и прикрываясь рукой.
   - Ты эта, парень... твою штуку рукой не прикроешь. Ты бы фуражку  надел
на нее.
   Все грохнули и на берегу, и которые в воду зашли.
   - Да ну тебя... - Чувал с разбегу бултыхнулся в затон.
   - Якуша, а парень-то у тебя с довеском, - не унимался  Биняк.  -  Держи
его про запас на случай, ежели мяса не хватит.
   - Ох-хо-хо-хо!
   - Ги-ки-ки-ки-ки...
   - Хек-хек-хек... Дьявол тебя возьми-то.
   - Кусок у него добрый... Ты по стольку в котел не  кладешь,  -  добавил
Биняк.
   Вася Соса плюнул на свои оборы и покатился  по  берегу,  стуча  локтями
обземь:
   - Брось, Осьпов, брось! Ей-богу, живот подводит.
   - Ну, пойдем, что ли ча! - крикнул опять Якуша, берясь за водило. -  Не
то водка прокиснет.
   Соса наконец встал, скинул с себя все до исподников  и  полез  в  воду,
сводя лопатки и подымая плечи.
   - Опускай водило, мерин сивый! - крикнул Бандей. - Что  ты  его  задрал
кверху, как ружье? Иль стрелять надумал?
   - Дай окунуться... Холодно, - лязгая зубами, ответил Соса.
   Наконец бредень  опущен;  Соса,  отплевываясь  и  фыркая,  как  лошадь,
зачертил подбородком по воде. Якуша шел вдоль берега  и  тыкал  водилом  в
воду, как вилами в сено. Вода доходила ему всего лишь до колена.
   - Эй, Ротастенький! Ты бы лучше послал за себя заместителя по активу  -
Тараканиху: все ж таки она в юбке, - посоветовал ему Биняк. -  Глядишь,  и
подол не замочила бы.
   - Что, за подол хочешь подержаться?  Вон  ухвати  кобылу  за  хвост,  -
отбрехивался Якуша.
   Рыбу пугали боталами - двумя широкими жестяными раструбами, насаженными
на шесты.
   - Чувал, пугани от того куста! -  кричал  с  берега  Бандей.  -  Бей  в
корень!
   Чувал заносил над головой ботало и резко швырял его под куст:
   "Угук-гух! Угук-гух!" - утробно вырывалось из-под куста,  и  далеко  за
рекой отдавалось размеренно и гулко: "Ух... Ух..." Как  будто  там  кто-то
погружался в холодную воду.
   - Маклак, ударь по камышам, - кричал Бандей.
   "Угук-гух!  Угук-гух!"  -  неслось  от  камышовых  зарослей,  и   снова
таинственно замирало где-то за рекой: "Ух... Ух..."
   Чем ближе подходили ребята с верховьев затона, тем  шумнее  становилось
возле бредня, суетливее на берегу.
   - Кончай заброд, Вася!  -  кричал  Биняк.  -  Заходи  к  берегу.  А  ты
подсекай, Якуша...
   - Я те подсеку, - отвечал Якуша, матерился и плевал в воду. - Ты  лучше
пугни от берега, не то рыба в прогал уйдет.
   Биняк грохал донцем ведра о воду, но стоял на своем:
   - Гли-ко, дьяволы! Рыба  скопления  не  любит,  разворот  даст.  Уйдет!
Ей-богу, уйдет...
   - Куда она денется? Бредень-то с мотней, - ухал басом Бандей.
   - Мотня, что твоя ширинка, расстегнется - не заметишь, как  весь  запас
вывалится.
   - Пожалуй, пора! - пускает пузыри Вася.  -  Не  то  глыбь  пошла,  кабы
низом, под бредень, рыба-то не выметнулась.
   -  Давай,  заходи  к  берегу!  -  сдался  наконец  Якуша  и  сам   стал
"подсекать", то есть кренить водило,  подтягивать  край  бредня  к  самому
урезу воды.
   Улов оказался добрый: когда схлынула потоком вода с берега, в  длинной,
облепленной ряской  мотне  забились  широкие,  как  лапоть,  медно-красные
караси, затрепетали радужным оперением брюхатые и гладкие лини, скользкие,
плотные, сизовато-зеленого отлива, точно дикие селезни; лениво  извиваясь,
тыкали во все стороны расплюснутыми  широкими  мордами  сомы;  и  прядала,
путаясь в сети, пятнистая щука длиной с оглоблю.
   Набежали ребята  с  гиканьем,  хохотом,  стали  хватать  рыбу,  греметь
ведрами.
   - Чувал, а Чувал? Успокой ты щуку!
   - Чем?
   - Вот дурень! Ахни ее по голове своей кувалдой.
   - Тьфу ты, пустобрех! Прилипнет как банный лист.
   - Дак у него свой молоток отстучал. Он теперь только глядя на  чужие  и
радуется.
   - Гы-гы... Мысленно.
   - Эге. Воображая то есть.
   Рыбой набили оба ведра, да еще несли в  руках  отдельно  щуку  и  сома.
Завидя такую добрую кладь, мужики  стали  сходиться  к  Якушиному  шалашу,
откуда заманчиво поблескивали  горлышками  обернутые  в  мокрую  мешковину
четвертя с водкой. Первым пожаловал к ловцам Максим Селькин:
   - Я, мужики, дровец нарублю. - А сам  все  ощупывал  карасей,  мял  их,
чмокал губами. - Жирныя...
   - А сырую съел бы? - спросил Якуша.
   - Нашто?
   - Ежели б вареной не дали.
   - Съел бы, - покорно вздохнув, сказал Селькин.
   Потом пришел Федорок Селютин  в  длинной,  до  колен,  тиковой  рубахе,
босой. Этот заботливо оглядел и потрогал четвертя с водкой. Изрек:
   - Якуша, надо мешковину смочить заново. Водка теплая.
   - А может, в реку снести четвертя? - предложил Бандей.
   На него зашикали:
   - Ты что, в уме? Берега крутые... А ну-ка да споткнешься с четвертями?
   - Можно в обход, от затона...
   - А там крутит... Унесет четвертя...
   - Они же не плавают!
   - Говорят, бутылки океан переплывают.
   - Дак то ж пустые.
   - Неважно. И водку унесет.
   - Куда ее унесет?
   - В омут. Закрутит - и поминай как звали.
   - Чтобы четвертя с водкой унесло? Ни в жисть не поверю.
   - А ты знаешь, в  Каменский  омут  Черный  Барин  мешок  проса  уронил.
Слыхал, где выплыл?
   - И где?
   - В Оке, под Касимовом. Мешок по таблу узнали, печати то есть.
   - Дак то ж под Каменкой, пропасть!
   - Может быть, и здесь такая ж пропасть. Ты ж туда не лазил, в  воду!  А
хочешь четвертя поставить.
   Петька Тыран пришел в валенках. Его позвали чистить рыбу.
   - Не-е, мужики... не могу. У меня обувь не соответствует.
   - А водку пить она соответствует?
   - Дак я ж Кольцов! - бил он себя в грудь.
   Все лето по вечерам носил он валенки, а зимой часто  в  сапогах  ходил.
Его спрашивали:
   - Отчего в жару валенки надеваешь, Петька?
   Он отвечал:
   - Валенки летом дешевле, оттого и ношу их летом.
   А называл себя Кольцовым потому, что любил декламировать его стихи:

   Что, дремучий лес,
   Призадумался?
   Думой темною
   Запечалился...

   - Петька, лучше спой.
   - Это можно.
   Тыран оборачивался к реке, расставлял ноги пошире, точно в лодке  плыл,
и, закидывая свою кудлатую голову, безвольно опустив  руки,  самозабвенно,
прикрыв глаза, широко и свободно затягивал песню, знакомую всем до  малого
словца, до последнего вздоха:

   На кленовой скамье-е, перед бледной луной,
   А мы праздной порою сидели;
   Солове-е-ей распевал над ея голо-во-о-о-о-ой,
   Липы нежно листвою шуме-е-е-ли.

   Пока мужики готовили пирушку, ребята носились  возле  шалашей,  затевая
одну проделку  за  другой.  На  отшибе  подальше  от  реки  стоял  кое-как
сляпанный шалаш Кузьмы Назаркина, бывшего волостного урядника, к  старости
сильно погрузневшего, бестолкового и неповоротливого мужика.  Он  сидел  у
своего костра и ел кашу. Чувал подполз по высокой траве и  крякнул  ему  в
спину, точно как дергач.
   - Ну, черт горластый! - проворчал Кузьма. - Чего тебе надо? Пошел  вон!
- и бросил в траву головешку из костра.
   Чувал переполз на другое место и, только Кузьма взял ложку, крякнул ему
в спину еще звонче. Кузьма опять оставил кашу, вытянул головешку из костра
и запустил ее в траву, взял котелок с кашей, перешел на другое  место.  Но
только принялся за кашу, как снова за  его  спиной  раздалось  навязчивое:
"Кррр-я-як".
   - Кузьма Иванович! - кричали с берега мужики. - Дай  каши  дергачу!  Не
жадничай...
   - Птица тожеть есть хочет.
   - У нас ноне равноправия...
   - Не жадничай... Это тебе не при старом режиме... Гы, гы.
   Кузьма  бросил  наземь  котелок  и,  переваливаясь,  как  старый  гусь,
пошлепал в шалаш.
   Меж тем Федька Маклак облюбовал Кукурая; тот собирался ехать в Тиханово
и запрягал в телегу такого же  подслеповатого,  как  сам  Кукурай,  серого
мерина. Телега от Кукураева шалаша стояла далеко, и пока Кукурай сходил  в
шалаш за хомутом, Маклак обернул мерина в оглоблях, поставив его мордой  к
телеге, задом на выход из оглоблей. Кукурай,  смутно  видя  мерина,  занес
хомут над ним и опустил его прямо на круп.
   Мерин выдул животом воздух, а Кукурай бодро прикрикнул на него:
   - Но-о! Рассапелся!.. Проснись, ненагляднай!
   Мужики, сидевшие у костра, так грохнули, что даже мерин поднял  голову,
а Кукурай выпустил хомут из рук.
   - Андрей! - кричали ему. - Поищи у него под хвостом голову-то.
   - Он ее промеж ног спрятал.
   - Атаманы, грабители! Что я вам  сделал?  -  чуть  не  плача  спрашивал
Кукурай.
   - А мы что тебе сделали? Телегу увезли?!
   - Ты ж сам на задницу хомут надевал...
   - Звонарь бестолковый, звонарь и есть.
   Когда  поспела  рыба,  ее  вытащили  на  деревянные  тарелки,  нарезали
большими кусками и посолили крупной солью.  Уху  черпали  кружками,  водку
запивали ухой, потом уж заедали рыбой.  Без  малого  сорок  мужиков  чинно
расселись в кружок и в напряженном молчании  ожидали  свою  порцию  водки;
каждый пришел либо с кружкой, либо с ковшом, но наливали всем одну и ту же
мерку.
   Якуша держал очередную четверть за бока, как гусыню, и, наклоняя, лил в
свою алюминиевую кружечку, размером с чайный стакан.
   Пили не чокаясь, - вольют ему порцию, он глянет на нее,  жадно  потянет
ноздрями воздух и, нахмурившись, словно недовольный, решительно  опрокинет
в рот. "Эх, кабы вторую вослед пропустить!" - "А что, соседу не надо? Он у
тебя рыжий, что ли?"
   Собрались на круг всем шестаком,  только  Кузя  Назаркин  не  пришел  -
обиделся за дерчага, да Тарантас надулся, что его  улишки  в  общий  котел
пошли: "Вам только волю дай - не токмо что улишки, загоны пропьете".
   - Мужики, чего ж мы под сурдинку пьем? - спросил Якуша Ротастенький.  -
Хоть бы гармошку-то растянули.
   - А где Буржуй?
   - С ребятами.
   - Обиделись они: рыбу, говорят, гоняли, а выпить не дают.
   - Рано ишшо. Пусть сопли научатся подтирать.
   - Буржую-то можно. Все ж таки - гармонист.
   - Бурж-у-у-уй!
   Он выкатился откуда-то из травы, по-собачьи отряхнулся, встал -  голова
большая, ноги короткие - с готовностью таращит глаза, руки по швам:
   - Чего надо?
   - Выпить хочешь?
   Только головой мотнул. Подали кружку - осушил единым духом.
   - Ого, этот без приманки берет.
   - Шелешпер.
   - А закусить хочешь?
   - Мы уже рыбки поели, - сказал Буржуй.
   - Молодец! Впрок закусывает.
   - Ты чего в траве лежал?
   - За Тарантасом смотрел.
   - Зачем?
   - Так.
   - Где же он, Тарантас?
   - На реку пошел, котел моет.
   - Эй, мужики! Хватит ему  экзамены  устраивать.  Неси  гармонь,  играть
будешь.
   - Я ее дома оставил.
   - Как оставил?
   - Дак девок нет пока. Вот приедут гребсти - тогда и гармонь привезу.
   - Ах ты, забубенный! Зачем же водку пил?
   - Впрок. Потом отыграю, - Буржуй ухмыльнулся и дал стрекача.
   - Чухонин, сыграй на своей нижней губной барыню, а мы спляшем, - сказал
Бандей.
   - Дай воздуху набрать. - Биняк напыжился до красноты, встал на  карачки
и вдруг отчетливо заиграл на своем нижнем инструменте барыню:

   Тра-та-та-ти
   тра-та-та,
   Та-ра-ра-ра
   ти-ри-ри...

   А Селютан с Бандеем тотчас сорвались в пляс, - пошли  вприсядку  вокруг
котла с ухой, присвистывая и приговаривая:

   Между ног - чугунок,
   Сзади - сковородка...
   Ой, вали, вали, вали!
   Закусали кумары,
   Кумары да мушки,
   Не боюсь Ванюшки...

   - Тяни, Осьпов! Тяни! Крой дальше!!
   - Дальше она у меня слов не знает, - сказал Биняк.
   - Биняк, а сорок раз подряд дернуть можешь?
   - Могу.
   - В любое время дня и ночи?
   - Могу.
   - Если разбудить... И сразу чтобы сорок раз подряд?
   - Могу.
   - Спорим на стан колес!
   - Ого-го! Дай разбить руки!
   К Андрею Ивановичу подошел Тарантас с косой  в  руках  и  взял  его  за
плечо:
   - Отойдем в сторонку!
   - В чем дело? - спросил Бородин.
   - Ты погляди, что твой щенок сделал! - тыкал он пальцем в  косу.  -  Он
мне всю жалу заворотил.
   - Чем?
   - Пятаком медным по косе поводил. Вот что наделал твой атаман.  Мне  за
такую косу свинью  давали.  А  он,  стервец,  пятаком  по  жалу.  Это  как
расценить?
   - Погоди, я сейчас... - Андрей Иванович бросился к своему шалашу.
   Но Федьки там не было.
   Андрей Иванович побежал к затону.  Кто-то  свистнул  от  реки,  и  трое
ребят: Буржуй, Федька и Чувал - вылезли на берег.
   - А ну, подойди сюда! - крикнул Андрей Иванович Федьке.
   Тот увидел стоящего в отдалении Тарантаса с косой, мигом смекнул, в чем
дело, и легким поскоком побежал к затону.
   - Стой, сукин сын! Догоню - запорю! - заревел  Бородин  и  бросился  за
сыном.
   Федька, знавший весь  затон  вдоль  и  поперек,  добежал  до  брода  и,
разбрызгивая воду, кинулся на ту сторону. Легко, по-козлиному выскочил  на
песчаную гору и побежал к реке. Когда  Андрей  Иванович,  увязая  в  песке
лаптями, с трудом перевалил через гору, Федька снимал уже портки на речном
берегу. Лапти с оборами валялись на песке.  Завидев  отца,  Федька  скатал
штаны с рубахой и, огребаясь одной рукой, в другой держа над головой  этот
узелок, поплыл через реку.
   Андрей Иванович погрозил ему кулаком:
   - Ну, погоди! Вернешься - я тебя распишу этими оборами.
   Он забрал лапти и подался восвояси. Возле шалаша  увидел  чужую  лошадь
под седлом, удивился: что еще за поздний гость? Откуда? Зачем??
   Андрей Иванович невольно прибавил шагу. За  шалашом  на  скамеечке  для
отбивания кос  сидел  в  полной  форме,  при  нагане,  Зиновий  Тимофеевич
Кадыков.  Фуражка  со  звездой  лежала  на  чурбаке.  Поднялся  навстречу,
поздоровались.
   - Завтра в ночь будем ловить возможного вора  твоей  лошади,  -  сказал
Кадыков. - Ты мог бы понадобиться. И лошадь опознать... итак, к делу.
   - Спасибо. Я непременно поеду. Куда?
   - Сперва в Ермилово, а потом в лес.
   - Но мне надо домой съездить. Жену сюда послать,  -  потом  замялся.  -
Ружье можно с собой взять?
   - Бери, пригодится. Нас всего трое из милиции, а их - неизвестно.
   - Ничего, справимся.
   - Давай! Я буду ждать тебя до обеда в Ермилове у Герасима  Лыкова.  Там
спросишь.
   - Приеду вовремя.
   - Ну, пока, - Кадыков пожал ему руку и прыгнул в седло.



        "13"

   Андрей Иванович, наказав Петьке Тырану приглядывать  за  Сережкой,  еще
засветло выехал верхом  домой.  Лошадь,  успевшая  нагуляться  за  день  и
отдохнуть, легко и резво бежала по высокой  траве,  подгоняемая  комариным
зудом. Бородин скакал напрямки, не считаясь ни с болотами, ни с  бочагами,
бродов не искал - разбрызгивал  лаптями  воду  на  переездах;  замочил  не
только штаны, но даже попону, которую подостлал  на  холку  лошади.  Думал
только об одном - наконец-то посчитаемся, сойдемся в открытую... Только бы
не помешали,  не  спугнули  субчиков-голубчиков;  а  уж  там  повеселимся,
поглядим, чья возьмет. Кто эти воры, Кадыков не сказал; но Андрей Иванович
думал теперь только  о  Жадове,  и  лупоглазая,  длинноволосая  физиономия
Ваньки маячила перед его мстительным взором, застя  собой  белый  свет,  и
яростное чувство накатывало волнами из груди, перехватывало горло и  жарко
било в голову.
   Очнулся он от этого наваждения только под Пантюхином,  когда  выехал  к
Святому болоту. Сперва увидел длинный  загон  картофельной  ботвы,  темным
клином врезавшийся в широкий луговой разлив  уже  скошенной  травы,  -  по
сочной   и   шелковистой,   салатного   цвета   отаве   вразброс    стояли
желтовато-бурые копны, присаженные дождем, дальше,  к  лесу  -  нетронутая
стенка высокого канареечника, синяя снизу и рыжая,  от  цветущих  метелок,
почти ржавая сверху, с  яркими  фиолетовыми  вкраплинами  одиноких  цветов
плакун-травы.
   Облака на закате лилово-синие, размытые, словно расплавленные, и сквозь
них багровела,  касаясь  земли,  огромная  горбушка  солнца.  Торопливо  и
настойчиво, как заведенный,  бил  перепел,  мягко  трещали  кузнечики,  да
где-то за канареечником,  возле  ольхов,  одиноко  и  пронзительно  плакал
чибис.
   Наконец Андрей Иванович выехал на дорогу, черную, хорошо  накатанную  и
пружинистую, какие бывают только на  сухих  торфяниках.  Перед  ним  долго
бежала, перепархивая время от времени, пестрая трясогузочка  с  желтоватой
грудкой.
   - Цвить! - крикнет звонко и радостно и бежит, бежит, словно  вперегонки
играет.
   Когда взлетает, хвост, белый по краям, раскрывается как веер.
   Ах вы, пташки беззаботные! Все бы вам чирикать да  веселиться,  подумал
Андрей Иванович. И нет вам дела до нашей суеты да злобы.
   В Тиханово въехал он уже затемно.
   Дома застал он настоящий бабий переполох: Надежда, Мария  и  приехавшая
из Бочагов на помощь в сенокосную пору баба Груша-Царица встретили  Андрея
Ивановича пулеметной трескотней:
   - Дожили, докатились... Нечего  сказать!  -  кричала  Надежда.  -  Ушла
самоходкой... На все село опозорила! Иди сейчас же за ней! Хоть за волосы,
но притащи ее, паскудницу.
   - Кого тащить? Откуда?
   - Торба наша... Торба выскочила замуж, - потрясала руками  над  головой
Мария, словно в каждой руке у нее было по погремушке, но они не гремели, и
Мария от удивления делала ужасное  лицо.  -  Хорошенькое  замужество!  Она
подол себе застирать не умеет.
   - Эка невидаль, подол? С грязным походит. Не в том дело... Из какого он
рода? Вот что важно, - гудела Царица, сидя  на  табуретке  посреди  летней
избы неподвижно, как идол на пьедестале. - Говорят, он,  этот  Сенька,  из
приюта. Как он туда попал?  Откентелева?  А  может,  он  воровского  роду?
Мотрите, запустите собачье семя в родню, сами брехать обучитесь...
   - И смотреть нечего... Взять ее, дуру шелопутную, за косы притащить,  -
настаивала на своем Надежда.
   - Кто ушел? Куда? Может, поясните мне толком, - сказал Андрей Иванович,
все еще стоявший возле порога.
   - Ну, Зинка ушла. Господи,  вот  еще  балбес  непонятливый  нашелся,  -
хлопнула руками по бедрам Надежда. - В полдень я  корову  ходила  доить  в
стадо, Маша у себя в конторе задержалась. Она пришла домой,  собрала  свои
манатки - и айда через сад. Там, за градьбой, ее  Сенька  ждал,  Опозорила
нас, потаскуха окаянная. Иди за ней. Хоть упрашивай, хоть силой,  но  веди
ее назад. А там поговорим.
   - Что она, телка, что ли? - сказал Андрей Иванович, все еще  думая  про
свое.
   - Бирюк ты, бирюк лопоухий. И лошадь у тебя из-под носа увели, и  родню
поганят, и гляди - еще самого из дому прогонят.  А  ты  и  будешь  хлопать
белками да ширинкой трясти. Слышишь, иди за ней! Не доводи до греха.
   Надежда застучала ладонью об стол.
   - С ума  ты  сошла,  баба.  Она  ж  не  дите  малое.  Все  ж  таки  она
совершеннолетняя. Это где ж такие порядки заведены, чтоб взрослых людей на
веревке водить? Или вы позабыли, что  у  нас  Советская  власть?  То  есть
свобода действий...
   - Во, во! - обрадованно подхватила Надежда. - Это ваша свобода действий
доведет до того, что мужики с бабами под заборами валяться начнут.
   - Да иди ты! - отмахнулся Андрей Иванович, проходя в горницу. - Мне  не
до ваших глупостей.
   - Погоди, Андрей Иванович! - сдержанным тоном сказала Мария.
   - Ну? - он оправил усы и вздохнул.
   - Дело не в том, чтоб вести кого-то на веревочке.  Но  узнать,  что  за
человек стал мужем нашей Зинаиды, при каких обстоятельствах  они  сошлись.
Не шутка ли здесь. Не обман ли одной более опытной стороны? Я  знаю  этого
субъекта. Он на все способен.  И  вообще,  брак  ли  это?  Замужество  ли?
Насколько мне известно,  они  даже  не  расписались.  Все  это  необходимо
выяснить. И обязан это сделать ты, Андрей Иванович, как глава семьи.
   Андрей Иванович только головой мотнул:
   - Попал из кулька в рогожку... Заполошные! Вы даже не спросили, зачем я
здесь оказался? Мне ехать надо в Ермилово. Лошадь, кажется, нашлась.
   - Успеешь, - сказала Надежда. - Если нашлась, то никуда она не денется.
А здесь не лошадь - живой человек.
   - Андрей Иванович, ты у нас надежда и отрада всего рода  нашего.  Ты  и
судия и заступник. Разберись толком, рассуди по совести. А вдруг она не по
своей воле? - сказала Царица.
   - Как не по своей воле?
   -