те  мне  подполковничьи  погоны!  -  Бабосов
потянулся к подоконнику за погонами с большой звездой.
   - Сними с них звезды - будешь полковником, - усмехнулся Успенский.
   - А мне, пожалуй, усы наклеить надо. Ведь  меня  все  знают,  -  сказал
Костя.
   - Вон возьми в коробке, -  указал  на  койку  Бабосов.  -  Хоть  бороду
наклей.
   - Перестань! - остановил его Успенский. - А то тебя в усах  не  узнают?
Ты будешь завербованным белой разведкой, понял?
   - Правильно! - подхватил Бабосов и отстегнул  у  активистов  офицерские
погоны: - Вы тоже завербованные. Но вам еще рано  офицерские  погоны,  вот
вам солдатские, - сунул из коробки им зеленые погоны.
   - Погоди, а это что за кожанка?  -  спросил  Костя,  поднимая  с  койки
кожаную куртку.
   - Комиссарши, - ответил Бабосов. - Кажется, Любки Яровой.
   - Дай сюда! - схватил ее Успенский и к столу: - Маша, ну-ка встань!
   Мария встала, тот натянул на нее кожанку, застегнул  на  все  пуговицы.
Она оказалась впору.
   - Мать честная! Дак ведь это ж Маруся-атаманша! - ахнул Бабосов. - Айда
с нами!
   - А я? - надула губки Варя. - Одна я здесь не останусь...
   - Ладно, пойдешь с нами и ты, - согласился Бабосов. - Будешь  держаться
поодаль, случайного прохожего изображать.
   Зажгли два фонаря "Летучая мышь". Проверили "оружие".  Настоящий  наган
был только один, у Кости Герасимова, остальные бутафорские.  Разбились  на
две партии: Бабосов с двумя  активистами  и  с  Варей  пошли  на  заречную
сторону.
   -  Смотрите,  не  заберите  там  членов  бюро!  -   предупредил   Костя
активистов. - Они знают о нашей затее. Всю игру испортите.
   - Ладно, командовать буду я, - сказал Бабосов.
   -  Значит,  взять  там  четырех  человек,  привести  сюда,  запереть  в
кладовую, - повторил задание Костя. - Знаете, где они живут?
   - Знаем, - сказали активисты.
   - Ну, пошли... - Бабосов запел: - Из Франции два гренадера...
   - Тише ты ори, гренадер! - одернул его Костя.
   - А может, у меня прилив энтузиазма?
   - Вот барбос!..
   На улице, посвечивая во  тьме  фонарями  "летучая  мышь",  разошлись  в
разные стороны: Бабосов со своей группой нырнул с берега вниз, к  реке,  а
Герасимов,  Успенский  и  Мария  прошли  вдоль  деревенского  порядка   по
направлению к больнице.
   - Начнем с того конца, - сказал Костя,  -  чтобы  не  таскать  с  собой
лишних людей.
   Первый, к кому они зашли, был  сельский  уполномоченный  по  заготовкам
Федот Бузаев, по прозвищу "Килограмм".
   - Кто там? - отозвалась на стук из сеней хозяйка.
   - Васюта, открывай! Герасимов.
   - Что вас черти по ночам носят? - заворчала хозяйка.  -  Вот  баламуты,
прости господи. А то за день не успеете наговориться.
   Она первой вошла в избу, не подозревая ничего дурного; за ней гуськом -
конвойные. На пороге Герасимов споткнулся:
   - Что у вас  за  порог?  Прямо  какой-то  лошадиный  барьер,  -  сказал
недовольно.
   - Вота, заметил родимый... А то ты не переступал его  ни  разу,  да?  -
отозвалась хозяйка. - Пить надо  поменьше.  Залил  глаза-то.  Вот  тебе  и
барьер.
   - Но-но, поосторожней выражайся!
   Герасимов, пригибая голову, - над порогом были  полати  -  посветил  на
кровать,  где  из-под  лоскутного  одеяла  высовывалась  косматая   голова
Килограмма.
   - Федот, вставай! - сказал Костя. - Собирайся!
   - Чего? - Федот разинул пасть и звучно зевнул.
   - С репой поехали.  Говорят,  собирайся!  Кончилась  Советская  власть.
Переворот. Ну?
   - А! - Федот тревожно  вскочил,  скинув  с  груди  одеяло,  и  захлопал
глазами: - Какой переворот, товарищ Герасимов?
   - Я тебе не товарищ,  а  господин.  Офицеры  пришли,  отряд  Мамонтова.
Видишь, полковник! - указал на Успенского.
   - Вижу, вижу, - согласно замотал головой Федот. - Я сейчас, сейчас... А
ты, значит, этим самым, международным агентом был?
   - Давай пошевеливайся! Не то я тебе покажу агента кулаком по сопатке.
   - Сей минут, - заторопился Федот.
   - Куда ж ты его от малых детей? - всхлипнула хозяйка.
   - Не хнычь, - сказал Герасимов. - Никуда он не денется. Проверят его  и
отпустят.
   -  Насчет  какой  проверки  то  есть?  -  настороженно  застыл   Федот,
прикрываясь штанами.
   - Ты уполномоченный? - спросил Герасимов.
   - Ну!
   - Излишки выколачивал? А небось свой-то хлеб припрятал.
   - Дак что, и новая власть требует излишки? - спросил Федот. -  Тогда  я
сейчас, все вам покажу... И в амбаре, и в чулане. Берите,  что  хотите,  а
меня только оставьте в покое.
   - Собирайся! Ты коммунист? - спросил Костя.
   - Ну какой я коммунист, товарищ Герасимов... Одна дурость моя, и больше
ничего.
   - Пошли, пошли, - подталкивал его на выход Герасимов. - Там разберемся.
   - А ты не вздумай идти по дворам, - обернулся Успенский  к  хозяйке.  -
Солдаты сразу арестуют.
   - Что же мне делать с малыми детьми? - опять всхлипнула хозяйка.
   - Васюта, ты мне веришь или нет? - участливо положил ей на  плечо  руку
Герасимов. - Это ж проверка, понятно? Допрос снимут  и  отпустят  его.  Ну
кому нужен твой Килограмм? Не буди детей! К стаду вернется.
   - Да, да... ты не бойсь, - говорил бодро Федот. - Я  ж  не  то  чтоб  с
целью обогащения старался. Брал по малости.  Господа  офицеры  разберутся.
Они народ образованный, не то что мы, дураки.
   Когда они вышли из избы, Мария потянула за рукав Успенского, давая знак
ему остановиться.
   - Иди, мы сейчас догоним, - сказала  она  Герасимову,  и  когда  тот  с
Килограммом  отдалился,  добавила:  -  В  избе  брать   нельзя   -   детей
перепугаем... Надо вызывать на улицу.
   - Это верно... Шуму меньше, - согласился Успенский.
   Очередного члена сельской ячейки вызывали на двор.
   - Матвей, выйди на минуту! - упрашивал его Костя.
   - Входи в избу, - послышалось из сеней.
   - Нельзя... Партийная тайна.
   - Тогда говори через дверь.
   - Да ты что, очумел? О партийных делах орать на всю улицу?
   - Ладно, сейчас выйду, - сдавался Матвей.
   Таким манером вызвали и еще двух человек. На улице им освещали  фонарем
лицо и говорили строго:
   - Ты арестован!
   Потом подносили  тот  же  фонарь  к  Успенскому  -  высокая  фуражка  с
кокардой, золотые погоны, портупея и  борода  сражали  беднягу,  как  удар
грома; понуря голову, он устало опускал плечи и покорно шел за конвоем.
   Привели к школьной кладовой, отперли железную дверь, скомандовали:
   - Проходи по одному!
   - Надолго нас?
   - Утром вызовут... Живей, живей!
   Лязгнула дверь, щелкнул нутряной замок:
   - Счастливо ночевать!
   Из кладовой что-то вполголоса проворчали.
   - Поговорите у меня! - прикрикнул Костя.
   И, отойдя от кладовой, зашептал Успенскому и Марии:
   - Вот вам ключи от школы. Возьмите вино, что там осталось, и давайте  в
канцелярию. Вызывать будем туда. Кто экзамен выдержит, тому  благодарность
и стопку водки. А кто опозорится, тому порицание. А  Килограмма  увольнять
надо. Вот проходимец.
   - А ты куда? - спросил Успенский.
   - Побегу за реку - что-то тех не слыхать. Чего они там  валандаются?  -
Костя взял фонарь и помотал вдоль берега.
   - Ну, атаманша, что скажешь? - спросил Успенский, беря за руки Марию  и
притягивая к себе.
   - Никогда не думала, что так просто и  уныло  можно  хватать  людей,  -
сказала она с легкой дрожью в голосе.
   - Ну, ну, не заигрывайся!
   Он поцеловал ее в губы и, сняв фуражку, зарылся лицом в ее волосы.
   - Митя, пойдем отсюда, - сказала она тихо. - Еще заметят из кладовой.
   - Пошли!
   Они шли быстро, втайне друг от друга  думая,  что  идут  в  ту  комнату
только затем, чтобы взять вино и выйти на волю,  на  речной  берег  или  в
просторные, голые школьные классы, бродить бесцельно, бездумно взявшись за
руки.
   Когда он открыл дверь в комнату, пропустил  ее  вперед,  она  испуганно
сказала:
   - Как здесь темно! - и отшатнулась к нему.
   Он одной рукой обнял ее, а другой, нащупав на  дверном  косяке  крючок,
накинул его в пробой.
   - Что ты? Зачем? - спросила она шепотом, пытаясь найти рукой  крючок  и
отпереть дверь.
   - Не надо, Маша, не надо, милая! - умолял он ее  и,  схватив  ее  руку,
стал целовать запястье, потом шею, волосы, щеки, приговаривая: - Я не могу
без тебя, не могу... Милая.
   Их губы встретились, и Машина рука повисла вдоль бедра плетью. Услыхав,
как он суетливо, путаясь, расстегивал пуговицы на куртке, она воспрянула:
   - Не надо! Слышишь? Не надо...
   Сопротивлялась упорно и долго, пока он не выбился из сил, не отошел  от
нее, сердито отвернувшись к окну.
   Она гладила его по волосам, как маленького:
   - Смешной и глупый...
   - Ты меня совсем не любишь, - глухо отозвался он. - Или  я  не  понимаю
тебя.
   - Я сама лягу. Только ты не трогай меня. Слышишь? Не трогай.
   - Как хочешь...
   Их разбудил частый и громкий стук в дверь. Успенский, очнувшись в серой
предутренней мгле, увидел кожаную куртку и офицерский френч, валявшийся на
полу, и дальше к окну на стуле целый ворох белого белья. Только  потом  он
заметил спящую рядом с ним Марию. В дверь снова настойчиво постучали. Маша
испуганно воспрянула. Успенский показал ей палец: "Чш-ш!" Потом спросил:
   - Кто там?
   - Дмитрий, открой! - крикнул Костя.
   - Не могу... В чем дело?
   - Ну так выйди скорее! Тревога.
   Успенский встал с кровати и в одних трусах вышел в сени.
   Через минуту он вернулся:
   - Маша, вставай! Одевайся поскорее... У этого балбеса, у Бабосова, один
человек сбежал.
   - Какой человек? - не поняла Мария.
   - Ну, арестованный. Вернее, его еще не успели арестовать. Он сиганул  с
кровати в окно. И в поле убежал в одних  подштанниках.  Кабы  в  район  не
утопал. Вот будет потеха...


   На другой день, часов в десять поутру, Мария Обухова сидела в  кабинете
Тяпина, понуро свесив голову. Митрофан,  засунув  руки  в  карманы,  ходил
размашисто по кабинету, насупленно поглядывал своими  круглыми  медвежьими
глазками себе под ноги. Его большая голова словно ощетинилась  вздыбленным
бобриком темных волос.
   - Не понимаю, как можно шастать ночью по домам в офицерских  погонах  и
таскать в каталажку людей. Да  еще  кого?  Коммунистов!  Не  понимаю...  -
останавливался он перед Марией и крутил головой. - Ты хоть  скажи  толком,
кому пришла на ум такая идея?
   - На бюро ячейки обсуждали. Приняли сообща.
   - По пьянке, что ли?
   - Когда обсуждали, были трезвые.
   - Не понимаю... Не понимаю!
   - А чего тут не понимать, Митрофан Ефимович?  Каждый  день  им  звонят,
спрашивают, требуют: вы готовитесь к чистке? Каким образом?! А вот. Письма
печатают к женам да к родителям - кто  хочет  дом  построить,  кто  перину
купить.
   - Эка беда, письма напечатали!
   - Что значит беда? У нас есть закон, охраняющий тайну переписки.
   - Ежели ты коммунист, у тебя не должно быть секретов от партии.
   - Вот они так и рассуждали на бюро. Никаких секретов  быть  не  должно.
Раз идет чистка, выкладывай все наружу.
   - А зачем прибегать к хитрости?
   - Дак кто ж тебе так расскажет, что у него за душой?
   Тяпин почесал затылок, поглядел на Марию и усмехнулся:
   - Вообще-то, резон, - он сел за стол, плутовато прищурил  один  глаз  и
спросил: - А много у вас раскололось?
   - В нашей группе один... сельский уполномоченный.  А  вторую  группу  и
собрать не успели: арестованный сбежал. Они его в поле до утра искали.
   Тяпин опять закрутил головой, засмеялся:
   - Это ж надо! В одних подштанниках прибежал в Сергачево, к  милиционеру
Симе и стучит в окно: вставай, говорит, Советская власть кончилась, Колчак
пришел!  Какой  Колчак?  -  спрашивает  Сима.  -  Тихановский,   что   ли,
Семен-хромой? Нет, говорит, настоящий, который с гражданской войны. Дурак,
его ж расстреляли!
   - Это ваше счастье, что Возвышаев в округе. Он бы вам показал Колчака с
Деникиным, - сказал Тяпин иным тоном. - Поспелов шуметь не любит. Но Косте
Герасимову это даром не пройдет. От ячейки его отстранят.
   - А ему что. Он учитель.
   - Ну, не скажи. Небось закатают строгача в личное дело - и  в  учителях
покрутится. Ладно, перейдем к делу. Что там у вас  в  Гордееве  с  Зениным
приключилось?
   - Он уже успел наябедничать?
   - Что значит наябедничать? Он обязан доложить.
   - Подлец он и демагог!
   - Ну, меня ваши личные отношения  не  интересуют.  Скажи,  как  дела  с
излишками? И сколько хозяйств выявили для индивидуального обложения?
   - Тут в двух словах не скажешь.
   - Скажи в трех.
   - Таких хозяйств,  чтобы  подходили  под  индивидуальное  обложение,  в
Гордееве нет.
   - Так... Скажи проще - кулаков в Гордееве нет.  Значит,  ты  разделяешь
мнение тамошнего актива? На каком основании?
   - Я говорила с председателем сельсовета Акимовым. На  другой  день,  то
есть  в  воскресенье,  собирали  актив.  Обсуждали  каждое   хозяйство   в
отдельности. И потом, я сама знаю эти хозяйства... Лично.
   - Я, может быть, не хуже твоего знаю их. Ну и что?
   - Как что? Я все-таки отвечаю за свои слова.
   - Кому нужен этот ответ?  Ты  получила  задание?  От  райкома!  Я  тебя
предупредил: бюро вынесло постановление  -  выявить  кулаков  в  Гордееве.
Поручило эту задачу нам, райкому комсомола. Выявить! Понятно? А ты мне  об
чем толкуешь?
   - Ну а если их нет?
   Тяпин навалился грудью на стол:
   - Разговоры, что у  нас  не  стало  кулаков,  -  это  попытка  замазать
классовую борьбу в деревне. Тебе, инструктору райкома, заворгу, не к  лицу
такие разговоры.
   - Я не отрицаю наличия кулаков вообще в деревне. Я говорю только, что в
Гордееве их нет.
   - Так что ж прикажешь, за счет Гордеева довыявлять кулаков где-нибудь в
Желудевке или в Тиханове? Ты что, маленькая?  Есть  определенный  процент,
установленный не нами...  На  ноябрьском  Пленуме  сказано  -  обкладывать
налогом в индивидуальном порядке не менее двух и не более  трех  процентов
всех хозяйств. Ясно и понятно. Рассуждать здесь нечего.
   - Вот именно, не более трех процентов! - воскликнула Мария.  -  Это  же
специально, чтобы меру знали. Не то дай  волю  какому-нибудь  Сенечке  или
Возвышаеву, так они тебе поголовно всех обложат.
   - Ну, в чем дело? Давай выявлять эти два процента.
   - Два процента это ж дается на округ, на район в целом. При чем же  тут
каждая деревня? В иной, может, пять процентов кулаков,  а  в  другой  ноль
целых пять десятых.
   - А ты об этом скажи где-нибудь у нас, на тихановском  сходе.  На  вас,
мол, мужики, пять процентов, а на гордеевских ноль целых хрен десятых.
   - Митрофан Ефимович!
   - Слушай, давай конкретно.  У  них  же  там  этот  самый  подрядчик  на
рысаке...
   - Звонцев, что ли? Он в селькове  теперь  работает.  Хозяйство  у  него
середняцкое.
   - А мельники?
   - И у тех  по  лошади  и  по  корове,  а  мельница  подоходным  налогом
обложена.
   - Да ты что, не понимаешь? Кулака надо обложить  в  особом  порядке,  с
учетом дохода от тех источников, которые у середняка не обкладываются.
   - Да нет же кулаков у них.
   - Ну черт с ними! Пусть назовут их  богатой  частью  зажиточного  слоя.
Какая разница?
   - А тогда зачем было меня посылать? Вызывайте сюда Акимова и  прикажите
ему - столько-то хозяйств выделить на индивидуальное обложение.
   Тяпин покривился:
   - Ты чего, смеешься, что ли? Вся налоговая политика так построена,  что
она представляет широчайшие права местным органам,  то  есть  деревенскому
активу, бедноте, сельсовету. А если райком  начнет  устанавливать  налоги,
это будет извращением. За такое дело нам по шее надают.
   - Ну, вот и договорились. Я, как представитель райкома, утверждаю,  что
гордеевский актив поступил правильно.
   - А то тебя за этим посылали, - проворчал Тяпин. - Что там с излишками?
Зенин говорит, что он нашел излишки, но якобы  вы  с  Акимовым  отказались
составлять акт.
   - Я работник райкома, а не агент уголовного розыска, - сказала Мария  с
вызовом. - Я не стану лазить ни в подполы, ни  в  подпечники  и  выгребать
оттуда хлеб.
   - Это, Маша, называется  чистоплюйством.  Извини,  но  тут  я  тебя  не
понимаю.
   - А ты сам полез бы в подпол?
   - Если прикажут...
   - Кто прикажет? Зенин?
   - При чем тут Зенин?
   - При том. Эти оборотистые Сенечки, как шишиги, снуют у нас за спиной и
подталкивают нас к обрыву. Сунься туда в подпечник. А если  что  случится,
кто будет отвечать? Зенин? Нет, в ответе  будет  руководитель  райкома,  а
Сенечка за нашей спиной руки умоет.
   Тяпин забарабанил по столу пальцами:
   - Н-да... Между прочим, он на тебя докладную подал. Пишет, что работала
там на стихию, что прикрывала от критики растратчика колхозного хлеба.
   - На клевету этого типа готова ответить в любом месте.
   - Придется на бюро разбирать. - Тяпин потер лоб и спросил  без  видимой
связи: - Как там Андрей Иванович поживает?
   - В субботу луга собирались делить. Я еще и дома-то не была.
   - Кобыла не нашлась?
   - Пока нет.
   Тяпин состоял в родственной связи с Бородиными; брат Андрея  Ивановича,
Максим, был женат на тетке Тяпина,  на  Митревне,  по-уличному  прозванной
Сметаной. Отец Тяпина погиб в мировую войну, а вырастил  Митрофана  Максим
Иванович. Он увез его на Волгу, отдал в школу юнг с механическим  уклоном,
а потом взял к себе на пароход "Гоголь", где  работал  боцманом.  На  этом
пароходе начинал свой трудовой путь с кочегара и Митрофан Тяпин. В  зимний
отпуск двадцать седьмого года Тяпин был  избран  в  Желудевский  волостной
комитет как представитель рабочего класса, то есть выдвиженец. С той  поры
и потянулась его руководящая линия. Ему в значительной мере  обязана  была
Мария своим переводом в райком.
   - Ну что ж, Маша, ступай домой, отдыхай... - отпустил ее наконец Тяпин.
- Прямо скажу, огорчила ты меня на этот раз.
   - У меня иного выхода не было.
   - Разберемся.
   Прежде чем идти домой, Мария решила  заглянуть  на  работу  к  Зинке  и
рассказать ей о Сенечке.  Зинка  работала  в  коопторге  продавцом.  Время
близилось к обеду. Когда Мария  подошла  к  магазину,  зеленая,  окованная
жестью дверь закрылась перед ее носом. Она заглянула в зарешеченное  окно.
В магазине еще толпились несколько человек,  Зинка  стояла  за  прилавком.
Пока Мария заглядывала в окно, дверь  отворилась,  вышло  три  женщины,  и
снова невидимая рука закрыла дверь перед носом Марии.
   - В чем дело? - крикнула она в притвор. - Пустите  меня.  Слышите?  Мне
нужен продавец.
   - Закрыто на обед, - ответил из-за двери голос Сенечки.
   - Мерзавец!
   - Поосторожней выражайтесь.
   Мария решила войти в магазин со двора, в  складскую  дверь.  Но  и  эта
дверь была заперта. Она долго и настойчиво стучала в нее кулаком.  Наконец
изнутри спросил спокойный и насмешливый голос Сенечки:
   - Кого надо?
   - Негодяй!
   Мария бегом обогнула здание и вновь заглянула в  окно.  Зинка  все  еще
стояла за прилавком, но народу уже  не  было.  Мария  сильно  застучала  в
переплет. Зинка увидела ее, сделала удивленное лицо и побежала к  выходной
двери. Наконец-то массивная дверь со скрежетом распахнулась перед  Марией.
Она вошла с бледным от злости лицом и, оттолкнув  рукой  Зинку,  с  порога
кинулась к Сенечке. Он стоял руки за спину  и  как  ни  в  чем  не  бывало
поглядывал в окно.
   - Жалкий трус и доносчик! Я тебя презираю, как недостойного  интригана,
- крикнула, почти задыхаясь от ярости.
   - Что случилось, Маша? В чем дело? - испуганно спросила Зинка.
   - Ты не меня спрашивай. Ты вон кого спроси!.. Жениха своего.
   Сенечка по-прежнему поглядывал в окно, кривя  в  насмешке  свои  тонкие
бесцветные губы.
   - Семен, что произошло?
   - Старшая сестра гневается, что я не служу ей на задних лапах,  а  имею
собственное мнение.
   - Мнение, которое подшивают в дело, не собственное, а подложное.
   - Моя комсомольская совесть...
   - Велит тебе писать доносы? - перебила его Мария.
   - Да что с вами, в конце концов? Может,  поясните?  -  теряя  терпение,
крикнула Зинка.
   - Выставь его за дверь! Мне надо поговорить с тобой, - сказала Мария.
   -