прочим,  завтра  праздник
международной кооперации - смотр боевых сил ее членов. А что это за боевая
единица, которая занимается пьянкой в честь крестин? Факты говорят сами за
себя. - Сенечка сел.
   - Хорошо выступил товарищ, - сказал председатель и поглядел  в  зал:  -
Еще желающие есть? Может, предложения будут?..
   - Вы свободны. - Председатель кивнул Сидоркину.
   Тот вышел.
   - Кто там очередной? - спросил председатель соседа справа.
   Такой же строгий, насупленный сосед указал темным  толстым  пальцем  на
список.
   - Ага, - кивнул председатель и прочел: - Миронов Фома Константинович!
   - Здесь!
   Это  был  молодой  рослый  мужик  лет  тридцати,  чисто   выбритый,   в
отглаженном коричневом костюме и в галстуке.  По  всему  было  видно,  что
готовился он к этой чистке серьезно и тщательно.
   - Расскажите нам вашу трудовую автобиографию, - попросил председатель.
   Миронов вяло и долго рассказывал, где родился, кто отец с  матерью,  на
ком женился и прочее. Его почти и не слушали,  в  зале  шушукались,  члены
комиссии задумчиво и строго смотрели прямо перед собой, погруженные в свои
мысли. Но только дела дошли до колхоза, все оживились.
   - Кто вас надоумил создать колхоз?
   - Ну, кто меня надоумил?  Собрались  как-то  ко  мне  мужики  с  нашего
поселка. Я им прочел решение Пятнадцатого партсъезда о коллективизации.  А
потом и говорю: давайте, мужики, попробуем и мы создать  колхоз.  Конечно,
кто хочет. Было нас человек  пятнадцать.  Одни  сразу  отказались,  другие
говорят - надо с бабами посоветоваться, а шесть человек тут же  записались
у меня за столом. Еще двое  к  нам  примкнули,  с  бабами  посоветовались.
Значит, на восемь хозяйств у нас оказалось  семь  лошадей.  Двое  вступило
безлошадных, а у меня было две лошади. Договорились - лошадей всех  свести
ко мне на скотный двор, а коров  своих  я  переставил  в  конюшню.  Вот  и
создали колхоз... Попросили председателя Гордеевского сельсовета  Акимова,
чтобы нарезал нам пахотные поля в одном массиве. Ну, от Гордеевской дороги
к болоту он  выделил  нам,  колхозу...  И  сенокосы  нарезал  близкие,  за
полверсты от деревни, к лесу. Стали семена собирать.  Оказалось  -  я,  да
братья Синюхины, да Санек Мелехин семена сохранили. А у других колхозников
семян не было - за зиму все съели. Делать нечего, пришлось мне  за  других
вносить. Рожь и овес у меня  были...  А  вот  проса  на  две  десятины  не
хватило. Пришлось и семянное просо мне покупать. Жена ездила за  просом  в
Козлов.
   - А что в результате вышло? - спросил председатель комиссии.
   - Обождите, - нелюбезно оборвал его  Миронов  и  продолжал:  -  Весной,
значит, провели сев. Совместно. У  меня  была  сеялка.  И  все  яровые  мы
посеяли только сеялкой. А пары еще и прокультивировали. Кто  культивировал
да бороновал пары, а кто  сенокосы  расчищал,  дрова  рубил.  Бабы  пололи
проса. То есть артельно дела пошли. А наступил сенокос - пришли к  выводу:
детей одних оставлять нельзя. Назначили домоседкой одну колхозницу Варвару
Мелехину, снесли к ней детишек. А ей платили, как бы она ходила  вместе  с
другими на сенокос или на жатву. Вот и результат появился. Первый год,  то
есть прошлый, был для нашего хозяйства  успешный,  мы  получили  с  каждой
десятины по сто пятнадцать пудов. И сеном себя обеспечили  с  избытком.  В
этом году в наш колхоз вступило еще два хозяйства.
   - Вопросы имеются? - спросил председатель.
   - Прошу! - Сенечка Зенин поднял руку и, получив  разрешение,  встал:  -
Вам были определены хлебные излишки. Почему вы их не сдали?
   Миронов, переступив с  ноги  на  ногу,  оглянулся  в  зал,  словно  ища
поддержки, и стал путано объяснять:
   - Дело в том, что мы купили много инвентаря и двух лошадей. Всю выручку
израсходовали.
   - А налоги? - спросил председатель.
   -  Налоги  полностью  внесли.  И  хлебозаготовки  выполнили  одними  из
первых... Ну вот. Денег, значит, не было. А тут на общем собрании решили -
купить мануфактуры, чтоб одеть колхозников во все одинаковое...  Рязанское
отделение Ивановтекстиль пошло  нам  навстречу  -  дало  несколько  кусков
материала.
   - А вы продали хлеб на базаре? - крикнул Сенечка.
   - Значит, несколько кусков, - смущенно повторил Миронов.  -  Из  одного
куска красного сатина мы сшили колхозницам по платью и по красной косынке.
А из черного материала - мужикам на брюки... Не знаю, что за материал. Ну,
вроде "чертовой кожи". А еще из одного куска решили сшить детишкам  парные
костюмы, чтобы они выделялись чем-то среди других. Все ж таки колхозники.
   - Ага, выделение за счет спекуляции! - крикнул опять Сенечка.  -  Хорош
колхоз, ничего не скажешь.
   В зале зашумели, а Миронов сказал:
   - Я не спекулянт.
   - Может, вы интересы государства выше собственных  ставите?  -  спросил
опять Сенечка. - Тогда поясните, почему вы государственные излишки пустили
на женские наряды?
   - Бабы ночью уговорили!
   - Надышали... Гы-гык!
   На красной шее Миронова веревками вздулись жилы. Он молчал.
   Мария только теперь заметила в углу тесно сбившуюся,  притихшую  стайку
женщин в красных платьях и в косыночках. Что-то  резкое  полоснуло  ее  по
сердцу, и она крикнула, не помня себя:
   - Прекратите издевательство!
   Председатель забарабанил ладонью по столу.
   - Товарищи, попрошу соблюдать спокойствие, - гася неожиданную  вспышку,
сказал он. - А вы, товарищ Миронов, свободны. Объявляется перерыв.
   Все разом встали и двинулись на  выход.  Проходя  мимо  Марии,  Сенечка
выдавил сквозь поджатые губы:
   - Поговорим в райкоме, товарищ Обухова.
   - Нет! Нам с вами говорить не о чем.



        "11"

   Тихим воскресным вечером Мария с Варей приехали в Степанове. Еще солнце
стояло  высоко  и  с  дальнего  заречного  бугра  от   белой   колокольни,
возвышающейся над мягкими куполами вязов и лип, доносился густой и  вязкий
вечерний благовест. Народ, одетый по-воскресному - бабы в белых  платочках
и в длинных темных юбках, мужики в картузах и в хорошо начищенных хромовых
сапогах, - тянулся извилистыми тропами  по  открытому  пологому  взъему  к
церкви. При въезде  в  село  из  окон  земской  больницы  -  трех  длинных
деревянных корпусов под зеленой крышей - отрешенно и долго глядели на  них
больные в синих облезлых халатах и в белых колпаках. В  больничном  сквере
паслись телята и свиньи, расхаживали куры.  Сельская  улица  встретила  их
разноголосым собачьим  лаем,  кружением  возле  телеги  шустрых  босоногих
ребятишек:
   - Тетенька, дай на телеге прокатиться!
   - Отойди прочь, ну! - отгоняла их кнутом от  задка  Варя.  -  В  колесо
попадешь - ногу сломаешь.
   Один из пареньков сделал ужасное лицо и схватился за голову:
   - Тетенька, у тебя ось в колесе... Останови скорее!
   - Стой, Маша, стой! С колесом что-то случилось,  -  испуганно  крикнула
Варя.
   - Будет тебе, глупая, - обернулась та. - Над тобой же смеются.
   - Не-е, тетенька... Правда, у вас ось в колесе...
   - Вот я вам, мошенникам...
   Бывшая ремесленная школа  с  красным  двухэтажным  учебным  корпусом  и
приземистыми, длинными  мастерскими  стояла  за  селом  на  крутом  берегу
Петравки. Перед  школой  был  широкий,  заросший  травой  плац  с  высокой
перекладиной, на которой висели два  обрывка  толстого  каната  и  длинный
шест, с турником и брусьями, с гигантскими шагами и  с  длинной  коновязью
возле самого палисадника. Мария привязала лошадь  за  коновязь,  отпустила
чересседельник, кинула травы. Варя сидела в тарантасе и растерянно глядела
на пустынный плац, на запертую школу, на сиреневый  палисадник.  Нигде  ни
звука...
   - Ты чего, передумала, что ли? - спросила Мария.
   - Неужто опять обманул, подлец? -  сказала  Варя,  передергивая  нижней
губой. - Он же обещал ждать вечером в школе.
   - Может быть, где-то здесь? Надо поискать.
   - Что он, иголка, искать его? -  Варя,  раздраженная,  чуть  не  плача,
спрыгнула с тарантаса.
   Обошли все школьные подъезды - заперто,  тихо,  пустынно.  Заглянули  в
мастерские, и там никого. Одно окно было занавешено газетами. Посмотрели с
завалинки в верхнюю фрамугу - посреди комнаты стоял  стол,  на  нем  хлеб,
колбаса, сыр, огурцы, бутылки вина и водки, на стульях в беспорядке висели
рубашки, брюки, под койками валялись ботинки. А  на  койках,  сваленные  в
кучи, лежали зеленые диагоналевые брюки и френчи с золотыми  погонами.  На
кроватных спинках висели ременные портупеи... От этой загадочной  комнаты,
от незнакомых одежд, от запертой школы, от этой тишины, безлюдности  веяло
каким-то мистическим страхом.
   - Что бы это значило? - спросила Варя.
   - Не знаю... Вымерли все, что ли?
   Они вышли на высокий каменистый берег  Петравки.  Далеко  внизу  кто-то
плескался в широком темном омуте, доносились мужские голоса.
   - Это они! - воспрянула Варя и заголосила, приставив руки  трубочкой  к
губам: - Коля-а-а!
   - А-а-а! - отозвалось эхо от дальнего пустынного  берега.  Потом  снизу
донесся голос Бабосова:
   - Ого-го-о-о! Варюха, давай сюда! Кидайся в омут!
   Варя, скинув туфельки, в одних носочках  побежала  вниз  по  каменистым
уступам.
   - Куда ты, сумасшедшая? - крикнула Мария. - Шею сломишь!
   Варя и не оглянулась, неудержимо и быстро скатывалась все ниже и  ниже,
словно колобок. Белая кофта-разлетайка трепетала на ней, как на веревке  в
ветреный день. А от омута, из  тальниковых  зарослей  вышел  ей  навстречу
Бабосов в одних трусах.
   Мария обошла обрывистый бугор по дальней тропинке и спустилась к речке.
Возле тальниковой стенки, кроме Бабосова и Вари, она встретила  Успенского
и едва знакомого ей Костю  Герасимова,  степановского  учителя,  секретаря
партийной ячейки. Это  был  носатый,  здоровенный  малый  с  красивым,  но
рябоватым лицом. Они с Успенским, оба сухие и жилистые, боролись на руках,
подпрыгивая и кривляясь, точно дикари в пляске. Бабосов с Варей отошли  за
куст и, занавесившись ради смеха полотенцем, беззастенчиво целовались.
   - Здорово, белогвардейцы! - крикнула, подходя, Мария.
   - Чш-ш! - Успенский приставил палец к губам и оглянулся. - Откуда  тебе
известно?
   Бабосов испуганно отпрянул от Вари и обалдело уставился на Марию.
   - Кто вам сказал?
   Растерянно, с недоумением на лице окаменел и Костя.
   - Вы чего? - удивилась Мария, сама не понимая, в чем дело.
   - Кто тебе сказал про белогвардейцев? - спросил опять Успенский.
   - Никто не говорил.
   - Откуда же ты знаешь про нашу операцию?
   - Какую операцию?
   - Ой, ребята, значит, вы что-то задумали? - сказала Варя. - А мы видели
в вашей комнате офицерские мундиры.
   - И только? - Бабосов вдруг рассмеялся и ткнул Успенского в бок.  -  Ну
что, испугался, штабс-капитан?
   - Может, все-таки поясните? - требовательно и  с  подозрением  спросила
Мария.
   - Это дело начальства. Вон, пускай  секретарь  отчитывается,  -  сказал
Успенский, кивая на Герасимова.
   - Обыкновенная деловая операция, Мария Васильевна, - сказал  Герасимов.
- У нас на неделе предстоит  чистка.  Вот  мы  и  решили  провести  ее  за
сегодняшнюю ночь.
   - Каким образом?
   -  Маленькая  служебная   инсценировка...   Я   согласовал   на   бюро.
Переодеваемся в офицерскую форму, делаем  ночной  обход  и  собираем  всех
коммунистов в школьную кладовую, под видом  ареста.  То  есть  инсценируем
переворот Советской власти.  Налет  отряда  Мамонтова.  И  все  коммунисты
искренно признаются - кто за Советскую власть, кто - против.  Инсценировка
моя...
   - А здесь что-то есть! - хлопнул себя по лбу Бабосов.
   - Коля, это ж гениально! - захлопала Варя  в  ладоши.  -  Клянусь,  это
настоящая чистка верности.
   - И тебя посажу в кладовую, чтобы проверить - верна ты мне или нет?
   - Остолоп!
   - Ну, чего молчишь? - спросил Успенский Марию. - Не нравится?
   - Соображаю...
   - Медленно, как всегда.
   - А ты любишь быстроту и натиск?
   - По крайней мере, не бегаю по полям, как коза.
   Они еще не-встречались с того вечера, и Успенский заметно дулся на нее.
   - Ну, чего ж мы стоим? - сказал Коля. - Приехали гости, значит, угощать
надо. - Он поглядел на карманные часы, лежавшие на лопухе:  -  Ого!  Скоро
мой актив придет. Пошли!
   Мария с Успенским поотстали.
   - Ты как здесь очутилась? - спросил он.
   - Из Гордеева Варю завезла. В командировку ездила.
   - А я думал... - он запнулся.
   - К тебе на свидание?
   - Хотелось бы, - он поймал ее за руку повыше локтя.
   - Ну-ну, Митя! - она кивнула на идущих впереди и отняла руку.
   - Всего-то ты боишься, - вздохнул притворно.
   - Где вы достали офицерскую форму?
   - В  клубе.  На  той  неделе  спектакль  играли,  кажется,  пугасовские
железнодорожники.  Реквизит  оставили  пока.  Вот  Бабосов  и   сообразил.
Давайте, говорит, неподдельную чистку проведем.
   - А вам по шее не надают?
   - Мне-то за что? Я беспартийный. Это  Костя  с  товарищами.  Говорят  -
лучше не придумаешь.
   За столом, выпив вина да водки, вперебой стали рассказывать о школе.
   - Я здесь вроде менялы - станки на парты обмениваю, - сказал Успенский.
   - Ванька говорит - тебя завучем утвердят, - сказал Костя.
   - Что за Ванька? - спросила Мария.
   - О, да  ты  еще  ничего  не  знаешь,  -  обрадовался  Бабосов.  -  Кто
директором нашим будет? А?
   - Ну, кто?
   - Ванька Козел.
   - Леонард Давыдыч? - подхватила Варя.
   - Ен самый!
   - Боже мой! Да у него не то что диплома, свидетельства нет,  -  сказала
Мария.
   - Зато выдвиженец. А сие есть высшая аттестация! - поднял палец  кверху
Бабосов и, выпучив глаза, гаркнул: - А вы готовы выдвинуть из своей  среды
рабочих от станка в госаппарат?
   Варя засмеялась:
   - Коля, ну какие среди нас рабочие от станка?
   - Неважно! Главное, чтоб была беспартийная прослойка.
   - А химиком знаете кто будет? - спросил Костя.  И  сам  же  отвечал:  -
Самодуровский Ашдвазс.
   - И Петька Рыжий с нами!
   - И Богомаз!
   - И князь Львов-Подтяжкин.
   - А физиком кто?
   - Из Москвы едет... Какой-то штрафник.
   - Ого-го! - заржал Бабосов. - Что стоит в графе против его  фамилии?  А
там стоит: выгнан за пьянку, грубость и... гонку самогона.
   - Откуда он изгнан? - спросила Варя.
   - Из университета, - ответил Бабосов.
   - Из университета за гонку самогона? Чего ты мелешь? - сказала Мария.
   - А что, не нравится? - Бабосов опять вытаращил глаза. - Бейте  саботаж
организованным контролем масс!
   - Нет, ты неподражаем, - засмеялась Мария. - А я было уши  развесила  -
что это за самогонщик к вам едет.
   - Его общественная физиономия - за четыре года работы не был ни разу на
собрании, - кривлялся Бабосов. - Его политическая активность?..  Товарищи,
какая может быть активность у протчего  элемента?  Только  паразитическая.
Значит, вычистить паразита с рабочего тела нашей науки.
   - Извините, на педагогов чистка не объявлена, - сказал в тон ему Костя.
- Давайте не искажать генеральную линию.
   - Но есть лозунг: проверяй безработных умственного и конторского труда!
Стало быть, мы его проверяем по этой линии  -  он  пока  еще  безработный.
Правильно я говорю? - спросил Бабосов.
   - Правильно! - гаркнули все хором.
   - А теперь выпьем за чистоту наших рядов и неуклонность направления!  -
произнес торжественно Бабосов.
   Все выпили. Костя, тыча  вилкой  в  нарезанные  огурцы,  сказал,  качая
головой:
   - Ну и брехун ты, Коля.
   В дверь без  стука  вошли  два  мужика  и,  увидев  за  столом  женщин,
замешкались у порога.
   - В чем дело? - поднял голову Бабосов.
   - Может быть, мы не ко времени?
   - Нет, в самый раз. Проходите,  ребята,  -  сказал  Костя,  вставая,  и
представил вошедших: - Это мои активисты: Василий Семиглазов, - указал  на
черноусого, черноглазого молодца в мятом, сереньком пиджачке, - а это Филя
Перевощиков.
   Второй был коренаст и насуплен, - густые  рыжие  волосы  росли  у  него
почти от самых  бровей.  Бабосов  встал,  поздоровался  с  ними  первым  и
неожиданно серьезно спросил:
   - А вы  сдали  свои  облигации  на  хранение  в  сберкассу  по  призыву
сормовских рабочих?
   Вошедшие активисты опешили -  высокий  черноусый  молодец  извинительно
улыбался, а второй,  рыжий,  сердито  засопел  и  поглядел  с  вызовом  на
Герасимова: что это, мол, за катавасия?
   - Перестань, Николай! - строго сказал Герасимов. - Садитесь, ребята.  И
потом, по призыву не сормовских рабочих, а товарища Баумана.
   - Виноват. А вообще жалею, что этот патриотический почин сделали не мои
земляки-путиловцы.
   Активисты сели.
   - Так, - сказал Бабосов, глядя на них. - Вы что пьете?
   -  Что  подадут,  -  ответил  Семиглазов  и  улыбнулся  на   этот   раз
заискивающе.
   - Я пью только чистое белое, - ответил хмуро Перевощиков.
   Бабосов налил им по стопке водки. Те было взяли их в руки.
   -  Одну  минуту!  -  осадил  их  Бабосов.  -  Вы  слесари,  браковщики,
самоходчики?
   - Чего? - спросили разом оба.
   - Перестань дурачиться, Николай! - сказал Костя.
   - Извини, мой друг, я с ними  отправляюсь,  можно  сказать,  на  боевое
задание... Так должен я знать, что за братья по цеху идут со мной?
   - Дак мы крестьяне, - ответил Семиглазов.
   - Из соседнего села, - подтвердил Перевощиков.
   - А-а, тогда выпьем за нерушимый союз!
   Мало-помалу все втянулись в эту словесную  чехарду,  которую  неутомимо
изобретательно вел Бабосов.
   - А мы еще не выпили за решительную перестройку культработы!
   - Урра! Пьем за усиление пролетарского ядра!
   - Почему только пролетарского? А где ядро крестьянское?
   - Товарищи, товарищи! Чего нам считаться? Пьем вообще за ядро. Круглое,
свинцовое... Бах!
   - И мимо...
   - А я пью только в яблочко...
   - Под ложечку то есть. Уф! Дых запирает.
   В  сумерках  стали  разбирать  офицерское  обмундирование.  А   Бабосов
произнес вдохновенную речь:
   - Друзья и товарищи! Любое политическое мероприятие можно  оказенить  и
низвести до скучной публичной процедуры, где на глазах у массы  проводится
формальный отчет. Вы же пошли по иному пути: на заседании своего  бюро  вы
решили подойти к вопросу чистки творчески: вы избрали деятельную, смелую и
необыкновенно оригинальную подготовку в форме инсценировки  антисоветского
налета. Этот вдохновенный прием поможет выявить истинное лицо, стойкость и
преданность всех коммунистов  вашей  ячейки.  Со  своей  стороны  мы,  как
приглашенные вами специалисты по ненавистной  офицерской  касте,  приложим
все  силы  и  старания  к  тому,   чтобы   приблизить   эту   операцию   к
неукоснительной реальности. Да не ускользнет от вашего  бдительного  взора
ни один лазутчик или малодушный приспособленец, пролезший обманом в боевые
ряды пролетарского авангарда. За дело, товарищи!
   Мужчины разобрали обмундирование и вышли в сени переодеваться.
   - А что? - сказала Варя возбужденно. - А  ведь,  ей  же  богу,  неплохо
придумано. Решили на бюро... Все свои люди. По  крайней  мере,  откровение
будет полное.
   Теперь и Марии эта затея  стала  казаться  не  такой  уж  нелепой.  Она
вспомнила  вчерашнюю  чистку  в  Веретье,  хамскую  Сенечкину   демагогию,
растерянного  председателя  колхоза,  пристыженных  колхозниц  в   красных
сарафанах и подумала: здесь, по крайней  мере,  если  кто  и  струсит,  то
узнают только свои. На людях краснеть не придется. Два-три учителя  что  и
увидят - не в счет.
   Через  несколько  минут  вернулись  в  комнату  все  преображенные   до
неузнаваемости, все будто выросли на вершок,  подтянулись,  поздоровели  и
одновременно вроде старше стали.
   - Ой, Костя, какой ты  красивый!  -  ахнула  Варя.  -  Прямо  настоящий
артист.
   - А я? - спросил Бабосов.
   - У тебя ворот, как хомут, - ответила Варя. - А ты,  Дмитрий  Иванович,
просто фраер.
   - Настоящая контра с бородой и  вообще  патентованный  эксплуататор,  -
засмеялась Мария.
   - Но, но! Полегче на поворотах!
   - Ребята, это что ж выходит? Я главный организатор, и в чине всего лишь
штабс-капитана? Не выйдет. Дай