почвы и проходит над дырами... Она закрывает глаза, она на
миг перестает существовать и  все  же  благополучно  переносится  на  другую
сторону. Нам следовало бы, в сущности, давно отчаяться, ибо во всех областях
наше знание испещрено безднами, это обломки, дрейфующие в бездонном океане.
     Но мы не отчаялись, мы тем не менее чувствуем себя так же уверенно, как
на твердой почве. Не будь у нас этого чувства  уверенности,  надежности,  мы
бы,  отчаявшись  в  своем  разуме,  наложили  на  себя  руки.  Это   чувство
сопровождает нас постоянно,  оно  не  дает  нам  распасться,  каждое  второе
мгновение оно берет наш разум, как малое дитя, на руки,  оно  защищает  его.
Отдав себе в этом отчет,  мы  уже  не  можем  отрицать  существование  души.
Расчленяя свою духовную жизнь и  познавая  недостаточность  разума,  мы  это
поистине чувствуем. Чувствуем - понимаешь, - ибо не будь этого  чувства,  мы
бы опали, как пустые мешки.
     Мы только разучились обращать внимание на это чувство, а оно - одно  из
древнейших. Уже тысячи лет назад народы,  жившие  в  тысячах  миль  друг  от
друга, знали о нем. Однажды занявшись им,  уже  нельзя  отрицать  эти  вещи.
Однако  я  не  хочу  убеждать  тебя  словами,  я  скажу  тебе  только  самое
необходимое,  чтобы  ты  не  был  совсем  не   подготовлен.   Доказательство
представят факты.
     Предположим, что душа существует, тогда само собой  разумеется,  что  у
нас не может быть более пылкого устремления, чем восстановить  утраченный  с
ней контакт, снова сблизиться с ней, вновь научиться лучше  пользоваться  ее
силами, склонить на свою сторону частицы сверхчувственных сил,  дремлющих  в
ее глубине.
     Ибо все это  возможно,  это  уже  не  раз  удавалось;  чудеса,  святые,
индийский священный трепет - это все свидетельства таких явлений.
     - Послушай, - вставил Терлес, - ты немного подогреваешь в себе эту веру
своими речами. Для этого-то тебе и надо было погасить фонарик. Но стал бы ты
так говорить, если бы мы сидели сейчас внизу, среди других, учили географию,
историю, писали письма домой, а лампы ярко горели бы и  мимо  скамей,  может
быть, ходил надзиратель? Не показались бы  тебе  тогда  твои  слова  немного
рискованными, немного самоуверенными, словно мы на особом положении, живем в
другом мире, лет на восемьсот раньше?
     - Нет, дорогой Терлес, я утверждал бы то же  самое.  Кстати,  это  твоя
ошибка - всегда оглядываться на других. Ты слишком  несамостоятелен.  Писать
письма домой! За такими делами ты думаешь о своих родных! Кто  тебе  сказал,
что они вообще способны понять нас? Мы молоды, мы следующее поколение, может
быть, нам уготованы вещи, о которых они и не подозревали никогда в жизни. Я,
во всяком случае, чувствую это в себе.
     Но зачем долго говорить? Я же докажу вам это.
     После того как они некоторое время помолчали, Терлес сказал:
     - Как же ты примешься овладевать своей душой?
     - Не буду сейчас это тебе растолковывать, мне  же  все  равно  придется
сделать это при Базини.
     - Но пока хотя бы скажи.
     - Ну, ладно. История учит, что  для  этого  есть  только  один  путь  -
погрузиться в себя. Но  в  том-то  и  трудность.  В  старину,  например,  во
времена, когда душа еще выражалась в чудесах, святые могли достичь этой цели
усердной молитвой. В те времена душа-то как  раз  и  была  иного  рода,  ибо
сегодня этот путь ничего не дает. Сегодня мы не знаем, что нам делать.  Душа
изменилась, и, к сожалению, прошло много времени с тех пор, как  на  это  не
обратили должного внимания, и связь  безвозвратно  пропала.  Новый  путь  мы
можем найти только тщательным размышлением.  Этим  я  усиленно  занимался  в
последнее время. Ближе всего к цели, вероятно, гипноз. Только таких  попыток
еще не предпринималось. Тут всегда только показывают  маленькие,  немудреные
фокусы, а потому эти методы еще не испытаны, еще неизвестно, ведут ли они  к
высшему. Последнее, что я скажу об этом уже сейчас, вот что: Базини  я  буду
гипнотизировать не этим общепринятым способом, а своим собственным, который,
если не ошибаюсь, походит на способ, уже применявшийся в средневековье.
     - Не сокровище ли этот Байнеберг? - засмеялся  Райтинг.  -  Только  ему
следовало бы жить во времена пророчеств о конце  мира,  тогда  он  и  впрямь
поверил бы, что мир уцелел благодаря его магическим манипуляциям с душой.
     Когда Терлес после этой насмешки взглянул на  Байнеберга,  он  заметил,
что его лицо исказилось, застыв как бы в напряженном внимании.  В  следующий
миг  он  почувствовал  хватку  ледяных  пальцев.  Терлес   испугался   этого
повышенного волнения; затем напряжение сжавшей его руки ослабло.
     - О, пустяк. Всего только мысль. Мне показалось, что меня осенило,  что
мелькнуло указание, как это сделать...
     - Слушай, ты действительно немного переутомился,  -  покровительственно
сказал Райтинг, - ты же всегда был железный малый и занимался такими  вещами
только для спорта. А сейчас ты как какая-то баба.
     - Ах, что там... ты ведь понятия не имеешь, каково это - знать, до чего
близки такие вещи, каждый день ждать, что вот-вот будешь ими владеть!
     - Не спорьте, - сказал Терлес, за  несколько  недель  он  стал  гораздо
тверже и энергичнее, - по мне, пусть каждый поступает, как хочет.  Я  ни  во
что не верю.  Ни  твоему  изощренному  мучительству,  Райтинг,  ни  надеждам
Байнеберга. А самому мне нечего сказать. Подожду, что вы выкинете.
     - Когда же?
     Назначили через ночь.

     Терлес уступил им, не сопротивляясь. В этой новой ситуации его  чувство
к Базини тоже совсем остыло.  Это  было  даже  наилучшее  решение,  оно,  по
крайней  мере,  одним  махом  освобождало  от  колебаний  между   стыдом   и
вожделением, от которых Терлес собственными силами не мог отделаться. Теперь
у него было хотя бы прямое, ясное отвращение к  Базини,  словно  уготованные
тому унижения еще и марали его.
     Вообще же он был рассеян и не хотел ни о чем думать серьезно - особенно
о том, что когда-то так его занимало.
     Только когда он с Райтингом поднимался  по  лестнице  на  чердак,  куда
Байнеберг уже прошел с Базини, в нем ожило воспоминание о том,  что  было  в
нем некогда. У него не выходили из головы самоуверенные  слова,  которые  он
бросил по поводу этой истории Байнебергу,  и  ему  страстно  хотелось  вновь
обрести такую уверенность. Медля, он задерживал ногу на каждой ступеньке. Но
прежняя уверенность не возвращалась. Хоть он и вспоминал все мысли,  которые
у него были тогда, они, казалось, проходили мимо  где-то  вдалеке  от  него,
словно были лишь тенями того, что когда-то думалось.
     Наконец, поскольку он ничего в себе так и  не  нашел,  его  любопытство
снова устремилось к событиям,  которые  надвигались  извне,  и  погнало  его
вперед.
     Быстрым шагом он поднялся вслед за Райтингом по оставшимся ступенькам.
     Когда за ним со скрежетом закрывалась железная  дверь,  он  со  вздохом
почувствовал, что байнеберговская затея - всего лишь смешной фокус, но  зато
хотя бы что-то твердое и обдуманное, тогда как в нем самом  все  неразличимо
смешалось.
     Они сели на одну из поперечных балок  -  в  напряжении  ожидая,  как  в
театре.
     Байнеберг был уже здесь с Базини.
     Обстановка, казалось, благоприятствовала его замыслу. Темнота,  затхлый
воздух, гнилой, сладковатый запах, исходивший от бочек  с  водой,  создавали
чувство погружения в беспробудный сон, усталую, ленивую вялость.
     Байнеберг велел  Базини  раздеться.  В  этой  темноте  нагота  отдавала
мертвенной синевой и нисколько не волновала.
     Вдруг Байнеберг вынул из кармана револьвер и направил его на Базини.
     Даже Райтинг наклонился вперед, чтобы в любой миг вскочить и вмешаться.
     Но Байнеберг улыбался. По сути, криво; словно он вовсе этого не  хотел,
а лишь под напором  каких-то  фантастических  слов  губы  его  сдвинулись  в
сторону.
     Базини, как подкошенный, упал на колени и широко раскрытыми  от  страха
глазами глядел на револьвер.
     - Встань, - сказал Байнеберг, - если ты точно исполнишь все, что я тебе
скажу, с тобой ничего не случится. Но  если  ты  хоть  малейшим  возражением
перебьешь меня, я тебя застрелю. Запомни.
     Я, впрочем, и так тебя убью, но ты снова вернешься к жизни.  Смерть  не
так чужда нам, как ты думаешь. Мы умираем каждый  день  -  в  глубоком,  без
сновидений сне.
     Рот Байнеберга снова исказила эта неясная улыбка.
     - Стань теперь на колени вон там повыше, - на высоте половины их  роста
проходила широкая горизонтальная балка, - так, прямее... держись  совершенно
прямо... Втяни живот. А теперь смотри вот сюда. Но не моргая, глаза  раскрой
как только можешь шире!
     Байнеберг поднес к нему огонек  спиртовки  таким  образом,  что  Базини
должен был чуть откинуть назад голову,  чтобы  хорошенько  смотреть  во  все
глаза.
     Мало что было видно, но через некоторое время  тело  Базини  словно  бы
закачалось, как маятник, туда-сюда. Синеватые блики на  его  коже  двигались
взад-вперед. Порой Терлесу казалось, что он видит перекошенное страхом  лицо
Базини.
     Через некоторое время Байнеберг спросил:
     - Ты устал?
     Вопрос этот был задан в обычной гипнотизерской манере.
     Затем он стал объяснять тихим, приглушенным голосом:
     - Умирание - это лишь следствие нашего способа жить. Мы живем от  одной
мысли к другой, от одного чувства к следующему. Ибо наши мысли и чувства  не
текут спокойно, как река, а западают в нас, падают в нас, как камни. Если ты
хорошенько понаблюдаешь за собой, ты  почувствуешь,  что  душа  меняет  свои
краски не постепенными переходами, а что мысли выскакивают,  как  цифры,  из
черной дыры. Сейчас у тебя одна мысль или одно чувство, а  вот  уже,  словно
выскочив из  ниоткуда,  появилось  другое.  Прислушавшись,  ты  можешь  даже
уловить тот миг между двумя мыслями, когда все черно. Этот миг - если только
схватить его - для нас равнозначен смерти. Ибо наша жизнь - это не что иное,
как расставлять вехи и прыгать от одной к другой, каждый день  через  тысячи
секунд умирания. Мы живем, так сказать, лишь в мгновения покоя. Потому-то мы
и испытываем такой смешной страх  перед  окончательным  умиранием,  что  это
просто полное отсутствие вех, бездонная пропасть, куда мы проваливаемся. Для
такого способа жить это действительно полное отрицание. Но  только  с  точки
зрения такой жизни, только для того, кто не научился чувствовать себя иначе,
чем от мгновения к мгновению. Я называю это скачущим злом, и весь  секрет  в
том, чтобы его преодолевать. Надо пробуждать в себе чувство, что твоя  жизнь
есть нечто спокойно скользящее. В тот момент, когда это удается, мы к смерти
так же близки, как к жизни. Мы уже не живы - по нашим земным понятиям, -  но
и умереть мы уже не можем, ибо вместе с жизнью уничтожили и смерть. Это  миг
бессмертия, миг, когда душа выходит из нашего тесного мозга в  замечательные
сады своей жизни. Итак, теперь точно выполняй все, что я скажу.  Усыпи  свои
мысли, пристально смотри на этот огонек... не перескакивай мыслью  с  одного
на другое... Направь все внимание внутрь... Смотри на пламя... твое мышление
становится  похоже  на  машину,  которая  движется  все   медленней...   все
медленней... медленней... Смотри внутрь...  до  тех  пор,  пока  не  найдешь
точку, когда ты ощутишь себя, не ощущая никаких  мыслей,  никаких  чувств...
Твое  молчание  будет  мне  ответом.  Не  отклоняй  взгляда,   направленного
внутрь...
     Прошло несколько минут.
     - Чувствуешь эту точку?..
     Нет ответа.
     - Слушай, Базини, удалось тебе это?
     Молчание.
     Байнеберг встал, и его тощая тень  вытянулась  вверх  рядом  с  балкой.
Вверху, опьяненное темнотой, заметно покачивалось тело Базини.
     - Повернись в сторону, - приказал Байнеберг. - Слушается сейчас  только
мозг,  -  бормотал  он,  -   который   еще   некоторое   время   механически
функционирует, пока не сойдут на нет последние следы,  отпечатанные  на  нем
душой. Сама она где-то - в следующем своем существовании. Она уже не скована
законами природы... - он обращался теперь к Терлесу, - она уже  не  осуждена
на наказание придавать тяжесть телу, сохранять его  целостность.  Наклоняйся
вперед, Базини... так... постепенно... туловищем все  дальше...  как  только
погаснет последний след в мозгу, мышцы расслабятся, и  пустое  тело  рухнет.
Или повиснет. Я этого не знаю. Душа самовольно покинула тело, это не обычная
смерть, может быть, тело повиснет в воздухе, потому что ничто, никакая сила,
ни жизни, ни смерти, уже не печется о нем... наклоняйся... еще ниже.

     В этот миг тело Базини, которое от страха исполнило все  приказанья,  с
грохотом свалилось к ногам Байнеберга.
     От боли Базини  вскрикнул.  Райтинг  громко  засмеялся.  Байнеберг  же,
отпрянувший на шаг назад, издал гортанный крик ярости,  распознав  обман.  С
быстротой молнии он сорвал с себя кожаный пояс, схватил Базини за  волосы  и
стал бешено стегать его. Все неимоверное напряжение, в котором он находился,
выливалось в эти яростные удары. А Базини вопил под ними от  боли,  и  вопли
его отдавались во всех углах, как вой собаки.

     В течение всей предшествующей сцены Терлес оставался спокоен. Он втайне
надеялся, что, может быть, все же случится что-то, что перенесет его снова в
утраченный круг чувств. Это была глупая надежда, он сознавал это, но она его
все-таки удерживала. Теперь, однако, ему показалось,  что  все  прошло.  Эта
сцена вызвала у него  отвращение.  Без  каких-либо  мыслей;  немое,  мертвое
отвращение.
     Он тихо поднялся и, не говоря ни слова, ушел. Не задумываясь.
     Байнеберг все еще бил Базини, не щадя сил.

     Лежа в постели, Терлес почувствовал: конец. Что-то миновало.
     В следующие дни он спокойно выполнял свои обязанности в школе; он ни  о
чем не беспокоился; Райтинг и Байнеберг, возможно, тем временем осуществляли
пункт за пунктом свою программу. Терлес избегал встречаться с ними.
     А на четвертый день, как раз когда никого поблизости не  было,  к  нему
подошел Базини. Вид у него был несчастный, лицо побледнело  и  осунулось,  в
глазах   сверкала   лихорадка   постоянного   страха.   Робко   оглядываясь,
скороговоркой он выпалил:
     - Ты должен помочь мне! Только ты можешь! Я долго не выдержу,  так  они
меня мучат. Все прежнее я сносил... но теперь они убьют меня!
     Терлесу было неприятно что-либо отвечать на это. Наконец он сказал:
     - Я не  могу  тебе  помочь.  Ты  сам  виноват  во  всем,  что  с  тобой
происходит.
     - Но еще недавно ты был так мил со мной.
     - Никогда не был.
     - Но...
     - Молчи об этом. Это был не я... Мечта... Каприз...  Я  даже  рад,  что
твой новый позор оторвал тебя от меня... Мне так лучше...
     Базини опустил голову.  Он  почувствовал,  что  между  ним  и  Терлесом
пролегло море серого, трезвого разочарования. Терлес был холодный, другой.
     Тогда он упал перед ним на колени, стал биться головой о пол и кричать:
     - Помоги мне! Помоги мне!.. Ради Бога, помоги мне!
     Терлес помедлил мгновение. В нем не было ни желания помочь  Базини,  ни
достаточно возмущения, чтобы оттолкнуть его от себя. И он послушался  первой
мелькнувшей у него мысли.
     - Приходи сегодня ночью на чердак, я еще раз поговорю с тобой об этом.
     В следующий миг он, однако, уже пожалел о сказанном.
     "Зачем еще раз трогать это?" - подумалось ему и он, размышляя, сказал:
     - Они же увидят тебя. Так нельзя.
     - О нет, в прошлую ночь они до утра оставались там со  мной...  Сегодня
они будут спать.
     - Ну, что ж. Только не жди, что я тебе помогу.

     Терлес назначил Базини встречу вопреки своему истинному убеждению.  Ибо
оно состояло в том, что внутренне все прошло и ничего больше извлечь нельзя.
Только  какая-то  педантичность,  какая-то  заранее   безнадежная,   упрямая
добросовестность внушила ему еще раз перебрать эти события.
     У него была потребность сделать это быстро.
     Базини не знал,  как  ему  вести  себя.  Он  был  так  избит,  что  еле
шевелился. Все индивидуальное,  казалось,  ушло  из  него;  только  какой-то
остаток этого, сжавшийся в  его  глазах,  в  страхе  и  мольбе  цеплялся  за
Терлеса.
     Он ждал, что сделает тот.
     Наконец Терлес нарушил молчание.  Он  говорил  быстро,  скучающе,  так,
словно надо ради проформы еще раз уладить  какое-то  давно  уже  завершенное
дело.
     - Я не помогу тебе. У меня одно время, правда, был интерес к  тебе,  но
теперь это в прошлом. Ты  действительно  самый  настоящий  негодяй  и  трус.
Конечно, самый настоящий. Что уж может еще привязать меня к тебе?  Раньше  я
всегда думал, что найду для тебя какое-то слово, какое-то  чувство,  которое
определит тебя иначе. Но действительно нет лучшего определения, чем сказать,
что ты негодяй и трус. Это так просто, так невыразительно, и все-таки ничего
больше сказать нельзя. Все другое, чего я раньше хотел  от  тебя,  я  забыл,
после того как ты влез со своими похотливыми просьбами. Я хотел найти точку,
вдали от тебя, чтобы взглянуть на тебя оттуда... в этом был  мой  интерес  к
тебе. Ты сам уничтожил его... но  довольно,  я  же  не  обязан  давать  тебе
объяснения. Только вот что еще: каково тебе сейчас?
     - Каково мне может быть? Я не вынесу этого больше.
     - Они, наверно, делают теперь  с  тобой  очень  скверные  вещи  и  тебе
больно?
     - Да.
     - Просто-напросто боль? Ты чувствуешь, что страдаешь, и хочешь уйти  от
этого? Совсем просто, без всяких сложностей?
     Базини не нашел ответа.
     - Ну, да, я спрашиваю так, между прочим,  недостаточно  точно.  Но  это
ведь все равно. Я с тобой больше не имею дела. Я  тебе  уже  сказал  это.  Я
ничего уже не чувствую в твоем обществе. Делай что хочешь.
     Терлес хотел уйти.
     Тут Базини сорвал с себя одежду и прижался к  Терлесу.  Его  тело  было
исполосовано ссадинами - отвратительно. Движение было жалким,  как  движение
неловкой проститутки. Терлес с омерзением отвернулся.
     Но едва сделав первые шаги в темноте, он наткнулся на Райтинга.
     - Это что, у тебя  тайные  свидания  с  Базини?  Терлес  последовал  за
взглядом Райтинга и оглянулся на Базини. Как  раз  на  том  месте,  где  тот
стоял, через слуховое окно падал  широкий  брус  лунного  света.  Отдававшая
синевой кожа в ссадинах походила при этом освещении  на  кожу  прокаженного.
Терлес неволько попытался извиниться за эту сцену.
     - Он попросил меня об этом.
     - Чего он хочет?
     - Чтобы я защитил его.
     - Ну, в таком случае он напал как раз на того, кто нужен.
     - Может быть, я все же и сделал бы, но мне наскучила вся эта история.
     Неприятно пораженный, Райтинг вскинул глаза, затем злобно набросился на
Базини.
     -  Мы  тебе  покажем,  как  секретничать  у   нас   за   спиной!   Твой
ангел-хранитель Терлес сам будет при этом присутствовать и позабавится тоже.
     Терлес уже повернулся было, но из-за этой колкости, явно по его адресу,
не раздумывая, задержался.
     - Нет, Райтинг, не буду. Не хочу больше иметь с этим дела. Мне все  это
опротивело.
     - Вдруг?
     - Да, вдруг. Ведь раньше я за всем этим чего-то искал...
     Зачем только это сорвалось у него с языка?!
     - Ага, ясновидения...
     - Да, именно. А теперь я вижу только, что ты и Байнеберг пошло жестоки.
     - О, надо тебе поглядеть, как Базини жрет дерьмо,  -  неудачно  пошутил
Райтинг.
     - Теперь это меня уже не интересует.
     - Но интересовало же...
     - Я уже сказал тебе, лишь  до  тех  пор,  пока  состояние  Базини  было
загадкой для меня.
     - А теперь?
     - Никаких загадок больше нет. Все бывает - вот и вся мудрость.
     Терлес  удивился,  что  ему  вдруг  снова  приходят  на  ум  сравнения,
приближающиеся к тому утраченному кругу  чувств.  Когда  Райтинг  насмешливо
ответил: "Ну, за этой мудростью далеко  не  надо  ходить",  в  нем  взыграло
поэтому  гневное  чувство  п