году, и дом и магазины были конфискованы.  Но
так как в Тиханове в те  поры  даже  волости  не  было,  то  занять  такие
помещения было нечем. Магазины снова  сдали  частникам  в  аренду,  а  дом
незаметно  перешел  опять  во   владение   семьи   Каманиных.   Константин
Илларионович, сын купца,  служил  доктором  в  волостной  больнице  и  был
человеком уважаемым.
   И магазины и дом возвышались над Тихановым, как дубы  над  мелколесьем.
Дом, построенный земством в девяностых  годах  прошлого  века,  стоял  под
зеленой крышей, с ажурными  железными  коронами  над  печными  трубами,  с
широким  резным  карнизом,  с  развернутыми  во  всю   ошелеванную   стену
наличниками, похожими на диковинную кружевную вязь. А низ был кирпичный, с
четкими рустами, с высоким цоколем, разделанным под шубу... Внизу,  внутри
дома, стены были обшиты мореным дубом, а  печи  из  белоснежного  крупного
кафеля... На втором этаже Кадыков никогда не бывал. Говорили, что полы там
застланы паркетом. Мальчиков туда не пускали. Их место было в магазине  да
на  складах  на  втором  этаже  над  магазинами  в  широких  и  просторных
помещениях, похожих на железнодорожные пакгаузы. Три магазина  размещались
в одном здании и помостом были обнесены,  высоким,  многоступенчатым,  как
паперть в церкви. Какая сила  народу  стекалась  сюда  в  базарные  дни...
Теперь наверху, где были склады, разместилась милиция, а из трех магазинов
работал только один - промкооперация, а  два  других,  сданных  лавочникам
Волгореву и Зайцеву, были еще зимой закрыты.
   Странные дела произошли  за  этот  год,  думал  Кадыков.  Иван  Зайцев,
наживший на торговле в Тиханове за тридцать лет  целое  состояние,  закрыл
оба своих магазина, продал двухэтажный дом под райзо и  укатил  куда-то  в
Казань. Волгорев тоже закрыл магазин и уехал в  Нижний...  Даже  дом  свой
оставил на произвол судьбы. И Константин Илларионович Каманин почти  даром
отдал свой дом райисполкому. Правда, взамен ему  привезли  новый  сруб  из
кондового  леса  пятистенного  дома   о   двенадцати   окнах.   Константин
Илларионович просил поставить новый  дом  рядом  со  старым  или  хотя  бы
напротив. Но ему не разрешили... Рядом нельзя,  потому  как  РИК,  да  еще
райком... А напротив площадь  решили  оставить  чистой  для  демонстраций.
Тогда Каманин уволился из больницы, забрал свою семью  -  жену  с  детьми,
мать старую, вдовую сестру - и уехал  в  Касимов.  А  в  каманинском  доме
второй месяц, как разместились главные учреждения вновь созданного района.
И неожиданно Тиханово выделилось на всю округу,  и  потускнела  перед  ним
слава бывшего волостного села Желудевки.
   Да и так, само по себе изменилось село, поотстроилось  за  каких-нибудь
последних семь-восемь  лет  -  прямо  не  узнать.  На  месте  осиновых  да
березовых потемневших от времени изб с соломенными крышами,  придавленными
корявыми дубовыми приметинами, появились красные кирпичные дома с высокими
цоколями из белого тесаного камня; вместо земляных да глинобитных подвалов
выросли кладовые  с  железными  крышами;  улицы  камнем  замостили,  мосты
перекинули через овраги. Вот они что делают, государственные  кредиты,  да
кооперация, да вольные промыслы, артели, торговля... Купцы  разоряются,  а
кооперация стоит. Ну да и то сказать - налоги подсекают под  самый  корень
купеческие доходы. Зато мужикам воля, - стройся, ребята,  работай,  торгуй
на всю катушку. Артель сколотили - все льготы  ваши.  И  всякая  поддержка
тебе и от властей, и  от  банка,  и  от  торговых  заведений.  Что  значит
кооперация... Милое дело.
   Кадыков шел в райисполком в самом  добром  расположении  духа.  Зиновий
Тимофеевич  приятно  удивился  оттого,  что  в  прихожей   увидел   старый
каманинский ковер, плетеный в красную с желтым шашку, с длинными  суровыми
кистями по контуру. И  диван  стоял  старый,  тот  самый,  обшитый  кожей,
когда-то черной, но промызганной на сиденье до рыжины. А зеркала, высокого
и узкого, в темной дубовой раме, стоявшего в углу возле вешалки, теперь не
было. На диване сидела сторожиха - грузная Гликерия Борзунова, по прозвищу
Банчиха, и вязала черный шерстяной чулок.
   - Здравствуйте! - сказал Зиновий Тимофеевич,  сам  удивляясь  -  откуда
вырвалось это вежливое словцо? Чтоб Гликерию величать, да еще на "вы"?
   - Тебе куда? - спросила она, не отрываясь от чулка.
   - В РИК вызывали.
   - Обожди. Я счас... - Она сколола спицею вязку с клубком ниток и вышла.
   - Ничего себе порядок, - усмехнулся Кадыков.
   Он вспомнил, как здесь вот, на этом диване, сидели приказчики, поджидая
дозволения от самого - пройти  наверх,  на  доклад.  Приглашала  их  Липа,
тоненькая, беленькая горничная, носившая черные  платья  с  высоким  белым
воротником. В нее влюбился младший сын Каманина, Костя, тогдашний  студент
Харьковского университета. В  ногах  у  отца  валялся,  разрешения  просил
жениться. Но отец  наотрез  отказал.  Тогда  Костя  ночью  запряг  рысака,
посадил Липу и укатил в Пугасово. А оттуда - в Москву поездом. Год  прожил
с Липой, ребенка нажил и снова умолял отца... Не тут-то было. Тогда  Костя
подписал ей три векселя из своего наследного пая. Она приехала и вырвала у
старика деньги. А Костя привез  в  жены  из  Харькова  купеческую  дочь  -
толстую необразованную хохлушку. Она конюха Ефима называла Юхвимом. И  все
приказчики смеялись.
   Вошла Банчиха:
   - Ступай! Тебя там Возвышаев ждет.
   - А где он сидит?
   - Тую комнату пройдешь... В  ней,  значит,  управдел  Митька  Ботик.  А
дальше будет самого комната.
   Возвышаев, председатель РИКа,  встретил  Кадыкова  любезно  -  за  руку
поздоровался, в кожаное кресло усадил. Сам он сидел  за  обширным  дубовым
двухтумбовым столом,  украшенным  всякими  резными  мордами  да  фигурными
наплывами. Они были хорошо  знакомы  еще  по  желудевскому  волкому,  а  с
открытием района в этой организационной суматохе встречались редко;  всего
дважды выступал у них в Тиханове Возвышаев - на пленуме сельсовета  да  на
сельском сходе в трактире. Да еще в клубе виделись на районных совещаниях.
   Возвышаев - мужчина осанистый,  рослый,  в  защитного  цвета  френче  с
нашивными карманами, перехваченном широким командирским ремнем,  в  черных
галифе, в шевровых сапогах бульдо с наколенниками,  на  высоких  каблуках,
начищенных до масленого блеска. И  волосы  у  него  блестят,  припомажены,
прилизаны, расчесаны так, что загогулиной на  лоб  приспущены.  Лишь  один
плевый недостаток налицо - левый глаз немножечко, но все же косит.
   - Рассказывай, Зиновий Тимофеевич, как дела в  артели?  -  председатель
откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
   - Чего про них рассказывать... Дела - они и есть дела.  Их  словами  не
меряют.
   - Ну, это смотря по тому, какие слова. Есть слова поважнее любого дела.
   -  Что  это  за  слова?  -  Кадыков  сделал  ударение  в  конце   фразы
по-пантюхински, чуть растягивая концевую гласную. Они, мол, подвывают, как
смеялись в Тиханове над пантюхинскими.
   - А те самые, которые определяют в политике линию главного направления.
   - Да разве я против  линии  главного  направления?  -  Кадыков  вскинул
острый подбородок, и его карие татарские глаза удивленно округлились.
   - Не об этом речь... Ты скажи сперва - какая линия главного направления
в текущий период для деревни? - Возвышаев правым глазом смотрел в упор  на
Кадыкова, а левым - куда-то в угол.
   Кадыков невольно поглядел тоже туда, в угол; там стояла кафельная  печь
с начищенным бронзовым отдушником.
   - Ну, какая линия? - Известно -  строительство  новой  социалистической
деревни, - уверенно ответил Кадыков.
   - Попал пальцем в небо... Это задача во всемирном масштабе, понял? А  в
текущий период главная линия - ликвидация кулачества, как класса.
   - Ну это само собой!
   - Вот и расскажи, чем вы занимаетесь в артели?
   - Как чем? Сейчас кирпич бьем, потому как самое время: яровые  посеяли,
лошади на  лугах,  навоз  будем  возить  после  Троицы...  Сто  тысяч  уже
обожгли...  Думаем,  до  покоса  еще  тысяч  сто  отгрохать...  А  бригада
каменщиков дома кладет. Капке заложили, а Косте Бердину  заканчиваем.  Под
крышу подвели.  Дальше  нас  не  касается.  Мы  только  кладем  стены.  По
четыреста рублей за дом.
   - Ты мне тут свой прейскурант не выкладывай. Меня не интересует,  почем
ты кирпич продаешь и  за  сколько  дома  кладешь.  Я  тебя  вызвал,  чтобы
поговорить о классовом  подходе.  Все  зажиточные  элементы  мы  берем  на
строгий учет. И что же мы видим? Некоторые из этих элементов укрываются  у
тебя в артели. Персонально - Успенский и Алдонин.
   - Какие  же  они  элементы?  -  Кадыков  вскинул  опять  подбородок.  -
Успенский счетоводом работает, подряды снимает,  Алдонин  на  обжиге.  Без
него и печи не кладут, и челы не распечатают. Он лучшую хрущевку выдает.
   - Это что еще за хрущевка?
   - Известь комковая, негашеная...  Первый  сорт!  Когда  распускается  -
курицу в ней сварить можно. Однажды повезли мы ее в Свистуново на телегах,
а брезента не взяли. Погода ясная. Вот тебе, до Прудков не доехали - облак
налетел и хлынул дождь. Как она защелкает, задымит... Лошадей  не  видать.
Скорей давай распрягать... Еле спасли лошадей. А телеги пожгли.
   - Ты чего мне дым в глаза пускаешь? Тебе про Ивана, а ты про болвана. Я
говорю - пригрелись у тебя кулаки. Давай вывод.
   - Как пригрелись? Дак Успенский с Алдониным артель создавали.
   - Во-во, еще интереснее! С какой же целью они  ее  создавали?  С  целью
личного обогащения и маскировки. Понял? А сам ты страдаешь правым уклоном.
   - Какой уклон?.. Что я, хромой, что ли?
   - Бдительность у вас захромала.
   - У нас все строго... на паях. Сам Успенский учет ведет. Какая ж  здесь
маскировка?
   - Ничего ты не понял. Хорошо, давай подойдем с другого конца. Кто такой
Успенский? Социальное происхождение?!
   - Сын попа.
   - О! Человек религиозного культа...
   - Он же офицером  был...  Потом  командиром  в  гражданскую...  Военным
столом волостным заведовал. Я еще козырял ему, когда со службы пришел.
   - Вы ему и теперь козыряете. Нашли начальника... Бывший  командир!  Вот
именно - бывший. Живет на широкую ногу в поповском  доме...  Рассматривать
Успенского как скрытый элемент. От должности в артели освободить. Понял?
   Кадыков помедлил и сказал:
   - Понял. А как с Алдониным?
   - Алдонин... Алдонин  пусть  пока  работает,  поскольку  в  руководстве
участия не принимает. Но учтите - никаких поблажек.
   - Он же с броненосца - не то "Потемкин", не то "Марат". У него лента за
революционные заслуги есть.
   - Лента в сундуке лежит, а на дворе у него молотильная машина.
   - Инвентарь у нас не обобщен. Что ж такого?
   - А то самое... Перерожденец он. В кулаки метит.
   - На его машине всем артельщикам хлеб молотят. Что ж тут плохого?
   - Плохо то, что ваша артель не форпост социализма в деревне,  а  скорее
наоборот - арьергард! То есть вы плететесь в хвосте  колхозного  движения.
Хвостизм! Вот возьми брошюру товарища Митрофанова. - Возвышаев  достал  из
ящика письменного стола небольшую книжицу в  бумажном  переплете  и  подал
Кадыкову: - Во, "Колхозное движение".  Здесь  все  написано.  Хотя  данный
автор хромает на правую ногу. Учти это. Читай и готовься к  обобществлению
всего имущества.
   - В нашей артели это не пройдет - тяжелый народ.
   - Там посмотрим. А Успенского надо уволить.
   Возвышаев встал из-за стола, пожал Кадыкову  руку  и  проводил  его  до
двери.


   Ничего себе гребля с  пляской  получилась,  думал  Зиновий  Тимофеевич.
Легко сказать - уволить Успенского... А с кредитами кто будет  заниматься?
Кто сведет счеты в магазине? Кто подряд вести будет? Кто заработок выдаст?
На Успенском вся артель держится. Ну, что он,  Кадыков?  Только  считается
председателем... А так - вместе с мужиками бьет кирпич, стены кладет да за
прилавком стоит...
   В артели был свой магазин: торговали скобяными  товарами  да  хомутами,
дегтем. Товары давало государство в кредит  из  расчета  десяти  процентов
годовых. Прибыльная торговля! Магазин их стоял возле Капкина пруда на краю
базарной площади. Там, при магазине, и конторка  их  была,  где  вел  дела
Успенский.
   Шел туда Кадыков и думал: кой леший толкнул его, человека из Пантюхина,
связаться с тихановской артелью. Село торговое, народ здесь  избалованный,
хитрый... Эх, голова два уха! Сидел он преспокойно в милиции, тушил пожары
да воров гонял... Дело нехитрое, а главное - все зависит от твоей ловкости
да сообразительности. Увидел белый дым - значит, солома горит, а если  дым
черный - жилье. Бей в набат, собирай народ, кого с бочкой,  кого  с  ломом
или топором, лопатой. И командуй. Чего уж лучше!  Так  на  тебе,  скрутили
его, обротали и  в  артель  сунули.  А  он,  дурак,  еще  и  согласился...
"Передний край социализма!.." Вот уйдет Успенский  -  и  закукарекаешь  на
этом краю-то...
   Мода на  артели  появилась  в  Тиханове  года  три-четыре  назад  после
роспуска Скобликовской коммуны. Коммуну заложили еще в девятнадцатом  году
в имении  помещика  Скобликова.  Помещика  выселили  из  большого  дома  в
пятистенный  флигель,  оставили  ему  пару   лошадей,   сбрую   для   них,
двухлемешный плуг и прочий инвентарь на единоличное хозяйство, а в большом
доме расселились коммунары, приехавшие с железной дороги не то из  Потьмы,
не то из Моршанска... да еще несколько касимовских речников с  потопленных
пароходов. Коммуну заложили с размахом: объединить всех тихановских мелких
производителей под  красное  знамя  общего  труда.  И  название  придумали
коммуне подходящее: "Заря новой жизни". И по широкому карнизу  помещичьего
дома натянули красный лозунг: "Да здравствует всеобщее счастье!"
   Но  тихановские  мужики  не  торопились  строиться  в  одну  колонну  с
коммунарами и идти в поход ко  всеобщему  счастью.  Местный  острослов  из
Выселок Федот Иванович Клюев пустил по народу едкую присказку: "У  них,  в
коммуне, порядок такой: кому на, кому нет". И за  четыре  года  в  коммуну
вступили всего три человека: два тихановских  кузнеца,  Ларион  Лудило  да
Левой Лепило, да еще молотобоец Серган с Выселок. Лудиле и Лепиле положили
жалование от коммуны, в поле они не ходили -  стучали  молотками  в  своих
кузнях, плуги да бороны  чинили  коммунарские,  да  еще  подрабатывали  на
заказах со стороны. Чего ж им не  жить?  А  Серган,  кроме  права  стучать
молотом по наковальне, получил еще постель с чистым бельем в барском доме.
Ему, бобылю из древней избенки, жизнь на готовых харчах да еще сон в тепле
- показались земным раем.  Но  рай  для  Сергана  оказался  недолговечным:
начался нэп.  Коммунары  поразъехались:  кто  подался  опять  на  железную
дорогу, кто на речные затоны, а кто двинулся в Растяпин  на  строительство
новых заводов. В помещичьем доме открыли волостную больницу.
   Скобликова на этот раз переселили на конец Выселок - дом ему  построили
всем миром - пятистенный, с открытой террасой,  с  бревенчатым  подворьем.
"Не обессудь, Михаил Николав... Живи на здоровье". А  бедный  Серган  ушел
опять в свою слепую двухоконную избушку.
   Вот от Скобликова да Сергана и пошли  по  Тиханову  артельные  замашки.
Первым сколотил артель Скобликов; он вывез из поместья токарный  станок  -
сам был хорошим токарем  и  с  братьями-колесниками  Клюевыми  организовал
первую тележную артель. Получили кредиты, железо, наряды на гнутье ободьев
в  госфондовских  дубках  под  Бреховом.  Куда  с  добром!  Веселое  время
наступило. За Скобликовым сколотили артели братья Костылины,  тимофеевские
ведерники. И эти получили кредит, железо... и даже лавку  свою  открыли  -
скобяными  товарами  торговали.  Братья  Амвросимовы   создали   настоящий
кирпичный завод под Выселками - две печи обжига на полтораста тысяч штук в
год, пять сараев для выкладки сырца,  глиномялку  привезли  из  Москвы  да
известняк обжигали - выдавали  первосортную  комковую  хрущевку.  Работали
почти круглый год - четыре брата с  сынами:  двухэтажные  дома  построили,
дворы кирпичные под жестью... Мечтали кирпичной  стеной  обнести  Выселки,
как крепость... отгородиться от Тиханова. А тихановские тоже  не  дремали:
молодые вальщики Андрей Колокольцев, по прозвищу Ельтого, да Иван  Бородин
вместе  с  молотобойцем  Серганом  пришли  к  Прокопу  Алдонину,   бывшему
бакинскому слесарю:
   - Ты воевал за коммунию?
   - Воевал.
   - Создавай артель.
   - На какие шиши?
   - А вот на  какие...  Мы  вступили  в  потребкооператив.  Получили  две
десятины на кирпичном. Пять ям отрыли. Глину бьем, аж  лапти  трещат.  Три
сарая заложили. И бревна и хворост привезли. Подключайся! Под печи  обжига
получим вексель. Вон, Амвросимовым,  так  тем  дали  деньги.  Они  даже  в
кооператив не вступали. А мы что, рыжие?
   Прокоп Алдонин землю делил в восемнадцатом году. Его знали, ему верили.
Он и деньги получил, и печи построил, и молотилку купил. А когда в  артели
перевалило  за  двадцать  семей,  пришел   Успенский,   бывший   начальник
волостного военного стола. Этот и бригаду каменщиков сколотил, и  торговый
оборот наладил.
   Успенский сидел на табуретке посреди артельного магазина, а перед  ним,
прямо на крашеном прилавке, свесив сапожища, расселись двое мужиков: Федор
Звонцов, подрядчик из Гордеева, да Иван Костылин,  тимофеевский  ведерник;
курили, судачили насчет скорой Троицы. В Тиханове на Троицу и  Духов  день
лошадей кропили, и по этому  случаю  устраивались  скачки.  У  Звонцова  и
Костылина были рысаки, вот они и прикидывали: а не ударить ли по рукам? Не
выехать ли в качалках на прогон, где обгонялись верховые? Дмитрий Иванович
Успенский, пощипывая свою бородку клинышком - рыковскую, как говаривали  в
Тиханове, подзадоривал их:
   - В базарный день Квашнин ко мне  заезжал.  Говорит,  я  бы  выехал  на
прогон, да Костылин уклоняется. А я бы с ним, мол, потягался...
   - Он уж тягался со мной однова, -  Костылин  лысый,  с  венчиком  рыжих
жиденьких волос, а усы густые, короткие, щеточкой.  И  нос  навис  сверху,
давит на усы. - От Тиханова до Любашина по большаку стебали. Я от него  на
два столба ушел.
   - Ну и что? - не унимался Успенский и подмигивал подрядчику. -  Сколько
он тебе проиграл в тот раз?
   - Я ставил тарантас, а он быка-полутора.
   - Дак он того жеребца продал.
   - С горя...
   - Так теперь у него объездчик, Васька Сноп. И тот  говорит:  уклоняется
Костылин, боится проиграть.
   - Я-то хоть сейчас. Ты видел у него нового жеребца? - спросил  Костылин
у подрядчика.
   - Орловский караковый,  -  отозвался  тот,  блеснув  зубами  из  черной
окладистой бороды. - По-моему, со сбоем.
   - Ххе! - выдохнул радостно Костылин. - Орловский, да  еще  со  сбоем...
Куда ему супроть моего Русака?
   - А я слыхал от Андрея Акимовича, что Квашнин на Рязанских  бегах  приз
взял, - сказал Успенский.
   - У Андрея Акимовича жеребец тоже со сбоем, - сказал подрядчик.
   - Боб со сбоем?! - удивился Успенский.
   - Ну, Боб...
   - Он же на масленицу на целый корпус обошел твоего Маяка!
   -  У  меня  в  простой  сбруе  был.  Чересседельник  ослаб...  -  гудел
широкогрудый подрядчик. - Хомут  на  мослаки  давил...  Хлопал,  что  твои
пехтели...
   На вошедшего Кадыкова не обратили внимания  Тот  по-хозяйски  прошел  в
контору и бросил на ходу:
   - Дмитрий Иванович, зайди на минуту.
   - Сейчас. Ну, вешать колокол на прогоне? Сбивать трибуну?
   - Да я что, как другие... - отозвался Костылин.
   - Андрей Акимыч приедет? - спросил подрядчик.
   - И Андрей Акимыч, и Квашнин приедут.
   - А из Высокого?
   - Все приедут.
   - А Черный Барин?
   - Приедет.
   - Тогда и мы приедем, - сказал подрядчик.
   Успенский встал:
   - Ну, по рукам!
   Они хлопнули друг друга ладонями.
   - И трибуну и колокол я беру на себя. О призах договоримся потом. Пока!
   - Ну и потеху устроим на Духов день, - говорил  возбужденно  Успенский,
входя в конторку. - Квашнина