шь сплошную!"
   "Смоем пятно позора!  Колхозы  "Пристань"  и  "Красное  знамя"  продали
излишки хлеба на частном рынке".
   "Коммунист Панин выступил против контрольных цифр. Выяснилось,  что  он
накануне пьянствовал с псаломщиком".
   "Член сельсовета Савин говорил, что план невыполним, что таких излишков
у нас нет. Но беднота настояла на своем".
   "В деревне Бахметьево создано такое  мнение  у  самих  работников,  что
хлеба у них нет".
   "Коммунисты уклоняются от вступления в колхоз".
   "Первое - обложенье рабочего скота. В результате чего  уменьшилось  его
поголовье.
   Второе, уменьшилось поголовье облагаемого крупного  рогатого  скота  на
3%.
   Третье, на кулацко-зажиточную часть наложить до 45% всей суммы налога".
   "В с. Ягодном было составлено 45 актов на сокрытие и недоучет  объектов
обложения".
   "Дообложено 40 хозяйств, доход мельника добавочно учтен в 7  тысяч  700
рублей".
   "Неделя  сбора  мешков  под  хлеб.  Поможем  государству  ликвидировать
хлебные заторы!"
   "Беспощадно изгоним всех кулаков из колхозов".
   "Закрыли дом мракобесия - церковь".
   "Все учителя вступили в колхоз".
   "Среди  просвещенцев  есть  элементы,  которые  сознательно  вредят  на
хлебозаготовках и перевыборах в сельсоветы".
   "В Рыбновском районе до 50% учителей - из духовного звания. Они до  сих
пор не порвали со своими папашами - служителями алтаря, у которых проводят
каникулы".
   "В наступление на классового врага в маске попа и сектанта!"
   "Колокола - на индустриализацию".
   "Довести до каждого  крестьянского  двора  постановление  о  сохранении
свиных шкур и щетины".
   "1. Провести контрактацию скота.
   2. Запретить продажу неорганизованного скота".
   "Нельзя клеймить мясо опаленных свиней".
   "Милиция бежит от мяса".
   "Сельсоветы продолжают выдавать разрешение на продажу скота".
   "Прекратить убой скота!"
   "По  Рижскому  району  имели  место  поджоги  своих  хозяйств  кулаками
с.Дегтяное со словами: "Гори и не доставайся ни нам, ни им".
   "Вокруг хлебозаготовительной кампании в деревне  обострилась  классовая
борьба. Кулаки кричат: если будете собирать хлебные излишки, село  объявит
голодовку".
   "Несмотря на то, что статистика доказывала нам,  будто  урожай  в  этом
году ниже прошлогоднего, мы заготовили хлеба больше, чем в прошлом  году".
(Из доклада В.Молотова на Пленуме ЦК).
   "Заслушав доклад  т.Карпушина  о  сплошной  коллективизации  Рязанского
округа,  Рязанская  городская  рабочая  конференция  целиком  и  полностью
одобряет  решения  пленума   окружкома   ВКП(б)   и   президиума   ОКРИКа,
направленные к коренной перестройке с/хозяйства путем  охвата  единоличных
хозяйств и мелких колхозов сплошной коллективизацией округа.
   Отработать  1  день  (из   рождественских   праздников)   на   сплошной
коллективизации, провести сбор средств на тракторную  колонну  и  привлечь
рабочие массы к сбору утильсырья.
   Всем рабочим г.Рязани, имеющим свои хозяйства в деревне, войти в колхоз
к 1 февраля 1930  года".  (Резолюция  общего  собрания  рабочих-строителей
Рязани, отъезжающих в деревню.)
   "Выделить из округа не  менее  100  рабочих  на  руководящую  работу  в
колхозы".
   "Встретим весеннюю посевную кампанию в едином колхозе!"
   И наконец поступил приказ - создать в каждом районе оперативный штаб по
проведению сплошной коллективизации.
   Начальник окружного оперативного штаба "по сплошной" Штродах  в  газете
"Рабочий путь" доказывал, какие выгоды несет эта сплошная коллективизация:
от одного только  обобществления  имеющегося  сельхозинвентаря  увеличится
урожайность не менее чем на 10% и посевные площади расширятся. Ну как  же?
Ведь сообща работать веселее! А главное  -  в  каждом  селе  мы-де  посеем
кормовые корнеплоды. Мужики не хотят сеять корнеплоды, а мы  посеем.  Ведь
одни только корнеплоды при поливке их жидким удобрением могут дать столько
кормов с одного га, что можно будет  выработать  до  30  тыс.  килограммов
молока. А в целом по округу это даст  добавочной  продукции  на  100  млн.
рублей, тогда как вся валовая продукция по животноводству и  зерну  округа
составила в прошлом году всего 250  млн.  рублей.  Видите,  что  даст  эта
сплошная коллективизация?
   А если поднять целину, то есть распахать луга в пойме  да  пастбища?  В
одиночку такое дело не сделаешь, а сообща можно ее перевернуть, целину-то,
потому как с песнями... Да посеять на ней корнеплоды,  картошку  посадить.
Да еще 200 силосных башен построить под 100 тыс. тонн  силоса...  И  дворы
общие построим - и все своими руками. Из чего? А из подручных  материалов,
чтоб даром обошлось. А? Ведь за один год  сплошной  коллективизации  таким
вот манером мы превратим Рязанский  округ  из  отсталого  в  передовой  во
всеобщем масштабе и зальем всех молоком и завалим всех мясом.
   Большая статья,  во  все  полотнище  газеты.  И  корнеплоды  эти  самые
нарисованы, и  рост  изобилия  показан.  А  поверх  всего  красовался  сам
Штродах, в кепочке, смотрит прищуркой, как бы на  испыток  берет:  ступай,
куда посылают, делай, что приказывают, - не то хуже будет. И  запомните  -
на строительство этого всеобщего изобилия надо использовать только местные
средства. От государства не ждите помощи. Надо еще помочь государству,  то
есть  сдать  поскорее   все   хлебные   излишки,   которые   числятся   по
обязательствам.
   На сбор хлебных излишков в Гордеевский узел направлены были  Возвышаев,
Чубуков и Радимов;  на  подъем  комсомольской  массы  была  послана  Мария
Обухова, подкрепить же эту делегацию, придать ей  весомую  наглядную  силу
должен был Озимов с двумя милиционерами. Но Озимов ехать в одной  компании
с Возвышаевым отказался.
   - У меня своя голова на плечах, за нее я отвечаю. А за чужую голову, да
еще дурную, отвечать не желаю, - сказал он Поспелову.
   Они когда-то вместе учились в Рязанской гимназии и, оставаясь  наедине,
откровенничали. Озимов, бывший вояка, погрузневший в отставке по  ранению,
позволял себе припугивать Поспелова бесшабашной откровенностью, доходившей
до крамолы; Поспелов же уклончиво отнекивался, улыбался пугливо, на прямые
и острые, точно  пики,  озимовские  вопросы  отвечал  туманно  или  общими
фразами и прикрывал глаза, словно прятался за очками. Всю  войну  просидел
он в губернской статистике, а с приходом новой власти перешел  в  Совет  и
вступил в партию. Откуда же ему было набраться смелости?
   - А если придется конфискацию применить за  злостное  сопротивление?  -
спросил Поспелов. - На кого им опереться?
   - Там есть сельсовет, председатель Акимов, милиционер Ежиков,  актив...
Вот пускай и опираются. А я поеду в Степанове, в Желудевку. Я сам по себе.
У меня шуму не будет.
   - Либеральничаешь ты, Федор, вот что я тебе скажу.
   - Я - либерал? - Озимов сжал свой кулачище, повертел его  перед  столом
Поспелова. От напряжения пальцы  его  покраснели,  а  бугристые  свилистые
шрамы  налились  мертвенной  синевой.  -  Погляди!  Вот  этот   рубец   от
мадьярского палаша, а вот это, - указал  на  запястье,  -  казацкая  шашка
отметину оставила. Рукой этой шесть лет рубил без  роздыха.  Вот  какой  я
либерал! Но хватать за шиворот и  трясти  беззащитных  мужиков  и  баб  не
желаю. Понял?
   - Понял, чем мужик бабу  донял,  -  сказал  Поспелов.  -  Эдак-то  и  я
откреститься могу. Я тоже воевал и ранение имею. А кто директивы исполнять
будет?
   - Какие директивы, Мелех? Штродах захотел чудо  в  решете  сотворить  -
луга, мол, распашем да репой засеем.  Целину  поднимем?  Нашел  целину  на
лугах! Зараза... А мы с тобой сгоняй мужиков до кучи, чтоб  они  эту  репу
сеяли... А потом нам же по шее этой репой.
   - При чем тут Штродах? Доклад на пленуме делал Каминский.
   - А этот субчик лучше? Он семинар проводил. Наши, из Рязани, были  там.
Так знаешь, что он им говорил?
   - Что?
   - Лучше, говорит,  перегните  палку  в  этой  коллективизации.  Если  и
пострадаете, то за дело революции. Потом вас простят, оценят.
   - Пойми ты, Федор, дело ж не в Каминском и не в  Штродахе.  Они  только
проводники.
   - Проводники, говоришь? Да чьи  проводники-то?  Ты  забыл,  что  раньше
пташки покрупнее их пели? Да то же самое, то же самое. Не  успели  принять
толком новый курс - лицом к деревне, они уж мины стали под него подводить.
Помнишь брошюру  Преображенского?  Де-мол,  капитализм  построен  за  счет
колоний; но так как у нас колоний нет, то  давайте  строить  социализм  за
счет деревни. И тут же подхватили эту идейку... И Троцкий, и  Зиновьев,  и
Каменев. Да мало ли их? Бона, целую платформу состряпали.
   - Преображенский - сын орловского попа. Вот он и завирает...
   - А другие тоже в попах состояли?
   - Ладно распаляться!  -  успокаивал  его  Поспелов.  -  По-твоему,  все
перевернулось вверх дном? Ну и ну...
   - Да ты не нукай. Вспомни тезисы оппозиции! Мол, давай  обложим  десять
процентов крестьян принудительным заемом в 200 миллионов рублей. Вот  тебе
и деньги. Выкачаем излишков  200  миллионов  пудов,  отвезем  за  границу,
обменяем на станки - вот  тебе  индустриализация.  Кого  обложим-то?  Ведь
кулаков всего два с половиной процента!  И  это  называется  экономической
политикой?  Это  живодерство,  а  не  политика.  И  правильно  врезал   им
Дзержинский на апрельском Пленуме в двадцать  шестом  году.  Мы,  говорит,
приняли курс лицом к деревне, а Каменев предлагает нам кулаком по деревне.
Эх, жалко, помер. Он бы им врезал за издевательство над ленинским курсом.
   - Не пойму я, ты - что ж? Против линии на коллективизацию?
   - Не против я коллективизации, - поморщился Озимов. - Я не хочу,  чтобы
людей гоняли, как баранов. Против головотяпства я.
   - Ну, кооперативный план не с неба свалился!
   - А ты Ленина читал? В его  статье  о  кооперации  есть  хоть  слово  о
колхозах? Нет же. Это значит, что он не выпирал их  на  первое  место,  не
требовал к ним центрального внимания партии. Это значит, что  колхозы  еще
не ко времени, колхозы - наиболее  трудный  вид  кооперации.  Надо  сперва
научиться торговать, хозяйствовать, на ноги встать. Никуда не уйдут от нас
эти колхозы! Куда мы торопимся? Куда гоним?
   - Дак съезд же принял резолюцию!
   - Не в одну же зиму забузовать  всех  в  колхоз!  Где  это  записано  в
резолюции съезда? Укажи мне!
   - Ну, ситуация изменилась.
   - Это  точно.  Все,  что  левая  оппозиция  предлагала,  все  с  лихвой
наверстывается...  Недаром  все  эти  теоретики  вернулись  в  партию.   И
Преображенский, и Раковский,  и  Пятаков...  Теперь  они  аплодируют,  все
по-ихнему получается, как по  писаному  пошло.  А  всех,  кто  с  ними  не
согласен, окрестили правыми. Ты не хмурься, не мотай головой.  Ты  тоже  в
правые попадешь, будь уверен. Зачислят и тебя, если уже не зачислили.
   - Да ну тебя к черту! Типун тебе на язык, накаркаешь еще на ночь глядя.
- Поспелов не на шутку испугался и даже из-за стола встал  и  прошелся  по
кабинету, печатая сапоги по дубовому, набранному в  шашку  паркету.  -  Ты
лучше скажи, как будем обязательства по излишкам выполнять?  Ведь  пять  с
половиной тысяч пудов только ржи! Шутка сказать...
   - А на хрена ты утверждал эти пуды? О чем ты думал?
   - Я утверждал? Я ж на больничной  койке  валялся.  Это  ж  Возвышаев  с
Чубуковым состряпали.
   - Пускай они и расхлебывают сами эту кашу.
   - А мы, думаешь, в стороне постоим, да?
   Но Озимов на вопрос не ответил,  отрешенно  глядел  куда-то  в  угол  и
сказал больше для себя:
   - Это ж надо - опять к продразверстке скатились. А ведь еще  на  съезде
сам Сталин говорил: нас, мол, толкают к  продразверстке,  но  мы  туда  не
пойдем. Там ничего хорошего нет.
   - Ну, ты тоже загибаешь. Продразверстка шла сверху,  отряды  приезжали,
забирали хлеб, скот. А теперь у нас вроде бы отряды не шуруют.
   - Да какая разница? То из Москвы латыш приезжал, шастал  по  сусекам  и
дворам, а теперь свой Возвышаев шурует. Раньше  бумага  приходила  -  чего
сдать  конкретно.  А  теперь  указание  в   общих   чертах.   Сами   берем
обязательства под дых и выше. Но это еще цветы, а ягодки будут впереди...
   - Ну, поживем - увидим. Чего нам загадывать на будущее? И  сегодня  дел
хватает. Ты поедешь с Возвышаевым или нет?
   - Нет, Мелентий, с этим оборотистым дураком я не поеду...


   Мария Обухова тоже отказалась ехать с Возвышаевым; уже после Озимова, в
сумерках, зашла она к  Поспелову  и,  остановившись  возле  самых  дверных
косяков, как рассыльный, руки навытяжку, сказала:
   - Мелентий Кузьмич, я не могу ехать завтра утром с Возвышаевым. У  меня
запланировано комсомольское собрание в Веретье на завтра, в девять утра.
   - У нас больше нет лошадей - все в разъезде.
   - И не надо. Я пешком.
   - До Веретья пешком? - удивился Поспелов.
   - Я в Беседине заночую. Там у меня подружка, учительница. А от Беседина
до Веретья всего пять верст. Утречком по морозцу пробегусь.
   - Зачем же пешком? До Гордеева на лошади доедешь. А там недалеко.
   - Я не хочу вместе с Возвышаевым ехать, - упрямо повторила Обухова.
   - По-моему, он не кусается. И раньше вы его вроде бы не боялись.
   - Я никого не боюсь. Мне легче пешком, чем с ним в одной телеге.
   - Давайте не дурить. Тоже мне, чистоплюйство, понимаете. Ехать в  одной
телеге  не  желает?  Может,  вы  и  работать  там  не  желаете  вместе   с
Возвышаевым?
   - Работать буду. Но у меня своя задача.
   - Вы давайте мне автономию не устраивать. Своя задача?  У  всех  у  нас
одна задача - собрать хлебные  излишки.  А  Возвышаев  -  старший  группы.
Извольте подчиняться.
   - К двенадцати часам я буду в Гордееве. Но только пойду одна.  Так  что
пусть завтра утром меня не разыскивают.
   - Как хотите. Вольному воля.
   Мария  пошла  в  Степаново  к  Успенскому.  Накануне  они  договорились
встретиться, и вдруг - эта срочная поездка. "Вот  и  обманщицей  стала,  -
укоряла она себя дорогой.  -  Соврала  -  пойду  в  Беседино.  Хорошенькое
Беседино у милого под крышей. Поди, догадываются все  -  куда  я  ночевать
пошла. Не дай бог Надя узнает - вот позору будет. Еще из дому выгонит".
   Что бы там ни было, а ехать в одной телеге с Возвышаевым - хуже всякого
позора. Молчать всю дорогу - пытка. "Сказать ему  все,  что  думаю  о  его
погромных делах, - всю обедню испортить, и себе навредить, и Тяпину. Лучше
уж вовсе не ездить. Сказать, что с меня  хватит.  Сложить  все  полномочия
добровольно. Все решить одним  махом.  И  сделаться  мужней  женой?  Детей
нарожать, пеленки стирать. А чем я лучше других? Какой из меня,  к  черту,
борец? Тряпка я, тряпка... Даже в любви не как у  людей  -  сама  бегаю  к
мужику, по ночам... Какой позор! Какая срамота. Полное безволие..."
   Но так она думала, ругала себя только  до  его  порога.  Подымалась  на
крыльцо и чуяла, как дрожат,  подгибаются  колени,  как  рвется,  обмирает
сердце. И трудно было поднести руку к щеколде, и нетерпеливо ждала,  когда
скрипнет дверь, и простучат в сенях его торопливые шаги, и вырастет  он  в
этом черном проеме, и весь свет заслонит собой.
   - Пришла? Изумруд мой яхонтовый!..
   - Ой, Митя! У меня ноги подкашиваются.
   - Зачем ты рискуешь? Зачем подвергаешь себя такой опасности? Ты  только
скажи мне - куда прийти. Я невидимкой буду, ветром прилечу.
   - К Наде на порог? Она тебя кочергой встретит...
   В сенях она уже смеялась, подставляя шею, грудь,  запрокидывая  голову,
прогибаясь, повисая и покачиваясь в его крепких объятиях... Потом  он  вел
ее темными сенями к себе  в  горницу,  снимая  на  ходу  платок,  жакетку:
прижимался щекой к ее тугой груди, слушал, как звучно и  упруго  рвется  к
нему сердце, и жадно оглаживал  ее  всю  горячими  руками,  чувствуя,  как
сводят с ума его эти сильные бедра, эти икры. Он торопливо  снимал  с  нее
одежды, путаясь в них и замечая, как она бледнела и крупные  редкие  слезы
катились по ее щекам.
   - Милая моя, желанная, единственная...
   Она ничего не говорила в такие минуты, только слегка раскрывала губы  и
дышала шумно и прерывисто...
   В этот вечер они легли, не зажигая лампы. Горела лампада перед иконами,
грубка топилась, сквозь чугунную решетку вырывались  переменчивые  отсветы
от пламени и плясали на желтом крашеном полу.
   - Что же творится, Митя? Что творится? - спрашивала она  и  смотрела  в
потолок, как будто там что-то можно было прочесть.
   - Чему быть, того не миновать. Я же  говорил  тебе  -  уходи,  пока  не
поздно. Иначе захлестнет стихия, закрутит, утащит, как в ледоход на  реке.
Хватишься, пойдешь к берегу - не выплывешь.
   - Да разве это выход? Бросай дело и спасайся кто может!
   - То, чем вы занимаетесь, это дело, да?
   - Не придирайся к словам. Ты раньше сам занимался этим.
   - Увы! Твоя правда.
   - Ты и тогда считал, что там одни перегибщики да карьеристы?
   - Нет, Маша, не считал. И теперь не считаю.
   - Так в чем же дело?
   Он приподнялся на локте, внимательно посмотрел на нее, лежавшую  рядом,
- в полусумрачном свете глаза ее лихорадочно блестели, но щеки и  лоб  все
так же были бледны, а губы сжаты, и что-то неуступчивое, сердитое было  на
лице, какая-то навязчивая мысль сдвинула брови до складки на переносице  и
держала всю ее в напряжении.
   - Хорошо, я попытаюсь тебе ответить.
   Он встал с кровати, надвинул на босу  ногу  подшитые  валенки,  накинул
вязаную шерстяную кофту и сел на  стуле  возле  грубки.  Она  все  так  же
лежала, смотрела в потолок, ждала.
   - Я раньше верил, Маша, верил, - сказал он наконец. - А теперь не верю.
   - Во что?
   - Ни во что не верю. В бога перестал верить по глупости да по лени и во
все остальное... Устал я, Маша, и понял кое-что.
   - Понял?  -  спросила  она,  оживляясь,  словно  обрадовалась,  и  даже
привстала. - Так вот и скажи мне - что ты понял? Отвернись, я оденусь!
   Она надела платье, села на перине, сложив ноги по-детски, калачиком,  и
приготовилась слушать, как школьница на уроке.
   - Тут, Маша, в двух словах не скажешь.
   - Скажи в трех. Не считай слова-то. Говори! Я терпеливая.
   - Ну, начнем с главного: человек не может быть свободным  от  общества,
общество - от классов, классы - еще от чего-то, и  так  далее.  Тут  целая
теория,  в  основе  которой   лежит   не   свобода   личности,   а   закон
целесообразного подчинения...
   - Свобода есть осознанная необходимость! - перебила  его  Мария.  -  Не
помню - кем это сказано. Но хорошо!
   - Согласен. Однако при одном условии: осознанная необходимость  требует
соблюдать одну обязанность - непременное исполнение законов всеми  членами
общества в равной степени. Еще Сократ  об  этом  говорил:  единомыслие,  в
котором клялись в Элладе, не значит, чтобы  все  хвалили  один  и  тот  же
театр, хор или одного и того же поэта  или  предавались  одним  и  тем  же
удовольствиям; под единомыслием, говорил  Сократ,  я  понимаю  повиновение
законам всех членов общества. Равнообязательное соблюдение  законов  всеми
гражданами создает монолитность общества  и  нравственное  удовлетворение,
уравновешенность каждого отдельного члена его. И Ленин требовал этого  же.
Особенно он был  нетерпим  к  нарушению  законов  бюрократами.  С  них  он
требовал взыскивать за эти нарушения строже, чем с рядовых граждан. И  это
справедливо,  потому  что  каждый  управляющий  обязан  сам   следить   за
соблюдением  законов,  и  нарушение   им   этих   законов,   как   зараза,
перекидывается на подчиненных. Вот почему он и объявил в последний  период
жизни основным врагом общества, главной опасностью - засилие бюрократии.
   - Но ведь каждый сознательный человек, и тем паче коммунист,  должен  с
презрением взирать на эти бюрократические  извращения,  а  сам  оставаться
стойким блюстителем нашей нравственности.
   - Это чистая теория, то есть так должно быть в идеале. Но идеал, не как
единичное, а как массовое явление, немыслим без  всеобщей  гармонии.  Если
бюрократ, подписывающий законы, сам же и нарушает их, то рядовому человеку