ожно делать что угодно, как с куклами. Мир фантазий,  непостижимым  образом
обретший пространственность! (Вновь будто напуган воспоминаниями.) Ведь все,
что с нами происходит, не поддается понимаю, и только делая что-то сами,  мы
в безопасности, даже когда вокруг непостижимое.
     Мария. Узнаете? (Показывает ему свой рисунок.)
     Ансельм (отрывисто, едва ли не с досадой). Сахарная голова? Ангел?
     Мария. Закройте окно. Мне все кажется, что туда кто-то лезет.
     Ансельм (угадывая возможное преимущество). Сперва скажите, что это.
     Мария. Кое-что из тех самых времен. Я тогда по памяти  нарисовала  ваше
лицо, выглядело оно не лучше вот этого, а в утешение  мне  хотелось  сделать
вам приятное, и я изобразила себя в ночной сорочке.

Ансельм быстро захлопывает окно, чтобы воспользоваться ситуацией. В тот миг,
           когда окно закрылось, совсем рядом слышен стук двери.

(Словно  застигнутая с поличным.) Это Томас! Уходите! (Зачем то гасит свет.)
Уходите,  я  больше  не  могу!  Нет,  останьтесь,  включите  свет, я уже все
порвала. Он знает этот рисунок, я ему рассказывала. Да включите же свет!!
     Ансельм (в замешательстве). Не найду выключатель...

Томас входит в темную комнату и, поскольку более-менее светло только у окна,
      идет туда, предполагая, что Ансельм и Мария в самом темном углу.

     Томас. Есть тут кто?
     Ансельм. Я. Добрый вечер, Томас.
     Томас. Ты один?
     Ансельм.  Нет,  с  Марией,  мы  ждали  тебя.  (С  деланной  легкостью.)
Заболтались, а теперь никак не найдем выключатель. (Шарит по стене.)
     Томас. Зачем? В темноте хорошо...

                                   Пауза.

Что  ж  вы  не  продолжите свою беседу? Я опять помешал?.. Продолжайте, ради
Бога! О чем вы говорили? Если не секрет.
     Мария. Все не очень-то и хорошо, Регина плачет.
     Томас. И Ансельм ждал меня тут, чтобы этак  вот  объяснить,  почему  не
пришел ко мне.
     Mapия. Я зажгу свет.
     Томас. Не надо, прошу тебя. Ты даже  не  представляешь  себе,  как  это
странно - двое мужчин впотьмах. На глаз не различишь. Но ухо еще не  слышит,
что оба говорят буквально одно и то же. Уверяю  тебя,  так  оно  и  есть.  И
думают одинаково. И чувствуют. И хотят того же. Один раньше,  другой  позже,
один размышляет, другой действует, один лишь слегка задет,  другой  поражен.
Но преследуемый или сыщик, пылкий ум или холодный, правдолюбец или  лгун,  -
кто бы ни был, ты  вечно  все  в  той  же  карточной  колоде,  только  иначе
перетасованной и разыгранной.
     Мария (словно бы в ужасе желая спросить: ты пьян?). Томас, ты...
     Томас. Что - "Томас, ты"! Друзей имеешь для того,  чтобы  не  впасть  в
тщеславие. Не дай  себя  обмануть.  Из-за  несходства  люди  друг  друга  не
убивают, это заблуждение. Сходство - вот  в  чем  ужас.  Зависть  -ведь  так
хочется быть иным, хоть ты вклеен в тот же блокнот. Согласись, Ансельм!..

                                 Молчание.

О,  лишь  тьма и молчание. (Ждет.) А вон там, в ящике, у меня пистолет. Ты с
детства  стремился  превзойти  меня  силой.  А если я сейчас выстрелю? В это
черное пятно среди темноты прицелиться нетрудно... (Ждет.)

                                 Молчание.

Конечно,  держишься ты хорошо. Стискиваешь зубы. Не даешь себе слабины. Чтоб
Мария  поверила,  будто  твои чувства способны пережить смерть... Слышишь? Я
повернул  ключ...  Открыл  ящик...  Еще  минуты  две  - и я с тобой покончу,
размажу  твои  мозги  по  стене!..  (Ждет.) Если не отзовешься прежде, чем я
досчитаю  до  ста, все, тебя нет. Раз... два... Ты был просто выдумкой, о-о,
какое  счастье.  Три...  Он  же  ничегошеньки  не  создал!  Ползает вокруг и
отирается  о людей. Понимаешь, Мария, ему нечем утвердиться, оправдать себя,
оттого  он и жаждет любви, как актеришка. Но ведь его можно любить? Или нет?
Можно, да?!
     Мария. Томас, что за фантазии?..
     Томас. А-а, думаете, мне духу не хватит. Но ведь он отнял у меня  место
в жизни...
     Мария. Ты сам этого хотел!
     Томас. Ты права, права, хотел! (Видно, как он встает и подходит к  тому
месту, где предполагает Ансельма.) И все теперь как в  собачьем  мире.  Дело
решает запах, который ты чуешь носом. Запах души! Тут - зверюга Томас, там -
зверюга Ансельм. Они и для себя самих ничем не  выделяются,  кроме  тонкого,
как бумага, ощущения обособленного тела и стука крови внутри этой  оболочки.
Разве у вас нет сердца, чтобы это понять?! Разве это не толкает нас к смерти
или... в объятия друг друга?!
     Мария (испуганно вскочив и заступая ему дорогу). Томас, ты пил?!
     Томас (чиркая спичкой). Посмотри же на меня! (Пытается при свете спички
высмотреть Ансельма.)

           Мария включает свет. Ящик открыт, но Томас безоружен.

     (Все еще не находя взглядом Ансельма.) Только посмотри на меня...

                          Ансельма в комнате нет.

Ушел? Беззвучно исчез?.. Беззвучно явился! Что между вами было?
     Mapия (с жаром). Ничего!
     Томас. Ничего? Так это и есть все! Я знаю, ты никогда  не  скажешь  мне
слова лжи. Ничего не шевельнулось, но вся Земля движется, со  всем,  что  на
ней есть.
     Мария (твердо). Правда ли, что ты ездил в город, чтобы удостовериться в
справедливости этого... досье?
     Томас. Йозеф слышал, как я подъехал, у нас мало времени. Ансельм ко мне
не пришел. Я бы открыл ему свое сердце, а он даже не удосужился прийти!
     Мария. Значит, правда... (Решительно.) Дай мне это досье, я его сожгу!
     Томас (поначалу глядя на нее в безмолвном волнении). Благородная  идея!
Поистине Ансельмов размах! Я, конечно же, ничего тебе не отдам.
     Мария. Ты тайком строишь козни против Ансель-'  ма.  Позволяешь  Йозефу
оставаться в доме, а это  невозможная  ситуация.  Едешь  в  город,  пока  он
сторожит дом. И все - не спросив меня. Ансельм мой друг, равно как и твой: я
не согласна, чтобы с ним здесь так обращались!
     Томас. Хорошо, я отдам  тебе  папку.  Но  сначала  выслушай  меня,  без
предубеждения. Если ты и после этого не  передумаешь...  я  отдам  ее  тебе.
Почему он не пришел ко мне? Потому что ему есть что скрывать: он обманщик!
     Мария. Но ты же всегда так говоришь. А потом заявляешь, что он  ближний
не-человек!
     Томас. Тем не менее он разыгрывает перед тобой комедию. Почему?  Почему
Йоханнес покончил с собой?
     Мария. Этого никто из нас не знает.
     Томас. Да?! Потому что доверился Ансельму.
     Мария. Скорее уж, потому что его мучила Регина. Продолжай!
     Томас. Там, в ящике, возможно, есть улики. Но дело  не  в  них,  говорю
тебе. Выслушай меня! Я ведь хочу, чтобы ты наконец сама поняла! Йоханнесу  -
как и всем нам - недоставало той дурацкой капли доверчивости, без которой ни
жить нельзя, ни восхищаться друзьями,  ни  находить  их,  той  легкой  капли
глупости, без которой не станешь толковым человеком и ничего не  достигнешь.
Любой человек, любое дело, любая жизнь всегда имеют  где-то  трещинку,  паз,
который только заклеен. Забран!
     Мария. Стоп!  Значит,  без  капли  глупости  и  любить  нельзя?  И  все
надтреснуто, если ты умен и не веришь? Продолжай.
     Томас. Нет, так продолжать нельзя! Иногда мне кажется, что мы могли  бы
стать новыми людьми; иногда я просто готов сломаться.  Я  же  обвиняю  себя,
Мария! Все, что я делал, - это грубое  насилие!  Бесцеремонное  затаптывание
трещин. Только не воображай, будто Ансельм лучше!  Йоханнес,  возможно,  был
лучше. По крайней мере с твоей точки зрения. Он был слабый. Хрупкий.  Думал,
какой-то другой человек поможет ему это преодолеть.  А  Регина  была  плохим
помощником - чересчур любопытна и не пресыщена жизнью; дверца,  не  желающая
закрыться. Так он пришел к Ансельму. И тот вроде бы принял в нем участие. Но
лишь  еще  сильнее  углубил  его  малодушие  и  заодно   подогрел   Регинино
нетерпение. Ансельм использовал обоих - в своих целях! Пока силы у Йоханнеса
не иссякли!
     Мария. Но зачем бы ему все это?
     Томас. Зачем? Затем, что он сам  мучится,  как  Йоханнес!  Нуждается  в
оправдании и в людях! А  неудачнику  для  оправдания  себя  необходимо  быть
любимым. Он крадет любовь, он вламывается, как  грабитель,  и  похищает  ее,
если  надо.  Но...  получив  ее,  не  знает,  что  с  нею  делать.   Еще   в
университете...
     Mapия. О, там все было иначе.
     Томас. Н-да, он  неплохо  успел  тебя  обработать.  Но  неужели  ты  не
замечаешь,  что  он  -  как  все  люди,  которые  вечно  кого-то  любят,   -
интересуется  только  собой?  Что  его  магнитом  тянет  к  каждому   новому
человеку...  это  как  болезнь...  он  непременно  должен  подольститься   и
навязаться в друзья.
     Мария. Допустим, он совершает опрометчивые поступки. Но он участлив.  А
участие идет изнутри, как родник.
     Томас.  Не  клюй  ты  на  его  удочку.  Это  все  равно  что  фасоны  и
мистификации медиумов, давно вышедших из транса. Он не любит,  он  ненавидит
каждого человека, как обвиняемый ненавидит судью, которому поневоле врет!
     Mapия. Да  о  чем  ты  говоришь?  Не  чувствуешь  разве,  что  все  это
умозрительные конструкции?
     Томас. А ты не чувствуешь, что любое твое возражение  для  меня  мука?!
Обманными посулами он приманивает людей, потому что поневоле один-одинешенек
дрейфует в бесконечности на собственной доске!.. Ты меня  не  понимаешь.  Но
неужели не замечаешь, что ты и я - безумец, каким видишь меня ты,  -  жалкое
тому подтверждение?!
     Мария. Но все эти твои заявления - они подтверждаются бумагами в досье?
     Томас. В досье?.. (Медлит, пересиливая себя.) Нет... Я  ведь  только  и
говорю: допустим. (Безнадежным тоном.) Тут ничего не докажешь, нужно  просто
верить.
     Мария. Но это же смешно, Томас, бедняга.
     Томас. Смешно в моих устах, а сделай это он - вы бы сказали: родник.
     Мария. Ты же сам целыми днями рассказывал мне о нем, когда его здесь не
было, когда его ждали. У него, говорил ты, есть то, чего нет у тебя. Простая
связь с людьми через интерес, без борьбы и труда! А теперь ты позволил  себя
завести; нет, ты сам заводишь Йозефа! А  тут  еще  и  Ансельм.  Тебе  словно
позарез  надо  опять  его  очернить.   Уперся,   как   скала,   благо   силы
предостаточно. Дай сюда папку, я ее сожгу - ради тебя же самого!
     Томас (отпрянув назад). Нет-нет, не сейчас! Сейчас уже нет  времени,  я
слышу голос Йозефа. Иди, иди к нему! Прошу  тебя,  пойди  к  нему  еще  раз!
(Теснит ее к двери.)
     Мария. Не хочу я идти к нему! Я хочу говорить с тобой!
     Томас. А я не могу тебя слушать! Иди к нему! Ну, хотя бы... посмотри на
него и подумай о том, что я сказал.
     Мария. Нет...

  Поскольку в другую дверь входит Йозеф, она не может продолжать и уходит.

     Йозеф (он черном,  на  лице  похоронная  мина).  Ты  слишком  тянешь  с
решением, а я здесь в совершенно невыносимой  ситуации.  Регина  по-прежнему
глуха к моим увещеваниям, она ведь и на письма не отвечала. Видно, мало  еще
испытывала мое долготерпение!
     Томас. Уезжай, пусть время само все рассудит!
     Йозеф. Ты убедился в истинности моих аргументов?
     Томас. Да. (Вынимает из ящика Штадерову папку, кладет  перед  собой  на
стол.)
     Йозеф. Регина вряд ли сознает, что значит поразить мужчину в самое  его
существо.  Но  этого  патологического  лжеца,  этого  мошенника   необходимо
обезвредить!.. Сперва я думал: ну  ладно,  увеселительная  поездка,  нервный
каприз... этот внезапный  уход  без  всякого  предупреждения.  Я  был  готов
примириться  и  с  этим  неприличием.  Регина  ведь  всегда  была   мрачная,
неприветливая, этакая святая не от мира сего. Ты  понимаешь,  здесь  есть  и
свои положительные стороны: она была не способна  выказать  интерес,  теплое
отношение к мужчине. Но тут... я искал объяснения, доброго слова,  а  вместо
этого - коротенькое извещение, что она уехала к сестре... а потом  обнаружил
эту книжку, полную омерзительнейших письменных излияний, которые попросту не
укладываются у меня в голове!..
     Томас. Они написали, что едут сюда, поскольку тут  вместе  с  ними  жил
Йоханнес?
     Йозеф. Это Регина писала, но я убежден: под его  диктовку.  Иначе  ведь
глупо давать мне в руки оружие: выходит,  она  все  время  меня  обманывала!
Чтобы остаться подле Йоханнеса! Ты можешь это понять?!
     Томас. Да.
     Йозеф. Можешь?! Ну да, вы все такие: лишь бы  идея  была  сумасбродной,
тогда вам перед ней не устоять!
     Томас. Здесь я могу представить себе мотив. Нечто вроде ностальгии.
     Йозеф. О, она, поди, тоже что-то  себе  "представляла":  ведь  все  это
наверняка вранье! Холодная, целомудренная Регина - вот где преступление, вот
где  начинается  непонятное.  Годами  хранить  живую  память  о   покойнике,
вопреки... у нас же был счастливый брак! Ну хорошо, с этим  бы  еще  кое-как
можно примириться, хоть это и взбалмошность;  тут  даже  есть  благородство,
конечно весьма и весьма  взбалмошное.  Ну  сам  подумай:  верность?  Это  же
ненормально! Да и насквозь фальшиво! А тем паче  скабрезности,  так  сказать
жертвоприношения  усопшему?  По  сути,  беспрерывная,  многолетняя   цепочка
супружеских измен?! Не говоря о животной чувственности,  одна  только  грязь
секретов  и  лжи:  можешь  ли  ты  представить  себе,  что   такой   робкий,
взыскательный и - это я говорю тебе как ее брату! -  нечувственный  человек,
как Регина, способен на подобные вещи?
     Томас. Пожалуй, нет, это плохо вяжется с ее гордостью.
     Йозеф. А гордости в ней хоть отбавляй! Иной раз даже слушать неловко, с
каким высокомерием она судит о посторонних. Вот тут-то этот малый  и  взялся
за дело. Я убежден, так он хотел перестраховаться от всяких случайностей.
     Томас (тоном человека, который при всем старании ничего не  понял).  Но
зачем он ей это внушал?
     Йозеф. Чтобы нанести удар мне!
     Томас. Разве эти записки были адресованы тебе?
     Йозеф. Нет. Регина до ужаса рассеянна, она  просто  оставила  бумаги  в
ящиках... Но в конечном счете они, разумеется, были адресованы  именно  мне.
Вероятно, он умышленно все подстроил, этот прохвост! Потому что выводы моего
детектива... знаешь, малый изрядно тщеславен,  и  все  его  научные  методы,
конечно, полная чепуха, но в  ловкости  ему  не  откажешь...  и  его  выводы
подтверждают: Ансельм подмазывается к людям. Я, например, раньше терпеть его
не мог, но он так мягко и кротко играет на твоих слабостях, выманивает  твои
мысли, что невольно думаешь, будто никто еще так  тебя  не  понимал.  И  все
затем, чтобы, вынюхав все твои уязвимые места, расчетливо  нанести  жестокий
удар. Для этого он не раз даже фальшивыми именами и документами пользовался.
Выдавал себя за дворянина, за богача  или  бедняка,  ученого  или  простака,
апостола натуропатии  или  морфиниста  -  смотря  как  было  удобнее,  чтобы
облапошить неопытную и, однако ж, о чем-то смутно  подозревающую  душу.  Как
тебе известно, там есть истории, которые могут стоить ему головы.
     Томас (вставая). Но как ты это объясняешь?
     Йозеф. Болезнь. Он опасно болен. Но это никоим  образом  не  снимает  с
него ответственности.
     Томас. Я без конца думаю об этом и не могу понять.
     Йозеф. Говорю тебе:  социально  опасный  больной.  Он  нарочно  подверг
Регину внушению. Меня он давно ненавидел, не знаю за что, ничего  плохого  я
вам никогда не делал; одна эта ненависть уже  симптом  болезни!  А  с  какой
патологической изощренностью все продумано; достаточно только поднапрячься и
выстроить все в логическом порядке. Выходит так: пока она верит в Йоханнеса,
ей можно делать что угодно. Ведь он, безвременно умерший, не что  иное,  как
ее собственная судьба. Да-да,  не  память,  не  греза,  это  еще  худо-бедно
доступно пониманию, а так... (Прямо-таки берет каждое слово  в  руки,  точно
непостижимый механизм.) ...то,  чем  она  хотела  стать,  ее  вера  в  себя,
освобожденная от реальности иллюзия о себе! Она... сама... только хорошая...
добрая! Отсюда должно бы по крайней мере следовать, что  она  желает  делать
добро. Но как-то невпопад! Мол, чем хуже она станет, тем больше  приблизится
к Йоханнесу! Ибо человек-де тем нормальнее, чем больше  он  себя  теряет!  А
терпеть унижения - участь духа во всем мире! Унижения,  это,  понимаешь  ли,
уже я; отчего мне отказано в духе, не в пример Ансельму, который  ничего  не
совершил, я не знаю. Клянусь, по своей инициативе Регина никогда  бы  ничего
подобного не сделала. Но единожды доведенная до предела,  она  волей-неволей
винит себя во всех тяжких! Таким  образом  он  рассчитывал  обеспечить  себе
отступление. Но я не настолько глуп. Если он велел ей написать,  что  она-де
воспылала к нему страстью  и  решила  соблазнить,  а  сам  он  желал  только
руководствовать  ее  душой  и  скорее  отколотил  бы  себя  и  пригрозил  бы
самоубийством, чем допустил то, что "я и другие ценим превыше всего", -  так
вот  у  меня  сразу  возникло  определенное  подозрение,  а  он   со   своим
сочинительством попал мимо цели... (Доверительно.) Здесь отражается лишь его
собственный ненормальный настрой.
     Томас. Но позволь, в сущности Ансельм ничем от нас не разнится;  просто
он сдвигает акценты.
     Йозеф.  Впору  тебе  посочувствовать.  Он  ведь,  кажется,  и   вправду
боится... ну... гм... зайти чересчур  далеко.  Конечно,  такое  не  очень-то
укладывается в голове. Тем более что у него есть жена. Но, как правило,  он,
похоже, в самом деле испытывает  при  этом  необычайное  потрясение.  Вместо
женщины  с   ним   вдруг   фамильярничает   человек!   В   нем   разражается
экзальтированный кризис, отсюда и эти  патологически  злобные  поступки.  Он
предпочитает внушать ей, что она должна "терпеть мои притязания", пусть даже
ценой его "страданий"!
     Томас.  Значит,  ты  совершенно  уверен,  что  для   него   речь   идет
исключительно о дружбе. Конечно, тогда можно ненароком и преступить границу.
     Йозеф. Штадер - детектив,  ну,  ты  знаешь,  -  выдвинул  замечательную
теорию: если б дело зашло дальше, они бы никуда не уехали. Ведь  в  подобных
случаях опасаются шума... И клянусь, будь он по крайней мере мужчиной, я  бы
знал, что делать! Но он  извращенец,  психопат,  тряпка,  баба!  (Расхаживая
туда-сюда, пытается успокоиться.) А ты, Томас, ты доверчиво любишь  женщину,
она же, заразившись этой дурью, отдает твою честь на поругание тому, кто  ее
этой заразой наделил...
     Томас. В письме я готовил  тебя  к  встрече  с  почти  непредсказуемыми
людьми.
     Йозеф. И  выставил  меня  ретроградом,  в  твоей  совершенно  никчемной
моральной  теории;  занялся  не  своим  делом  -  и  вот,   изволь   видеть,
практический результат. Хотя, по-моему, ты стыдишься  этого  промаха;  факты
принесли мне больше удовлетворения, чем все твои потуги. Ведь  тем  временем
ты успел убедиться, что сведения правильные?
     Томас.   Да.   То,   что   я    смог    перепроверить,    соответствует
действительности.
     Йозеф. А на такой случай ты обязался указать ему на дверь.
     Томас. Да. Обязался. (После недолгой  борьбы  с  собой.)  Но  не  могу.
Именно теперь ему нельзя уезжать. Он должен еще остаться. Не дави  на  меня.
(Кладет папку обратно в ящик.)
     Йозеф (удивленно смотрит на него; опять  расхаживает  по  комнате).  Ты
меня правильно понял? Я вовсе не отрекаюсь от  правомочий,  какие  мне  дает
закон. Я медлил только с оглядкой  на  тебя  и  из  отвращения  к  семейному
скандалу... Я требую, чтобы ты перед женщинами отступился от него и  отказал
ему от дома.
     Томас. Ценю твою доброту... но я так не могу.
     Йозеф. Хорошо... Однако с  меня  это  не  снимает  обязанности  навести
порядок. Верни мне бумаги.
     Томас (наконец совершенно решившись, запирает ящик и вытаскивает ключ).
Нет. Извини. Не могу.
     Йозеф (ошеломленно). Выходит, ты вправду питаешь к нему симпатию!.. Так
всегда и начинается. (Переборов себя.)  Он  здесь,  чтобы  обмануть  тебя  и
Марию, точь-в-точь как обманул меня и Регину!
     Томас.