- За всеми не успеешь... Район большой, - в тон ей сказала Мария.
   - А сюда с каким заданием? - спросила Настасья Павловна.
   - Излишки хлебные не сдают... Поэтому вот и прислали.
   - Господи, какие у нас излишки? Гордеево не Тиханово, не Желудевка. Там
места хлебные.
   - Там-то сдали. План давно выполнили.
   - Не понимаю, какой может быть план, когда речь  идет  об  излишках?  -
Настасья Павловна от недоумения даже пенсне сняла.
   - На излишки тоже спускают план, - сказала Мария.
   - Ну, деточка моя, что ты говоришь? Излишки  -  значит  лишнее.  Был  у
человека хлеб. Он рассчитывал съесть столько-то. Не съел. Осталось лишнее.
Как же на это лишнее можно сверху дать план?
   - Ой,  Настасья  Павловна,  тут  мы  с  вами  не  сговоримся.  Поймите,
государству понадобился хлеб, оно дает задание областям, округам,  районам
- изыскать этот хлеб. То есть определить излишки, ну и попросить, чтобы их
сдали.
   - А их не сдают! - Варя опять засмеялась.
   - Вот вы и узнайте - почему не сдают, - сказала  Настасья  Павловна.  -
Потом сообщите туда, наверх, не сдают, мол, по такой-то причине.  Измените
закупочные цены - и все сами повезут эти излишки без понужения.  Ведь  как
все просто.
   Варя опять залилась смехом, запрокидывая голову, а Мария, вся  красная,
заерзала на стуле.
   - Поймите, Настасья Павловна, страна вступила на путь индустриализации.
Нужны средства, колоссальные усилия всего народа.  Каждая  копейка  должна
быть на счету.
   - Ну да, конечно... Золото с церквей сняли, драгоценности отвезли...  А
теперь усилия. Да кто ж против усилий? Речь идет о том, чтобы  эти  усилия
распределять равномерно в обществе. Почему  какой-нибудь  там  Орехов  или
Потапов должны отдать за бесценок сэкономленный  хлеб?  Вы  же  от  своего
жалования не отказываетесь во имя индустриализации,  -  Настасья  Павловна
тоже раскраснелась.
   - Но я подписалась на заем!
   - И они подписались...
   - Ну хватит вам! - хлопнула  Варя  ручкой  по  столу.  -  Вон  как  обе
распалились. Еще не хватает поругаться из-за пустяков.
   - Это не пустяки, - сказала Мария.
   - Согласна, согласна, - закивала Варя. - Но за чаем все-таки принято не
политикой заниматься. Мы с тобой не виделись целую  вечность...  Подружка,
называется... Приехала, подняла человека с постели ни свет  ни  заря  -  и
развела канитель про усилия. Ты свои усилия напрягай знаешь где?..
   - Я не пойму... Ты что, моим приездом недовольна? - перебила ее Мария.
   - Ну, Манечка, милая, не будь букой, не сердись! - Варя прильнула к ней
и сказала на ухо: - А мы с Колей помирились.
   - С Бабосовым? Он был у тебя?
   - Был, Маня, был... У-ух! - Варя зажмурилась и головой потрясла.
   - Почти неделю здесь куролесили, - сказала Настасья Павловна.  Минутное
возбуждение сошло с нее, как с гуся вода,  она  сидела  опять  покойной  и
удоволенной.
   - Мы с ним пожениться хотим, - доверительно шепнула Варя.
   - В который раз? - усмехнулась Мария.
   - Злюка, злюка! А я вот, пожалуй, возьму и не скажу тебе...
   - Что еще за секрет?
   - Этот секрет пол-Гордеева знает, - усмехнулась Настасья Павловна. -  В
Степанове собирается, к Бабосову.
   - Ты к Бабосову? Насовсем?
   - Ну не так чтоб насовсем... Пожить, приглядеться. Его  в  Степановскую
десятилетку перевели. Да! - она хлопнула Марию по коленке. -  И  Успенский
там же. Поселились они временно в  бывших  ремесленных  мастерских.  Школу
приводят в порядок, получают имущество.
   - Я слыхала, - сдержанно сказала Мария.
   - Говорят, ты с Успенским того? - Варя пошевелила пальчиками.
   - Перестань, глупости! - Мария снова пунцово зарделась.
   - Ой, батюшки мои! - всплеснула руками Настасья Павловна. - Я ж  совсем
позабыла - у меня курица посажена на гнездо и  корзинкой  накрыта.  -  Она
поспешно встала и ушла на двор.
   - Ты надолго сюда? - спросила Варя.
   - До понедельника.
   - А ты бы смогла вернуться в Тиханово по Степановской дороге?
   - Можно...
   - Знаешь, что я надумала? Давай  поедем  завтра  вечером.  В  Степанове
заночуем. А утром двинешься в Тиханово. Там пустяки.
   - Надо подумать...
   - Манечка, милая, это ж такой момент. Представляешь, соберемся  вместе!
Я, ты, Коля, Дмитрий Иванович... Что будет! Что будет!
   - У меня ж еще дела.
   - Ах, их до смерти не переделаешь. Поедем! Маня, учти, второй молодости
не бывает. Это врут про нее.
   - Я ж не одна... Со мной этот  балбес...  Кстати,  сколько  времени?  -
глянула на часы. - Ого! Уже десятый час. Где он там запропастился? Пора бы
уже и делом заняться.
   Но вместо Сенечки появился председатель  сельсовета  Акимов  Евдоким  -
квадратный широколицый мужик в черном пиджаке и флотской тельняшке.
   - Вот, оказывается, кто  к  нам  припожаловал,  -  гудел  он,  подминая
скрипучие ступени. - Здравствуйте, Мария Васильевна! Рады  вас  видеть,  -
протягивал он свои короткие толстые ладони с затейливой татуировкой.
   Появилась Настасья Павловна.
   - К столу, пожалуйста, Евдоким Федосеич.
   - Премного благодарны, Настасья Павловна. Я уже отчаевничал.  -  Акимов
галантно обошел всех дам и притронулся  своей  корявой  ладонью  к  мягким
ручкам.
   Сел, обращаясь к Обуховой:
   - Вы по делу к нам или в гости?
   - По делу, и лично к вам. Только было собралась идти.
   - Вон как! А вы, случаем, не на пару приехали?
   - Да. Со мной тут Зенин, секретарь Тихановской ячейки. Вы его видели?
   Акимов усмехнулся и смущенно крутнул белесой головой:
   - Не знаю, как и сказать, -  поглядел  на  пол,  потом  спросил:  -  Вы
знаете, где он?
   - Где? - Мария почуяла что-то недоброе.
   - В избе-читальне лотерею устроил.
   - Какую лотерею?
   - Гармонь продает... Разыгрывает то есть.
   Вся застолица грохнула затяжным  смехом,  а  Мария  покрылась  красными
пятнами:
   - Вы это серьезно?
   - Да какие там шутки. Заходит ко мне участковый агроном и говорит: "Эй,
ты, власть! Ты чего это цирковой балаган устроил в  избе-читальне?"  Какой
балаган, спрашиваю. Форменный, говорит. Приехал из Тиханова какой-то  тип,
сперва по домам шастал, как поп, потом  собрал  ребят  в  избу-читальню  и
гармонь там разыгрывает. Я туда бежать. Разгоню, думаю, паршивцев.  Влетаю
- мне избач навстречу.  Евдоким  Федосеевич,  говорит,  не  гневайся.  Это
уполномоченный из райкома. Кто его знает? Может, у  него,  говорит,  форма
агитации такая. Он, мол, приехал с Марией Васильевной Обуховой. Она  сидит
у Кашириной. Сходи, узнай - в чем дело.
   - Боже мой, какой позор! - Мария встала. - Надо немедленно  идти  туда,
остановить его.
   - Хуже будет, Мария Васильевна, - сказал Акимов. - Поначалу я сам думал
- разогнать, и все. А потом смикитил - это ж скандал  на  всю  округу.  Он
ведь уполномоченный...
   - А что же делать?
   - Пойдем и переждем эту лотерею. Сделаем  вид,  что  все  нормально.  А
потом всыплем ему, когда народ разойдется.
   - Пошли!
   Еще поднимаясь  от  Петравки  на  высокий  уличный  бугор,  где  стояла
изба-читальня,   они   услышали   визгливый   голос   Сенькиной   ливенки,
доносившийся сквозь раскрытые окна.
   Играли вальс "На сопках Маньчжурии".
   - Качество проверяет, - сказал Акимов.
   В читальне было битком набито парней. Сенечка сидел на столе,  опершись
ногами на скамью, и самозабвенно наяривал старинный вальс  -  нос  кверху,
глаза под лоб  упустил  и  даже  головой  покачивал  от  удовольствия.  На
протиснувшуюся Марию и Акимова только глянул туманным взором и отвернулся.
Играл при гробовом молчании, зная  цену  своему  искусству.  Рядом  с  ним
лежала кепка, полная белыми лотерейными ярлыками.
   Кончил играть, откашлялся, как модный тенор, и спросил публику:
   - Ну как?
   - Мехи сильные.
   - Голосисто... В Веретье, поди, слыхать.
   - А строй?
   - Что строй! - сказал  Сенечка.  -  Ты  глухой,  да?  Я  ж  "На  сопках
Маньчжурии" не то что сыграл - выговорил. Не всякая хромка  тебе  так  вот
распишет.
   - Чего там говорить, забористая гармонь.
   - Да. Голоса выдержанные, - послышались одобрительные возгласы.
   - А как насчет басов?
   - Что басы?
   - Вразнобой пусти!
   - Пусть страданье сыграет!
   - Какое - саратовское или сормовское?
   - Давай сормовского.
   Сенечка  рванул  мехи,  и  тотчас  с  первого  колена  влился   в   его
разухабистую бурную мелодию легкий лукавый голосок:

   Сормовской большой дорогой
   Пробирался на Кавказ...

   Второй куплет подхватил из другого угла невидимый яростный бас:

   На базарном перекрестке
   Продавала девка квас...

   Первый голос игриво, насмешливо уводил за собой дальше:

   Я спросил у ней напиться,
   Она, дура, не дала.

   Бас, очнувшись, ухнул зычно, как из бочки:

   Я спросил у ней...

   Но тут гармонь рявкнула и испустила дух.
   - Все, - сказал Сенечка. - Дальше пойдет нецензурный мат. При  женщинах
запрещается.
   Он оставил гармонь, поднял кепку, пошевелил сложенными ярлыками:
   - Ну, все согласны тянуть? Никто не хочет взять назад деньги?
   Молчание.
   -  Тогда  приступим.  Значит,  двадцать  девять  номеров  пустых,  один
выигрышный. Подходи по очереди.
   Ребята стали подходить и вынимать билеты. Кто  разворачивал  тут  же  и
бросал, плюясь себе  под  ноги,  кто  отходил  к  порогу  и  там  тихонько
матерился. Наконец объявился счастливчик. Он поднял кулак и заржал:
   - Га-га-га! Вот она, ласточка... попалась!
   - А ну-ка, прошу! - сказал Сенечка, беря билетик.  -  Сейчас  проверим,
сейчас... Правильно, роспись моя. Так, ваша фамилия, имя и отчество.
   Парень назвался. Сенечка записал его в блокнот и сказал:
   - Вас вызовем через неделю по почте, открыткой на  заключительный  тур.
Гармонь разыграете вчетвером, то  есть  победители  четырех  кустов.  Все,
товарищи!  -  И,  обернувшись  к  избачу:  -  Попросите  публику  оставить
помещение.
   Когда ребята вышли, Мария, еле сдерживаясь, процедила:
   - Ты что же делаешь, артист?
   - Как это что? То самое, что обязан, и вам рекомендую так же  выполнять
свою задачу.
   - Какую задачу? Балаганить, да? - сорвалась на крик Мария.
   - Но, но... Давай потише. Пока ты чай  распивала,  я  зажимщиков  хлеба
выявлял.
   - Каких зажимщиков?
   - Тех самых,  что  излишки  не  сдают.  -  Сенечка  достал  из  кармана
свернутый вчетверо тетрадный лист, развернул его и подал  Акимову:  -  Это
ваши люди? Читайте! Те, которые излишки не сдали.
   Акимов пробежал список глазами:
   - Они. Кто вам дал этот список?
   - Секретарь сельсовета. Да, да, ваш секретарь. С этим списком я и ходил
по дворам, вроде бы агитировал в лотерею сыграть на гармонь, а сам глядел,
где рожь спрятана.
   - Ее, что ж, под порогом прячут, рожь-то? - усмехнулся Акимов.
   - А где ее прячут? Ну-ка скажи! В сусеках, что ли?
   - Ну, не в сусеках... В бане, на сушилках...
   - Ага, еще в чулане, - подсказал ехидно Сенечка.
   - Можно и в чулане.
   - А вы пойдете с комиссией и враз все  отберете...  Ждите,  так  вам  и
положат. Эх вы, горе-сыщики! - Сенечка покачал  головой.  -  Ноне  дураков
нет. Уж если прячут, так надежно. Вот я и спрашиваю вас - где?
   - В землю зарывают, - сказал избач.
   - Чепуха! Это вам не осень и не зима. Сейчас в  земле  рожь  прорастет.
Теперь прячут в сухом месте, в подпечнике.
   - Чего? - сказала Мария.
   - Села баба на чело... Вот, в списке подчеркнуты три фамилии. У них под
печкой хранится хлеб.
   - Ты что, лазил туда? - спросил Акимов.
   - Вот еще! Я гармонист. Пришел - гармонь показал, страданье сыграл.  Ну
а сам глазом чик! Если есть новые доски на подпечнике или свежие затесы  -
значит, хлеб спрятан там. Будьте уверочки. Сходим!
   - Ты не ошибаешься? - спросила Мария.
   - А если и ошибаюсь, ну и что? Мы  ж  приехали  дело  делать.  Вскроем,
составим акт...
   - Ну что ж, сходим хоть к Орехову Павлу Афанасьевичу, - сказал  Акимов.
- Он ближе всех живет.
   - Как? Идти ломать подпечник? У меня таких полномочий нет, - решительно
возразила Мария. - Я не пойду. Свяжитесь с прокурором.
   - Может, понятых позвать? - заколебался Акимов.
   Мария пожала плечами:
   - Мы можем только пригласить кого-то, вызвать  на  беседу  или  сходить
поагитировать. Но обыск делать? Извините! У меня еще голова на плечах.
   - Вот это и есть либеральные мерехлюндии, - сказал Сенечка. - Мое  дело
выяснить и доложить. А вы как хотите. Если отказываетесь  акт  составлять,
тогда нам вместе делать нечего. Ну пойдем акт составлять?
   - Нет, - сказала Мария.
   - И я не стану, - сказал Акимов.
   - Как хотите! - Сенечка закинул гармонь на спину и двинулся к дверям, у
порога  остановился:  -  Я  пошел  в  Веретье.  Буду  работать  один,  как
подсказывает  мне  совесть.  Но  учтите,   на   вашу   бездеятельность   и
покрывательство напишу докладную.


   - Н-да... Вот  тебе  и  точка  с  запятой,  -  Акимов  сел  за  стол  и
нахмурился. - Вот что, Тима,  сходи-ка  к  Орехову,  позови  его  сюда,  -
наказал он избачу. - Если хозяина нет, давай хозяйку. Надо разобраться.
   - Я в момент, - худенький белобрысый избач, в лапоточках,  синие  штаны
навыпуск, вихрем слетел  с  высокого  крыльца  и  помотал  вдоль  уличного
порядка, только голова замелькала.
   - Садись, Мария Васильевна,  в  ногах  правды  нет.  Какие  у  вас  еще
задания? Говорите.
   Акимов вынул кисет, свернул цигарку, закурил, смахивая табачные  крошки
в ладонь.
   - Задание наше известное,  Аким  Федосеевич,  -  Мария  усмехнулась.  -
Говорят, у вас кулаки внезапно исчезли.
   - А-а, - протянул Акимов. - Индивидуальных обложений нет. Известно.
   - Ну и как же насчет кулаков?
   - У нас был один Осичкин, да уехал в прошлом году. В  его  доме  сейчас
ветпункт. А чего ты спрашиваешь? Ты же сама  знаешь.  Не  один  год,  чай,
работала у нас в Гордееве?
   - А Звонцов?
   - Подрядчик, что ли?
   - Ну?
   - Он бросил штукатурные подряды. И бригада его распалась. Теперь он  от
селькова работает в лесу на заготовках. Жалованье получает. Какое  же  ему
давать индивидуальное обложение? Что обкладывать? Хозяйство вы его знаете.
   - А лошади?
   - Дак у него теперь одна рабочая лошадь. Второй рысак. Разве что рысака
обложить? Но вроде бы такого постановления нет.
   - А Потаповы?
   - Мельники? Братья Потаповы, конечно, народ крепкий. Но ведь работников
они никогда не держали. Сами вдвоем справляются... Мельница у них  на  два
постава, тебе известная. Доход комиссия определила еще в прошлом году... в
три тысячи. Подоходный налог они платят исправно.  А  в  хозяйстве  у  них
всего по лошади да по корове. Как же их обкладывать? С какой стороны?
   Акимов свел свои толстые обветренные губы трубочкой и начал  пускать  в
потолок дым кольцами.
   - Что же, выходит, претензии к вам напрасные? - спросила Мария.
   Акимов подался грудью на стол и,  глядя  на  нее  исподлобья  грустными
серыми глазами, сказал с оттенком горечи:
   - Разве в нас дело? Я же не надувало мирской,  не  фальшивомонетчик.  Я
коммунист, четыре  года  на  флоте  отслужил  и  здесь  тружусь  примерно,
хозяйство свое содержу в порядке, чужого ничего не беру. Почему ж  мне  не
верите? И актив у нас мужики честные, что надо. Мы ж не дети - видим,  кто
и как живет. А вы нас подозреваете в укрывательстве, а?
   Мария отвернулась от его пристального взора:
   - Вы говорите так,  будто  я  питаю  к  вам  это  самое  недоверие.  Не
беспокойтесь, я по домам не пойду.
   - Да пожалуйста. Мы ничего не скрываем.
   - Евдоким Федосеевич, а почему колхоз "Муравей" излишки не сдал?
   Акимов как-то по-детски хмыкнул:
   - А он их на портки выменял.
   - Как это?
   - Да так. Вы сегодня вечером свободны?
   - Разумеется.
   - Пойдемте на  агроучасток.  Как  раз  сегодня  разбирают  председателя
колхоза. Вот и познакомитесь с ним, от него все узнаете.
   Вошел избач с худым и погибистым мужиком в лаптях и  посконной  рубахе,
подпоясанной оборкой.
   - Здравствуйте вам! - сказал  вошедший,  степенно  сгибаясь  и  подавая
заскорузлую большую руку.
   - Садитесь, Павел Афанасьевич, - пригласил его Акимов на скамью.
   Орехов сел, осторожно поглядывая то на Акимова, то на Марию.  Выражение
его постного в жидкой рыжей бороденке лица было таким, как  будто  бы  его
только что разбудили и он не поймет, где очутился.
   - Павел Афанасьевич, вот представитель района интересуется,  почему  ты
хлебные излишки не сдаешь?
   - Дак ведь нету излишков-то.
   - А говорят - под печкой у вас хранится хлеб? - сказал Акимов.
   Орехов дернулся и захлопал глазами.
   - Ну, чего молчишь?
   - Я, эта, из амбара перенес в подпечник хлеб-от... Крысы там донимают.
   - За тобой числится десять пудов излишков. Почему не сдаешь?
   - У меня всего-то пудов десять будет. Вот с места не сойти,  если  вру.
Еле до нового дотянуть. Ты ж знаешь, сколь у  меня  едоков-то.  -  У  него
дернулась  верхняя  губа  и  покраснели,  заводянились  глаза.  -  Евдоким
Федосеевич, - выдавил хрипло, - не губи детей! Перенеси на осень. Сдам  до
зернышка. Вот тебе истинный бог - не вру, - и перекрестился.
   - Чего ж ты молчал, когда излишки тебе начисляли? - спросил Акимов.
   - Меня никто не спрашивал. Зачитали на сходе, и валяй по домам.
   - Ну, что будем делать? - обернулся Акимов к Марии. -  Акт  составлять?
Сам признался, что хлеб есть.
   - Пусть идет домой, - ответила Мария.
   - Премного вам благодарны, - Орехов поспешно вскочил, низко поклонился,
и только его и видели.
   - Теперь до дому будет бежать без роздыха, - усмехнулся Акимов, глядя в
окно. - Других будем вызывать?
   - Нет. - Мария встала. - Для меня картина ясная. Извините  за  хлопоты,
Евдоким Федосеевич. Я похожу  здесь  по  селу.  В  школу  загляну.  Старое
вспомяну.
   - Отдыхайте. Вечером приходите на чистку.
   - Приду.
   Часов в пять на агрономическом участке, в бывшей барской усадьбе  возле
Веретья открылось очередное  заседание.  На  скамейках  расселись  человек
пятьдесят местных крестьян. Окружная комиссия из  трех  человек  -  все  в
белых рубашках с расстегнутыми  воротами  -  двое  лысых,  один  с  бритой
головой - сидела  за  столом,  лицом  к  публике.  Намеченных  для  чистки
выкликали строгим зычным голосом:
   - Коммунист Сидоркин!
   - Здесь! - отзывалось тотчас из зала, человек вскакивал, как на военной
поверке - подбородок кверху, руки по швам, и шел  к  столу,  становился  с
торца, так чтобы есть глазами  начальство,  а  ухо  держать  к  публике  -
вопросы сыпались не только из-за стола.
   Когда Мария пришла на чистку, донимали этого бедолагу больше  всего  из
зала. Он стоял красный и часто утирался рукавом синей рубахи.
   - Вы,  извиняюсь,  коммунист.  В  бога  не  верите.  А  зачем  крестины
устроили? - спрашивал крупноголовый старик, стриженый под горшок, и учтиво
оборачивался к председателю комиссии: - Я правильно говорю?
   - Правильно, - подтверждал тот басом. - Сидоркин, отвечайте!
   - Товарищи, это ж не настоящие крестины. Ребенка в купель не кунали.
   - А чем ты нам докажешь?  -  выкрикивал  с  передней  скамейки  Сенечка
Зенин. Он был уже здесь.
   - Ну спросите хоть крестную с крестным. Они подтвердят мое показание.
   - Ах, значит, кум с кумой были? А что это, как не предмет  религиозного
культа? - торжествовал Сенечка.
   - Но ведь крест не надевали, - отбивался Сидоркин. -  При  чем  же  тут
религиозный культ? Чего вы на меня напраслину валите?
   - Погоди, погоди, - остановил его бритый председатель.  -  А  застолица
была? Выпивка то есть...
   Сидоркин задышал как притомленная лошадь,  утерся  рукавом  и  согласно
мотнул головой.
   - Вот вам и доказательство, - сказал председатель.
   - Разрешите мне! - потянул руку Сенечка.
   Председатель дал знак рукой, Сенечка встал:
   - Товарищи, вот вам двойное нутро одного и того же лица: на словах он -
член партии, работник советской кооперации, а на деле - темный  приспешник
старинных церковных обрядов. Комиссия разберется, место ли такому человеку
в кооперации и тем более в рядах партии.  Между