстались с ним.
   - А что с ним случилось?
   - Его признали негодным к строевой службе, - ответил майор Марчпоул.  -
Единственное, что смогли подыскать для него, - это роль второй  скрипки  в
качестве наблюдателя. Он будет  в  составе  нашей  группы,  отправляющейся
завтра вечером на ту сторону.
   Группа, собравшаяся на  аэродроме  следующим  вечером,  якобы  наносила
официальный  визит   новому   президиуму.   Вместо   одного   независимого
наблюдателя, как это было предложено  и  утверждено  ранее,  к  партизанам
теперь отправлялась довольно многочисленная компания.
   Генерал Спейт, американец, по-прежнему был главной персоной  в  группе.
Круглое суровое лицо генерала частично скрывалось под  объемистой  каской;
он был весь перетянут множеством  пластиковых  ремней  и  увешан  оружием,
инструментами и  сумками.  Его  сопровождал  адъютант  менее  воинственной
внешности,  избранный   на   эту   роль   за   способность   говорить   на
сербскохорватском, и персональный фотограф, очень  юный,  очень  подвижный
карлик, к которому он обращался "мистер Снейфель". Ритчи-Хук  был  одет  в
шорты, форменную рубаху для тропических широт и пилотку с красной полосой.
Его скудный багаж охранял  денщик-алебардист,  все  тот  же  самый  солдат
Докинс, теперь потрепанный войной, как и его хозяин,  служивший  с  ним  в
Саутсанде и Пенкирке, в  Центральной  Африке  и  в  пустыне,  куда  только
семимильные шаги Ритчи-Хука ни заносили  его,  шаги,  которые  с  течением
времени становились все короче и медленнее и которые стали  теперь  совсем
неуверенными. Был там и лейтенант Пэдфилд. Свободная Франция также  сумела
протащить своего представителя. Остальные места в самолете заняли  другие,
неопределенного вида, фигуры: американцы, англичане и югославы. Среди  них
был Джилпин с поручением Каттермоула  следить  за  происходящим,  а  также
наблюдатель от  военно-воздушных  сил  с  задачей  доносить  об  обещанном
взаимодействии истребителей-бомбардировщиков. Только  он  и  два  генерала
полностью и Джилпин частично были в курсе дела  относительно  предстоящего
штурма.
   Проводить их прибыл старший авиационный начальник. Американский генерал
дал указание Снейфелю сфотографировать их вдвоем. В  последний  момент  он
решил пригласить и Ритчи-Хука.
   - Присоединяйтесь к нам, генерал, просто так, для истории.
   Ритчи-Хук озадаченно посмотрел на маленького фотографа,  присевшего  на
корточки с лампой-вспышкой  у  ног  генерала,  затем  с  гримасой,  как  у
мертвеца, сказал:
   - Только не я. Моя безобразная харя может испортить объектив.
   Лейтенант Пэдфилд козырнул генералу Спейту и сказал:
   - Сэр, я полагаю, вы не знакомы с сэром Элмериком  Гриффитсом,  который
вылетает вместе с нами. Он, как вы, несомненно,  знаете,  очень  известный
дирижер.
   - Давайте, давайте его сюда, - засуетился генерал. -  Идите,  Гриффитс,
становитесь рядом со мной.
   Сверкнула лампа-вспышка.
   Йэн решил постараться понравиться фотографу, чтобы получить  экземпляры
всех снимков, которые могут пригодиться для иллюстрации его книги.
   С  последними  лучами  заходящего  огненно-красного  солнца  посадка  в
самолет была закончена. Выключили свет. В самолете стало совершенно темно.
Иллюминаторы были густо закрашены. Гул двигателей заставил всех замолчать.
Йэну было ужасно скучно и неудобно, но через час ему удалось уснуть.
   Самолет  летел  высоко  над  Адриатикой  и   удерживаемым   противником
неосвещенным берегом Далмации. Все  пассажиры  уже  спали,  когда  наконец
зажглось слабое освещение и американский генерал, который уютно  устроился
в кабине летчиков, возвратился на свое место в хвосте со словами:  "О'кей,
ребята,  прилетели".  Все  начали  на  ощупь  собирать  свое   снаряжение.
Фотограф, сидевший рядом с Йэном, бережно прижал к себе свой аппарат.  Йэн
слышал, как изменилась скорость вращения винтов, и ощутил быстрое снижение
и крен, когда самолет  вошел  в  вираж,  затем,  перед  посадкой,  самолет
выровнялся. В следующий момент совершенно неожиданно  двигатели  взревели,
машина внезапно круто задрала нос, пассажиров швырнуло,  назад  к  спинкам
кресел, потом так же внезапно самолет круто  нырнул  носом  вниз,  и  всех
резко швырнуло вперед. Последнее, что  слышал  Йэн,  был  тревожный  вопль
Снейфеля. Потом в его сознании наступил полный провал.
   Йэн стоял под открытым  небом  возле  пылающего  самолета.  "Лондон,  -
подумал он, - горит клуб "Черепаха". Но почему на Сент-Джеймс-стрит растет
кукуруза?" Вокруг него двигались какие-то неузнаваемые на  фоне  слепящего
пламени фигуры. Одна показалась ему знакомой.
   - Лут, - позвал он, - что вы здесь делаете? - Затем  добавил:  -  Джоуб
говорит, что канавы полны вина.
   Всегда вежливый лейтенант Пэдфилд ответил:
   - Вот как? Неужели?
   Явно американский, более властный голос кричал:
   - Все ли вышли оттуда?
   К Йэну приблизилась другая знакомая фигура. Это был Ритчи-Хук.
   - Эй вы, -