рла
Маркса... Устроить жизнь  человека  без  бога,  без  религии  -  давненько
пытается так называемый прогрессивный материализм, понимаете ли...
   - И Маркс, и  Ленин  были,  пожалуй,  слишком  трезвыми  реалистами  по
сравнению с теми, более ранними, фанатиками! - подхватил Дмитрий Иванович,
загораясь.
   - Какими ранними? Коммунизм как понятие начался с Маркса и Энгельса,  -
возразил Костя.
   - Чего?! - удивился Успенский и поклонился в его  сторону:  -  Здрасьте
пожалуйста! Вы пришли, молодой человек, не на занятие кружка  по  изучению
политграмоты... Так вот, запомните: отцом раннего коммунизма уже более ста
лет считается Гракх Бабеф.  Маркс  был  доктором,  ученым  человеком,  его
коммунизм не каждому понятен, он отодвигается в далекое будущее. А у  того
землемера все просто, как дважды два - четыре. Революция - ничто, пока она
дает  всем   политические   права.   Зачем   они?   Надо   всех   уравнять
_имущественно_! То есть не бедных подтянуть к богатым, а богатых  низвести
до уровня бедных. И сделать это немедленно, силой государственной  власти.
Посему требовал политической организации  во  имя  переворота  и  введения
диктатуры секретной директории при  так  называемом  самодержавии  народа.
Самодержавие  народа  здесь  пустая  фраза.  Никакое  самодержавие   одних
невозможно при диктатуре других.
   - Это  был  удивительный  тип,  понимаете  ли!  -  поднял  палец  Роман
Вильгельмович. - Когда якобинцы с его теорией пришли к власти, он  обвинял
Робеспьера в тирании. А после казни этого практика, так это-о,  когда  сам
Бабеф стал заговорщиком, он уже хвалил Робеспьера и обещал еще решительнее
уравнять всех. Но не успел: самому  голову  отрубили!  -  Юхно  прыснул  и
засмеялся.
   - Так это ж буржуазная  революция,  а  у  нас  пролетарская,  -  сказал
Герасимов.
   - Мы говорим о принципе, голова! - воскликнул Успенский.  -  А  принцип
того коммунизма таков: силою  власти  уравнять  всех  имущественно.  Бабеф
боялся даже интеллектуального  неравенства,  а  потому  требовал  обучение
свести до минимума. Он считал, что главная опасность идет от  "умственного
гения". И выдумал этот термин! Отсюда  -  всеобщее  равенство  при  полном
бесправии. Вот чью теорию развивали Петенька  Верховенский  и  Шигалев  из
"Бесов", которые мечтали горы сравнять...
   - Ну, то литературные персонажи. А наши  реальные  бесы:  и  Ткачев,  и
Нечаев, и Бакунин - разве не оттуда пошли?  Уж  кто-кто,  а  Маркс  их  не
жаловал, хотя они и пытались прилипать к нему, так это-о...
   - Конечно же оттуда! - подхватил Успенский. - Бакунин с его сатанинской
формулой - в сладости разрушения есть творческое  наслаждение  -  весь  от
ранних социалистов. Типичный революционер-космополит, ни в чем  границ  не
признавал; быт, национальный уклад, географические условия - все  отметал.
Все упразднял: классы, расы, государства.  Все  поломать,  а  на  обломках
построить  один  образец  рабочей  жизни,  общий  для  всех.  Когда   наша
интеллигенция стала просвещаться насчет социализма в  кружках  Станкевича,
Петрашевского и прочих, теория  уже  гуляла  по  миру  в  полной  силе.  В
тридцатых годах Буонарроти теоретически развил Бабефа, подновил его,  ввел
в моду. И прогрессисты радовались. Ну как  же?  Социализму  возвращен  его
боевой характер, отнятый у него утопистами. Тот же Буонарроти считал,  что
частная собственность есть преступление против общества. Пьер  Леру  дошел
до последней точки, говоря, что республика без социализма - абсурд. А  там
еще Луи Блан, Анфантэн, Прудон,  Сисмонди...  Да  мало  ли  их!  А  вечный
заговорщик Огюст Бланки любому нашему Нечаеву фору мог  дать.  И  все  эти
просветители трубили  в  один  голос:  социальная  революция  есть  только
продолжение  политической.  Сперва  власть  взять  в  руки,  а  потом   уж
устраивать рай земной по принуждению. Тех  же,  кто  хотел  это  совершить
мирным путем, окрестили ягнятами...
   - И мирные социалисты тоже хороши, так это-о... -  Роман  Вильгельмович
сделал значительное выражение и покачал головой: - Один Кабэ чего стоит  с
его трактатом или романом "Путешествие в Икарию". Его идеальная коммуна  в
сим произведении, понимаете ли,  вырастает  из  диктатуры  Добродетельного
Икара. Все там живут по расписанию, как на поселениях Аракчеева: одеваются
в одинаковую форму, сшитую из одной и той же эластичной  ткани;  дома  все
одинаковые, мебель, утварь тоже одинаковая. И улицы похожи одна на другую.
Что надо читать,  какие  книги?  А  что  не  надо  читать?  Какие  зрелища
смотреть? Что варить? - все устанавливает начальство и одобряют  комитеты,
так это-о...
   - А Кампанелла в своем "Городе  Солнца"  догадался  ввести  специальные
ящики для доносов, - перебил его Успенский. - Каждый член  коммуны  должен
писать доносы друг на друга и опускать их, как письма, в такие вот  ящики.
Вот откуда пошли эти бесы.
   - Раньше, так это-о, раньше! - воскликнул Роман  Вильгельмович.  -  Еще
Платон сказал: мир идей не  от  мира  сего.  Мир  идей  есть  образец  для
реального мира. Столяр делает стол по образцу идеи стола,  так  и  Демиург
создает видимый мир по образцу невидимого, то есть  мира  идей.  Отсюда  и
модель его идеального  государства,  в  жертву  которого  приносится  все:
свобода и  права  личности,  упразднение  семьи,  собственности,  введение
общности жен и детей. Создав эту модель,  Платон  поторопился  вручить  ее
сиракузскому диктатору Дионисию как лучшему практику,  так  это-о.  Одначе
диктатору быстро надоел словоохотливый философ, и он его продал в рабство.
- Роман Вильгельмович коротко хохотнул и сердито  нахохлился.  -  Неплохой
урок, между прочим, для всякого идеалиста,  плюющего  на  свободу  во  имя
целесообразности. Вот от этого платоновского государства и пошли  все  эти
"утопии" да "икарии", как слепки с одного образца.
   - А нам говорят - Маркс, - сказал Успенский, обращаясь к Герасимову.  -
Маркс никогда не причесывал всех под общую гребенку, он требовал учитывать
исторический опыт хозяйственного развития.  По  Марксу,  роль  и  значение
капитала в промышленности и в земледелии не одинаковы. Читайте третий  том
"Капитала"! На земле требуются,  писал  Маркс,  самостоятельно  работающие
руки мелких производителей-собственников!  Или  работа  и  контроль  самих
объединенных производителей. Самих! А не начальства над ними. Так ведь и у
Ленина нет ни слова о сплошной коллективизации, да еще в  таком  повальном
охвате. Так что наши левые коллективизаторы совершили прыжок через  голову
Ленина прямо в объятия этих европейских Добродетельных Икаров. Примитивная
утопия взяла верх.
   - Почему же это произошло? - спросил Герасимов.
   - Однозначного ответа  здесь  нет,  -  сказал  Успенский.  -  Но  можно
попытаться ответить.
   - Погодите, так это-о! - Роман Вильгельмович поднял руку: - Я хочу  вам
досказать эту историю с Кабэ. Он устроил в  Северной  Америке  коммуну  по
описанному образцу. И чем все это кончилось? Она погрязла в  манипуляциях,
воровстве, склоках и раздорах. А самого Кабэ  судили  как  мошенника,  так
это-о... - Роман Вильгельмович весело оглядел всех и  закатился  тоненьким
смешком. - Между  прочим,  один  из  петрашевцев  еще  в  сороковых  годах
прошлого века сказал, что жизнь  в  Икарийской  коммуне,  или  фаланстере,
представляется ему ужаснее и противнее всякой каторги.
   - Кто это? - спросил Герасимов.
   - А Федор Михайлович Достоевский, так это-о...
   - Ну, эдак мы уйдем далеко в сторону, - возразил Герасимов.  -  Дмитрий
Иванович, ответь на мой вопрос: почему это произошло?
   - Давайте попытаемся, - сказал Успенский.  -  Если  общество  не  имеет
контроля самоограничения, то оно обречено на всяческие  злоупотребления  и
даже на застой. С этим вы хотя бы согласны?
   - Допустим. Но у нас есть же критика и самокритика.
   -   Разговоры   о   критике!   Применение   критики   надо    утвердить
законодательно, как право. Не разговоры  о  критике,  а  правовой  порядок
должен лежать в  основе  общества,  ибо  социальная  дисциплина  создается
только правом. Соблюдение этого права гарантирует свободу, то есть свобода
внешняя обусловливается общественной средой. О каком соблюдении  права,  о
какой свободе, о социальной дисциплине можно говорить,  если  правопорядок
публично поносится леваками? Слово "адвокат" стало  ругательством.  А  еще
ниже - "присяжный поверенный", уж ничего уничижительней и быть  не  может,
чем эти слова, понятия или обязанности по соблюдению правопорядка.  Теперь
другой  лозунг  опять  выплыл  из  военного  коммунизма  -  руководствуйся
революционным сознанием! Что, мол, мне выгодно, то и  нравственно.  Мужики
про это  говорят:  чего  хочу,  того  и  клочу,  то  есть  начальству  все
позволено. А кто с этим не согласен? Тот, кто сегодня поет не с нами,  тот
наш враг. А там - объявить врага социальным навозом - и к  ногтю.  Поймите
же - это левой теорией освещено. Здесь не  Маркс,  а  все  тот  же  Бабеф,
бабувизм.  Ведь  как  просто  -  исполняй,  руководствуясь   революционным
сознанием. Сознание же бывает разным: одни стыдятся безобразничать, другие
усердствуют по святой вере, третьи по тупости,  четвертые  по  хитрости...
Так вот, Возвышаев твой усерден и туп, и жалость ему неведома, - обернулся
он к Марии.
   - Зато он чует, куда дело поворачивается, так это-о...
   - Именно, именно! - подхватил Успенский. - В этом вся соль. Всего  лишь
два года назад на Пятнадцатом съезде и Сталин,  и  Калинин,  да  и  другие
говорили, что нас, мол, толкают к расправе административной с кулаком,  но
мы не позволим-де нарушать революционную законность. И что же? Не прошло и
двух лет, как эту самую законность  и  не  вспоминают,  а  расправу  ведут
публично - выбрасывают людей из квартир в городах, мол, нэпманы - не люди,
о деревне и говорить нечего. И толкнули на это беззаконие именно партийная
интеллигенция,  леваки,  все  эти  Ларины,  Преображенские,  Каменевы   да
Зиновьевы. Вспомните, что говорили они еще пять лет  назад?  А  газеты?  В
последнее время они кишели этими подстрекателями.  Все  дело  в  том,  что
русская интеллигенция, я имею в виду атеистическую часть ее,  радикальную,
состояла из людей ни индивидуально, ни социально не дисциплинированных. От
них все и пошло. Эта  их  любимая  формула  -  опираться  в  действиях  на
революционное сознание - давно известна.
   - Так это-о перефраз знаменитого клича разинской вольницы - "Сарынь  на
кичку!". Древняя замашка, - сказал Роман Вильгельмович и рассмеялся.
   - Возможно... Хотя я как-то не думал о разинской вольнице, -  отозвался
Успенский. - Впрочем, у Костомарова писано об этом. Но сейчас я говорю про
нашу радикальную, самовлюбленную, самоуверенную интеллигенцию. Она  всегда
стремилась вывести сознание из-под контроля нравственности. Она плевала на
религию, на семейные устои, на общественные традиции.  Вспомните  хотя  бы
Марка Волохова из "Обрыва"! Все его действия по этому  новейшему  сознанию
оборачиваются жестокостью к людям, близким и  дальним.  Оно  и  понятно  -
автономность сознания таит в себе большую опасность.
   - Прости, Митя! Ты же сам говорил мне, что интеллигент - это  тот,  кто
борется за права человека.
   - Милая моя, теперешний интеллигент, который говорит о правах человека,
- это совсем другое. Интеллигент,  не  ставший  бюрократом,  отрезвел,  он
огнем очищен, он кается.
   - Кается, отрезвел! - воскликнул  Юхно.  -  Так  это-о  что-то  значит?
Видимо, не так уж плоха была интеллигенция, если кается и несет голову  на
плаху?
   - А что ж они хотели? Посеешь ветер - пожнешь бурю. Или  они  полагали,
что только  народ  будет  расхлебывать  заваренную  ими  кашу?  Нет,  сами
хлебайте и помните, что потеряли. Ведь те, дореволюционные,  интеллигенты,
имели такие права, которые нам теперь и не снятся. Но им  мало  было...  Я
говорю о потрясателях основ, об  этих  наполеончиках,  которые  во  имя-де
общего  блага  плевали  на  свободу  личности   и   на   всякую   духовную
деятельность, требовали подчинения  живой  жизни  казарменному  распорядку
согласно их партийным установкам. А либералы аплодировали им.  Теперь  они
плачут.
   - Но ведь это тоже  борьба  за  права  человека,  Дмитрий  Иванович!  -
перебил  его  Герасимов.  -  Право  на  свою  партийную  линию,  право  на
эксперимент, в конце концов. Ведь это же задумано было для общего блага!
   -  Да,  они  тоже  боролись  за  права  человека.  -  Успенский  нервно
усмехнулся  и  с  грустью  поглядел  на  Герасимова.  -  Эх,  Костя,  душа
доверчивая! Что толку в этих словах про общее благо, если сами эти ораторы
ни в грош не ставили и не ставят уклад народной жизни? Да что знают о  ней
те же Преображенский да Троцкий? Мы-де желаем  вам  добра,  как  сами  его
понимаем, оттого и слушайтесь нас беспрекословно. Отсюда и нетерпимость, и
насилие. Они и сами были гонимы, но, приходя к власти, тотчас  становились
гонителями похлеще прежних. Не только народу от них  тошно  -  друг  друга
изничтожают...
   - Так в чем же причина? - спросил опять Герасимов.
   - Все в том же... Эта их гордыня непогрешимости... Сатанинская гордыня!
И свои изречения объявили единственным источником  истины!  Все  остальное
подлежит истреблению...  огнем  и  мечом!  Вы  посмотрите,  что  делают  с
церквами!  А  как  громили   поместья,   библиотеки,   монастыри   -   эти
средневековые академии! Как уничтожают колокола, иконы,  картины  продают,
сбывают древние предметы культа, рукописи,  настенную  живопись  скалывают
или замазывают. Как изгоняют священников, профессоров. И это  марксизм?  И
это  проповедовал  доктор  Маркс?  Где  же?   От   таких   марксистов   он
открещивался, как от чумы. "Je ne suis pas marxiste!" То  есть  я  сам  не
марксист, говорил он.
   - Это же кокетство. Ты защищаешь Маркса, потому что сам был марксистом,
так это-о... - усмехнулся Юхно.
   - Дело не во мне, а в сущности. Нет, это не марксизм, а чистейшей  воды
бабувизм. За версту видна  паническая  боязнь  все  того  же  "умственного
гения", интеллектуального превосходства тех,  которые  не  на  руководящей
должности. А отсюда - все, что исходит  не  от  нас,  запретить!  Мы  одни
хранители истины! Даже если  бы  знали  истину?..  Ведь  одно  дело  знать
истину, другое - жить по истине. Вы посмотрите на них. Как взяли власть  -
сразу переселились в царские палаты да в барские особняки. Слыхали,  поди,
как Троцкого  выселяли  из  Кремлевского  дворца?  Ленин  в  двухкомнатной
квартирке живет, а этот - в апартаментах дворца. Полгода не могли вытащить
его оттуда. Пайки для себя ввели, закрытые распределители! На остальных  -
плевать. А теперь что? Крестьянам говорят - сгоняйте скот на общие  дворы,
все должно быть общим. Для себя  же  -  особые  закрытые  магазины,  опять
пайки, обмундирование. И все это во имя грядущего счастья? И  это  истина?
Да кто же в нее поверит? Только они сами. Вот  в  чем  гвоздь  их  теории:
субъективизм выдавать за истину, за объективное развитие.  Ото  всех  этих
новых  теорий  всеобщего  равенства  скатились  к  старой  бюрократической
формуле - начальству виднее. Вот теперь их истина. А если такая истина  не
подлежит еще и независимой проверке, то пределы  дозволенного  в  действии
начальства имеют зыбкие границы. Каждый усердствует в угоду этому понятию.
На остальное плевать. Это они  переняли  от  наших  чиновников.  В  старые
времена еще посмеивались над этим. Знаете стишок?

   По причинам историческим
   Мы совсем не снабжены
   Здравым смыслом юридическим,
   Сим исчадьем сатаны.
   Широки натуры русские -
   Нашей правды идеал
   Не влезает в формы узкие
   Юридических начал.

   И только в революцию, в гражданскую войну и потом мы увидели  в  полном
размахе наше презрение к законности. И теперь нам не до смеха.
   - Но, Митя, и этот стишок, и рассуждения твои  о  произволе  в  большей
мере относятся к старой бюрократии, к офицерству, к  народным  низам.  При
чем же тут интеллигенция? Интеллигенция наша всегда  жертвовала  собой  во
имя народного счастья,  шла  на  каторгу  за  убеждения,  отказывалась  от
комфорта, даже от наследства. Одно это хождение в народ чего стоит! "Иди и
гибни безупречно, помрешь недаром - дело прочно, когда  под  ним  струится
кровь". Вот стихи про нашу интеллигенцию, - сказала Мария.
   -  Правильно!  -  подхватил  Роман  Вильгельмович  и  погрозил  пальцем
Успенскому. - Ты делаешь упор на нигилистах,  на  шестидесятниках,  на  их
нравственной  расхлыстанности,  на  этом  разумном  эгоизме,   но   совсем
умалчиваешь о семидесятниках, об их самоотречении, о знаменитом хождении в
народ. Ты позабыл о земцах, друг мой! Уж их-то не оторвешь от почвенности;
хотя и шли они туда с иной  верой,  но  растворялись  в  народе.  Все  эти
учителя,  лекари,  землемеры,  строители  перепахали  Россию,  создали  ее
культурный слой. Или они не работники,  не  подвижники?  Так  это-о.  Ведь
можно в оценке роли интеллигенции и до поношения дойти. Во всем  виноваты,
мол, студенты и еще евреи.
   - Да вы меня просто не хотите понять, - с досадой сказал Успенский. - Я
сам преклоняю колена перед земцами, перед чистотой и святостью  этой  идеи
хождения в народ. И вовсе не пытаюсь свалить в кучу  все,  что  связано  с
русской интеллигенцией.  Я  говорю  не  о  мыслителях,  но  о  трудовой  и
практической части ее, уходившей в  народные  низы  на  черную  работу;  я
говорю о богоборческой стороне, о том  бунтарском  чистоплюйстве  в  среде
этой  интеллигенции,  о  вожаках  ее,  которые  меньше  всего   думали   о
практической пользе; они как раз презирали эту теорию  малых  дел,  они  и
погубили ее своим терроризмом. Они вообще меньше  всего  задумывались  над
реальной  пользой  постепенного  улучшения  жизни  народа.  Именно  их   и
боготворила определенная часть русской интеллигенции, более шумная  часть,
более назойливая. О ней-то я и говорю. Ей все  враз  хотелось  перевернуть
кверху дном. Я имею в виду ту самую нетерпимость, бесовскую наклонность  к
неприятию добрых начал в  реальной  жизни,  которую  высмеивал  в  русской
интеллигенции  Достоевский,  а  еще  раньше  Гоголь.  У  них,  мол,  мозги
набекрень. У них все помыслы о будущем, а настоящего  и  знать  не  хотят.
Дурак тот, кто думает о будущем мимо настоящего, сказал Гоголь. Да  я  вам
сейчас прочту. - Он прошел к  настенной  полке,  снял  небольшой  томик  в
зеленоватой обложке с черным переплетом, сплошь переложенный закладками из
обрывков газет, раскрыл нужную страницу: - Вот оно! "От того  и  вся  беда
наша, что мы не глядим в настоящее, а глядим в будущее.  От  того  и  беда
вся, что иное в нем горестно и  грустно,  другое  просто  гадко;  если  же
делается не так, как бы нам хотелось, мы  махнем  на  все  рукой  и  давай
пялить глаза в будущее. От того и бог ума нам не дает; от того  и  будущее
висит у нас у всех,  точно  на  воздухе...  Оно,  точно  кислый  виноград.
Безделицу позабыли: позабыли, что пути и дороги к этому светлому  будущему
сокрыты именно в этом темном и запутанном  настоящем,  которого  никто  не
хочет узнавать; всяк считает его низким и недостойным своего  внимания..."
- Он захлопнул томик, бросил его на стол, потом сел, устало сгорбившись, и
сказал более для самого себя:  -  Нет,  не  увлекает  таких  вот  деятелей
настоящая реальная жизнь. Скорее бы перевернуть ее. И ничего не жаль  ради
этого призрачного будущего - ни средств, ни сил. И крови даже  не  жалели,
ни своей, ни чужой. А что толку? Каков результат? Опять  новые  жертвы?  И
конца этому не видно. - Успенский свел брови и уставился  куда-то  в  угол
невидящим взглядом.
   - Да, водятся грехи за русской интеллигенцией. Слишком  доверялась  она
европейским поводырям, которые сами толком не знали дороги. Я не  отвергаю
твоего памфлета,  и  тем  не  менее  ты  упрощаешь,  так  это-о.  -  Роман
Вильгельмович вытянул  губы  в  трубочку,  помедлил,  погрозил  пальцем  и
наконец изрек:  -