ва; боюсь только, мы  можем  травмировать  мадемуазель
Мертенс.
     Мертенс.  О,  я  ухожу;  в  моей  жизни  не  было  более   мучительного
разочарования.  (Нерешительно  встает,  но,  поскольку   никто   не   делает
поползновения отпереть дверь, так и стоит в растерянности.)
     Регина (сидевшая неподалеку от нее, подходит и мягко  усаживает  ее  на
стул). Останьтесь со мной; вам придется еще много услышать.

                              Короткая пауза.

     Мария. Выходит, вы только потому хотели уехать с записями и с... (ясно,
что она хочет сказать "с Региной"', но не произносит этого имени)...  только
потому, что опасались... Господи, как же можно так лгать?!..

                              Регина смеется.

(Раздраженно.) Пусть она перестанет! Пусть прекратит этот жуткий смех!
     Pегина. Я не смеюсь. В детстве  я  была  твердо  уверена,  что  однажды
обрету чудесный голос. Внимание! Тишина! Ну как, слышите мой красивый голос?
(Смеется.) Вот и я тоже не слышу. Таким голосом поет Ансельм. Но ведь  можно
прекрасно петь про себя, в душе, а внешне немотствовать!
     Йозеф. Вот пагубное, геростратовское влияние этого человека!
     Регина.  Этот  голос  по-настоящему  воспевал  Йоханнеса!  Просто  было
ощущение: еще придет что-то, ради чего стоит  жить.  (Горько,  Ансельму.)  А
потом приходит день, когда сознаешь: ничего больше не будет.
     Йозеф. Она стала жертвой  ловца  человеков;  Регина,  если  ты  желаешь
одуматься, хоть это и требует от меня усилия: я еще раз предлагаю  тебе  мою
защиту! Знаешь ли ты, как он тебя обманул? Его жизнь - сплошная цепь  обмана
и грязи...
     Регина. Знаю.
     Йозеф. И ты в ней - лишь одно из звеньев. Дома у него жена, но  он  это
скрывает - наверно, никогда тебе не говорил?

                        Мария негромко вскрикивает.

     Pегина. Я это знаю.
     Йозеф (как бы внезапно прозрев). Но тогда?.. Тогда...  Нет...  наверно,
все далеко не так... все это с виду неправдоподобное... преступное... просто
его выдумка, которую ты записала под диктовку?
     Регина. Что тебе до Ансельма?! Со мной он покончил, ему нужна Мария!
     Йозеф (кричит в отчаянии). Но это правда!! Я уже  ничего  не  могу  ему
сделать... Пусть убирается, или я его убью!.. Дай ему ключ, Мария, быстро!!!
Пусть убирается вон! (Падает в кресло.)

               Мария протягивает Ансельму ключ, тот не берет.

     Регина. Он ведь может получить развод. Откуда вам знать,  как  выглядит
Ансельмов роман! Ему нужна эта веревочка, которая его держит;  он  потому  и
хотел, чтобы я уехала вместе с ним и с  Марией  -  тогда  бы  он  в  ней  не
заблудился. (Сопровождает свои слова насмешливым жестом, намекая на  Мариину
величавость.)
     Йозеф (упавшим голосом). Тогда я вообще ничего не могу ему сделать.  Он
просто раскрыл мой позор, и только.
     Регина. На кого ни посмотрит, он сразу желает стать как  тот!  Жить  не
может, не слыша уверений: ты добрый, хороший  человек!  Все  окружающие  для
него - кошмар! Но он тщеславен и  слаб.  (Марии.)  Знаешь,  что  он  вправду
думает о тебе?
     Йозеф (несмотря на растерянность). О Господи! Утихомирьте ее!
     Регина. Конечно же, ты невыносима. Прекрасно сгодишься, чтобы  пеленать
младенцев. Сноровисто, по-хозяйски, точно карпа за жабры, хватаешь  мужчину.
Чтоб услышать, как ты поешь большую арию,  надо  приложить  немалые  усилия.
Завести тебя. Динамит в задницу...
     Йозеф (все еще чувствуя свою  ответственность,  вскакивает  и  пытается
заткнуть ей рот). Нет, это же...
     Регина. Хорошенько...
     Йозеф. Мерзость, а не женщина!
     Регина (вырываясь). Тебе нужно хорошенько наподдать в пузо! Он  сказал,
ты его преследуешь!
     Mapия. Я?.. вас преследую?
     Томас (с трудом сдерживаясь). Ты правда так сказал?!
     Регина. Вчера сказал. (Оборачивается за подтверждением  к  Мертенс;  та
холодно и обиженно пожимает плечами.)
     Томас. Да замолчи ты, чертовка!
     Йозеф (машинально,  будто  по-прежнему  обязан  защищать  Регину).  Да,
сказал!.. Что ж, лучше теперь выложить все  начистоту...  Я  счел  за  благо
вынуть из папки  несколько  страниц,  прежде  чем  отдал  ее  тебе.  Ведь  я
намекнул, с какими намерениями он явился в твой дом.
     Томас (со смешком и стоном; Марии). Ни чувством, ни мыслью ты не можешь
обнаружить в нем обманщика; какая постыдно грубая метода -  показывать,  что
этот  человек  посторонний!  Но  сыщик  молодец:  то,   что   тебе   кажется
меланхолией, он с ходу именует  запором  и...  излечивает!  Кому  ты  теперь
поверишь? Я не знаю. Обоим. Вековечная тайна!
     Ансельм (Марии). Почему вы не ушли!.. Этого бы не случилось. Я  был  бы
хорошим человеком.

 Мария отшатывается. Регина бросается Ансельму в ноги, он отступает от нее.

     Pегина. Я так и буду валяться у тебя в ногах, пока ты стоишь. Неужто  в
тебе не осталось ни капли равнодушия к тому,  прав  ты  или  нет?  Они  тебе
предписывают, что ты должен делать, как чувствовать, что думать; но ни  один
не говорит, каким ты должен быть. Никто тебя не направляет, и  беззащитна  в
тебе темная нетронутость. Чего же ты еще хочешь?  Все  кончено!  Я  лежу  на
земле, и мщу, и торжествую! Ведь ты больше не веришь себе... И я тоже...
     Мария. Встань, Регина, встань, неужели тебе  не  стыдно?  (Тихонько,  с
отвращением трогает ее мыском туфли.)
     Регина. Ну, пинай меня, пинай! Из-под юбки у  тебя  выглядывает  что-то
пинающее меня.
     Йозеф (с отвращением). Видеть не могу все это, ухожу.
     Мария. Я с тобой.
     Йозеф. В пику таким больным не мешало бы заключить союз здоровых.
     Томас. Скорей уж, союз всех исключенных, чтобы  они  не  сдавались  вот
так. Говори, Ансельм! Найди хоть одно искреннее слово!
     Ансельм (Марии). Я до сих пор оставался здесь, поскольку верил в вас; я
покончу с собой, если вы уйдете.
     Йозеф (Томасу). В своем доме я наведу чистоту, а ты делай в  своем  что
угодно. Я свой долг исполнил. (Вместе с Марией собирается уйти.)
     Ансельм (показывая на нож, который лежит на столе открытый, с  тех  пор
как они пытались взломать ящик). Мария, вам знаком этот нож? Я беру его, раз
вы не можете больше верить!
     Mapия (с порога). Больше я никогда вам  не  поверю;  доверие  утрачено,
Ансельм. (Отворачивается и, не оглядываясь, уходит за Йозефом.)
     Ансельм (бессильно зовет вдогонку.) Мария?.. Мария!..

   Ансельм хватает нож - никто не понимает, что случилось, так быстро все
   происходит, - и падает. Томас, давно уже не сводивший с Ансельма глаз,
  остолбенело смотрит на него. Делает несколько шагов вперед, все с тем же
  выражением на лице. Останавливается рядом, в крайнем напряжении; Регина
подползает к Ансельму и крепко вцепляется ему в плечо - сначала пальцами, а
                               потом ногтями.

     Регина. Вобьет что-то  себе  в  голову  -  и  ради  этого  готов  стать
мучеником.
     Томас. Крови не видно; держу пари, опять обман.
     Регина. Задумает что-то и непременно осуществит, даже  если  уже  и  не
хочет, просто не умеет идти на попятный.

Она долго впивалась ногтями в руку Ансельма, и он невольно подает знак, что
 ему больно. Томас буквально кидается на него, становится рядом на колени,
                  трясет его, дергает за плечи, за волосы.

     Томас. Симулянт! Обманщик! В душе ты у нас  раскрасавец,  а?!  Если  не
откроешь глаза, я тебя растопчу! Сдеру с тебя эту личину!
     Регина. Не трогай его! Он беззащитен!
     Томас. Он попросту притворяется.
     Регина. Оставь его! Он хороший... под всеми  личинами!  (Теснит  Томаса
прочь и опять вцепляется в руку Ансельма.)
     Томас (не дает себя оттолкнуть). Ему хочется остаться правым, только  и
всего. Эй ты, раненый! Подлец с изъяном! А ведь  из  кожи  лезет,  изображая
здоровье.

                      Ансельм меж тем открывает глаза.

(Торжествующе.)  Хоть  раз поневоле признал истину!! (Тотчас с отвращением к
себе  встает.)  Дым!  Плохо отрегулировали лампу? Я думал, керосиновая лампа
может взорваться. Ах... (Смеется.) Да знаю, знаю, у нас уже электричество...
мне на минутку почудилось, что мама жива, а мы еще маленькие...
     Регина. Что ты на него накинулся? Он ненавидит тебя ничуть  не  больше,
чем любого другого, но любви к тебе в нем куда больше.
     Томас. Любви? Ко мне?! Он явился, чтобы умыкнуть Марию!
     Регина. Он любит тебя как брата, который сильнее его самого.
     Ансельм (с трудом поднявшись). Я тебя ненавижу. Куда  бы  я  ни  пошел,
впереди всегда был ты.
     Томас (швыряет свою реплику ему в лицо). Никто тебе не верит... Но  что
вы сделали с нами! Все вас презирают, преследуют, отвергают!
     Регина. Они ползали по мне. Я приносила себя в жертву, позволяла  собою
командовать, чувствовала, что вправду становлюсь  такой,  какой  видят  меня
они, и... тем выше воспаряла... незримо, по частям, которые ждали спутников.
(Встает.) Теперь все ясно и все отгорело.  Сегодня  я  стала  здравомыслящим
человеком.
     Ансельм (Томасу). Ты преследовал меня - и когда был рядом, и  когда  не
был. Если один человек толкает другого на дурные поступки, он виноват.
     Томас. Конечно, сказано опять для красного словца, однако ж...

                      Входит Мария, и Томас умолкает.

     Мария (видя, что что-то случилось). Что такое?.. Что произошло?
     Томас. Он изобразил покушение на  самоубийство.  Но  в  конечном  счете
правдивые и фальшивые чувства суть почти одно и то же.
     Регина. Есть люди, правдивые за  обманами  и  неискренние  перед  лицом
правды.
     Томас. Находишь соратника, а он обманщик! Разоблачаешь обманщика, а  он
- соратник!
     Мария. Ни слова не понимаю.
     Mepтенс (которую до сих пор никто не замечал). Позвольте  мне  уйти.  Я
больше не могу. Видно, не дано мне понять  столь  "вулканических  людей",  в
которых не затвердел еще "остаток со времен творенья".
     Томас. Но это тоже  обман  в  наше  время.  Оно  терпит  лишь  кургузые
чувства, долгие размышления.
     Мария. Ни слова не понимаю. Вы помирились? Этого я ему не прощу!
     Ансельм. Я дурно говорил о вас, чтобы защитить  мое  чувство  от  чужих
прикосновений!
     Томас. Молчи, Ансельм, тебе надо в постель. Ложись спать.  Завтра  рано
утром ты уедешь. Мне и самому впору уехать, убаюканному безалаберностью.  Вы
ведь правы. Люди никогда не бывают более в своем уме, чем когда теряют себя.

                                  Занавес


        "ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ"

     Коридор вроде холла  на  втором  этаже.  Двери.  Деревянная  внутренняя
лестница. Причудливые арабески на ковре. На заднем плане - огромное  окно  с
видом на  природу.  Рассвет.  Тяжелая,  удобная  мебель  -  дерево  и  кожа.
Касательно характера вещей справедливо то же, что сказано во втором акте; но
все пространство кажется тесным, замкнутым, похожим на внутренность шкафа.

   Регина и Томас в фантазийных домашних костюмах. Томас в глубине сцены,
     встает с кожаной козетки, потягивается, проходит на авансцену, где
                         скорчившись сидит Регина.

     Томас. Мне стыдно.
     Регина. Вообще не смотреть на мужчин или смотреть на всех подряд -  это
одно и то же. Впору бросаться им на грудь, просто потому, что с ума  сходишь
от отчужденности, от неспособности уразуметь, как  это  можно  задержать  их
руку в своей больше, чем надо.
     Томас. Перед тем как перебраться сюда, я еще раз перечитал эти  заметки
- твои или Ансельмовы о тебе, - и мне стыдно.
     Регина (соглашаясь). Остылые выдумки. Омерзительно голые,  как  птенцы,
выпавшие из гнезда. (Глядя на свет.) Я просто не могу глядеть  на  свет,  на
это  таинственно  прекрасное  утро;  точно  испорченный  желудок  мира,  оно
выворачивается во всей своей мутной ясности.
     Томас. И пока я читал, этот Штадер был в нашем доме. А в другой комнате
спал Йозеф. А в третьей - Ансельм. Я боялся задать себе вопрос, не  спит  ли
один из них у тебя.
     Регина. Почему ты  не  говоришь  -  "порочные"?!  Почему  не  пытаешься
поднять меня, как падшую девку?! Взгляни на это как  на  естественный  факт,
раз уж нельзя заглянуть дальше и увидеть  подоплеку!..  В  деревне  не  было
места. И Йозеф притащил этого адъютанта - не ночевать же ему в парке!
     Томас. Конечно, нет! Ох это  проклятое  человеческое  "конечно"  -  как
притолока низкой двери: не хочешь, а склонишься перед любой подлостью.
     Регина (продолжает). А Ансельм уже неестествен!
     Томас (подчеркивая узость переходной зоны). Ансельм неестествен.

                                   Пауза.

(Измученно.) Если б ты знала, как мужчины презирают таких женщин!
     Регина. А я знаю. И они правы. Я каждый раз замечала, но для  меня  это
всегда была месть, в глубине души. Ведь и сегодня речь не о том, что ты  это
сделал. А о том, что это тебя  усмиряет  и  принижает,  что  ты  становишься
собственным поступком. Бунт, могучая воля, безымянная сила выплескиваются  в
мир и... в твоем случае становятся профессором.
     Томас (наполовину соглашаясь). Да, быть  может,  каждый  на  всю  жизнь
остается  в  плену  второстепенного  успеха.  Наверное,  мне  надо  с   этим
примириться.
     Регина. Восхитительное девичье ощущение - волшебной птицей  парить  над
миром, качаясь на кольце! Только потом догадываешься, что  сидел  в  клетке,
которую кто-то нес и вдруг поставил.
     Томас. Вчера, разговаривая с твоим мужем,  я  вправду  еще  верил,  что
мужчины тебе отвратительны; теперь, моя дикарка сестра, мне нужно свыкнуться
с тем, что ты омерзительно уродливым способом выразила то же самое.
     Регина. Какая-то часть меня всегда была вне этого.
     Томас. До чего же мне нравилось, что мы  никогда  не  предъявляли  друг
другу непомерных требований. Сохраняли между собой  свободное  пространство.
Не сковывали, не стискивали друг друга всякими там  идеалами,  когда  голова
кругом идет и дышать нечем. Наоборот, хотя мы годами не виделись и не писали
писем - спокойный сон с детства нерасторжимых  уз.  А  эти  узы  на  крайнем
переделе были музыкой, как все далекое. Даже  твой  брак  с  Йозефом  ничуть
этому не мешал. Главная тайна человеческой  музыки  не  в  том,  что  она  -
музыка, а в том, что посредством сушеной овечьей  кишки  удается  приблизить
нас к Богу.
     Регина. Наверно, я просто злая, очень даже  может  быть;  никого  я  не
люблю, все делаю втихомолку. Но всегда у меня было утешение: если  уж  будет
совсем скверно, ты сумеешь навести порядок; устроишь так,  что  все,  что  я
наделала, было хорошим и добрым. А ты смирился, упал!
     Томас. Не тревожься, я... опять встану!
     Регина. Слушай, давай разуемся и пойдем  в  парк,  босиком!  По  мокрой
траве.

                     Томас с облегчением отмахивается.

Ты еще помнишь эту старую чертовку Сабину?
     Томас. Нашу бонну, которая приучала нас к  доброделетям?  Наконец-то  я
понял, кого мне все время напоминала Мертенс!
     Регина. Идем  погуляем  по  мокрой  траве;  сверкающая  утренняя  роса,
враждебно чистая, как ее губка, омоет наши ноги. Солнце будет куриться паром
у нас на плечах. Гляди, вот оно встает. Нелепо, как  взрыв!  (Строит  солнцу
необузданные, гротескные гримасы.) А-а-ах!!! Это же  красота!!!  Наши  босые
ступни почувствуют землю; зверя, из  которого  мы  вышли,  не  умея  улететь
прочь! Потом они найдут нас мертвых  под  кустом.  И  сломают  себе  голову,
гадая, почему мы босиком.
     Томас. Ты до сих пор носишься с этой мыслью?! Прямо как Ансельм!
     Pегина. Я никогда об этом не думала; даже после  смерти  Йоханнеса.  Но
мне кажется, человек или предназначен к этому изначально, или нет.  Все  это
растет подспудно, и однажды человек осознает свое призвание.
     Томас. Но... ты что, вправду... серьезно?..
     Pегина. У тебя же хватит мужества на двоих. Стоит ли в  итоге  валяться
этаким пустым мешком? Быть как все? Чего ты еще  ждешь?!  Это  единственное,
что пока не испробовано; может, оно и обман, а может... от сознания, что оно
близко, уже становишься дивно свободным и бесстрашным.
     Томас  (хватает  ее  за  плечо  и  трясет).  Чепуха!  Оказывается,  это
прекрасно! Быть оставленным - прекрасно! Все потерять - прекрасно! Не знать,
что делать дальше, - прекрасно! Суженным до точки зрачком брать  свою  жизнь
на прицел. Ничего не видя, оступиться на верхней ступеньке. И медленно,  как
лист, лететь сквозь огромное глубокое пространство.
     Мария (входит со свечой в руке). А здесь светло. (Задувает  свечу.)  Вы
уже на ногах? Тоже не спалось? Когда Регина ушла  от  меня,  я  спала  потом
всего часа два. Не знала, что будет делать Ансельм, что - ты.  Ты  вообще  в
спальню не приходил.
     Томас. Ансельм, наверно,  отсыпается;  ему  нынче  уезжать.  (Временами
удивленно поглядывает  на  Марию,  тщетно  пытаясь  охватить  ее  целиком  и
запомнить.)
     Mapия (садится подле Регины, укутывает ее  своей  шалью).  Конечно,  он
делает много  дурного,  в  общем  сам  того  не  желая,  как  мальчишка,  из
внутренней неуклюжести. А потом удирает.
     Томас. Ну что ты говоришь, нам  ведь  уже  за  тридцать!  Бывает,  и  в
восемьдесят остаются в душе детишками. Согласен. Даже когда  уже  смотрят  в
глазницы смерти. Но все равно до крайности  омерзительно  выворачивать  этот
мягкий внутренний мех наружу так, как вчера... Ужасный холод; у тебя постель
еще теплая? Я бы прилег.
     Mapия. Я поставлю чай; прислуга еще  спит.  (Регине.)  Может  быть,  он
отчасти все же оказался прав. Если б я ему доверилась!  Если  б  уступила  и
уехала с вами!
     Томас (обеим). О? Ну что, высказались? У смертного одра здоровяка!
     Мария. Ты по обыкновению чванишься. А я вот засомневалась; пожалуй, кое
в чем я перед ним виновата. Ведь по отношению к Регине мы совершили  одну  и
ту же ошибку.
     Peгина. А, вздор!
     Мария (ласково). Нет, не вздор;  жаль  только,  не  исправишь.  Я  лишь
теперь поняла, отчего она вышла за Йозефа; а ведь я так часто корила  ее  за
это. Но после неожиданной смерти Йоханнеса она просто  думала:  надо  ждать.
Спрятаться. Что такое и тридцать, и пятьдесят лет - если есть чего ждать!
     Томас. Ты забываешь: это была настоящая смерть, а не фиктивная!
     Мария. Ты  забываешь:  когда  молодая  женщина  принимает  первое  свое
решение - быть сильной и достойной спутника, оно летит через  горы  и  планы
как по гладкой площадке для танцев. Превратности  и  помехи  замечаешь  куда
позднее.
     Регина. Вздор, вздор, вздор! (Пытается закрыть Марии рот.)
     Мария (встает и берется за чайник, но тотчас вновь его оставляет). Нет,
пусть слушает! Ты от нас ни советов тогда не дождалась, ни помощи!
     Томас. И что? А дальше? Она тебе, наверно, и это рассказала?
     Мария. Почему ты не хочешь понять? Раз она заживо сошла  в  могилу,  ей
что, надо было еще и остаться там?
     Томас. Ну хорошо. Один раз. А дальше? Второй? Третий? Одиннадцатый?
     Мария. Конечно, это было ни к чему, но  когда  дома  над  тобой  только
смеются, я по крайней мере понимаю: тому, с кем такое могло случиться, нужна
глубочайшая любовь. Йоханнес и тот не  судил  бы  так  строго,  как  ты;  он
понимал, что Регина слишком молода, и незадолго до смерти просил меня: скажи
ей, что бы ни случилось, я все ей прощу.
     Регина (вставая). Не могу я этого слышать.  От  честолюбия  и  смущения
заплачу, как тогда, когда в  конце  учебного  года  ненароком  стала  первой
ученицей в классе.
     Мария. Он в нее верил: это сила, которая творит добро!
     Томас. А Ансельм? Я ведь знаю, куда вы клоните! Как ты  нынче  смотришь
на заявление, что ты его преследуешь?
     Мария (чуточку даже смешная в своей прямоте). Это он  опять  с  рельсов
сошел. Не стоит обращать внимание. Не стоит примериваться к его измышлениям.
Надо непременно слушать хорошее, доброе в человеке, тогда и слова найдутся!
     Томас (насмешливо передразнивая).  Нельзя  мыслить  мелочно,  тогда  он
откроется, другой человек.
     Мария. Ты всегда пользо