ные  машины,
сеялки, веялки. Показывал, подымая над головой, примерный устав колхоза  и
даже зачитывал из него отдельные статьи. Когда он кончил и сел, воцарилось
долгое молчание. Напрасно Кречев спрашивал, задирал подбородок, тянул шею,
стараясь  выудить  хоть  одного  желающего  высказаться.  Мужики  молчали,
курили, покашливали. Только Якуша не раз порывался из-за стола, но  Кречев
осаживал его, ждал, когда "масса" заговорит. Наконец терпение его лопнуло:
   - Да вы что, в молчанку сюда пришли играть?! - загремел он. - Или языки
бабам за пазуху положили? Или хозяйством более не распоряжаетесь? Позабыли
свое звание, да?
   Возле стенок завозились, послышались смешки, и бойкий петушиный голосок
отчеканил:
   - Дак вы нас к тому и зовете - и хозяйство, и жену отдай  дяде,  а  сам
ступай к б....
   - Это кто там работает на линию классового врага? - Кречев, опираясь на
кулаки, приподнялся над столом.
   - Это не мы... Таракан забежал с улицы. Тута его и зашшемили.  -  Голос
визгливый и дурашливый. И  хохот  от  стенки,  как  волна  от  мельничного
колеса.
   - Савкин, возьми-ка лампу, - двинул Кречев по столу стоячую лампу. - Да
поставь ее там, на полку у стенки. А мы поглядим - что за тараканы  в  том
углу собрались.
   Якуша взял лампу и понес ее в вытянутой руке, как факел.
   Из передних  рядов  встал  Андрей  Егорович  Четунов  и,  левой  рукой,
растопыренными пальцами, ощупывая  осторожно  свою  лисью  бороду,  словно
желая убедиться - на месте ли она, вкрадчивым голоском спросил:
   - Я извиняюсь, конечно... Насчет колхоза вы тут хорошо  толковали.  Это
что ж, задание такое сверху спущено, чтоб нам объединить все, окромя баб и
ребятишек? Или сами стараетесь?
   - Вам же русским языком из газеты зачитывали слова  самого  Сталина,  -
сказал Кречев, сдерживая раздражение. - Чего тебе еще надо?
   - Мне-то ничего не надо. Я - червяк. А вот для вас  как?  Постановление
спущено сверху или вы сами стараетесь? Ась? - Четунов  даже  вперед  чуток
подался и как бы руку поднял к уху скобочкой, чтоб лучше расслышать.
   - Ты об нас не заботься. Мы зря молоть чепуху и отсебятину не станем, -
сердито отвечал Кречев.
   - Дак ежели постановление имеется сверху, тогда зачтите его, и  дело  с
концом. А ежели такого постановления нет, так прямо и скажите. Чего тут  с
нами в прятки играть. Это вон на  игрищах  с  девками  глаза  друг  дружке
завязывают, чтоб шшупать удобнее было. А мы  не  на  игрища  собрались.  И
шшупать нас нечего.
   - Тебя не  шшупать,  а  тряхнуть  надо,  как  Клюева,  мать  твою...  -
выругался Якуша как бы про себя, но так, что и в дальнем углу услыхали.
   - Степан Гредный тряханул... И ты дотрясешься, -  отозвалось  с  задних
рядов.
   - Кто это там грозится?  А  ну,  подымись!  -  Кречев,  вытягивая  шею,
заглядывал поверх голов. - Кому там захотелось вослед Клюеву отправиться?
   В мутном свете настенной лампы все сливалось в стоячую шерстистую массу
- и нечесаные косматые головы, и бороды, и лохматые воротники  полушубков,
- словно стадо овец сбилось при виде собак. И тишина наступила такая,  что
слышно было, как потрескивает керосин в лампах.
   - Вы там смотрите, которые!.. Ежели кто еще пустит угрозу, сам пойду по
рядам допрашивать, - погрозился  Кречев  и  сказал:  -  Слово  имеет  Иван
Бородин.
   Ванятка поднялся над  столом,  он  сидел  рядом  с  Левкой  Головастым,
пригладил лысину, усы оправил, будто с ложкой  подступал  к  чашке  жирных
щей.
   - Тут  есть,  которые  сумлеваются  в  колхозе  по  темноте  своей,  по
неграмотности...
   - Ты больно грамотный... ажно блестишь.
   - Ен азбуку под голову клал...
   - Ге-ге! Шмурыгал...
   - Штаны бы на голову надел!
   - Га-га-га...
   Перекликались из темных углов, как петухи с насеста, и  смех  шарахался
вдоль стен упругой перекатной волной.
   - Вы кто, мужики или горлодеры? - окрысился Ванятка. - Чего сказать  не
даете? Или так и будем друг перед дружкой кукарекать?
   - Кто-то нынче докукарекается, - сказал Кречев и постучал о графин.
   - Я не своей грамотностью похваляюсь.  Меня  просто  обида  берет,  что
люди, которые в колхозном деле смыслят, как  пономарь  в  Писании,  только
сумление разводят. Мы тут прикинули накануне путем подворного опроса - кто
согласен в колхоз итить? Двадцать шесть хозяйств согласились. Вот,  у  нас
тут и список имеется, - ткнул Ванятка в Левкину папку.
   - Голь перекатная!
   - Тюх, да матюх, да Колупай с братом... - закричали от задней стенки.
   - Не-эт, брат, не голь, - покачал  головой  Ванятка  и  взял  из  папки
листок бумаги. - Вот  он,  список!..  И  знаете,  кто  первый  сдает  свое
имущество в колхоз? А Дмитрий Иванович Успенский! - Ванятка потряс списком
над головой, потом  взял  другую  бумагу  и  торжественно  прочел:  -  "Я,
Успенский Дмитрий Иванович, добровольно вступаю в колхоз и отдаю на  общее
пользование дом, амбар, сарай молотильный, весь инвентарь, лошадь и  обеих
коров..." Левка, на, прочти! Пусть проверят, что я не вру!
   - Да вот оно, заявление, -  поднял  бумажку  Левка  Головастый.  -  Кто
хочет, пусть прочтет.
   - А что же он сам не пришел?
   - Он в Степанове, в школе, потому как учит  ребятишек.  А  ключи  отдал
Маланье, для нас то есть оставил, - сказал Ванятка.
   - И на работу в колхоз за него Маланья  пойдет?  -  съязвил  кто-то,  и
снова засмеялись.
   - Летом он обещался помогать. И мы ему верим. Потому что он однова  уже
доказал, что умеет ценить артельный труд. И  понимает  в  этом  деле  будь
здоров. Потому как грамотный человек, образованный. Видит, что без колхоза
нам никак не обойтись. А вот которые  газеты  только  на  курево  пускают,
потому как грамота им нужна для прочистки ноздрей, сумление насчет колхоза
разводят... Вот почему и берет меня обида.
   - Успенский - ломоть отрезанный... Ты скажи, кто из мужиков заходит?  -
кричали из одного угла.
   - Поди, известно, - отзывались из другого. -  Максим  Селькин  да  Ваня
Парфешин.
   - Пара голубей залетных...
   - Чижики!
   - Воробьи... Почирикать да чужое зерно поклевать.
   - Есть бедняки, - сказал Ванятка. - Но есть и крепкие мужики. Например,
Максим Иванович Бородин.
   И вдруг все притихли, как будто Ванятка отдал команду "смирно!". Зенин,
смекнув, что такое известие может  сыграть  ему  на  руку,  тотчас  позвал
Бородина:
   - Максим Иванович, пройдите к столу и расскажите,  почему  вы  идете  в
колхоз.
   Максим Иванович в напряженной тишине прошел к столу, стал  под  висячей
лампой, так что его кучерявые  волосы,  словно  шапка,  затеняли  лицо,  и
сказал:
   - Поверьте мне, мужики.  Дело  с  колхозом  -  не  выдумка  Зенина  или
Кречева, а верховная установка.  Газеты  читаете,  ну?  Что  там  сказано?
Колхозы - единственный путь развития. Другого пути не дают. Вот я и говорю
- надо вступать, пока добром просят. Не то  дождемся  -  пинками  загонять
станут. Все дело к тому идет.
   - А постановление есть или нету? - крикнул Четунов.
   - Пускай Зенин скажет!
   - Омманут, мужики... Ей-богу, завлекут и омманут.
   - Эт как же итить в колхоз? Добровольно на аркане? Да?
   - Мудруют нами... Тасуют, как колоду карт.
   - Пускай Зенин или Кречев скажет!..
   Кричали и шумели со всех сторон.
   Зенин поднялся над столом, а Кречев долго стучал о графин, пока все  не
смолкли.
   - Товарищи,  мы  сами  должны  принять  решение  о  создании  всеобщего
колхоза. А установка на сплошную коллективизацию имеется.
   - Дак зачитайте ее! Кто ее подписал?
   - Вам же русским языком говорят - не  постановление,  а  установка.  То
есть линия главного направления. Принята она была  на  Пятнадцатом  съезде
партии. Чего же тут непонятного? Продолжайте,  Максим  Иванович.  -  Зенин
сел.
   - Дак вот, значит, линия. Надо испытать ее, испробовать. Может,  она  и
приведет к чему хорошему, - начал Бородин, но его опять перебили.
   - Одна попробовала, да родила!..
   - Тиш-ша! Мать вашу перемать...
   - Ты, Кречев, ступай на край села, где тебя ждут... Там и матюкайся.
   - Что за базар? Кому говорят? Тихо!
   - Ну что вы разорались, дураки? - крикнул от стола Максим  Иванович.  -
Ежели есть линия, так надо обсуждать ее спокойно. Вы думаете,  ваша  брань
долетит туда, - указал он на потолок. - Те, которые  линию  спускали,  они
все равно ваши матюки не  услышат.  Чего  ж  без  толку  кричать?  Давайте
соберемся миром в колхоз, вон как в  Ирбитском  округе...  про  что  Зенин
говорил. Чем больше мы соберемся, тем скорее  докажем  -  правильно  взята
линия или нет. Правильно - хорошо заживем. Нет - вернемся к старому.
   - Постой, постой... Ты чего мелешь? - поднялся Кречев. - Ты что, блины,
что ли, печь собираешься? Сыматься будут - блинов поедим, а нет  -  тестом
сожрем. Колхоз - это ж новый строй  жизни!  Понял?  Все  по-новому  делать
надо. Друг дружку поддерживать, подпирать плечом  общее  дело.  Это  ж  на
вечные времена. Только вперед и выше. Назад ходу нет.
   - Дак я ж разве против? Я  готов  шагать  вперед  и  плечом  кого  надо
подпирать. Они ж вон упираются. Вот я и поясняю им. Колхозом жить веселее.
   От стенки поднялся Макар Сивый, темный, в два  обхвата,  что  копна,  и
засипел:
   - Ты, Максим Иванович, храбрый да умный.  А  мы  вот  дураки  и  трусы.
Ответь-ка на такой вопрос: скольки у тебя ртов? Молчишь? А-а! Ты, да я, да
мы с тобой... Был один нахлебник - и тот отвалился. Теперь ты за  весельем
в колхоз топаешь. А мне каково, когда у меня у самого за  столом  веселье?
Семь ложек играют, только поспевай в чашку наливать. Теперь я знаю, откуда
подливать надо, - на свой горб надеюсь да вот на эти руки. А в колхозе что
будет?  Ну-ка  да  мы  все  лето  провеселимся  с  Якушей  да  проспим   с
Тараканихой... Ты хвост в зубы - и в город. Тебя только Митькой звали. А я
куда подамся со своей оравой? Мне-то куда? Вроде Вани Парфешина  по  домам
итить, стадо гонять. Дак ведь и стада не  будет...  Всех  коров  в  колхоз
сведут. Чего ж мне делать? Брать кистень в  руки  -  и  на  большак?  Нет,
Максим Иванович, на такое веселье ты нас  не  агитировай.  Мы  пока  сыты,
обуты, одеты. И слава богу. От добра добро не ищут. Вы же, которые веселой
жизни захотели,  ступайте  в  колхоз,  гоните  эту  линию.  Гоните,  а  мы
поглядим. Получится у вас хорошо - может, и вступим. Нет? Не обессудьте.
   Спорили еще долго... Уговаривали, кричали, матерились и вновь  убеждали
до самых первых петухов. Накурили так, что лампы светились мутными шарами,
словно в тумане. Но... как было записано двадцать шесть  человек,  так  на
них и остановились. Ни один еще не записался. Кто бы ни выступал,  как  бы
ни доказывал, ни убеждал, но все заканчивалось  одной  и  той  же  фразой,
пущенной с легкой руки Четунова: "Раз постановления нет сверху, так  прямо
и скажите... Чего с нами в прятки играете?.."
   - Классовые враги подготовились лучше нас, - сказал в  сердцах  Кречев,
когда от собрания остался один президиум за столом.
   - Трудно работать, если у тебя руки и ноги связаны, - отозвался  Зенин.
- Как ни смешно звучат эти причитания шептунов, но они  правы.  Да,  нужно
постановление насчет всеобщей коллективизации. По округу,  по  району,  по
сельсоветам! Вот тогда мы заговорим по-другому.
   Потом написали два документа; впрочем,  писал  Левка,  а  диктовал  ему
Зенин. Первым документом была резолюция  общего  собрания  села  Тиханова:
"Заслушав   все   разъяснения   (докладчик   тов.   Зенин)    относительно
коллективизации, а также  разъяснение  статьи  товарища  Сталина  "Великий
перелом", постановили: необходимо объединиться в коллектив, чтобы  поднять
урожайность, культурность  жизни  и  хозяйства,  а  также  усилить  помощь
государству   в   отношении   хлебосдачи.   Все   сознательные   граждане,
нижепоименованные, добровольно вступают в колхоз". К  резолюции  приложили
список колхозников и еще сочинили телеграмму в окрколхозсоюз:
   "В  подтверждение  правильности  взятой   XV   партсъездом   линии   по
переустройству сельского хозяйства и в ответ на нытье правых оппортунистов
мы,  граждане  села  Тиханова,  в  количестве   двадцати   шести   человек
объединились сего числа в колхоз и в Вашем лице  заверяем  партию,  что  с
намеченными темпами пятилетнего плана в  условиях  с/хоз.  справимся,  дав
требуемое сырье для промышленности и продукты питания для армии и рабочего
класса.
   Рязанским рабочим посылаем привет и обещаем подняться  до  того  уровня
дисциплины и культурности, какого достигли рабочие.  Просим  прислать  для
проведения в жизнь коллективизации рабочего или агронома".
   Присмиревшему Ванятке Зенин сказал:
   - Запрашиваем агронома или  рабочего  с  дальним  прицелом,  на  случай
всеобщей коллективизации.  А  пока  придется,  Иван  Евсеевич,  возглавить
колхоз тебе. Мы поможем насчет утверждения, и вообще.
   Домой возвращался Иван Евсеевич уже под  утро.  Шел  по  сонной  Сенной
улице, как со свадьбы, - и в душе все  пело,  и  голова  кружилась.  Падал
тихий снежок, припорашивал черные гребни колесников и мягко похрупывал под
ногами. Легкий морозец пощипывал в ноздрях, продирал, как хороший табачок,
до самого нутра и на выдохе белым куржаком завивался, покрывал его  черные
усы. "Наконец-то пришла моя пора шевельнуть бровями да мозгой раскинуть, -
думал Иван Евсеевич. - Теперь я, что на молотильном кругу, в самом центре.
Гляди в оба, Иван, отмечай по заслугам и того,  кто  везет,  и  того,  кто
порожняком идет, за чужой счет молотить норовит.  Тебя  самого  гоняли  по
этому кругу, да еще с молоточком у наковальни... Иван, ударь  сюда!  Иван,
тяни  туда!  Так  что  знаем,  кто  потом  обливается,  а  кто  и  пузырем
надувается. Не перепутаем..."
   На краю села в его трехоконной избенке светился огонь. "Что она, с  ума
спятила? - подумал он про жену. - Керосин всю ночь палит? С какой радости?
От каких доходов? - Толкнул дверь - не заперта... - Или меня ждет?"
   Санька Рыжая сидела за столом и плакала.
   - Ты что? Ай обидел кто? - спросил он ее от порога, как маленькую.
   - Сходи-ка в сад, погляди, что там наделали.
   - А чего там делать? Что там у нас, караваи хлебные? - опешил Ванятка.
   - Все яблоньки посекли, под самый корень... Они ж совсем  ма-а-хонькие,
- опять заплакала Санька. - Чего им надо-то? Тяпнул разок - и на бочок.
   Иван почуял, как его правый ус ходенем заходил и веко задергалось.  Он,
не сказав ни слова, обернулся и пошел в сад через двор.
   Санька семенила за ним по пятам и все приговаривала скороговоркой:
   - Мне сон приснился... будто черт у нас в избе,  с  рогами...  На  Васю
Сосу похожий и все руками норовит меня достать, с печи стащить, а я все от
него за трубу прячусь... Он меня хватает  лапой  с  когтями,  и  брешет...
Ба-атюшки мои! У меня вся душа от страсти захолонула. Проснулась я - а это
собака соседская брешет. И вроде у нашего плетня. Уж не  волк  ли,  думаю.
Схватила шубенку внакидку, выскочила в заднюю дверь и  вот  тебе  слышу  -
ктой-то по саду топает. И плетень трещит. Я вышла в сад - никого уж нет. А
яблони на боку валяются...
   Они посечены были под самый корень, их даже не стронули, так  рядами  и
лежали... Все двадцать четыре яблоньки, его  пятилетки,  купленные  еще  в
третьем годе у Черного Барина. Вот тебе и сад, надежда его и  отрада.  "За
что же, сволочи? За что?" Иван ходил от яблоньки к  яблоньке,  смотрел  на
острые срезы коротких комельков - одним  махом  посечены  -  и  чуял,  как
тяжелая злоба ворочалась в груди его и распирала изнутри, будто вся утроба
распарена была от гнева.  Следы  порубщика  уже  заметало  порошею,  но  в
затишке, возле плетня, один след был еще виден хорошо - это был  отпечаток
здоровенного  лаптя.  Иван  смотрел  на  этот  след,  матерился  и   видел
отрешенным взглядом своим не снег, не плетень, а много-много лиц - темных,
бородатых, и все они потешаются над ним, заразительно хохочут...
   - Ну, погодите, гады. Вот вы как... Ладно. Эдак-то и мы умеем...



        "8"

   То постановление, о котором так мечтали Возвышаев  и  Сенечка,  наконец
появилось. Оно появилось в конце ноября, после Пленума  ЦК  о  контрольных
цифрах. По всей стране, по районным ячейкам, уездным, окружным, областным,
рассылались депеши с кратким  изложением  Пленума.  Заявление  Угланова  и
Котова: "Для нас стоит вопрос: быть ли на отлете,  поддерживать  и  дальше
политику тт. Бухарина, Рыкова, Томского, или идти в ногу со всей  партией.
Мы  считаем  нужным  быть  вместе   с   партией..."   "Пропаганда   правых
капитулянтов несовместима с пребыванием в партии". "Пленум ЦК об итогах  и
дальнейших  задачах  колхозного  строительства".  "Резолюция  по   докладу
т.Каминского". "Послать в деревню 25  тысяч  рабочих".  "Начинается  новый
исторический этап преобразования деревни" и т.д. и т.п. Московская область
была объявлена районом сплошной коллективизации.
   И потекли  телеграммы,  резолюции,  обязательства,  лозунги,  донесения
сверху вниз и снизу вверх, туда и обратно; забурлил этот  бумажный  поток,
как  подогретая  и  сдавленная  чугунными  трубами  жидкость   в   системе
принудительного круговращения.
   В эту жестокую пору головотяпства,  как  и  в  иные  времена,  исчезла,
растворилась многовековая нравственная связь, опиравшаяся на великие  умы;
и вот...  и  здравый  смысл,  и  трезвый  расчет,  и  необходимое  чувство
умеренности, контроля, словно плотина под  напором  шалой  воды,  уступили
дорогу  свободному  ходу  стихии,  многоголосому  хору   ее   толкачей   и
заправщиков; эти отголоски, как давнее эхо, укрытые на страницах газет той
поры и в фолиантах пухлых подшивок архивных подвалов, еще  долгие  годы  -
только прикоснись к ним - будут  сотрясать  душу  и  поражать  воображение
человеческое своей неотвратимой яростью и каким-то ритуально-торжественным
дикарским восторгом при виде того, как на огромном  кострище  корчилась  и
распадалась вековечная русская община.
   "Крестьянин старого типа с его зверским  недоверием  к  городу,  как  к
грабителю, отходит на задний план".
   "Правые  отмечают  низкий  уровень  цен  на  с/хоз.  продукты...  А  мы
отвечаем: "Языком цен говорят классы!"
   "Некоторые уполномоченные  поют  с  кулацкого  голоса  -  мол,  твердые
задания невыполнимы".
   "Полностью разоблачим теоретиков-оппортунистов из комсомольской  ячейки
тормозного завода".
   "Областной животноводсоюз вместе с товариществами устраивает совместные
пьянки".
   "Секретарь райкома сельхозлесрабочих Шульгин надрызгался  в  стельку  в
кабинете, кричит сторожихе: дай ковш! Сторожиха принесла, и Шульгин тут же
стал мочиться в ковш. Все смеялись. А я говорю: что вы делаете?  Тогда  он
бросил ковш, снял умывальник - и  давай  туда  мочиться.  Пущай,  говорит,
кто-нибудь умоется" [Правда, 1929, N 276].
   "Твердый отпор нужно дать и тем колхозам, которые  продают  излишки  на
сторону. Такие  коллективы  не  могут  считаться  иначе,  как  лжеколхозы.
Кулацких заправил лжеколхозов надо отдавать под суд".
   "Пред. Тугильского Совета говорил: "Бояться кулаков не надо - они  наши
крестьяне. Я в свой коллектив с удовольствием принял  бы  кулаков.  А  что
толку с бедняков?"
   "Но разве не толкает на эту практику бухаринское предложение об  отмене
индивидуального обложения кулаков?"
   "Вместо сдачи излишков  колхозы  распределяют  хлеб  по  своим  членам.
Позор!"
   "1 декабря - предельный  срок  для  выполнения  плана  хлебозаготовок".
"Выгрести  хлебные  излишки  до   последнего   зерна".   "Карать   кулаков
беспощадно".
   "На  днях  состоялось  постановление  пленума  Московского   областного
комитета комсомола о стопроцентной  коллективизации  Рязанского  округа  в
течение 29-30 гг. К осени все должны быть в колхозах!"
   "В течение года отсталый Рязанский округ должен стать одним из наиболее
передовых не только нашей Московской области, но и всего СССР".
   "Растрясем кулацкие закрома!"
   "От мелких колхозов - к сплошной коллективизации!"
   "Дае