рокоп метал прокурорские взоры то на Кадыкова, то на Успенского;
но Кадыков, резко вскинув  подбородок,  рассматривал  тесовый  потолок,  а
Успенский, низко опустив голову, что-то чертил в папке.
   - Э-э, как она, как ее... Притчина ухода? - спросил наконец Барабошка.
   - Указания свыше не обсуждаются, - ответил уклончиво Кадыков.
   Успенский слегка покраснел и, глядя вкось на Барабошку, пояснил:
   - Я в ближайшее время поступаю учителем в Степановскую школу.
   После этих слов Прокоп, все время державший голову поверху, как  гусак,
сразу осел, подавая вперед мосластые плечи.
   - Вопросы имеются? - спросил Кадыков.
   - Кого подготовили взамен? - спросил глухо Прокоп.
   - Вот рекомендую Клима  Борзунова,  если  он,  конечно,  согласится,  -
Кадыков мотнул головой, взглянул на Барабошку.
   - Э-э, как она, как ее... Работенка  не  под  силу.  Не  по  голове  то
есть... Запутаю, мужики, все дебеты и кредиты... Сам черт не  разберет,  а
сатана шею сломит. Право слов, мужики, - залотошил Барабошка.
   Прокоп скривил щеку и вздохнул, потом с надеждой поглядел на Кадыкова:
   - Может быть, ты возыметь и бумажные дела? А, Зиновий Тимофеевич?
   - Нет, мужики... Я тоже ведь ухожу, - отрезал Кадыков.
   - Как? - Прокоп подался к столу и часто заморгал.
   - Я не обучен с кредитами обращаться...  Я  человек  служилый...  То  в
армии, то в милиции. Пожары тушил, за преступниками  бегал.  Вот  и  пойду
опять, пожалуй, туда же.
   - А как же мы? Закрывай лавочку, да? - спросил Иван Бородин,  обращаясь
к своим приятелям Прокопу и Андрею.
   - Ельтого, попросим в РИКе,  может,  пришлют  кого  с  образованием,  -
сказал Колокольцев.
   - По почте выпишут, что ли? - усмехнулся Прокоп.
   - Найти все можно, - сказал Кадыков. - Было бы желание.  Боюсь,  что  в
РИКе вам не помогут, а скорее наоборот.
   - Как то есть наоборот? - спросил Прокоп, все более удивляясь.
   - А так. Не нравится ваша артель Возвышаеву. Вот кабы все  обобществить
- землю, инвентарь, скот... тогда другой оборот.
   - Так была же в Выселках коммуна?
   - Возвышаев повторить хочет, - сказал Кадыков.
   - Нет, на это я не согласный, - решительно  отрезал  Прокоп  и  хлопнул
себя по коленке.
   - Ты погоди, Прокоп, погоди! - Ванятка положил свою  ладонь  на  сжатый
кулак Прокопа. - Раскатать избу куда как просто. Сложи ее попробуй заново!
Ты забыл, как мы артель создавали? Сараи  строили,  печи?!  Жилы  из  себя
тянули. Последние гроши закладывали... Думали  -  оправдает,  обернемся...
разбогатеем... И теперь вот, когда дело пошло на  лад,  сами  разбегаемся.
Куда? Пошто?!
   - Окстись, Христос с тобой. Кто, я разваливаю артель? Ты их вон спроси,
- указал Прокоп на застолицу. - Куда они бегут? И пошто?!
   - Мы на службе, - ответил Кадыков. - Нас отзовут, других поставят.  Это
вам решать - быть артели или не быть. Обобществляйте землю,  инвентарь,  и
разговор кончен.
   - Не для того я двенадцать  лет  хрип  гнул,  чтобы  свалить  все  свои
манатки в общую кучу, - крикнул Прокоп.
   - Да кто тебя заставляет делать  кучу-малу?  -  подался  к  нему  опять
Ванятка. - Ведь  бьем  же  вместе  кирпич,  дома  вон  строим.  И  ничего.
Разбираемся, кто лучше кладет, тот и  получает  больше.  Так  и  с  землей
приладимся, и с инвентарем.
   - Приладимся! Один придет с сохой, другой  -  с  блохой,  -  усмехнулся
Прокоп. - Скажи уж проще: отдай, мол, нам свою молотилку,  а  сам  ходи  с
цепами.
   В отличие от худого и мосластого Прокопа, Ванятка был широк и плотен, с
большой лысой головой, словно полированной на точильном станке. Взрывается
он, как порох; цыганистые глаза его округлились, ноздри задрожали,  голова
пятнами покрылась:
   - Скаред лыковый! Ты дождешься... У тебя ее все равно отберут.
   - Кто это отберет? Да я башку ему  отвинчу,  как  гайку.  И  брошу  под
забор.
   - Мотри, разбросался...
   - Эй вы, забубенные! Поменьше размахивайте кулаками! - крикнул  Кадыков
и постучал ладонью об стол.
   - Да я к нему по-человечески, - ринулся к столу Ванятка. - О себе думай
и других не забывай. Сколько семей кормит наша артель? А развалим ее из-за
каких-то сеялок да молотилок. Уж ежели на то пошло, -  обернулся  опять  к
Прокопу, - оплатим мы твою молотилку.
   - Оборы от лаптей продашь? - с усмешкой спросил Прокоп.
   - Не оборами, а хлебом артельным за три-четыре года погасим.
   - Ага, десять лет по кружке молока...
   - Прокоп Иванович, подумай все-таки.  В  колхозе  тоже  жить  можно,  -
сказал  Кадыков.  -  В  конце  концов  твою  же  молотилку  артель  и  так
использует.
   - То я за ней гляжу, потому как  хозяин,  а  то  она  у  Барабошки  под
навесом валяться будет, - возразил Прокоп.  -  Ее  ребятишки  растащат  из
озорства.
   - Э-э, как она, как ее, прошу без выпадов на оскорбление.
   - Значит, кирпич можно бить сообща, а  землю  пахать  нет?  -  обиженно
спрашивал Ванятка.
   - Кирпич, тьфу! - плюнул Прокоп. - Комок глины. И кладут его в  станок.
Лаптем шлепнул - и вся недолга. А земля - особь статья. Кажный  клин  свой
характер имеет. К земле приноравливаться надо. А вы наскоком хотели...
   - Ельтого, Прокоп Иванович, не согласен - дело  табак.  Мужики  за  ним
потянутся. Развалится артель наша, - сказал Колокольцев, с надеждой  глядя
на Кадыкова.
   - Вот то-то и оно. За нос водить вас не хочу, мужики. Доложу Возвышаеву
- все как есть. Захотят - найдут замену. Нет... На нет и суда нет. Значит,
придется вам расстаться. По  времени  оно  теперь  и  не  страшно.  Кладку
кончаете... Кирпич успеете обжечь. А там полевые работы, луга, страда... И
до самой осени. А магазин надо прикрыть. Паи раздать сможешь? -  обернулся
Кадыков к Успенскому.
   - И паи раздам и жалованье выплачу, - ответил Успенский. -  Надо  бы  с
контрактами поторопиться,  закончить  работы  до  праздников.  По  скольку
примерно каменщики заработали?
   - Ельтого, посчитать все со всем, так, пожалуй, рублей по пятьдесят,  а
то и по шестьдесят выйдет.
   - И кирпичники примерно по стольку, - отозвался Прокоп.
   - Мать твою в клюшку подорожную! - выругался Ванятка и головой покачал.
- Что ж мне теперь, опять в кузницу итить? Лепиле железку держать? Что вы,
мужики? Неужто вот так возьмем да разойдемся?
   - Зачем же так просто и насухо? - мягко улыбнулся Успенский. -  Или  мы
нехристи? Окропим усы и бороды святой водицей.
   Смешок получился жидкий, весь какой-то вымученный.
   - Ладно, мужики. Неча  раньше  времени  слюни  распускать.  Сегодня  же
доложу Возвышаеву. А там, если понадобится, и к секретарю райкома сходим.


   Возвышаев принял Кадыкова после обеда.
   - Ну, что у тебя загорелось?
   Он сидел за своим массивным дубовым столом и нетерпеливо  поглядывал  в
окошко, - там, возле  зеленой  железной  ограды,  за  сиреневый  куст  был
привязан вороной  риковский  жеребец,  запряженный  в  рессорный  крылатый
тарантас.
   В задке на охапке свежескошенной травы сидел в  белой  расшитой  рубахе
навыпуск  заведующий  роно  Чарноус,  маленький   подслеповатый   мужичок,
дремавший от жары, как кот на лежанке. Они с Возвышаевым собрались ехать в
Степаново,  принимать  учебный  корпус  и  кирпичные  мастерские   бывшего
ремесленного училища под новую, пока что на бумаге созданную школу  второй
ступени. В кабинете Возвышаева было душно, как на солнцепеке,  и  Кадыков,
прежде чем приступить к делу, сказал:
   - Хоть бы окна открыли.
   - Нельзя. Мухи отвлекают - не дают сосредоточиться. Расстегни ворот.  -
Возвышаев сам расстегнул френч, распахнул  отвороты,  так  что  показались
узенькие синие подтяжки на белой коленкоровой рубашке. - Ну,  что  у  тебя
загорелось? - повторил свой вопрос.
   - Гореть-то, пожалуй, нечему. Все уж давным-давно истлело.
   - Как то есть нечему?
   - Вот так... Решил уходить из вашей артели, если она является  тормозом
к общественному развитию.
   Один глаз Возвышаева отвалил в сторону и зацепился за  кафельную  печь,
второй  из-под  брови  сизовато-черной  дробинкой  зрачка   нацелился   на
Кадыкова:
   - Во-первых, артель эта не моя. Не я создавал такую квашню для аппетита
мелких собственников. А во-вторых...
   - Но ты же меня посылал хлебать из этой квашни! - перебил его  Кадыков.
- Или, может, стоять с черпаком возле нее?
   - Ты, дорогой товарищ, путаешь  историческую  обстановку.  Это  раньше,
когда ты служил у купца Каманина, тебя единолично мог  послать  хозяин  на
выполнение своего задания. У нас же, как известно, такие вопросы  решаются
коллегиально, и ваше направление в артель решалось на волостном исполкоме.
   - Вы мне политграмоту не читайте, - сердито вскинул подбородок Кадыков.
- Я у купца Каманина эксплуатацией рабочего класса не занимался.  Как  раз
наоборот - меня эксплуатировали за бесценок. И на исполкоме, где  посылали
меня в артель, председательствовали не кто-нибудь, а вы.
   - Исполком посылал вас с определенной  целью  -  перестроить  артель  в
общественном плане, то есть весь рабочий инвентарь, землю и  так  далее  -
все обобществить.
   - А если, допустим, артельщики не хотят этого, тогда как?
   - Тогда вы не справились с поставленной задачей. Это -  во-первых...  А
во-вторых, вопрос о вашем пребывании на посту председателя не ставился. Мы
требовали только одного - снять с руководящей работы  некоего  Успенского,
как чуждого элемента.
   - Успенский с работы ушел.
   - А его обязанности возьмете вы.
   - Я вам не бухгалтер...
   -  Это  одна  сторона  вопроса,  -  продолжал  Возвышаев,   не   слушая
возражений. - А другая и главная ваша задача - за  летний  период  создать
первый настоящий колхоз в нашем районе...
   - А я вам говорю - бухгалтером не  стану  работать.  В  кредитах  я  не
разбираюсь, подряды не брал и подрядчиком не был. Это дело для меня новое.
   - Создавать колхозы - для всех нас дело новое.  Вот  нам,  коммунистам,
его и осваивать. Так что спорить не о чем. Кстати, как у вас  подписка  на
заем? Полностью охватили?
   Кадыков поморгал глазами, точно спросонья, и выпятил губы.
   - Ну чего молчишь? Язык проглотил? Я спрашиваю - подпиской на заем всех
охватил?
   - При расчете за весенние работы все подпишутся, кто еще  не  успел,  -
ответил хрипло Кадыков.
   - Ну вот... Доложишь. А пока до свидания. - Возвышаев застегнул китель,
встал и резко подал Кадыкову руку.
   - Я к вам пришел не за тем, чтобы получить задание, -  сказал  Кадыков,
не подавая руки, - я требую делопроизводителя... Иначе артель распадается.
   - Это что за ультиматум? - раздраженно повысил голос Возвышаев. - Вы  с
кем разговариваете? У кого требуете?..
   Скрипнув, растворилась дверь, и без стука вошел худой носатый человек в
черных роговых очках. Кадыков узнал первого секретаря  райкома  Поспелова,
недавно присланного к ним из округа.
   На нем была  коричневая  толстовка  под  широким  командирским  ремнем,
темно-синие галифе и ярко начищенные сапоги, такие же, как  у  Возвышаева,
только с заколенниками.
   - Ты еще не уехал? - с ходу заговорил он с Возвышаевым. - Я забыл  тебе
сказать:  звонили  мне  из  Степановского  селькова.   Там   у   них   лес
заготовленный не принимают. Заезжай к ним, разберись. А вы  кто  такой?  -
строго спросил Кадыкова.
   - Председатель тихановской артели, - ответил за Кадыкова Возвышаев.
   - Здравствуйте! - Поспелов подал Кадыкову сухую узкую руку.
   - А я как раз к вам собирался зайти, - сказал Кадыков,  поздоровавшись.
- Я бывший работник угрозыска. И товарищ Озимое снова приглашает  меня  на
работу. Говорит, что с вами согласовывал. -  Кадыков  с  вызовом  поглядел
теперь на Возвышаева - на-ка, мол, выкуси.
   -  Да,  говорил,  -  подтвердил  Поспелов.   -   Милиция   у   нас   не
укомплектована. Так вы за этим и пришли?
   -  За  этим  самым...  Но  товарищ  Возвышаев  приказывает  мне   стать
делопроизводителем артели, поскольку нашего делопроизводителя он уволил.
   - Почему? - глядя в глаза, спросил Поспелов Возвышаева.
   - Как бывшего лишенца, - ответил тот.
   - Ничего подобного! Это отец его был лишенцем, то есть попом, -  сказал
Кадыков. - Наш делопроизводитель был и бухгалтером  и  подрядчиком.  Я  за
него не останусь, потому как не обучен ни тому,  ни  другому.  Прошу  меня
отпустить  по  специальности,  а  в  артель  назначить  вместо  Успенского
другого, более грамотного, знающего человека.
   - А что, специалиста нет? - спросил Поспелов Возвышаева.
   - Не в том дело... Эта артель, можно сказать, бельмо у нас на  глазу...
В свое время мы посылали туда коммуниста Кадыкова с целью обобществить все
орудия труда, землю, скот и так далее. Но, к сожалению, Кадыков сам  пошел
на  поводу  мелких  собственников,  и  артель  стала  убежищем  зажиточных
крестьян. Артель надо либо перестроить,  либо  распустить.  В  таком  виде
оставлять ее нельзя.
   - Можно мне  сказать?  -  Кадыков  вскинул  подбородок  и  поглядел  на
Поспелова.
   - Давайте, - кивнул тот.
   - Наша артель является объединением  крестьян  вокруг  производственных
задач,  а  именно:  изготовление  и   обжиг   кирпича,   извести-хрущевки,
строительство кирпичных домов и налаживание товарооборота среди  населения
- и это есть равноправная форма коллективного  движения,  я  сам  читал  в
брошюре.
   - Читал, да не понял, - сказал Возвышаев. - Развел тут про  кирпичи  да
хрущевку... Ты лучше скажи, какое хозяйство у вашего артельщика  Алдонина?
Молотилка у него, к примеру, есть?..
   - Есть...
   - Да еще всякие сеялки-веялки... А где он у  тебя  заседает?  В  совете
артели, да?
   - Заседает в совете. Зато он больше всех кирпичу набивает,  да  известь
обжигает, да хлеб молотит. Его молотилкой половина артели пользуется...
   - Вот так, за счет своего имущества  кулаки  авторитет  себе  в  артели
завоевывают, - криво усмехнулся Возвышаев. - И это называется коллективной
формой отношений...
   - Кулак в артели? - удивленно поглядел Поспелов на Кадыкова.
   - Он не кулак! У него отродясь батраков не было, - горячился Кадыков. -
Он бывший боец. Ленту именную с броненосца имеет.
   - Пусть он ее повяжет на  дышло  своей  жатки  системы  "Джон  Дир"!  -
закричал наконец Возвышаев. - Вот когда  вы  уберете  из  артели  подобных
типов да обобщите все имущество, тогда мы пошлем вам делопроизводителя.
   Кадыков опять выпятил губы и тихо, но твердо сказал Поспелову:
   - Я отказываюсь работать в артели. Прошу меня уволить. Пойду на прежнюю
работу.
   Поспелов снял очки, осмотрел их, будто впервые видит, и сказал, глядя в
пол:
   - Людей надо уважать и ценить по заслугам. Работа наша сложная. Поэтому
меньше амбиции, больше трезвости, спокойствия... Ну  что  ж?  Придется  на
бюро выносить...
   И непонятно было - кому он говорил?  Возвышаеву,  Кадыкову  или  самому
себе.


   До бюро дело не дошло - Возвышаев послал в  тихановскую  артель  своего
секретаря:  "Проведи  собрание  -  лично   опроси,   уточни:   хотят   они
обобществления или не хотят".
   Тот вернулся и доложил: "Не хотят!" - "Тогда нечего и огород городить",
- сказал Возвышаев  и  начертил  на  заявлении  Кадыкова  -  отпустить.  А
начальник милиции  Озимое  упросил  Поспелова  не  тянуть  с  утверждением
Кадыкова в новой должности, потому что у него  на  весь  отдел  уголовного
розыска числился всего один человек.
   "Ну что ж, в каждом деле должно быть спокойствие и  согласованность,  -
сказал Поспелов. - Не возражаю".
   И вот новый помощник опера Зиновий  Кадыков  поехал  в  Большие  Бочаги
расследовать кражу.
   Кадыков хорошо знал и Деминых и Андрея Ивановича Бородина,  у  которого
лошадь угнали. Знал, что они какие-то дальние родственники, и оттого,  что
кража случилась с малым промежутком у людей  близких,  Зиновий  Тимофеевич
полагал, что тут замешано одно и то же лицо. Накануне вечером он  зашел  к
Андрею Ивановичу и, к своему удивлению, застал там Возвышаева. Тот сидел в
своем неизменном френче за столом в горнице и распивал чаи.  Кроме  Андрея
Ивановича, чаевничали хозяйка Надежда Васильевна и свояченица его -  Мария
Обухова, работавшая в райкоме комсомола.
   Зиновия Тимофеевича пригласили к столу и спросили, что будет пить:  чай
со сливками или толокно? Кадыков замешкался:
   - Извиняюсь, вопрос у меня пустяковый, могу и завтра утречком забежать.
   - А мы все тут пустяками занимаемся, - сказала  Надежда  Васильевна.  -
Толокно сбиваем да языками мелем.
   - Садись, не чванься, - пригласил дружелюбно Возвышаев. - Людей уважать
надо.
   Он был благодушен, улыбчив, сидел, развалясь на  деревянном  диванчике,
и, глядя на его распаренное широкое лицо, можно было подумать, что  хозяин
здесь он самый, а не кто-нибудь иной.
   Кадыкова усадили на табуретку, налили полную чашку чаю.
   Возвышаев, как бы обращаясь к нему, повел прерванный разговор:
   - Вот  пусть  Зиновий  Тимофеевич  нам  ответит:  когда  человек  имеет
убеждение, может он устраивать не коммунальный, а личный комфорт или нет?
   - Какое убеждение? - буркнул себе под нос Кадыков.
   - То есть как это какое  убеждение?  Убеждение,  значит,  идейность.  А
идейность  бывает  только  одна  -  передовая,  прогрессивная,   то   есть
коммунистическая.
   - А что, убежденный человек или  есть  не  хочет?  -  спросила  Надежда
Васильевна.
   -  Вопрос  резонный!  -  подхватил  Возвышаев.  -  Все,  что   касается
поддержания сил и здоровья, а также опрятного внешнего вида, все это  есть
необходимая  потребность.  А  тут  комфорт,  то  есть  самое   причудливое
излишество: всякие завитушки, финтифлюшки и прочие другие красивости.
   - Так что ж выходит, Никанор Степанович, кисти на шали или  кружева  на
кофте, к примеру, тоже излишество? - спросила, улыбаясь,  Мария  и  повела
рукой. Она сидела в  белой  кофточке  с  широкими  рукавами,  отороченными
кружевом.
   - Мария Васильевна, попрошу  меня  понять  правильно,  -  Возвышаев  от
смущения упустил один глаз в сторону и  густо  покраснел.  -  Все  женские
наряды хоть  и  являются  пережитком  буржуазного  прошлого,  но  покамест
существуют. И я на них не  покушаюсь,  потому  что  вопрос  женской  формы
одежды еще далеко не разработан.
   - Ха-ха-ха! - закатилась Мария,  запрокидывая  голову.  -  А  все-таки,
Никанор Степанович, какую бы форму одежды предложили  вы  нам,  работницам
райкома комсомола?
   - Темно-синие тужурки... Красиво и не марко, - услужливо  улыбнулся  ей
Возвышаев.
   - Под цвет ваших галифе? - спросила она, смешливо прищуриваясь.
   И Возвышаев опять сделался пунцовым, затеребил пальцами по столу:
   - Кроме шуток, мы ведь начали разговор про убежденность, - как-то боком
обернулся Возвышаев к Кадыкову.
   - Разговор бесполезный, - глухо пробурчал тот в ответ.
   - Нет, извините! Речь идет о смысле жизни, то есть об уважении.  Я  вот
за что уважаю Андрея Ивановича? За умеренность. Он не даст ходу и развитию
частной собственности. Потому что имеет высший интерес - коней рОстить для
государства, Красной Армии  и  так  далее.  А  твой  друг  Прокоп  Алдонин
натуральное богатство копит.
   - Он не мой друг, - сказал Кадыков.
   - Это я к примеру. Андрей Иванович вон даже книжки немецкие  читает,  -
кивнул Возвышаев на  этажерку,  где  в  самом  деле  рядом  с  Евангелием,
Уголовным кодексом РСФСР, толстым томом  Бауэра,  пухлым  справочником  по
сельскому хозяйству да комплектом журнала "Сам себе агроном" стоял  старый
немецкий календарь и наставление по скотоводству.
   - Пустяки! В плену полтора года пробыл, вот и языку научился, -  Андрей
Иванович только покручивает усы да посмеивается.
   - Вот именно - пустяки! - Возвышаев выкинул указательный  палец.  -  Да
разве не мог бы  Андрей  Иванович  накупить  коров,  завести  сепаратор  и
устроить молзавод у себя на дому?
   - У него голова не так затесана, - сказала Надежда Васильевна.
   - А я говорю - мог бы, да не хочет. Потому что не в том смысл жизни.
   - А в чем он? - спросила Мария, озорно поглядывая на Возвышаева.
   - Строить всеобщее счастье.
   - А как насчет лично