личивать.  Если  мы  возьмем
конкретного человека, то в этом случае  "способность  ко  всему"  ограничена
довольно  значительными  препятствиями.  Если  же  мы   рассмотрим   историю
человечества,  то  есть  историю  нормального   поведения   par   excellence
{Предпочтительно (франц.).}, то никаких сомнений быть не может! Мода, стиль,
веяния времени, эпохи, моральные системы сменяют друг  друга  таким  образом
или существуют одновременно в таком разнообразии и различиях, что невозможно
отделаться от представления, будто человечество  являет  собой  желеобразную
массу, которая принимает любую форму, возникающую из внешних  обстоятельств.
Естественным образом мы в высочайшей степени  заинтересованы  в  том,  чтобы
отрицать подобный факт, а именно заинтересованы с практической  и  моральной
сторон, связанных с определенной конкретной формой нашего состояния. В том и
заключается  извечная  деятельность  жизни  и   одновременно   ее   инстинкт
самосохранения: придавать  действительности  прочные  и  однозначные  формы.
Невозможно не заметить, что трудности в этом стремлении усиливаются там, где
участвуют чувства. Поэтому мы по возможности избегаем его, когда мы взыскуем
истины, порядка и прогресса. Иногда мы осторожно прибегаем к нему, например,
в поэзии или в любви. Это, как известно,  процессы  довольно  алогичные,  но
можно предположить, что однозначности познания вообще достает лишь там,  где
состояние чувств в большей степени стабильно.
     Я не могу останавливаться на этом более подробно;  однако  вы  вероятно
смогли заметить, что наше  обхождение  с  чувствами  перестало  быть  чем-то
совершенно  призрачным.  И  поскольку  это  не  укрылось   от   обостренного
восприятия современности, то с учетом многих знамений можно ожидать, что  мы
идем навстречу большой проблеме, связанной не  только  с  разумом,  но  и  с
душой.
     И вот есть поэзия, которая в мире  прочных  форм  означает  дополнение,
отдохновение,  украшение,  подъем,  прорыв,  короче  говоря,  прерывание   и
выключение; можно также сказать, что речь идет об определенных  и  единичных
чувствах. И вот есть поэзия, которая в общем и целом не в состоянии  предать
забвению скрытое в  целокупном  бытии  беспокойство,  его  непостоянность  и
штучность; можно сказать, что речь здесь идет, хотя лишь отчасти, о  чувстве
как целокупности, на которой мир покоится, словно на острове.
     Это чувство и есть поэзия Рильке. Когда  он  произносит  имя  Бога,  он
подразумевает это чувство и это состояние, и, когда он говорит  о  фламинго,
он тоже его подразумевает; поэтому все вещи и процессы в его  стихотворениях
породнены друг с другом и меняются местами, словно звезды, которые  движутся
незаметно для глаза. Он был, в известном смысле,  самым  религиозным  поэтом
после Новалиса, однако я  не  уверен,  была  ли  у  него  вообще  какая-либо
религия. Он обладал иным зрением. Он видел мир новым, нутряным  способом.  И
когда-нибудь на пути,  который  ведет  нас  от  религиозного  мировосприятия
средних веков через идеал гуманистической культуры к грядущему образу  мира,
он явится нам не только великим поэтом, но и великим вожатым.

                                                      Берлин, 16 января 1927


        "РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБСТОЯТЕЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА "

     Перевод А. Науменко.

     В революционном "обновлении немецкого духа",  свидетелями  которого  мы
являемся, можно усмотреть два  направления  движения  и  руководства.  После
захвата власти одно из них не прочь уговорить дух сотрудничать во внутреннем
строительстве и, если он присоединится, сулит ему век процветания  и  рисует
перед ним перспективу даже  права  на  самоуправление.  Другое  же  духу  не
доверяет, заявляя, что революционные методы  будут  в  ходу  еще  необозримо
долго и вскоре особенно дух подвергнется обработке, или есть уже новый  дух,
и прежнему, следовательно, остается лишь добровольно  броситься  в  огонь  и
либо сгореть дотла, либо очиститься вплоть до составных элементов.  Событие,
случившееся перед тем, как были написаны эти слова,  не  оставляет  никакого
сомнения в том, что  второе  направление  -  собственно  марш,  а  первое  -
сопроводительное  пение.  А  иначе  и  быть  не  может:  такое  столь  мощно
всколыхнувшееся движение, как нынешнее, требует от всех и  вся  уравнения  и
подчинения. Но, с другой стороны, дух, вероятно, выполнить это требование не
в состоянии, не лишаясь самого себя. Конечно, здесь  есть  какой-то  предел,
ибо  все  обусловлено.  И  дух  таким  образом  испытывается  на   прочность
чрезвычайными судилищами, которые устраиваются ныне повсеместно и на которых
приговоры выносят ему не по законам духа, а по законам движения.

     За несколько недель Германия принесла  беспримерную  жертву,  отвергнув
мыслителей и ученых, среди которых немало незаменимых и,  главное,  служащих
мерилом духовной жизни на века. И нет таких объяснений нынешними  жизненными
условиями, которые позволили бы закрыть на  это  глаза.  Альтернатива  здесь
только одна. Либо говорить, что немецкие евреи внесли  почетнейшую  лепту  в
немецкую духовную жизнь, либо заявить,  что  эта  жизнь  в  корне  испорчена
настолько, что не подлежит уже суждению. Ибо, если мы, давно  участвующие  в
ней, обратимся к собственному опыту, то он покажет,  что  в  борьбе  духа  с
недухом людей всякого происхождения имеется в пропорциональном количестве на
обеих сторонах, и этот наш опыт сплеча не опровергнешь. То,  что  случилось,
мы считаем несправедливым; но даже если согласиться, что это справедливо, то
способ   осуществления   справедливости   неизбежно    предстанет    какимто
безнравственным,  прикрывающимся,  к  сожалению,  нанесением  ущерба  именно
нравственности - нравственности  человечного,  изъятой  ныне  из  обращения.
Человечность, как и интернациональность, как свобода и объективность,  стали
ныне ценностями, которые делают подозрительными всякого носителя  их,  более
того - всякий, кто защищает хотя бы одну из этих ценностей, подозревается  в
том, что исповедует  и  соседние,  ибо  показывает  непонимание  всеобщности
наступившей перемены. Эта перемена заменяет одну тоталитарность  другой,  и,
как гласит ее высший аргумент против всякого, даже частного, возражения, сам
смысл  перемены  также  и  в  исправлении  того,   что   огульно   именуется
"испорченной системой". Такая аргументация не может  быть  верна,  какие  бы
результаты она  ни  давала,  и,  хотя  она  нелогична  даже  формально,  это
нисколько  ее  не  смущает,  ибо  она  чувствует  себя   "переоценкой   всех
ценностей".

     И это чувство не  самомнение.  Смутно,  но  достаточно  различимо,  оно
содержит  нечто,  что  можно  передать  примерно   такими   словами:   целое
распоряжается своими частями, не только предводительствуя ими,  но  каким-то
образом даже предшествуя им; не только владычествуя, но и являясь вообще  их
смыслом. Это всегда было концепцией биологической, и мысль о том, что всякое
целое  есть  нечто  большее,  чем   сумма   или   какая-нибудь   безучастная
интегральность своих частей, по многим причинам нашла широкое  применение  в
современной философии; но в общество, бурлящее политическими событиями,  это
лишь формирующееся, далеко еще не зрелое знание пришло с немощью демократии,
пришло в тяжелые моменты,  чтобы  действительно  или  тоже  лишь  с  помощью
гипноза положить, конец ставшей необозримой борьбе  всех  против  всех.  Эта
немощь, правда, еще не доказана  общезначимым  образом,  ибо  более  сильные
демократические устройства стоят  пока  крепко,  и  все  же  коллективизм  -
антиличностное, антиатомистическое бруттомышление - в различных формах  и  в
различной степени распространился ныне на полсвета. И он тоже реальная акция
немецкого движения, противящегося тому, чтобы новый национализм не был понят
как реакция на национализм его старших родственников.

     Проведем    философский    эксперимент:    можно     ли     представить
национал-социализм замененным чем-нибудь другим? Чувство,  не  зависящее  от
желаний и опасений и возникающее нередко им вопреки, как правило,  отвечает,
что изменения такого рода уже не могут  происходить  просто  как  возврат  к
прежнему или еще более прежнему состоянию. Это чувство передаваемо не  иначе
как тем, что национал-социализм призван явиться в определенный час,  что  он
не смута, а ступень в историческом развитии. Такой  философский  эксперимент
провели в наши дни многие из тех, кто раньше думал иначе. Но при этом  нужно
обратить внимание и на другое: не произошло ли в истекшие  недели  нечто,  с
моральной  точки  зрения  очень   странное?   Основные   права   нравственно
ответственной  личности,  свобода  публичного  высказывания  и  выслушивания
мнений, здание неотъемлемой от человека свободы  совести  перед  миллионами,
привыкшими наиискреннейше верить во все это, были сокрушены одним ударом,  и
они, эти миллионы, хоть бы пальцем пошевельнули! Они клялись отдать жизнь за
свои принципы, и хоть бы пальцем пошевельнули! Они чувствовали,  что  грабят
их духовность, но внезапно поняли, что плоть им важнее. В те дни, когда  это
произошло,  Германия  являла  собой   картину,   состоящую   наполовину   из
буйствующих победителей, наполовину - из оробелых, беспомощных людей,  можно
спокойно сказать - трусов. Ибо проблема как раз в том, что раньше, на войне,
большая часть этих трусов пренебрегала любыми опасностями ради  того,  чтобы
показать себя героями.  Из  чего,  вероятно,  следует  вывод,  что  святыни,
которые они, кажется,  сейчас  растеряли,  все-таки  не  были  для  них  уже
святынями;  надо  сделать   и   другой   вывод:   нынешний   человек   менее
самостоятелен, чем он о себе мнит, - он становится  чем-то  прочным  лишь  в
связке. Национал-социализм содержит в себе оба вывода. Тем  не  менее  здесь
недопустима мифологическая подтасовка: не  "прошлое"  капитулировало  и  уже
устранено - это сделали люди, продолжающие жить и ставить теперь перед новым
духом те же задачи, которые прежний дух не одолел. [...]

     5) Вообще же нет ничего опаснее мифологических  подтасовок.  Переоценка
всех ценностей, наступило новое время  (или  даже  говорят  -  настала  заря
нового времени), явилось  новое  поколение,  заговорила  сама  история,  дух
очистился, народ породит - и так далее и тому подобное,  -  все  это  сплошь
очень опасная мифологизация.
     Происходящее истолковывается своего рода  теорией  катастроф,  эффектом
неожиданности; смена геологических эпох объясняется развитием  за  последние
двадцать лет. И аргументация не лучше, чем, например, такая: мы почти ничего
не знаем о том, как насекомые сменились флорой  и  млекопитающей  фауной,  и
потому нам кажется, что произошло это словно по волшебству; оно, возможно, и
в самом деле случилось внезапно, а значит,  все  истинно  великое  на  земле
возникает силою мгновенных чар. Возражая, можно только указать на то, что  в
этот раз было не так, - мы же сами видели это вместе со всеми.

     6) Переоценки мировоззрения происходят  либо  в  постепенном  развитии,
либо относительно быстро под давлением особых обстоятельств; обычно же - при
взаимодействии того и другого. Достаточно обратиться к  себе  и  посмотреть,
как меняются (?) наши собственные взгляды. И взгляды общества тоже возникают
лишь в отдельных головах, а не в какой-то мифической общей голове; последнее
является, видимо, важнейшим фактом для всякого рода  коллективистских  точек
зрения, ибо ни одной из них не удалось  до  сих  пор  правильно  истолковать
(расценить)этот факт.
     Уподобление индивидуального опыта опыту общности  ведет  очень  далеко.
Мысли, чувства и желания целого складываются из отдельных мыслей,  чувств  и
желаний; целое испытывает на своей душе воздействие процессов  и  устройств,
которые в свою очередь суть аналогии (соответствия - почти копии)  процессов
и устройств отдельной души. И тут, и там  роль  идей  одинакова.  Их  задача
заключается, с одной стороны, в согласовании как частного, так  и  целого  с
действительностью, что выражается и  в  логике,  и  в  научных  институциях,
являющихся ничем иным, как коллективным  восприятием  и  переработкой  этого
восприятия в действие, а с другой стороны, идеи связаны с  аффектами,  чьими
представителями (зеркальными отображениями) они  являются,  но  нуждаются  в
руководстве и объединении в мощное целое, выравненное изнутри  и  снаружи  и
все-таки обязанное быть творческим.  Этого  беглого  и  суммарного  описания
достаточно, чтобы представить некоторые проблемы все же  существенно  иначе,
чем они рассматриваются ныне. (Действие аффекта: неподходящее  исключить,  а
подходящее привлечь. Идейному образованию придать прочную  и  единую  форму.
Согласовать с  тем,  что  ныне  зовется  "приобщением".)  Социальный  гипноз
огромных масштабов. [...]

     7) То, что называют революционным обновлением немецкого духа - не факт,
не событие, не деяние, не данность, не происшествие,  а  воля.  Факт  -  это
только аффект и  его  гипнотическое  воздействие.  Факт  -  воля,  исходящая
непосредственно из аффекта, а также идеология, "сколоченная на скорую  руку"
- как можно было бы сказать, если бы речь шла об отдельном человеке; но и  в
политике дело обстоит не иначе.

     8) В воле, пришедшей  в  Германии  к  власти,  так  или  иначе  следует
отличать аффект от его идейной оболочки.
     Действия аффекта направлены на достижение  силового  превосходства,  на
единство и величие; цель его - внести в немецкую жизнь смысл и  волю;  он  -
пучок  страстей,  что  в  человеке  можно  бы  назвать  характерной  чертой,
предрасположенностью.  Этот  аффект  возник  как   реакция   на   совершенно
определенное состояние - на национальное бессилие, наступившее после  войны,
и это бессилие он и стремился ликвидировать. Поэтому идеи, связанные с  этим
состоянием,   необходимым   образом   становятся    первой    мишенью    его
преобразовательской устремленности: это идеи демократии,  интернационализма,
прогресса,  объективности  и  тому  подобные,  другими  словами,   это   вся
европейская  культурная  традиция  в  том  виде,  в   каком   она   пыталась
(недостаточно) воплотиться в немецкой республике.  Наверно,  было  бы  лучше
сделать объектом ненависти недостаточность этого воплощения. Однако  аффекту
ближе само содержание этих идей. Но каковы же  идеи,  которые  заступают  на
место изгнанных? У них есть завидное единство, приданное всеобщему  мышлению
сильным аффектом, однако их мыслительную ценность  сумеет  оспорить  всякий,
имеющий понятие о мериле мышления, и вовсе не потому, что  они  еще  слишком
новы или непонятны, а как раз наоборот - потому что  они  скомпилированы  из
идей, известных вдоль и поперек. Ведь аффект - компилятор по сути.
     Чувствую своим долгом высказаться, ибо следует рассчитывать на то,  что
будущее движение и будущее Германии связаны друг  с  другом  на  необозримое
время. Расистская теория  -  ядро  идеологии  -  взята  не  из  эмпирических
исследований (биологии), а из мировоззрения, из нравственных  представлений,
еще раньше приобретших политическую окраску. Для науки понятие расы является
ныне чем-то чрезвычайно трудным, не поддающимся точному определению,  а  для
"обновления" (для движения)  оно  уже  догма  и  аксиома.  С  понятием  расы
сочетается  превознесение  "почвы"  как  носительницы  культуры,  сочетается
романтизация прошлого. Плюс идеи, которыми католицизм снабдил реакцию против
тогда еще опасного свободомыслия. Плюс антикатолические убеждения.  Особенно
важно отметить чрезмерно инстинктивное отвращение к чрезмерно широкому,  для
удовлетворения  непосредственных  животных  нужд   чрезмерно   беспочвенному
распространению знания, которое, став  в  наши  дни  необозримым,  разобщает
людей или делает их слабыми; во всем должна быть простота. В  этой  простоте
немало здорового, как немало правильного и в другом.  Однако  до  вчерашнего
дня каждая из этих  идей  была  достоянием  "интеллектуализма",  то  есть  -
словом, мнением в разговорах и спорах, создающих слишком  влажную  атмосферу
над слишком сухой почвой знания.  Но  метод,  которым  эти  элементы  решили
очистить и объединить, сродни идеологии, которую с одинаковым успехом  можно
было бы основать на неполноценности женщины или на красоте звездного неба.

     9)  Трудно  представить  себе  человека,  который   в   момент   успеха
отмежевался бы от понимания вещей, которым он обязан  своим  успехом,  -  от
понимания,  которое  перед  тем   привело   к   нему   тысячи   восторженных
единомышленников.  Политический  деятель,  которому   поклоняется   половина
Германии и который хочет обратить в свою  веру  и  другую  половину,  должен
понимать разницу между своими вождистскими способностями и своей идеологией,
уразуметь, что идеи, воспламененные его пропагандой, работают против него  в
период его же господства, и он должен приготовиться  к  признанию  (некоей?)
бесформенной общности немецкого духа как силы, которой он  сразу  же  пробил
широкую дорогу. Он же клонится к тому,  чтобы  воспринимать  дух  как  некую
надменную  фикцию  каких-то  писак,  и  воистину  есть  много  такого,   что
подтверждает подобный взгляд!
     Но что же есть "дух" вообще? На этот предмет  имелось  всегда  согласие
лишь очень зыбкое. Уже бывало, что высшие проявления духа слыли  глупыми,  а
посредственные -  очень  значительными.  У  духа  просто  нет  удостоверения
личности. Более того - вопросы, которые, по-видимому, должны бы быть  совсем
простыми,  относятся  к  сложнейшим,  как,  например,  проблема  того,   что
непристойная книга может быть очень хорошей, а пристойная  -  плохой.  [...]
Утверждение, что во всем - политика, столь же ошибочно, как и обратное:  что
место духа - в политике. Истина легко  порождает  бесчеловечность,  что  для
характеристики национал-социализма очень важно.

     Смена ролей

     Может ли произойти обновление нации без писателей,  философов,  ученых,
художников? Может ли сформироваться новый дух без  своих  важнейших  частей?
Так как нельзя обойти молчанием, что почти все, кто до  вчерашнего  дня  был
носителем достоинства и бремени духа, ведут себя  по  отношению  к  нынешней
данности частью враждебно, частью недоверчиво, частью выжидающе.  Исключения
не в счет, особенно если учесть приманки и угрозы, поставленные перед духом.
В чем дело: может быть, они не понимают своего времени или время не понимает
их? О чем ни спроси, духовная Германия объята  молчанием,  в  то  время  как
Германия политическая (не только) оживленно утверждает, что она обновила дух
(но и  то,  что  она  его  уже  необыкновенно  обновила  еще  до  того,  как
государственная  новостройка  вознеслась  над   фундаментом).   Да,   многие
представители  духа  еще  высматривают  возможности  политических   перемен,
которые бы вновь их  поддержали.  Произошла  странная  смена  ролей  (и  эта
революция войдет не только в политическую, но и в духовную историю).

     Зависимость духа

     В руководстве движением можно различить две  духовные  тенденции,  хотя
они и являют собой  некое  единство:  одна  из  них  консервативная,  другая
революционная;  после  захвата  власти  первая  не  прочь  склонить  дух   к
сотрудничеству, а вторая как бы заявляет духу: если ты  не  хочешь  убраться
сам, то ты уволен! (Не хочешь  быть  мне  братом  сам,  получишь  палкой  по
мозгам!) Во всемирной истории и у  той,  и  у  другой  тенденции  есть  свои
прототипы. Дух поддается влиянию политики, он даже позволяет себя уничтожать
и производить - и, несмотря на это, стоило бы знать дух получше; он упорен и
коварен (воспитанию не поддается) - окольными, донельзя окружными путями  он
все же  вновь  и  вновь  возвращается  к  своему  исходному  состоянию;  это
следовало бы знать тем, кто хочет делать политику без потерь.
     Сожжение Александрийской библиотеки, разрушение греческих  скульптур