Видел я в плену у немцев один колхоз. Коллективершафт  называется.
Да у них не токмо что люди обучены каждый своему делу - коровы и  те  сами
себе  водопой  устраивают.  Подходит  к  корыту,  а  там  сосок  от  трубы
выставлен. Она надавливает на него -  и  вода  течет.  Пей  сколько  надо.
Чуешь? Капли воды лишней не пропадет. Вот это  колхоз.  Все  участвуют  на
паях. Прибыль - которую часть по себе делят, которую в  дело  пускают:  на
строительство или машины покупают. Все идет вкруговую. А мы что сотворим?
   - Ну вот, нашел чего  в  пример  ставить  -  буржуйское  хозяйство.  Мы
по-крестьянски, по-пролетарски,  плечо  к  плечу  станем,  да  друг  перед
дружкой так пойдем чесать, что будь здоров. Догоним и тех буржуев. Или  ты
не веришь, что мы супротив них сработаем?
   - Веришь не веришь... Не в том дело.  Ладно,  тебя  я  знаю.  Мужик  ты
горячий, работать с тобой можно. Но как только я подумаю, что поеду в поле
на мосластом мерине Маркела, а на моей кобыле поедет Маркел и будет лупить
ее промеж ушей чем попадя, так у меня ажно коленки дрожат.
   - Он не токмо что бьет,  кусает  лошадь,  черт  зловредный,  -  сказала
Надежда. - Намедни копна возил, мерин притомился, стал. Он его бил, бил  -
ни с места. Тогда он ухватился за холку и зубами его за шею: гав, гав! Ну,
чистый кобель. Да нешто можно ему доверять чужую  лошадь,  когда  он  свою
грызет?
   - Опять двадцать пять. Я про колхоз, а они про Маркела да  про  лошадь.
Кто у вас к кому приставлен? Ты к лошади или лошадь к тебе?  Ежели  хозяин
ты,  а  не  лошадь,  так  и  рассуждай  по-хозяйски.  Что   лошадь?   Одна
сработается, вторая появится. А здесь речь идет  о  жизни!  Объединимся  -
машины появятся. Государство даст. Ни тебе налогов и обложений. Не  бойся,
что лошадь угонят или корова сдохнет. Все общее, и никаких забот. То  есть
ходи в поле, работай, старайся за все хозяйство.
   - Конечно, у тебя какие заботы? - всего двое детей. А  у  меня  их  вон
целая орава. Ты мне скажи, будет ваш колхоз выдавать хлеб по едокам?
   - Это на общих основаниях... Кто сколько заработает. По справедливости.
   -  То-то  и  оно.  Советская  власть  поступила  мудро  -  она  каждому
народившемуся человеку выделяет пай земли. Все равны перед богом или,  как
теперь говорят, перед обществом. А вы что хотите сделать? И  мою  землю  -
восемь едоков, и землю Степана Гредного - два  едока,  объединить  решили.
Работать мы с ним будем в одинаковых условиях, да еще  на  моем  тягле.  У
него нет ни хрена. И платить нам будут примерно одинаково: что я спашу  на
этой лошади, то и он примерно спашет на ней же. Но Степану  со  Степанидой
на двоих делить заработок, а мне на семерых тот же заработок. Где же у вас
справедливость? Значит, вы хотите создать такой колхоз, который  будет  на
пользу бездетным и во вред многодетным. Это не по-советски,  это,  мужики,
не по-ленински.
   - Ну, это можно обговорить... Соберутся колхозники и решат.
   - Так вы сначала соберитесь и решите.  А  мы  поглядим.  Никуда  мы  не
денемся... Вон у меня самого целый колхоз подрастает.  Чего  им  делать  в
одном хозяйстве? Настанет время - все они к вам пойдут. Так что старайтесь
на здоровье, начинайте, - и он обернулся к Симе: -  Я  все  хотел  у  тебя
спросить: в кого это стрелял Кулек там, в избушке возле озера?  Ну,  когда
засада была?
   - А-а? Это когда я бросился к нему на  помощь?  -  Сима  ухмыльнулся  и
покачал головой. - Прибегаю к избушке, - а он лежит на бугре в кустах.  "В
кого стрелял?" - спрашиваю. Он  глазами  на  меня  хлоп-хлоп,  а  глаза-то
осоловелые, красные. Раненый, что ли, думаю.  "В  тебя  попали?"  -  "Нет,
говорит, я стрельнул. Черный какой-то, здоровый... Сиганул из дверей прямо
у камыши. Я вослед  ему  пальнул.  Поищи  там.  Может,  где  валяется".  Я
бросился в камыши - никого. Вода да кочки. Ну, чего лежишь, говорю.  Пошли
в избу! А он мне - ты, мол, осторожней. Там прячется  кто-то.  Только  что
стучал в избе. Скамейку, наверно, повалил. Кабы  кто  сидел  там,  говорю,
давно бы нас из окна ухлопал. Пошли! Встал мой Кулек на четвереньки, а  на
ноги подняться не может.  Руками  шарит  по  траве,  как  будто  гривенник
потерял. Вон ты, брат, какой воитель! Поднял я его, на ноги поставил, а от
него самогонкой, как из пивной бутылки.
   - Где он успел нализаться? - спросил Андрей Иванович.
   Надежда и Царица засмеялись.
   - Нешто за вами уследишь, - сказала Надежда. - Вы  на  причастии  и  то
успеете нарюниться.
   - Вот и я его спрашиваю: где ты нарезался? А он  мне:  я  только,  мол,
попробовал... крепкая, зараза, как  спирт.  Вошли  мы  в  избушку,  и  вся
картина прояснилась: в углу стоит в плетенке бутыль с самогоном, а посреди
пола валяется копченый окорок с оборванной веревкой.  И  следы  когтей  на
окороке. "Ты дверь-то, наверное, не затворил?"  -  спрашиваю.  "Не  помню,
говорит, я окорок не трогал, только из бутылки хлебнул малость  и  залег".
Ну, ясное дело: вошел в избушку кот, с лавки прыгнул на висевший у потолка
окорок, веревка оборвалась, кот испугался грохота и  выбежал  в  дверь.  А
Кулек пальнул спьяну в кота. "Ты в кота, говорю, стрелял-то".  А  он  свое
тянет: "Ннеет. Энтот был здоровый и черный... А может, повержилось?"
   - А что? Могло и  повержиться,  -  отстраняя  выпитое  блюдце,  сказала
Царица. - Ничего хитрого нет.
   - А я в тот раз и смотреть  ни  на  кого  не  хотел,  -  сказал  Андрей
Иванович. - Так-то мне тошно сделалось. Сел на  кобылу  и  только  крикнул
Кадыкову: в лугах буду, ежели на допрос вызывать. Он мне  рукой  махнул  -
давай, мол.
   - Ох-хо-хо, время баламутное, - вздохнула Царица и продолжала  свое:  -
Как по такому времени и не вержиться. Вон, намедни ехал дед Пеля из  лугов
мимо старого бочаговского  кладбища.  Припозднился...  Время  клонилось  к
полночи. И вот тебе на самом бугру за канавой стоят два вола. И  вроде  бы
ярмом связаны. Стоят к нему мордой. Рога  здоровенные!  Ну  как  мимо  них
проедешь? Запорют! Остановил  лошадь.  Он  стоит,  и  они  стоят.  Откуда,
думает, здесь два быка? Ежели один мирской Демин?  А  другой  откудова?  И
чего они стоят рядом? Да они и на быков не похожи. У наших рога толстые  и
короткие, а у энтих длинные, тонкие и ажно кверху загнутые. Ну в  точности
такие волы стоят, на которых татаре и  дончаки  к  нам  на  базары  арбузы
привозят. Но ни арбы,  ни  упряжки...  Стоят,  не  шевелятся.  Да  с  нами
крестная сила! - подумал дед  Пеля.  "Ну-ка  я  крест  наложу".  Окстился!
Стоят. Тогда он молитву читать "Живые в помощь": "Господи,  заступник  мой
еси, прибежище мое..." Как дошел  до  слов:  "да  не  убоишься  от  страха
ночного, от стрелы летящей, во  тьме  приходящей..."  -  они  и  растаяли.
Правда, говорит, вроде бы земля тронулась, колебнулась чуток и будто вздох
какой послышался. Стеганул, говорит, я лошадь - и до самых Бочагов  зубами
стучал.
   - Да у него и зубов-то, поди, нету, - возразил Андрей Иванович.  -  Ему
уже за сто десять лет, пожалуй, перевалило.
   - Что ты, Андрей Иванович! Новые поросли. Как за  сто  лет  перевалило,
так белеть во рту стало.
   - Это он, поди, десна сжевал до костей, - сказала Надежда.
   И все засмеялись.
   - А может быть, это клад был? - сказал Ванятка.
   - Все может быть, - подтвердил Андрей Иванович.  -  Там  старая  Крымка
проходит. По  той  дороге  татаре  с  юга  на  Владимир  ходили.  Добра-то
поувозили не перечесть. Может, какой мурза или хан  второпях,  при  налете
русских и зарыл у дороги клад. Да и позабыл, поди, место. А  то  и  самого
мурзу убили и конников его посекли. Все может быть.
   - Если клад, то ба-альшой, - оживленно блестя глазами, сказал  Ванятка.
- На телеге не увезешь.
   - Какой клад? Будет вам небылицы городить, - сказал Сима.
   - Чего? - недовольно спросил  Ванятка.  -  Ты  знаешь,  как  дядь  Егор
Курилкин клад откапывал? Ну?
   - Не знаю.
   - Вот и помалкивай. У Екатерининского моста, под  самым  Любишином  ему
вот так же в полночь показался бык. Он его  кнутовищем  по  холке!  Бык  и
рассыпался. Вроде бы что-то блеснуло при луне, как бы  углубление  на  том
месте. Лопата при нем оказалась. Пока он в задке лопату искал, пока лошадь
остановил, к  перилам  привязал...  Подошел  -  все  ровно.  Нет  никакого
углубления. Он перекрестился,  поплевал  на  ладони  и  давай  копать.  Он
копает, а под ним что-то позвякивает и  земля  вроде  бы  осаживается,  со
вздохом таким... Все ух да ух! Ну, как вон снег с тесовой крыши  по  весне
оползает. Он уж по шейку зарылся. Вот тебе, едет тройка вороных. Тпру! "Ты
чего здесь копаешь? - спрашивает с  облучка.  -  Не  сумел  взять  словом,
лопатой не возьмешь!" И так, говорит, замахнулся  на  меня,  вроде  бы  не
кнутом, а саблей. И я, говорит, сознание  потерял.  Очнулся  на  рассвете:
лежу в овраге под мостом, и где моя телега, где колеса валяются, а  лошадь
траву щиплет.
   - Поди, по пьянке угодил под мост, - усмехнулся Сима.
   - Почему? - спросил Андрей Иванович. - Это клад не дался в руки.  Могло
и хуже кончиться.
   - А я вам говорю - слово знать надо,  чтобы  клад  взять,  -  настаивал
Ванятка.
   - А нам весной дался в руки один клад, - сказала со смехом  Надежда.  -
Расскажи, Андрей, как ты багром зацепил его в колодце?
   - Ну тебя!
   - Что за клад? - недоверчиво спросил его Ванятка.
   - Да-а... - махнул рукой Андрей Иванович. - Шинкарей трясли  по  весне.
Вот Слепой с Вожаком и надумали в колодце богатства свои  схоронить.  А  у
меня, как на грех, ведро оторвалось.  Опустил  я  багор,  щупаю...  Что-то
вроде зацепил. Потащу - мешок какой-то. Тяжелый! Чуть над водой  приподыму
- он плюх опять в воду. Мешковина  рвется.  Что  за  чудо?  Изловчился  я,
зацепил за узел. Вытащил. Развязал мешок - а там одни медяки:  пятачки  да
семишники. Ну, ясно, чей клад.  После  обеда,  смотрю,  -  Вожак  бежит  с
багром. Уж он буркал, буркал возле колодца... до самого вечера. А  вечером
ко мне приходит: "Андрей Иваныч,  ты,  говорят,  ведро  ловил  багром?"  -
"Ловил, говорю". - "А ты еще ничего не поймал?" - "Поймал деньги в мешке".
- "Это наши деньги". - "А я их в милицию отнес, говорю. Мне сказали,  если
хозяин найдется, сообщите нам. Так что идем в милицию". Эх, как  он  задом
от меня шибанул в дверь и наутек. "Не наши деньги, кричит, не наши!" Так и
пришлось мне самому тащить к ним этот мешок с медяками. Да  еще  дверь  не
открывают. Не берут. Вот так клад!
   Все дружно рассмеялись, а Царица мотнула головой и сказала:
   - Нет, мужики... хотите верьте, хотите нет, а деду Пеле знамение  было.
Потому как он у нас самый старый на селе, ему  и  сподобилось.  Быть  туче
каменной и мору великому, говорит дед Пеля. Кабы война не разразилась?
   - Упаси бог, - сказала Надежда.
   - Говорят, что Чемберлен нам какой-то все время грозит.
   - Вота спохватилась, милая, - отозвался Андрей  Иванович.  -  Чемберлен
отгрозил свое. Теперь в Англии правит Макдональд.
   - А хрен редьки не слаще, - сказал с уверенностью Ванятка.
   На кровати в горнице кто-то заворочался и хриплым голосом попросил:
   - Пить подайте.
   - Вроде больной у вас? - спросил Ванятка.
   - Сережа заболел, - Надежда встала,  пошла  в  летнюю  избу,  загремела
кружкой о ведро.
   - Дак в больницу надо, - сказал Сима.
   - Мы с ним только сеодни из лугов приехали, - сказал Андрей Иванович.
   - А что  ваша  больница!  -  вступилась  Царица.  -  Трубку  деревянную
приставят к брюху и слушают. Болезнь не кошка, когтями не царапает, ее  не
услышишь. Она дух человеческий поражает. Ее изгонять надо. Я  вот  послала
Федьку за водой из-под трех шумов. Наговорю водицы, окроплю Сереженьку - и
вся лихоманка пройдет.
   - Ну, мне пора... Совсем засиделся, - Сима встал и начал  прощаться.  -
Спасибо за угощение! В Сергачеве будете - милости просим к нам.
   - Сами заходите почаще! - отозвалась Надежда от  кровати.  -  Когда  на
базар заедете... Когда и просто по пути.
   - Спасибо, спасибо! - Сима вышел.
   - Андрей Иванович, что-то мне тут не курится. Вон  Сережка  больной,  -
сказал Ванятка, подмигивая хозяину. - Давай на вольном воздухе потянем.
   - Пойдем, потянем.
   Они вышли на подворье, уселись на завалинке, закурили.
   - Актив у нас готовится, - вроде бы между прочим начал Ванятка.
   - Какой теперь актив? Страда только лишь начинается.
   - Будем выдвигать на индивидуальное обложение. Список  уже  подработан.
Вчера мне Зенин показывал. Говорит - согласован в РИКе.
   - Сколько человек? - без видимого интереса спросил Андрей Иванович.
   - Шестнадцать душ.
   - Многовато. Кто именно?
   - Шесть лавочников. Молзаводчики. Шерстобитчик Фрол Романов. Колбасник.
Калашники. Трактирщик и Скобликов.
   - А чего Скобликова обкладывать? За то, что ободья гнет своими  руками?
За это?
   - Ну, ты сам знаешь за что... Все-таки из бывших.
   - Н-да, жаль Скобликова.
   - Ему все равно этой кутерьмы не миновать. Месяц раньше,  месяц  позже.
Какая разница?
   - Помногу обкладывают?
   - Кого по пятьсот рублей, а кого и на тыщу.
   - Да-а...
   - Ну, это еще по-божески. Вон в Тимофеевке Костылина  на  полторы  тыщи
обложили. И то, говорят, платит.
   - У того лавка богатая... Мастерские.
   - Я ведь тебя предупредить пришел...
   - О чем? - резко вскинул голову Андрей Иванович.
   - Кроме этих обложений, будут излишки начислять по сену. Это пойдет  по
списку середняков. И такой список тоже составляется.
   - Постой, излишки начисляем мы, комсод  и  сельсовет...  Вы  не  имеете
права.
   - Зенин говорит - будто бедноте передают такое право.
   - По скольку же начисляют сена?
   - Кому по тридцать пудов, кому по сорок. А  тебе  сто  пятьдесят  пудов
записали.
   - Кто записал? На каком основании?
   - Говорю тебе, пока это  прикидывают  лишь  в  узком  кругу.  Основание
нашли. Зинка от вас ушла? Ушла. Вот она и сделает заявление  на  активе  -
свой пай по сену отдает государству. За твой счет, конечно. И с  тебя  его
вычтут, будь спокоен.
   - Да разве ж на ее паю столько накосишь? Это ж четверть всего сена! Они
что, обалдели? - взорвался Андрей Иванович.
   - Тише, ты не на собрании. В своем они уме или нет, я их не проверял.
   - А Якуша был там... на этом самом вашем узком кругу?
   - Был.
   - Он что, тоже согласен?
   - Говорит, раз член семьи за - у него возражений нет.
   - Друг называется... Ну, погоди же! Не на того напали.
   - Смотри, меня не выдавай. А то сам знаешь - по  головке  за  такое  не
погладят.
   - Ну, ну, давайте, старайтесь... Мать вашу...
   - Ты чего на меня-то?
   Андрей Иванович обернулся к нему, недовольно запыхтел:
   - А ты что скажешь там, на активе?
   - Что я скажу? Моя сказка ничего не  изменит.  А  все  ж  таки  хоть  и
двоюродным, но братом тебе довожусь. Сам понимаешь, как  на  это  смотрят.
Если Зенин выступит, да еще от имени жены потребует  сена,  то  его  могут
поддержать. Так что учти. Свяжитесь как-нибудь с Зинкой, уговорите ее.
   - Ну что ж, спасибо на добром слове. Но эта вошь на мне зубы  поломает.
- Андрей Иванович кинул окурок и растер его сапогом.
   Проводив Ванятку, поднялся в летнюю избу хмурый и злой.
   За столом сидел Федька.
   - А ты чего тут сидишь? - спросил Андрей Иванович.
   - Воды принес, - кивнул тот на  поставку,  стоявшую  на  столе.  -  Как
наказывали - из-под трех шумов! Сперва зачерпнул возле плотины синельщика,
потом на перепаде в Пасмурке, за Выселками,  а  за  третьим  шумом  аж  на
Сосновку бегал.
   Не слушая его, Андрей  Иванович  прошел  в  горницу  и  остановился  на
пороге: в переднем углу горела лампада, перед  иконами,  упав  на  колени,
горой громоздилась Царица, наговаривала воду, налитую в обливную чашку.
   - Стану я, раба божия Аграфена, благословясь,  перекрестясь,  пойду  из
дверей в двери, из ворот в ворота в восточную сторону, в восточной стороне
есть окиян-море, на том окиян-море есть остров, на острове том есть святая
православная церковь; в церкви той стоит  стол-престол,  на  престоле  том
стоит божья матерь. Подойду я, раба  божия  Аграфена,  поближе,  поклонюсь
пониже; поклонюсь, помолюсь, попрошу ее милости: сними с раба божия Сережи
все скорби и болезни, уроки и призорья...
   И вдруг этот торопливый бубнящий говорок оборвал детский сухой голос:
   - Пить, баба! Пить...
   Андрей Иванович почувствовал, как мягкая теплая волна хлынула из  груди
и застряла, забилась где-то в горле.
   Он торопливо вышел в сени, сбежал по ступенькам скрипучего  крыльца  на
подворье и, запрокинув лицо в  темное  наволочное  небо,  уловил  холодные
крапинки бесшумного дождя.
   - Этот надолго зарядит... обложной, - вслух подумал Андрей Иванович  и,
вытащив из-под лапаса скатанный брезент, начал  накрывать  им  телегу,  на
которой лежало вязанки две примятого свежего сена, только что привезенного
из лугов.



        "15"

   В конце июля перед жатвой в кабинете секретаря райкома собралось бюро в
узком  составе.  Председательствовал  сам  Поспелов,  протокол   записывал
завотделом агитации Паринов,  хмурый  неразговорчивый  человек  с  отечным
лицом и высокими залысинами. Кроме них  за  торцовым  столом  уселись  еще
трое: Возвышаев, Озимов и Тяпин.
   Приглашенные на бюро остались в приемной, ждали поочередного вызова.
   Для отчета вызвали двух председателей сельских Советов - Тихановского и
Гордеевского. Первым слушали Кречева.
   - Моя работа строится двояким образом: значит, первым делом аппарат  и,
во-вторых, я сам, - начал свой отчет Кречев, заглядывая изредка в школьную
тетрадь,  перегнутую  пополам.  -  Весенний  сев  мы  провели  под  знаком
реформации сельского хозяйства, то есть  устраивали  читки  и  беседы  для
деревенского актива, для  малограмотного  читателя  и  для  женской  части
населения отдельно... Кроме  того,  были  организованы  красные  обозы  по
вывозке излишнего зерна, дров для школы и райисполкома, хворосту для гатей
и так далее. Всего провели мы десять подобных кампаний,  да  плюс  к  тому
работа по  самообложению,  да  еще  подворный  обход.  В  результате  рост
посевных площадей увеличен на семь процентов  за  счет  освоения  болот  и
кочкарника, урожайность запланировано повысить  тоже  на  семь  процентов.
Выполнен план по контрактации. На наше село спущено  триста  га  сортового
сплошняка под шатиловские овсы. Обмен семян проведен вовремя. Получено  на
село за отчетный период семьдесят плужков, восемьдесят железных борон, две
диски,  три  сеялки,  две  тысячи   рублей   лошадиного   кредита.   Число
беспортошных хозяйств уменьшилось. Полагаем к концу пятилетки от бедняцких
хозяйств освободиться полностью.
   - Каким образом? - перебив Кречева, спросил Поспелов.
   - Частично за счет отъезда на стройки.
   - А если ему не на что уезжать? - спросил Возвышаев.
   - Поможем.
   - Чем?
   - Надо за счет самообложения создать фонд и выделять из него подъемные.
   - Утопия, - сказал Поспелов и сложил свои сухие губы  бантиком,  словно
поел чего-то сладкого.
   Массивный Озимов заворочался, будто спросонья, так  что  стул  под  ним
заскрипел.
   - А что? Это любопытно! Значит, товарищеская взаимопомощь.  А  если  он
ваши деньги проездит и назад вернется?
   Кречев огладил пятерней свой ежик и чуть заметно усмехнулся:
   - Если насовсем уезжает, не возвратится.  Дом  свой  продаст,  а  стало
быть, и надел сдаст. Куда же он теперь вернется?
   - Выходит, вы ему вроде бы теперь полную откупную даете?
   - Пока еще не даем. Думаем наладить вскорости такое дело.
   -  Развел  ты  здесь  канитель  с  буржуазной  подкладкой,   -   сказал
раздраженно Возвышаев. - А если эти безлошадные не захотят уезжать? Что  ж
ты их, силом будешь выпихивать?
   - Зачем же выпихивать? Пусть остаются как есть все в селе.
   - Но они же беднота, их подымать надо, понял?
   - Ну и что? Ремеслу обучать будем, в промысловые артели вовлекать.
   - Вот вам коммунист-сращенец и коммунист-примиренец в одном  и  том  же
лице, - выкинул широкую ладонь Воз