ала вниз по ступенькам, подмяв их всей  тяжестью
своего шестипудового тела. Разбросав их по снегу, отбиваясь, как медведица
от наседавших собак, она поднялась на крыльцо и  у  самого  порога  упала,
сбитая подножкой. Ее снова тащили волоком до самых саней...
   - Детей ведите сюда! - хрипел Зенин,  заламывая  ей  руки.  -  Куда?  -
остановил он Симу. -  Держите  ее...  За  детьми  пусть  идут  Бородина  и
Федулеев.
   Когда те пошли в избу, Петька уже стоял возле дверей, готовый к выходу;
в руках, в охапке держал узелки, собранные матерью в дорогу.
   - А это зачем? - ткнул в них пальцем Левка. - С собой ничего  брать  не
разрешается.
   - Еда здесь у нас, - сухо сглотнув, сказал Петька.
   - И еду нельзя.
   - Да ты что, ай очумел? - набросилась на него Санька Рыжая. - Им же  до
Пугасова ехать... Чай, не в гости на пироги едут! Забирай, забирай! И  все
выноси в, сани. Там  тебя  мать  ждет,  -  выпроваживала  она  старшего  с
узелками.
   Потом взялась за малышей, все еще кричавших на печи:
   - А кто вас обидел? Кошка? Ох, какая нехорошая кошка!..  А  вот  мы  ей
сделаем ата-та!.. Слезайте, слезайте смелее... Там вас мамка ждет. Поедете
в  новый  дом.  Здесь  же  вон  -  холодно.  Окна  разбиты.  Здесь  нельзя
оставаться... Идите, идите! Вас мамка зовет.
   Так и вывела всех, подбадривая, подталкивая, уговаривая:
   - Кататься поедем... Лошадка запряжена, хорошо-то  как!  И  дом  у  вас
будет новый. И никто вас там не тронет...
   Когда детей  усадили  в  сани,  Матрена  затихла,  смирилась  со  своей
судьбой, только трудно и шумно всхлипывала и вздыхала.
   - Везите их до райисполкома, - приказал  Зенин  Симе.  -  Там  в  штабе
скажут, куда ехать дальше...
   - Куда ж вы хозяина дели? Ай в конюшне заперли? -  спросила  под  конец
Матрена.
   - Не ваше дело, - ответил Зенин.
   И, уже входя в избу, наказал Саньке:
   - Сходи-ка, посмотри... Не удрал он?
   И в доме, дуя на руки, с видимым облегчением сказал Федулееву:
   - Вот теперь можно и опись составлять, - прошелся по избе, по  горнице,
глянул на висячее зеркало в деревянной  резной  раме,  подмигнул  себе  и,
удовлетворенный собственным отражением, изрек: - Лиха беда  начало.  Много
добра колхозу отпишем. Все, что здесь есть, это теперь наше.
   - Да здесь, кроме зеркала да деревянной кровати,  и  нет  ни  хрена,  -
сказал рабочий.
   - А скотина, молотилка, кладовая?
   - С чего начинать? - спросил Левка.
   - Начинай с самого начала, с дома. Так  и  пиши:  пункт  первый  -  дом
пятистенный, красного лесу, на каменном фундаменте...
   Его прервала Санька Рыжая, влетев на порог, часто дыша, как от  дальней
пробежки, она сказала с ужасом на лице:
   - Ме-ортвай он! Мертва-ай! И глаза  застекленели,  и  руки  холодные...
Батюшки мои! Что ж мы наделали?
   - Ничего особенного. Одним классовым врагом стало  меньше,  -  спокойно
возразил Зенин. - Ступай  в  райштаб,  доложи  Ашихмину...  Пусть  пришлет
фельдшера, чтобы акт составить.
   - А ты куда? - крикнул на вставшего  из-за  стола  Левку.  -  Ты  сиди,
сиди... Опись надо составлять. У нас с вами дела неотложные. Нас никто  от
них не освобождал.


   Поскольку число кулаков в Тиханове перевалило за плановую цифру,  утром
сколотили еще одну группу по раскулачиванию, четвертую: из группы Чубукова
взяли Кречева, из тяпинской - Ванятку Бородина да подключили к ним Василия
Чухонина, Семена Жернакова и Тараканиху.
   Последней  троице  поначалу  было  обещано  чужое  село,  поэтому   они
упирались:
   - Не пойдем трясти своих... Тады нам в глаза наплюют.
   - Кто? Классовые враги? - спросил Возвышаев.
   - Дык для тебя они классовые, а для нас хоть и поганые, а все ж свои, -
ответила Тараканиха. - И в поле вместе, и в лугах, и на посиделках,  и  на
сходах, а теперь трясти?
   - Вы что, не понимаете, какой исторический рубеж подошел? Мы  входим  в
новую эру... Великий перелом начинается! А посему  всех  эксплуататоров  к
ногтю. Всех! И своих, и чужих... Они все одинаковые - с черным нутром.
   - Насчет черного нутра и великого  перелома  мы  не  против,  -  сказал
Биняк. - Только давайте мы пойдем трясти  чужих  чернонутренних.  А  наших
пущай кто-нибудь из вас идет.
   Сошлись на том, что эта  группа  пойдет  кулачить  на  Выселки  братьев
Амвросимовых и Черного Барина.  А  уж  по  дороге  им  навязали  фотографа
Кирюхина. Жил он в Нахаловке, возле Андрея Ивановича Бородина.  С  него  и
начали...
   Но случилось так, что милиционер Кулек, сопровождавший  эту  группу  на
подводе, уехал раньше в Выселки. За ним послали верхового с приказом ехать
в Нахаловку и ждать всю группу  возле  дома  Кирюхина.  Кулек  вернулся  в
Нахаловку и остановился напротив Андрея Ивановича Бородина,  поджидая  все
свое начальство посреди дороги. Уже развиднелось - и подводу, и человека в
санях хорошо было видно из окон. Люди припадали  лбами  к  оконным  рамам,
находя проталинку в оконном стекле.
   Надежда первой увидела эту страшную  подводу  с  милиционером  напротив
своего дома и обомлела:
   - Андрей, да ведь  это  они  к  нам!  Батюшки  мои,  куда  деваться?  -
всплеснув руками, ринулась от окна Надежда  и  бестолково  засуетилась  по
избе, сняла с ребра печного ключ от кладовой, сперва спрятала его в нижнем
кармане кофты, потом отнесла в горницу, сунула под перину.
   Андрей Иванович, еще толком не успевший прийти в себя после  ночевки  в
пожарной, испуганно метнулся к окну и,  побледнев  до  синевы  на  скулах,
глазел сквозь оконную проталину на подводу с милиционером, как  кролик  из
клетки на подоспевшего барбоса, -  бежать  бы,  да  некуда.  Услыхав,  как
хлопнула дверью вышедшая из горницы Надежда, спросил:
   - Может, они за сундуком Семена Дубка?
   - Дак он же пустой!
   - Как пустой? - оглянулся Андрей Иванович.
   - Забрали добро... Ночью ноне приходили Лукерья Тычка и  Леня  Горелый.
На двух салазках увезли.
   - А Семен что? - спросил Андрей Иванович, повышая голос.
   - Что Семен? Поди Лукерья-то женой ему доводится, - ответила Надежда. -
Как-нибудь дома промеж себя разберутся.
   - Промеж себя! А про нас позабыла? Ежели Семен покажет,  что  сундук  к
нам отвез? Энтот все может. Как быть тогда? Ведь  не  пустым  же,  скажут,
привез он сундук в кладовую? Церковную утварь ищут. Понимаешь  ты,  голова
два уха?
   - Да плевала я на вашу утварь! У меня и без нее  голова  кругом  пошла.
Или ты позабыл, где ночевал-то?
   - Сказала бы им, чтоб и сундук забирали. Зачем они его оставили?
   - Дался тебе этот пустой сундук! Ты об своем добре-то  подумай,  пустая
голова. Вот они нагрянут сейчас - и все пропадет. Ведь  ничего  убрать  не
успели!
   Андрей Иванович глянул с опаской в окно и выругался:
   -  Ах,  мать  перемать!  Это  Возвышаев  прислал  в  отместку  мне   за
Ивана-пророка, - высказал он новую догадку.
   - Какого еще Ивана-пророка?
   - Да Куриного Апостола... Возвышаев говорит: ноне всех заберем, которые
элементы чуждые. Ну, я и скажи ему энти  слова  Ивана-пророка:  сперва  вы
заберете, а потом и вас заберут. Он и взбеленился.
   - Язык тебе мало отрезать. Вечно ты суешься с ним  куда  не  надо.  Что
теперь делать?
   Кулек меж тем  вылез  из  саней  и  стал  оправлять  сбрую  на  лошади,
поглядывая в сторону сельсовета, откуда должна  была  подойти  вся  боевая
группа.
   - Ей-богу, к нам! - упавшим голосом  сказал  Андрей  Иванович.  -  Вон,
поглядывает - остальных поджидает.
   - Что ж теперь, выселят нас? - Надежда, опираясь руками  о  подоконник,
глядела на эту подводу, на милиционера с испугом и азартным вниманием, как
ребенок на огонь.
   - Насчет выселения вроде бы постановления не было, -  отозвался  Андрей
Иванович, тоже глядевший с напряжением  на  Кулька.  -  Но  скотину  могут
описать. Потом отберут.
   - Тогда эта... Чего ж ты стоишь? Ступай  на  двор!  Может,  чего-нибудь
успеешь убрать.
   - И в самом деле. Чего я как ополоумел? -  отрываясь  от  окна,  сказал
Андрей Иванович.
   Схватив с вешалки полушубок, кинув на голову шапку, одеваясь  на  ходу,
сказал от порога:
   - В случае чего, ежели нагрянут...  Ты  задержи  их  в  избе.  Я  скоро
обернусь.
   Вышел на  заднее  крыльцо.  Не  успел  опуститься  по  ступенькам,  как
сбежались куры и гуси с кагаканьем, с  хлопаньем  крыльев,  с  шипением  и
кудахтаньем, лезли друг на друга, клевали,  щипали,  преграждая  дорогу  и
себе, и хозяину. Гусей в зиму пускали две партии - три  пестрых  гусыни  с
приземистым короткошеим задиристым  гусаком  тульской  породы  и  четверку
белых шишконосых голландских гусей с длинными шеями и тяжелыми,  почти  по
земле таскавшимися подгузками. Да два десятка кур с  петухом.  Прожорливая
горластая орава! Обычно, выходя на двор, Андрей  Иванович  всегда  выносил
для них в кармане  какие-нибудь  обсевки  или  ухобот  -  вот  и  привыкли
встречать его толкотней да гомоном.
   - Ну-ну, пошли прочь! Не до  вас...  -  расталкивал  он  эту  подвижную
горластую толчею.
   Возле дровосека взял топор, прошел в сарай. С  пронзительным  скрежетом
раскрылись ворота. Андрей Иванович невольно вздрогнул и  оглянулся  назад,
потом выругался про себя... Своих ворот испугался!
   В утренней сутеми по плетневым закуткам и бревенчатым хлевам  стояла  и
кормилась вся его скотина. Обе лошади ели месиво  в  желобе  и,  помахивая
хвостами,  поочередно  оглянулись  на  хозяина.  С   досадой   подумалось:
"Прохлопал ушами, растяпа... О двух лошадях остался.  Каждому  громиле  на
зависть. Да и какую продавать? Рыжую? В работу - жаль... На выезды  ежели?
Да кто теперь возьмет? И Белобокую не продашь. Сколько еще протянет  рыжая
Веселка? Три-четыре года?"
   Заметив в руке топор, пошел к яслям, где стояли овцы и корова с телком.
Кого забить? Овцы сукочие, бокастые... Каждая по  двойне  принесет.  Телка
ежели?
   Увидев хозяина, тот мотнул головой  и  побежал  ему  навстречу.  Совсем
недавно, в рождественские морозы, брали его  в  избу,  поили  из  ведра...
Вместо сиськи палец совали ему и так, с пальцем, толкали мордашку в  ведро
с пойлом... Трехнедельный младенец. Чего тут резать?
   - Ме-е-е! - мокрогубый полез целоваться.
   - Эх ты, жисть окаянная! - скрипнув зубами, Андрей Иванович  глянул  на
топор, оттолкнул телка и вышел на подворье.
   Хваткий приземистый гусачок-тулячок  тут  как  тут  -  первый  встретил
хозяина и с назойливым лопотаньем полез ему в ноги.
   - Да пошел ты! - оттолкнул его Андрей Иванович.
   Потом неожиданно поймал за шею, поднес его к  дровосеку  и  с  хаканьем
отсек голову. Затем порубил головы трем пестрым гусыням, отнес их в хлев и
привалил в самом углу свежим плитняком навоза.
   - Андрей! - встретила его на  подворье  радостным  окриком  Надежда.  -
Оказывается, это не к нам... Соседей кулачат, Кирюхиных!
   Андрей Иванович  приостановился,  словно  лужа  перед  ним  была,  и  с
удивлением глядел на жену.
   - Господи! Чего у них брать-то? - и вдруг рассмеялся, сгибаясь в поясе.
   - Ты что это, ополоумел? Чужой беде радуешься?
   - Да не в том дело... Над собой я... Ты знаешь, что я сделал?
   - Что ты сделал? - холодея, спросила Надежда.
   - Партию гусей зарезал и в навоз закопал.
   - Каких гусей?
   - Тульских.
   - Ах ты, балбес!.. Лучше бы  голландских.  Тульские  гусыни  и  неслись
хорошо, и всех гусенят выводили...
   - Ладно, в другой раз голландских порешим...
   - В другой раз нам самим головы отсекут и в навоз кинут.
   - Не каркай с утра пораньше...
   Так, перекоряясь, вышли на улицу. Возле кирюхинского палисадника стояла
давешняя подвода, но Кулька в ней не было. И хозяева, и приезжие толпились
в воротах, никак не могли договориться.
   - Вот постановление на конфискацию вашего имущества. Понятно? -  Кречев
совал бумагу хозяевам.
   Но те не брали ее.  Антонина  Васильевна,  женщина  властная,  толстая,
загородила собой, как телега, весь проход, важно качала головой и твердила
заведенным голосом:
   - Нас дело не касается, поскольку мы кустари-одиночки. У  нас  паспорт,
заверенный властями и под круглой печатью.
   - Правду мать говорит, правду, - согласно кивал фотограф Яков Парфеныч,
сутулый мужик с желтым и сухим лицом.
   - Дак пойдемте в избу, там и разберемся! - настаивал Кречев.  -  Не  то
еще простудитесь. Вон как легко одеты!
   На Антонине Васильевне была шубная безрукавка и черные стеганые чувяки,
а Яков Парфеныч стоял в обрезных чунях на босу  ногу  и  в  черном  легком
пиджачке, обтянувшем его острые выпиравшие лопатки.
   Меж тем на улицу вышли соседи: Маркел с Фросей, через  дорогу  топал  в
лаптях Ванька Вожак, жуя и застегиваясь на ходу.
   - Ладно, взайдем! - согласилась наконец Антонина Васильевна. - Но пусть
пройдет с вами вместе и народ.
   - Какой народ? - спросил Кречев.
   - Который здесь собрался... Чтоб обману от вас не было.
   - Ну что ж, пусть идут, - нехотя согласился тот.
   Андрей Иванович, переглянувшись с Кречевым и Жернаковым, отвалил домой,
а Надежда, напротив, охотно пошла к соседям.  За  ней  потопали  Маркел  с
Фросей и Вожак.
   В небольшой, но опрятной, надвое перегороженной избенке фотографа стало
тесно от людей и остудно.
   - Я вам официально заявляю, - перешел на строгий тон Кречев, - ежели  ф
вы будете оказывать сопротивление насчет  конфискации  имущества,  мы  вас
арестуем и отправим в милицию.
   - А какое такое имущество вы станете  отбирать  у  нас?  -  спросила  с
вызовом Антонина Васильевна.
   - Всякие драгоценные вещи, золотые то  есть,  а  также  фотографические
аппараты. Имеются ли у вас драгоценные вещи?
   Никаких драгоценных вещей у Антонины Васильевны отродясь не бывало,  но
признаться в этом перед властями и перед соседями  ей  казалось  стыдно  -
могли бы подумать, что весь заработок  фотографа  она  просто  проедала  и
проматывала на курортах. Ни скотины, ни двора, избенка на восемь  аршин  и
четыре окна, правда, были хорошие теплые сени да еще остекленный сверху  и
с боков просторный коридор, в котором работал Яков Парфеныч.  Куда  деньги
девала,  спросят.  Ведь  к  Якову  Парфенычу  каждый  базарный  день   шли
посетители, что в твой трактир.  И  Антонина  Васильевна,  важно  поджимая
сочные вишневые губы, сказала:
   - Золотишко у меня, конечно, есть, да не про вашу честь. Ищите!..
   -  Имейте  в  виду,  ежели  обнаружится  тайное  укрытие,   вина   ваша
усугубляется, - предупредил Кречев.
   - Ищите, ищите! - уже войдя в азарт, с пылающим румянцем во  все  щеки,
королевским жестом растворяя руки, говорила Антонина Васильевна.
   - Тут ни токмо что искать, повернуться негде, - хмыкнул Биняк.
   - Поглядите в комоде, в  сундуке...  На  чердак  слазайте,  -  приказал
Биняку и Тараканихе Кречев, потом Ванятке:  -  А  ты  сходи  в  баню...  в
каменке посмотри как следует. А  ты  в  подпол  слазай!  -  это  Жернакову
приказал.
   - А мне что делать? - спросил Кулек.
   - Ты его в сортир пошли, - сказал Маркел Кречеву. - Пущай понюхает, как
у них золото пахнет.
   - Молчать! Вас пустили сюда хулиганить?
   - Кто фулиганит, а кто и смотрит.
   - Это кто ж по-твоему хулиганит? Мы, что ли?
   - Я ничего такого не говорил.
   - Вот и заткнись!.. - и потом хозяину:  -  Яков  Парфеныч,  где  у  вас
фотографические аппараты?
   - В павильоне.
   - Проводите нас туда! - Кречев махнул рукой Кульку и они  вдвоем  пошли
за хозяином.
   Один аппарат стоял на треноге посреди коридора, второй лежал  в  черном
футляре возле стенки.
   - Так... Значит, оба аппарата и треногу мы у вас забираем.
   Худое длинноносое лицо Якова Парфеныча еще более вытянулось:
   - Как - забираете? А чем же я буду работать?
   - Обращайтесь в райисполком. Там скажут. - Кречев  вынул  из  планшетки
заготовленный акт конфискации фотоаппаратов,  положил  оба  экземпляра  на
столик. - Вот, распишитесь... Значит, претензий насчет грубости у вас нет?
   - Какие могут быть претензии? - растерянно  пролепетал  фотограф.  -  Я
только насчет аппаратов.
   - Вот и чудненько! Возьмите один акт  себе...  Так...  И  еще  вот  что
учтите... В течение двадцати четырех часов вы должны очистить помещение.
   - Какое помещение?
   - Вот это самое. Ваш бывший дом. Поскольку выселять в отдаленные  места
вас не станут, значит, вы имеете право забрать все, что хотите.  Считайте,
что вам повезло.
   - А куда ж нам итить?
   - Куда хотите. Проситесь на квартиру. А ваш дом пойдет под заселение. -
И, обернувшись, крикнул Кульку: - Бери аппараты!
   Кулек подошел к треноге, ухватил ее, как связку жердей,  и  взвалил  на
плечо, аппаратом за спину.
   - Да кто  ж  так  с  аппаратом  обращается?  -  всплеснул  руками  Яков
Парфеныч. - Это ж оптика! Вы имеете дорогую вещь... Дайте сюда!
   Он снял у Кулька с плеча треногу, ловко отвинтил аппарат, уложил его  в
ящик и спросил с готовностью:
   - Куда нести?
   - В сани! - приказал Кречев.
   Яков Парфеныч сам отнес оба аппарата в сани, переложил их  сеном,  чтоб
не бились друг о друга, и все приговаривал:
   - Оптика - вещь хрупкая. Она требует к себе мягкого обращения.
   - Вот чудак-человек! -  усмехнулся  Кулек.  -  Тебе-то  от  того  какая
выгода? У тебя же их отобрали! Насовсем отобрали, понимаешь?
   - Отчего ж не понимать, - отвечал Яков Парфеныч  и  жалко  улыбался.  -
Авось еще возвернут.
   - Ага, возвернут, после дождичка в четверг...
   - Ты вот что, отвезешь в райштаб аппараты и валяй прямо на  Выселки,  к
дому Матвея Амвросимова, - сказал Кречев. - Здесь больше делать нечего.
   - А вдруг золотишко отыщется? - осклабился Кулек.
   - В кармане унесем. Езжай!
   В сенях Кречева встретили гомоном и смехом столпившиеся бабы и мужики.
   - Вы чего тут, или нашли что?
   - Тонино золото. Вот оно, смотри, - сказал Биняк, указывая на две  кучи
странных предметов.
   Приглядевшись, Кречев увидел целый ворох опаленных овечьих  ног  и  еще
кучу драных шерстяных чулок и носков.
   - Это что такое? Откуда?
   - С чердака скинули, - сказал Биняк. - Это ж  надо!  Шестьдесят  четыре
ноги. Шашнадцать баранов с осени съели.
   - Батюшки мои! Они их, чай, живьем глотали...
   - Яков Парфеныч, а вы их, случаем, не на мыло перегоняли, баранов-ти?
   - Дак ведь гостей много бывало... Каждый базарный  день  все  гости,  -
смущенно оправдывался Яков Парфенович.
   - А чулки драные тоже гости вам набросали?
   - А може, черти в них бегают по чердаку-то?
   - Эдак на чертей да на баранов век не наработаешься...
   - Им теперь не страшно и на поселении жить -  одними  бараньими  ногами
прокормятся...
   Из дверей выглянула пылающая Антонина Васильевна и гневно крикнула:
   - Какое ваше дело до моей  жизни?  Вы  зачем  сюда  пришли?  Чертей  да
баранов переписывать? Или издевательствами заниматься?
   - Ой, гли-ка, напужала!
   - Ты не кричи, Фефела! Тебе дело говорят...
   - Граждане и товарищи! - повысил голос Кречев. - Немедленно  прекратите
выпады насчет оскорблений! Нам такого права никто не давал. Боевая  группа
задание свое выполнила... Все! Прошу очистить помещение. А  вас,  товарищи
Кирюхины, еще раз предупреждаю - в течение двадцати четырех часов вы здесь
полные хозяева. Задержитесь дольше означенного срока - пеняйте на себя.


   Из братьев Амвросимовых первым решили брать старшего, Матвея, жившего в
двухэтажном кирпичном доме. Встретили их чинно, вежливо за стол  посадили;
только угощать не стали. Хозяин дома, Матвей  Платонович,  словно  ходячий
шкап, громоздкий, неповоротливый мужик с бритым  кирпичного  цвета  лицом,
прошел в передний угол, сел под образами и, сложив на коленях  заскорузлые
руки, спросил:
   - Постановление насчет конфискации имущества имеется?
   - Вот... Пожалуйста. - Кречев достал из планшетки постановление  актива
сельсовета и подал хозяину.
   Матвей Платонович достал с божницы картонный футлярчик,  вынул  очки  в
тонкой стальной оправе, неторопливо приладил их на крючковатый  нос,  стал
читать.
   Хозяйка, бледная, с испугом на лице, стояла возле деревянной  лестницы,
ведущей на второй этаж,