- Не в меру любопытных бьют и плакать не велят. Неси, чего приказано!
   - Сей минут, - официанта как ветром сдуло.
   Алена прыснула:
   - Сейчас на кухне устроит переполох. Повара будут в окошко выглядывать.
Вот посмотрите... Все решили, что я брошенная. Мы уж с Веркой  в  Растяпин
собрались податься.
   - Ты хоть меня не приплетай, - недовольно отозвалась  Верка,  покусывая
ноготь. - Веселись, потешайся, но меня оставь в покое.
   - Ты что сегодня кривишься - или муху съела?
   - А мне что, на одной ножке скакать, оттого что ты устроилась?
   - Вот ненормальная.
   Между тем из раздаточного окна стали выглядывать распаренные физиономии
в белых колпаках.
   Алена хлопнула в ладоши и засмеялась:
   - Ну, что я говорила, что?!
   Жадов тоже засмеялся, махнул рукой поварам и крикнул:
   - Подходите к столу, водки дам!
   Официант  принес  на  подносе  отварную  стерлядь,   жареного   судака,
нарезанного крупными кусками, белые грибы, колбасу и сыр.
   - Ну, девки! - сказал Жадов, наливая им вина. -  Давайте  помянем  наши
елатомские малины. Привольная была жизнь, веселая. Дай бог  нам  в  другом
месте так пожить.
   Алена выпила большую граненую рюмку и опрокинула ее донцем кверху.
   - Кто как, а я всем довольная: и на прошлое не в обиде и на  будущее  в
надежде.
   - Надеялся волк на кобылу, - сказала хмуро Верка. Она чуть пригубила  и
отставила на край стола рюмку с вином.
   - Ты какая-то ноне прокислая, -  сказал  Жадов.  -  Все  пузыри  губами
пускаешь.
   - Ее Жук подвел, а мы виноваты, - хохотнула Алена.
   - Уж больно ты веселая нонче, - поглядела на нее пристально Верка. - Не
рано ль пташечка запела, каб те кошечка не съела.
   - Типун тебе на язык! - сказал Жадов.
   К ним подсел пожилой и небритый человек с  землистым  лицом  в  грязной
рубашке, но при галстуке:
   -  Честь  имею  представиться,  -  с  трудом  пошевелил  он  языком.  -
Знаменитого Московского Художественного театра артист Ап... Аптекин.
   - Будет тебе представляться, Таврило, - сказала Алена. - Ты что, или не
узнал меня?
   - А, пардон! - он поглядел на  нее  мутными  серыми  глазами,  наморщив
высокий лысеющий лоб. - Аленушка-сестриченька? Ты? А это кто? - кивнул  на
Жадова. - Братец Иванушка или серый волк?
   - Хозяина за столом не расспрашивают,  -  сказал  Жадов.  -  У  хозяина
просят, что надо. Это что за артист? - спросил Алену.
   - Какой он артист! Бывший стряпчий Томилин. Спился. Теперь по  деревням
ходит да от мужиков жалобы пишет в ЦИК. Они и поят его...
   - Простите, мадам... А прежде я был артистом Ап... Аптекиным.  С  Михал
Михалычем Тархановым  начинали,  да-с.  Разрешите  за  доблестный  русский
народный флот, красу и гордость революции, осушить бокал из этого жбана? -
указал на поставку с пивом.
   - Ты артист? - спросил Жадов.
   - Так точно.
   - Ну вот сперва спой. А мы послушаем.
   - Что прикажете?
   - Валяй, чего знаешь.
   - Судя по вашему  требовательному  вкусу  и  красивому  воротнику,  вам
непременно придется по душе песнь о  самопряхе,  пошедшей  за  гвардейским
командиром в высший свет.
   Жадову понравилось  замысловатое  и  вежливое  изречение  этого  мятого
пьяницы.
   Он кивнул:
   - Давай.
   Томилин запел слабым хрипловатым голосом:

   В ни-изенькой све-е-телке а-а-гоне-е-ек гари-и-ит.

   А потом прислонил к губам раструбом кулак и  пропищал,  как  из  рожка,
высокие ноты.
   - Отчего ж ты кулак приставляешь? - спросил Жадов. - Или голосу нет?
   - Голос у меня есть, только воздуху не хватает, - ответил Томилин.
   - Ладно. Выпей вот, - Жадов налил ему стакан пива.  -  Накачай  в  себя
воздуху и ступай к другим столам.
   Когда Томилин отошел, Жадов попросил Верку:
   - Спела бы ты по-настоящему. А то у нас не веселье, а тоска зеленая.
   - Нет уж, миленькие дружки мои. У меня тоже, как у Томилина, воздуху не
хватает. Видать, я его весь израсходовала раньше. Счастливо вам  погулять.
- Верка встала и быстро вышла.
   - Завидует нам - вот и бесится, - сказала Алена.
   - Н-да... Что-то не клеится у нас сегодня. Не совсем весело.
   - А я счастлива. Может быть, первый раз в жизни. Налей мне, Иван!


   Кулек и Сима заночевали в  Агишеве  у  Васи  Белоногого  и  приехали  в
Ермилово только к десяти утра. Там,  у  Лыкова,  их  поджидали  Кадыков  и
Бородин.
   - Вы какого дьявола? К теще на блины поехали или выполнять  оперативное
задание? - набросился на милиционеров Кадыков.
   - Погодь, погодь,  -  забормотал  Кулек.  -  Оперативные  сроки  мы  не
нарушали. Сказано: к вечеру выехать на кордон. Вот мы и заявились.
   - А мне чего делать до вечера? Сидеть и в потолок плевать? Или по воску
гадать - где вы? В бочаге уходились или  с  похмелья  дрыхнете?  -  заорал
Кадыков. - Мне ж надо с местной милицией  согласовать.  Помощь  запросить,
если вас, обормотов, нету. Не одному ж мне в облаву лезть!
   - Да понимаешь, месяц как раз народился. Ну и у  татар  была  ураза,  -
вступился Вася Белоногий за милиционеров. -  Соседи  пригласили  в  гости.
Одному мне неудобно идти. И отказываться нехорошо: все ж таки для  здешних
татар я - советский служащий. А  милиционеры,  само  собой,  представители
власти. Почет и уважение. Вот мы и задержались на этой уразе.
   - У вас там ураза, а мне здесь хоть  камаринского  пляши...  Мать  вашу
перемать, - длинно выругался Кадыков.
   - А где Лыков? - спросил Белоногий.
   - Еще ночью ушел на кордон  в  засаду,  -  ответил  Кадыков.  -  Сидите
здесь... И до пяти часов без моего разрешения никуда не выходить. Даже  до
ветру. Понятно?!
   - Понятно, об чем речь, - ответил разом за всех Вася.
   - А я пойду в милицию.  Предупредить  надо.  Не  то  и  они  выедут.  В
потемках еще перестреляем друг друга, в лесу-то.
   - А хозяйка далеко? - спросил Вася.
   - На огороде.
   - Ччерт, хоть кваску попросить. Не  то  голова  трещит  и  гремит,  как
пустая бочка, пущенная с горы.
   - Не вздумайте тут  у  меня  выпивку  устроить!  -  строго  предупредил
Кадыков.
   - Ну, что ты? Кваску хлебнем - и в самый раз.
   Но не успел Кадыков путем от дома отойти, как Вася Белоногий сбегал  на
огород и послал хозяйку за водкой:
   - Настюха, дуй в казенку! Чтоб одна нога здесь - другая  там.  И  квасу
там... целое ведро!
   - Что вам, голову мыть, квасом-то?
   - Огонь заливать будем... унутренний.
   - Вон, спустись  в  погреб.  Там  с  квасом  целая  кадка  стоит.  Хоть
уходитесь в ней, - сказала хозяйка.
   Вася Белоногий принес  с  огорода  целый  подол  зеленых  в  пупырышках
огурцов да квасу глиняный кувшин. Из печки вынул чугун гороху.
   - Ну, ребята, не знаю, как в лесу, а здесь мы вот  наедимся  и  немного
погодя такой огонь откроем, что, пожалуй, стекла не выдержат.
   Милиционеры были ребята молодые, и Вася Белоногий все  подтрунивал  над
ними:
   - Вы как насчет ориентировки? Ночью в лесу работали?
   - Нет. А что? - спрашивал Кулек.
   - Сейчас узнаем. Как у вас ремни, туго затянуты?
   - По-армейски, - бодро отвечал Кулек. - Сколько раз пряжку перекрутишь,
столько нарядов вне очереди. На, покрути! Попробуй! - он подставлял  брюхо
и надувался до красноты.
   - Да нет,  не  эти...  Брючные  ремни.  -  Вася  задрал  у  него  подол
гимнастерки. - Вон, видишь, у тебя  даже  ремня  брючного  нет,  а  в  лес
собрался.
   - У него задница толстая, небось не спадут штаны-то, - сказал Бородин.
   - Так-то оно так, а все же это не порядок, -  озабоченно  заметил  Вася
Белоногий.
   - А в чем дело-то? - спросил опять Кулек.
   - Перед Сенькиным кордоном дорога просматривается,  значит,  свернем  в
низину, а там болото. Но как болото преодолевается в ночное время?
   - Ну как? Брод надо знать. Выбираем направление по створу -  и  держись
прямо, - бодро отвечал Кулек.
   - Какой же створ ты увидишь ночью? Да еще в лесном болоте?
   - А как же переходить? - таращил глаза Кулек.
   - А вот как: затягивают потуже брючные ремни, а сквозь ширинку надувают
в  штаны  воздух.  На  манер  поплавка.  И  ты  идешь  по  болоту,  как  в
непотопляемом спасательном круге.
   - От дает! - закатывался Кулек, как гусак, закидывая голову.
   Сима сдержанно улыбался. И  по  своим  повадкам  и  внешне  они  сильно
разнились. Кулек был горластый,  высокий,  с  покатыми  узкими  плечами  и
толстым задом. Когда он восседал на лошади в своем буденновском  шлеме  со
шлыком на макушке, то и  в  самом  деле  сильно  смахивал  на  опрокинутый
бумажный кулек. На всякие  беспорядки  кидался,  как  воробей  на  мякину,
шумел, размахивал руками, готовый сам ввязаться в драку.  Сима,  напротив,
был аккуратен, держался на  расстоянии,  точно  боялся,  что  его  помнут:
"Прошу пройти за мной в  отделение  милиции".  Настоящее  имя  его  Степан
Субботин, он был из Сергачева.
   В Тиханово пришел в зятья, женился на Капкиной дочери Симе, на такой же
тихой, как сам, и незаметной девице  с  приятными  мелкими  чертами  лица.
Оттого и прозвали его Симой. И хотя от Капки он ушел и опять  поселился  в
Сергачеве, но прозвище так и осталось за ним.
   Хозяйка принесла две бутылки  водки  и  неловко  сунула  сдачу  Васе  в
карман.
   - А это что  такое?  -  поймал  он  ее  за  руку.  -  Ба!  Вещественное
доказательство...
   Он затолкал ей в карман эти деньги и сказал:
   - Запомни, я тебя никуда не посылал, и ты никуда не ходила.
   Затем свернул белую сургучную обливку, раскупорил бутылки и  всю  водку
разлил по кружкам и ковшам:
   - Выпием не глядя и позабудем.
   Водку выпили залпом и запили квасом. Потом принялись за огурцы и горох.
   - Первым делом, ребятки, надо подзаправиться, - рассуждал Вася за едой.
- Потому как в лес идем. А в лесу, да еще ночью, главное дело - не  падать
духом, то есть чтобы дух всегда при  тебе  держался.  Пусть  эти  волки  и
медведи издаля чуют - с кем они дело имеют.
   - Ну, нашим  ребятам  волки  и  медведи  нипочем,  -  подхватил  Андрей
Иванович. - Они по-темному ходили на зверя пострашнее.
   - На кого это? - удивился Вася.
   - На песиголовца.
   - Да не может быть!
   - Ей-богу, правда. Да не где-нибудь на задворках, а прямо  в  селе  его
брали.
   - От дают! - закатывался Кулек.
   А Сима улыбался.
   - Да где же это? Когда? - спрашивал Вася.
   - В марте  месяце,  когда  шинки  громили.  Наперекосы  от  меня  живет
Андрей-слепой с вожаком Иваном. Может, слыхал?
   - Милостыню который собирает?
   - Ну! Он не только побирается, но и шинок держит.  И  вот  однажды,  на
ночь глядя, Кулек и Сима решили его накрыть с водкой, с поличным то  есть,
как мы теперь Жадова.
   - Но-но, говори, да не пробалтывайся! - одернул его  Вася  Белоногий  и
оглянулся.
   Хозяйки в избе не было. Вася встал, поглядел в окошко  и  только  после
того как убедился, что хозяйка в огороде, вернулся к столу.
   - Так вот, значит, нагрянули они  на  ночь  глядя  к  Андрею-слепому  с
обыском. А  того  предупредили.  Он  собрал  в  мешок  всю  свою  водку  с
самогонкой пополам и говорит вожаку: "Иван, лезь на  чердак  и  заройся  в
мякину, там, за боровом. Мотри, мешок под собой  держи".  Ну,  ладно.  Эти
пришли с обыском, а вожак на чердаке сопит. Поглядели они на полках да под
лавками - все пусто. В избе просторно, хоть на телеге катайся - ничего  не
заденешь. Вышли в сени, Кулек и говорит Симе: "Ты на чердак лезь,  а  я  в
подпол спущусь". Полез на чердак Сима - там темно и  пусто.  Но  вроде  бы
кто-то посапывает. Он с дрожью в голосе: "Кто тут?" Молчание. Что за черт,
думает, домовой, что ли,  шутит?  Протянул  руку  за  боровом  пошарить  и
наткнулся на щетину вожака. Тот голову сроду не моет и не чешет, а волосья
у него - что у того полкана, напороться об них можно. "Кто здесь?" А вожак
с перепугу слова сказать не может, только зубами стучит. Тут наш Сима  как
заорет: "Песиголовец!" Да с чердака топором - чуть голову не сломал.
   - А я в подполе был. Кы-ык он грохнется об пол. Я думаю: что такое? Или
ступа упала? - осклабился Кулек.
   Сима только сладенько улыбался и блаженно покачивал головой.
   Когда Кадыков пришел из милиции, его боевые соратники вповалку валялись
на полу, подстелив под головы хозяйские шубняки и  фуфайки.  На  всю  избу
гремел затяжной богатырский храп. Зиновий  Тимофеевич  потолкал  в  мягкое
место сапогом одного за другим - всех подряд, но никто даже не промычал.
   - Хряки вы, хряки и есть.
   Плюнул, выругался и полез на поветь спать,  наказав  хозяйке  разбудить
его в четыре часа пополудни.
   Между тем Герасим Лыков лежал на  лесном  холме  недалеко  от  Сенькина
кордона, кормил комаров  и  матерился  от  бессилия.  Местечко  он  выбрал
удобное - отсюда, из-под могучей поваленной сосны, хорошо  просматривались
обе дороги, ведущие к кордону. И Сенькин запасник виден  был  -  небольшая
бревенчатая избушка, стоявшая на склоне озера на месте бывших тырлов.
   Какой лес мощный, какая сила прет из земли,  думал  Герасим,  глядя  на
молодую зачащенную урему, идущую сразу от озера и  до  самого  извилистого
русла Чертанки, мелкого притока Оки.
   Всего двенадцать лет  назад,  на  его  памяти  еще,  здесь  были  такие
клеверища и сеяные травы, что падай с разбегу - не ушибешься. Как в перину
хлястнешься и уснешь без подушки. А теперь такая чертова прорва поперла  -
все заросло, и плюнуть негде: ольха, береза, осина, рябинник, чернотал, да
еще хмелем перевито все и буйным вьюнком с горькой волчьей ягодой. Вот что
поджидает всю нашу землю матушку-кормилицу. Чуть  прозевал,  и  глядишь  -
вместо ели да сосны паршивая ольха, а вместо клевера  -  ядовитые  бусинки
волчьей ягоды.
   Нет, не за страх  и  преданность  перед  Васей  Белоногим  лежал  здесь
по-медвежьи Герасим и кормил своей кровью комаров; его мучила и жгла лютая
ненависть ко всякому ворью, к этому людскому черноталу, глушащему, по  его
разумению, добрые побеги.  Если  им  дать  волю,  запсеем,  сами  в  ворье
превратимся, из горла будем рвать друг у друга  последний  кусок.  Вот  до
чего дойдем, если не дать им окорот.
   Он лежал и радовался, что удачное местечко выбрал, что всех  он  видит,
как архангел Гавриил, только меча разящего нету у него. Не то бы  он  всем
этим живоглотам башки посносил, не дожидаясь милиции. Он видел, как привез
из Ермилова Сенька Кнут жадовские пожитки, потом  -  как  приехали  лесник
Кочкин с каким-то лысым мужиком, привезли живого барана; видел, как  ходил
дважды Сенька в избушку на бывших тырлах и подолгу там оставался; потом  в
эту избушку ходил тот приезжий, лысый, и тоже  долго  не  выходил  оттуда.
"Чего они там делают? - думал Герасим. - Клад у  них  там,  что  ли?"  Ему
хотелось переползти туда, заглянуть, но он боялся выдать себя. Они с  меня
здесь с живого шкуру спустят, и никто не увидит и не услышит.
   Главное, ему надо было выследить Жадова, узнать - с кем он  приедет?  И
на чем? Если на рыжей кобыле, то  сыматься  ему  немедленно  и  бежать  по
ермиловской дороге навстречу милицейскому разъезду.
   Жадов приехал только под вечер, когда спала жара и на озере  закрякали,
захлопали крыльями  дикие  утки,  выплывшие  на  кормежку  из  камышей.  В
тарантасе вместе с Жадовым сидела наряженная девица с целой  копной  белых
волос.
   В упряжке была рыжая кобыла, в яблоках, та самая, которую  видел  он  в
Елатьме.
   Герасим вылез из своего укрытия, пробрался частым ельником до дороги  и
побежал без оглядки в Ермилово. Когда он собирался ночью в засаду, Кадыков
предложил ему ехать на лошади.
   - А где я ее спрячу? - возразил он. - Во-первых, ее  кумары  заедят.  И
потом, она заиржать может - выдаст меня с головой.
   И какая лошадь смогла выдержать эту засаду? Медведь и то бы не  улежал,
посмеивался Лыков и трюхал по дороге. Был он невысок,  плотен,  с  мощными
неугомонными  ногами.  Бегал  хорошо.  Бегать  наперегонки  -   было   его
слабостью. В каком бы обозе ни шел, с кем бы ни повстречался  на  попутной
дороге, обязательно предложит:
   - Давай наперегонки! Вот до того столба чесанем? Ударим  по  рукам,  на
кисет? А?!
   С воза спрыгнет, лошадь остановит,  а  побежит  перегоняться.  Лишь  бы
охотник нашелся. Да об заклад бы побились. А там, хоть на что - на  кисет,
на кепку, на рукавицы... Ну, чесанем? Во-он до того столба!
   С милицейским разъездом встретился он в трех верстах  от  кордона.  Его
окликнул Кулек из-за толстой сосны.
   - Стой! Ваши документы? - и высунул ухмыляющуюся рожу.
   - А где Кадыков? - спросил Герасим.
   - Вон там, все в чаще хоронятся.
   Из густого подлеска - зарослей черемухи да жимолости вышел Кадыков,  за
ним остальные гуськом. У Бородина и Белоногого за плечами торчали ружья.
   - Ну, что там, на кордоне? Рассказывай! - приказал Кадыков.
   - Все в сборе, то есть пять человек: четверо мужиков и  одна  девка,  -
торопливо доложил Герасим.
   - Жадов приехал?
   - Только что... то есть, когда я убег. На рыжей кобыле, с девкой.
   - Кто убег с девкой, ты?
   - Какой я? Жадов, говорю.
   - Перестань! - цыкнул на Белоногого Кадыков и Герасиму: - А еще кто?
   - Значит, Сенька Кнут, лесник Кочкин и какой-то лысый... так,  среднего
роста.
   - Понятно, - сказал Кадыков. - Чего делают?
   - Барана привезли. Варят перед домом. Кто у костра сидит, кто на  тырлы
ушел, в избушку возле озера.
   - Тьфу, дьявол! Заметят издаля - могут разбежаться, - сказал Белоногий.
   - Догоним! Куда они денутся? Чай, не зайцы, - возразил Бородин.
   Кадыков пожевал губами, почесал подбородок:
   - Надо двигаться. Не то вдруг возьмут да разъедутся.
   - Куда они разъедутся? Лишь бы не спугнуть. Их теперь от казана с мясом
на веревках не утащишь. Подождем  немного:  соберутся  они  все  у  стола,
выпьют как следует... Тогда им море по колено. Вот мы и нагрянем в  гости.
Всех сразу и возьмем, кучей, - говорил Вася.
   - Ладно, поехали! А там поглядим, что делать. По коням!
   - А мне куда? - спросил Герасим.
   - За нами пойдешь, пешой. Мы потихоньку поедем.
   Дальше поехали с такой осторожностью, словно под ногами  были  кочки  и
болота. Впереди, припадая на луку, вытягивая шею,  ехал  Кадыков  с  таким
выражением лица, будто к чему-то принюхивался и никак не мог определить  -
чем это пахнет? За ним, мерно покачиваясь, поглядывая  в  разные  стороны,
ехали остальные. Замыкал эту настороженную кавалькаду всадников топотавший
в широких разношенных лаптях  Герасим  Лыков;  его  неопределенного  цвета
выгоревшая куртка потемнела на спине  от  пота  и  болталась  понизу,  как
помятый мешок.
   В лесу было торжественно и тихо, сосны на песчаных гривах стояли строго
и прямо, как свечи,  чуть  тронутые  сверху  багряным  отсветом  закатного
солнца; а из темных лесных падей, понизу, у выпирающих  горбатых  корневищ
текли и путались в переплетении мягких ветвей  жимолости  и  лещины  сизые
языки вечернего тумана. Невнятно, издалека, как с  того  света,  доносился
одинокий и сдавленный крик дятла-желны:
   "Уа-ак! Уа-ак! Уа-ак!" Словно безнадежно и устало  плакал  потерявшийся
ребенок.
   К Сенькину кордону подошли еще засветло. Лошадей оставили в придорожных
лесных зарослях.
   - Герасим, останешься здесь, - приказал Кадыков Лыкову. - И что  бы  ни
случилось - ни шагу от них, понял? Если кто кинется к лошадям  с  кордона,
кричи нам.
   - Сморчков, а ты давай низом, - обернулся  он  к  Кульку.  -  Чеши  той
чащей, к озеру. Там есть избушка - бывшие тырлы. Так я говорю?  -  спросил
Белоногого.
   - Так точно! - упредил Васю Герасим Лыков. - Избушка на тырлах.
   - Вот эту самую избушку обследуй. И  заляжешь  там.  В  случае  чего  -
сигналь выстрелом.
   Подождав, пока Кулек,  по-медвежьи  ломая  валежник,  скрылся  в  чаще,
Кадыков спросил:
   - Собаки есть на кордоне?
   - Нет собак, - ответил Герасим.
   - Странно, лесной кордон - и нет собак, - сказал Бородин.
   - А это - верный признак воровской малины, - пояснил Вася Белоногий.  -
Там, где собираются волки, собакам  делать  нечего.  Еще  не  вовремя  шум
подымут.
   - Ну, ребята, с богом... пошли!
   К д