Говорят, на зиму  запас  девкам
сделаем.
   - Кто верховодил?
   - Да все Маклака называли. Он у них заводила.
   - Ладно... Яблоки пусть у вас пока останутся. Заберем позже.
   - А как же мне теперь быть? Ведь я ни в чем не виноватая.
   - И с вами разберемся. Пока никому ни слова.
   - Да, да. Я уж не проговорюсь... Я ведь не то  чтоб  с  целью  прибрала
яблоки. Я так, для порядка...
   - Вот всыплем тебе для порядка года два  принудиловки,  небось  запоешь
другим голосом.
   - Дак было б за што.
   - Старое зашло, а новое заехало...
   Кадыков зашел к Андрею Ивановичу и потихоньку от Надежды рассказал  ему
всю историю с яблоками.
   - Запорю! - вскипел тот, схватываясь с  табуретки.  -  Сейчас  поеду  в
Степанове и буду гнать его, стервеца, кнутом до самого Тиханова.
   - Ты погоди лютовать! - осадил его Кадыков.  -  Мне  еще  надо  кое-что
выяснить. Поэтому я сам поеду и поговорю с ним. А тебе вот мой наказ -  ни
слова об этом. Никому. Ясно? Не то спугнуть  можешь  стервецов  покрупнее,
если за этими сопляками с их яблочной проделкой скрывается кто-то  другой.
И пороть парня не следует. Он не скотина. Ну, схулиганил. Так  ему  и  без
тебя перепадет. А убытки невелики - оплатишь.
   Уже под вечер Кадыков заседлал лошадь и верхом поскакал в Степаново.
   Вот тебе и классовые враги, думал он по  дороге.  Это  ж  надо  кому-то
раздувать  кадило,  чтобы  из  простого   хулиганства   сделать   всеобщую
ненависть. Ага! Классовые враги завозились? Так дави их без пощады!  Потом
разберемся, кто под телегу попал.  Ну,  ладно...  Ныне  ты  моего  братана
свалил, а завтра я тебя ущучу. И пойдет всеобщая потасовка. А кому это  на
руку? Кто выиграет от этой злобы? Разве что Степан Гредный? Ну,  перепадет
ему зипун или валенки от  шальной  конфискации.  Дак  ведь  он  все  равно
пропьет их. И за скотиной конфискованной ухаживать не станет.  А  ежели  и
станет, дак скотина не вынесет его ухаживания, сдохнет! Нет и нет.  Никому
выгоды на селе не будет от такой потасовки. Дьявол, видать,  мутит  людей.
Хулиганство и раньше было на селе, и воровство было. Но зачем  разыгрывать
все по классам? В любом деле есть и сволочи, и добряки. Зачем же смешивать
всех в кучу?
   Ему вспомнилось, как еще  до  революции  к  ним  в  Пантюхино  приезжал
пристав к мельнику Галактионову. Пока они сидели с мельником, водку  пили,
ребята обрезали у лошади пристава хвост  по  самую  сурепицу.  Как  увидел
пристав свою лошадь без  хвоста,  так  инда  кровью  налился.  Рычал,  как
медведь. А потом вынул наган и застрелил лошадь. Ну и что? А тут - смотри,
какая оказия!  Над  Чубуковым  посмеялись.  У  лошади  хвост  отчекрыжили?
Кадыков заходил в риковскую конюшню, видел эту лошадь.  Ничего  страшного!
Хвост как хвост. Ну, обрезан на ладонь, до колен. Экая беда! Отрастет.
   Федьку Маклака застал он  дома;  тот  лежал  на  деревянной  кровати  и
наяривал на балалайке, задрав ноги в шерстяных  носках.  Увидев  Кадыкова,
сразу вскочил и балалайку бросил. Ага, чует кошка, чье сало съела, подумал
Кадыков, проходя к столу. За столом сидело двое приятелей  Маклака,  учили
уроки. И они встали, как по команде. И все молча уставились на него.
   - Не ждали? - спросил Кадыков, снимая полевую сумку и кладя ее на стол.
   - Вы, должно быть,  ко  мне,  Зиновий  Тимофеевич?  -  спросил  Маклак,
стараясь изобразить на лице невозмутимость и безразличие. Но во  все  щеки
его расплывались кумачовые пятна, и  на  лбу  выступили  мелкие  бисеринки
пота.
   - Ты догадливый, - криво усмехнулся Кадыков и приказал его приятелям: -
А вы, ребята, погуляйте, оставьте нас наедине с Бородиным. У  нас  военная
тайна.
   Ребята вышли,  Кадыков  сел  на  табуретку  к  столу,  вынул  из  сумки
тетрадку:
   - Ну, сам будешь говорить или допрашивать?
   - О чем говорить-то?
   - К примеру, о том, как  яблоки  из  больничного  сада  перекочевали  в
Козявкин амбар?
   Маклак облизнул верхнюю губу и присел на кровать.
   - Чего ж ты молчишь?  Рассказывай,  как  приставил  ноги  кооперативным
кадкам?
   - Дак я ж не один их брал. И не для себя.
   - Ага, на коллектив старался. Девкам угодил... Эх  ты,  угодник.  Драть
тебя некому. Комсомолец, поди?
   - Ага. Второй месяц как вступил.
   - Отличился, нечего сказать. Рассказывай все без  утайки,  не  то  хуже
будет.
   Маклак только головой мотнул.
   - Кто из вас был с ружьями?
   - У нас не было ружей.
   - Как это не было?! Кто же стрельбу открыл в саду?
   - Это мы не из ружьев...
   - А из чего же? Из пушек, что ли?
   - Да ключи у нас такие... Из них и палили.
   - Чего, чего? Из каких ключей вы палили?
   - Из обыкновенных. - Маклак полез под подушку и вынул большой  амбарный
ключ. За дужку была привязана веревка, на другом  конце  которой  болтался
толстенный, обрубленный с конца гвоздь.
   - А ну-ка? Что это за снасть? -  Кадыков  взял  ключ,  обрубок  гвоздя,
понюхал: - Серой пахнет. Как же он стреляет?
   -  Серку  надо  со  спичек  соскоблить,  гвоздем  ее  уплотнить,  потом
шарахнуть по шляпке гвоздя. А лучше ударить об дерево или о камень. Она  и
бабахнет.
   - А ну, покажи! - приказал Кадыков.
   - Дак целую коробку спичек соскоблить надо. Ключ-то большой.
   - На, соскабливай! А я  погляжу.  -  Кадыков  протянул  Федьке  коробок
спичек.
   Маклак открыл его и стал набивать  спичечной  серой  ключ,  как  патрон
порохом; соскоблит  три-четыре  головки,  утрамбует  их  гвоздем  и  снова
скоблит. Так и опустошил весь коробок. Заткнул гвоздем канал ключа,  одной
рукой взялся за веревочку, второй придерживая "снасть", сказал:
   - Вот эдак размахнешься и ка-ак шляпкой гвоздя шандарахнешь... Хоть вот
о печку, хоть о кровать. Она и выстрелит.
   - Ну, давай, покажи свою орудию в  деле.  Или  нет,  погоди  минуту!  -
Кадыков вышел из горницы в избу и сказал  хозяйке,  сучившей  на  веретене
пряжу: - Вы, мамаша, не пугайтесь грохота. Это мы опыт делаем... по химии.
- И, вернувшись, с порога приказал: - Бей!
   Маклак с размаху ударил шляпкой гвоздя о грубку, грохнул выстрел, дым с
огненным блеском вырвался из ключа, и в  горнице  запахло  серой.  Кадыков
только головой покачал.
   - Давай сюда! - Он отобрал у Федьки ключ вместе с гвоздем и положил его
в сумку. - А кто в клубе в окно стрелял?
   - Это я. Все из того же ключа. Об угол стукнул.
   - А кто окно разбил?
   - Соколик, Четунов.
   - Зачем?
   - У него есть зазноба, Маруська Силаева. Она в репетициях  участвует  и
целуется с учителем. А Соколик ее ревнует к тому учителю. Ежели,  говорит,
будете целоваться - застрелю. Вот он и  попросил  меня  ахнуть  из  ключа,
когда они целоваться стали. А сам ударил палкой по стеклу...
   - Ах вы, мать вашу перемать! Ревнивцы сопливые! Доигрались...  Вот  как
вы рассчитываться станете? - ругался Кадыков, а в душе у  него  отлегло  -
слава богу, подтвердилась его догадка. И Озимое успокоится. Не то хоть  из
милиции беги, под носом шуруют всякие элементы, а они ушами хлопают.
   - Ладно... Яблоки в сельпо отвезут. Недостачу  родители  ваши  оплатят.
Сообщим в школу, попросим, чтобы вас пристыдили. Всыпали  публично.  Авось
отобьют охоту озоровать... Но имейте в  виду,  если  еще  раз  попадетесь,
тогда не пеняйте. Посадим и будем судить. Ясно?
   - Ясно, - пересохшим горлом ответил Маклак.
   - А теперь скажи, кто хвост отрезал у лошади Чубукова?
   - Это не я.
   - Так, может, приятели твои?
   - Не мои...
   - Кто же? Назови фамилию!
   - Не скажу. Хоть посадите, не скажу. Тогда мне - из школы беги.
   - Боишься?
   - Никого я не боюсь. Но доносчиком не буду.
   - За что ж хвост отрезали?
   - Говорят, что он сволочь...
   - Ты о ком это выражаешься? О Чубукове?
   - Это не я. Я его вовсе и не знаю. На селе так говорят.
   - Ну ладно, Чубукова невзлюбили. А за что лошадь обидели?
   - Никто ее не обидел. Хвост ей теперь не нужен - комаров нет. А к весне
отрастет.
   - Эх вы, обормоты! Смотри, Федор, если еще попадешься, пеняй на себя. -
Кадыков убрал тетрадь, надел через плечо сумку и вышел.


   Ашихмин  явился  на  заседание  бюро  ячейки  райкома   с   решительным
намерением - расшевелить это сонное царство. Надо же - конец октября, а  у
них еще излишки не собраны - семь тысяч  пудов  ржи  да  три  с  половиной
тысячи пудов овса. Колхозное движение - на мертвой точке, сельхозналог еще
кое-где не внесен, самообложение запущено, окладное страхование  завалили,
заем не распространен. Позор!
   Еще в Степанове  они  договорились  с  Чубуковым  потребовать  на  бюро
введения  чрезвычайных  мер.  Возвышаев  нас  поддержит,  на  остальных  -
плевать.
   Но заставить проголосовать членов бюро за чрезвычайные  меры  оказалось
не так-то просто.
   Доклад делал  первый  заместитель  Возвышаева,  заведующий  райзо  Егор
Антонович Чубуков, прозванный на селе Чубуком; он и в  самом  деле  чем-то
напоминал  этот  старинный  курительный  инструмент,  изо  рта  его  вечно
вымахивал сизый дым вперемешку с затейливым матом, ходил прямой и  длинный
на негнущихся ногах и рокотал гулким басом,  словно  все  нутро  его  было
пустым и составляло одну сплошную полую глотку. Лицо с  запавшими  черными
глазами было мрачно от глубоких аскетических морщин и неровно торчавших во
все стороны жестких седеющих волос.
   - Первое, что губит весь наш район, это  недоучет,  товарищи.  Во  всем
недоучет! Перво-наперво - недоучет урожая. Бывший аппарат райзо  до  моего
назначения составил неверный баланс по зерну. Они,  видите  ли,  зачислили
этот год в неурожайный и определили недостаток ржи в количестве 7824  пуда
по району. На что они опирались? На старые методы земской статистики.  Да,
когда-то земскую статистику хвалил Владимир  Ильич.  Но  правильно  сказал
товарищ Молотов - эта статистика  теперь  устарела.  Ибо  статистика  тоже
имеет классовый характер. Почему хлебозаготовка у нас растет?  Да  потому,
что мы переходим от политики ограничения кулачества к политике решительной
борьбы с ним. А до некоторых товарищей в нашем районе эта  простая  истина
так и не доходит. Отсюда у нас и недоучет во всем. Жалеют у нас кулака, до
того  жалеют,  что  не   наладили   даже   учет   помола   на   мельницах.
Неземледельческий доход  вообще  не  учитывается.  Данные  урожая  приняли
такие, какие их прислали с мест. Мы с  товарищем  Возвышаевым  пересчитали
зерновой баланс в сторону увеличения. Мы сбалансировали по  одному  только
Гордеевскому кусту пять тысяч пудов излишков.  Но  мало  сбалансировать  -
надо их еще взять. И тут у нас не все в порядке. Некоторые  уполномоченные
поют с кулацкого голоса - мол, твердые задания  невыполнимы.  Шкурнические
интересы  ставят  выше  государственных.  Колхоз  "Муравей"  вместо  сдачи
хлебных излишков распределил хлеб по колхозникам. И хуже того -  пятьдесят
пудов продали на базаре.  Позор!  В  Гордееве  начальник  ссыпного  пункта
разослал по сельсоветам извещение о приостановлении вывозки хлеба  на  том
основании, что девать некуда. А церковь на что? Мы сняли этого  начальника
и отдали под суд.  В  комсоде  Веретья  некий  Калужин  уверял  всех,  что
подворкой  [вид  дополнительного  налога,  обложение  хозяйства,   подати,
повинности деньгами или  припасами]  переоценили  мощность  зажиточных.  А
другой член этого заведения даже сказал, что  он-де  не  согласен.  Почему
обложили только зажиточных? Если нести тяжесть, то пусть несут и лодыри  -
беднота. Это не комсод, а  комвред.  Политика  таких  комсодов  понятна  -
наряду со всеми освобождать и себя.
   Чубуков еще долго перечислял все "случаи увиливания и проволочек",  под
конец хмуро и твердо потребовал:
   -  Я  предлагаю  ввести  против  таких  действий   чрезвычайные   меры:
беспощадное обложение штрафами в пятикратном размере вплоть до конфискации
имущества.
   Слушали его молча, насупленно,  не  глядя  друг  на  друга,  -  каждый,
казалось, по-своему переживал и оценивал эти трудные задачи,  поставленные
перед районом.
   - Ну, какие будут соображения по существу? - спросил  наконец  Поспелов
после долгой паузы.
   - Я хочу задать вопрос представителю окружкома, - сказал Озимов, тяжело
ворочаясь на стуле, так что его выпирающая из  ворота  черной  гимнастерки
шея покраснела. - Как обстоят дела со штрафами в других районах?
   Ашихмин вынул из кармана френча записную книжку и прочел  с  места,  не
вставая:
   - Политика наложения штрафов, согласно постановления ВЦИК и СНК о мерах
воздействия на кулака, по некоторым районам развернута была  недостаточно.
Так, например, по Ермиловскому району за невыполнение заданий  всего  было
наложено  штрафа  на  сумму  тысяча  девятьсот  девяносто   пять   рублей;
Пугасовский  район  -  три  тысячи  рублей,  оштрафовано  семь   хозяйств;
Захаровский  район  -  две  тысячи  триста  пятнадцать  рублей   пятьдесят
копеек... - Он запнулся и пояснил: - Виноват, на эту  сумму  было  продано
имущество пяти хозяйств. Зато в Сараевском районе было оштрафовано сто три
хозяйства. Продано имущество  в  сорока  одном  хозяйстве,  из  них  попов
двенадцать, мельников - семнадцать, остальные кулаки. В этом районе хорошо
поработали.  Как  видите,  товарищи,  цифры  говорят  сами  за  себя.   За
исключением одного района, со сдачей хлебных излишков  по  линии  кулацких
хозяйств у нас не все благополучно. Надо подтянуться.
   - Так, хорошо. Кто хочет выступить? - спросил Поспелов.
   - Дайте  мне  слово!  -  Возвышаев  встал,  приподнял  со  стола  пачку
исписанных листов, потрепал ею в воздухе и снова бросил  на  стол.  -  Вот
здесь записано детально по каждому сельсовету наше позорное отставание  по
хлебозаготовкам. В чем тут  дело?  Где  корень  зла?  Может  быть,  мы  не
получили вовремя контрольные цифры? Нет,  округ  спустил  нам  эти  цифры.
Может быть, мы их не распределили по сельсоветам? Нет, распределили. Так в
чем же дело? Корень зла - в нашей либеральной терпимости. Только там,  где
проявлена пролетарская воля и решительность,  дело  стронулось  с  мертвой
точки. Вот вам пример по  Степановскому  узлу.  Стоило  взяться  товарищам
Чубукову да Ашихмину и тряхнуть публично одного кулака, как все  остальные
сами прибежали, привезли свой хлеб на ссыпной пункт. О  чем  говорит  этот
случай? О том, что мы  позабыли,  в  чьих  руках  находится  власть.  Наша
милиция бежит от хлебозаготовок. Ее и калачом не заманишь  на  конфискацию
имущества. Видать, товарищ Озимое боится бунтовщиков. Зато классовые враги
не дремлют - они, понимаете ли,  у  нас  под  носом,  в  районном  центре,
стреляют по сторожам и клубным окнам, обрезают хвосты  у  наших  риковских
лошадей в насмешку перед всем  народом  и  даже  подбивают  несознательные
элементы к открытым выступлениям против властей, как это было в Тимофеевке
и на заседании актива в Тиханове. Сколько  дней  прошло,  как  мы  роздали
твердые задания? В Тимофеевке да в Тиханове десять дней, а по Гордеевскому
узлу и того больше! А эти кулаки и не думают  вносить  деньги  и  хлеб.  Я
предлагаю на бюро обязать  органы  милиции  и  представителей  сельсоветов
провести  конфискацию  имущества  у  злостных  неплательщиков  в   течение
двадцати четырех часов.
   Возвышаев сел  и  с  вызовом  уставился  на  Озимова.  Тот  смерил  его
спокойным взглядом и равнодушно отвернулся.
   - Милентий Кузьмич, - сказал он  Поспелову.  -  Пока  вы  болели,  а  я
находился в округе, Возвышаев тут целую обедню  устроил  насчет  классовых
врагов. На весь округ раззвонил, будто у нас кулачье  открыло  стрельбу  в
больничном саду да в клубе и увезли кооперативные яблоки...
   - Это не звон, а проверенные факты! -  вскочил  Возвышаев.  -  Я  прошу
зафиксировать документально этот выпад Озимова.
   Паринов,  писавший  протокол,  оторвался  от  бумаги  и  посмотрел   на
Поспелова.
   - Ну зачем же так горячиться? - поморщился Поспелов, снял очки  и  стал
протирать их носовым платком, словно они запотели.  -  Давайте,  товарищи,
проявлять сдержанность и уважение. Работа  наша  сложная,  поэтому  меньше
амбиций,  больше  трезвости.  -  И  не  понятно  было,  кому  он  говорил:
Возвышаеву или Озимову.
   - Я это говорю не в амбиции, а после расследования уголовным  розыском,
- сказал Озимое. - Вот что установлено: яблоки из больничного сада  увезли
ребята на посиделки, спрятали их в амбаре. Яблоки  в  кадках  и  в  полной
сохранности. Они возвращены кооперативу. Хулиганство в  клубе  с  разбитым
окном - дело тех же самых рук.
   - Хорошенькое хулиганство - стрельба из ружей по активистам и сторожам,
- усмехнулся Возвышаев.
   - Ружей не было. Стреляли вот  из  чего.  -  Озимов  вынул  из  кармана
Федькин ключ и положил на стол. - Соскабливали серку со  спичек,  набивали
ее в канал этим гвоздем и палили.
   - Ну-ка, ну-ка? Знакомая снасть! - потянулся Митрофан Тяпин. - Из  этих
штуковин и мы бабахали, особенно в половодье на праздники.
   - Стрелять из ключа? - удивился Поспелов и водворил очки  на  место.  -
Ну-ка, дайте мне!
   К Поспелову потянулись и другие члены бюро:
   - Что за пушка?
   - Амбарный самопал! Хе-хе.
   - Это на сказку похоже, товарищ Озимов, - сказал Возвышаев.
   - Митрофан Ефимович, бабахните из этой штуки об голову Возвышаева,  как
о булыжник. Может быть, он поймет тогда, что это не кулацкий обрез.
   - Это можно, - сказал Тяпин и хохотнул.
   - Что? - Возвышаев опять вскочил с места и - к Поспелову: - Я предлагаю
кончить этот балаган.
   - Дак вы же не местный, и не знаете, что у нас издавна палят  из  таких
штуковин, - повысил голос Тяпин.
   - Спокойствие, товарищи, спокойствие! - Поспелов постучал карандашом об
стол. - А хулиганы арестованы?
   - Они несовершеннолетние, - сказал Озимое. - Им по шестнадцать лет.
   - Чьи ребята? Фамилии? - спросил Возвышаев.
   - Четунов, Бородин, Савкин.
   - Посадить родителей! Отцов то есть.
   - А это уж не ваша забота, товарищ Возвышаев.  На  то  у  нас  прокурор
имеется.
   - Товарищи, давайте решать вопрос  по  существу.  Хватит  перепалок!  -
опять постучал карандашом Поспелов. - Есть предложение  насчет  применения
чрезвычайных мер, то  есть  конфискации  имущества  неплательщиков.  Какие
будут мнения?
   - Надо сформулировать так, - сказал Озимов,  подымаясь.  -  Конфискацию
имущества  с  распродажей  применять  в  крайних  случаях,  то  есть   как
исключение.
   - Постановление  ВЦИК  и  СНК  применять  как  исключение?!  -  крикнул
Возвышаев.
   - Согласно этому постановлению, Милентий Кузьмич, мы  обложили  кулаков
еще в августе месяце, - ответил Озимов, но не Возвышаеву, а Поспелову. - А
в октябре, согласно новому зерновому балансу,  составленному  Чубуковым  и
Возвышаевым,  нам  спустили  новые  контрольные  цифры.   Обложение   идет
фактически по второму кругу. Мы  это  должны  учитывать.  Круг  облагаемых
значительно расширился, и не каждый  способен  быстро  внести  необходимую
сумму обложения.
   - Так что же нам делать? В ноги кулакам кланяться, что  ли?  -  спросил
Чубуков.
   - Есть кулаки, а есть и дураки, - ответил, озлясь, Озимов. - Заниматься
политикой - это вам не в подкидного дурака играть. Объявил - бубны  козыри
и лупи сплеча. А если мы впопыхах в кулаки середняка затолкаем  да  пустим
его в расход, тогда как? Кто отвечать будет? Митька-милиционер, который по
твоей указке этой конфискацией заниматься будет?
   - Не надо бояться ответственности, - сказал Возвышаев.
   - Ну, это ты учи  свою  мать  щи  варить.  А  мы  учены.  Я  эскадроном
командовал.
   - И мы не на печке сидели.
   - Товарищи, товарищи! Ближе к делу. Что  вы  предлагаете  конкретно?  -
спросил Поспелов.
   - Штрафы накладывать не в пятикратном размере,  а  в  соответствии,  то
есть почем зерно стоит на рынке. Чтобы каждый знал: не хватает -  купи.  А
штраф в пятикратном размере  -  это  обыкновенная  обдираловка,  -  сказал
Озимов.
   - А ежели все равно платить откажется, тогда как? - спросил Поспелов.
   - Распродажу проводить только с согласия  общего  собрания,  -  от