таким хорошим, как в то время,  когда  у  меня  жил  черный
дрозд; но я не могу тебе сказать, что значит быть хорошим.
     - И часто еще с тобой разговаривала птица? - лукаво спросил Аодин.
     - Нет, - ответил Адва, - разговаривать она  не  разговаривала.  Но  мне
пришлось заботиться о корме для нее, о червях. Конечно, то, что она питалась
червями, уже составляло  некоторое  затруднение  -  ведь  я  же  должен  был
обращаться с ней как с матерью, но все в  конце  концов  обошлось,  скажу  я
тебе, дело только в привычке, а к чему только не приходится привыкать даже в
более повседневных вещах! С тех пор я не  отпускал  ее  от  себя,  а  больше
ничего не могу тебе сказать: это - третья история; как она окончится,  я  не
знаю.
     - Но ты все-таки даешь понять,  что  все  это  связано  каким-то  общим
смыслом? - осторожно спросил Аодин.
     - О Господи, - отозвался Адва, - просто все так вот и было; а если бы я
знал, в чем тут смысл, мне не надо было бы  об  этом  рассказывать.  Но  это
похоже на ощущение, какое бывает, когда ты слышишь не то шепот, не то просто
неясный лепет и не можешь понять, что это!


        "ПРИМЕЧАНИЯ "

     В 1935 г. Музиль по совету одного из своих друзей подготовил к  изданию
книгу, в которую вошли многочисленные прозаические  тексты  разной  жанровой
принадлежности, создававшиеся на протяжении 15-20  лет  и  опубликованные  в
журналах и газетах Вены, Праги, Берлина, Цюриха.  Сборник  вышел  в  свет  в
цюрихском издательстве "Гуманитас" в конце 1935 г., а в следующем году ввиду
явного успеха у читателей был опубликован  еще  двумя  тиражами.  Почти  все
тексты,  включенные  в  книгу,  Музиль  основательно  (вплоть  до  изменения
названий)   переработал.   Последняя   прижизненная   публикация    писателя
представляет собой тот мостик, то необходимое звено, которое объединяет  его
малую прозу и раннее творчество с философско-эссеистическим романом "Человек
без свойств".
     "Вступление" и "Угрюмые размышления" публикуются по: Музиль Р. Этюды об
искусстве ("Вопросы литературы",  1972.  Э  И).  -  Новелла  "Черный  дрозд"
впервые опубликована на русском языке в  журнале  "Иностранная  литература",
1980. Э 9. - "Детская сказочка"  публикуется  по  изданию:  Сказки  немецких
писателей. Л., 1989. С. 412-415.
     Некоторые этюды из разделов "Картинки" и "Истории  без  историй",  были
напечатаны в журнале "Знамя" (1996, Э 10).

     вилла Боргезе - обширный парк в северной части Рима, включающий в  себя
комплекс зданий с музейными экспозициями и зоопарк.

     Пинчио - один из римских холмов.

     Кампанья - окружающая Рим обширная равнина, почти лишенная деревьев.

     бородка  а  ля  Кавур  -  вид  окаймляющей  лицо  бороды,  при  которой
выбриваются подбородок и щеки.

     русские   эстрадные   театрики   -   кабаре,   открытые    во    многих
западно-европейских столицах русскими эмигрантами после 1918 г.

     Согласно второму... - Музиль составляет ироническую формулу  искусства,
в определенной степени пародируя широко известную на  рубеже  веков  формулу
"Искусство  -  Природа  -  х",  выведенную  немецким  поэтом  и   теоретиком
"последовательного"  натурализма  Арно  Хольцем  в  книге  "Искусство.   Его
сущность и законы" (1890).

     бидермайеровская эпоха - период в  истории,  искусстве  и  повседневной
жизни Германии и Австрии (с  1815  по  1848  гг.),  в  который  доминировали
бюргерский стиль и вкусы, ценились  добротность,  прочность,  уют,  умильное
правдоподобие и спокойные краски.

     за которую современность еще не выставила нас... - вероятно, аллюзия на
известную "Легенду о страже у  врат  Закона"  Франца  Кафки,  с  творчеством
которого Музиль был знаком.

     бедекер - наиболее популярный путеводитель  (имелись  издания  по  всем
странам мира), названный так в честь автора и основателя этой книжной  серии
Карла Бедекера (1801-1859).

     Гаттамелата - конная статуя кондотьера Гаттамелаты работы  итальянского
скульптора Донателло (1386-1466), установленная в 1557 г. в Падуе.

     Коллеони  -  конная  статуя  кондотьера  Коллеони  работы  итальянского
скульптора Андреа Верроккьо (1436-1488), установленная в 1488 г. в Венеции.

     "Черный Петер" - детская карточная игра. Выражение  "подсунуть  черного
Петера" означает: взвалить вину на кого-либо.

     эубиотика - учение о здоровом образе жизни.

     Сусанна  -  героиня  одной  из  библейских  легенд,  жительница  Иудеи,
несправедливо оклеветанная двумя похотливыми  старцами,  подглядывавшими  за
ней в купальне. Сюжет широко использовался в западноевропейской живописи.

     Маттерхорн - одна из горных вершин в Швейцарии.

     "Кто тебя, прекрасный  лес..."  -  начальные  строки  из  стихотворения
немецкого  поэта-романтика  Йозефа  фон  Эйхендорфа  (1788-1857),  на  слова
которого написана популярная песня.

     ...сильный становится сильнее... -  ироническая  аллюзия  на  известный
тезис  Ницше,  проходящий  через  все  его  сочинения:  "Тот   должен   быть
величайшим, кто может быть самым одиноким..." Ницше Ф. По ту сторону добра и
зла. М., 1900. С. 179.

     стриндберговские взгляды  -  имеется  в  виду  резкая  антифеминистская
позиция шведского писателя Августа Стриндберга (1849-1912).

     абдериты - вымышленный народ, отличающийся особой глупостью. Выведен  в
сатирическом романе "История абдеритов" (1781), принадлежащем перу немецкого
писателя Кристофа Мартина Виланда (1733-1813).

     ...сведущие фиванцы... - в соответствии с одним из греческих мифов боги
наслали на Фивы чудовище с лицом и грудью женщины,  телом  льва  и  крыльями
птицы, которое задавало проходившим мимо жителям города  загадку  и  убивало
всех, кто не мог ее разгадать.

     Захер-Мазох Леопольд (1836- 1896) -  австрийский  писатель,  в  романах
которого представлены сексуально-патологические мотивы,  получившие  позднее
название "мазохистских".

     жители Леванта (левантийцы)  -  собирательное  наименование  армянских,
греческих, еврейских и итальянских купцов и торговцев  в  портах  восточного
побережья Средиземного моря.

     Кэтхен  -  заглавная  героиня  лирической  драмы  Генриха  фон  Клейста
(1771-1811)  "Кэтхен  из  Гейльброна"  (1807),   наделенная   всепоглощающей
страстью и абсолютным смирением в любви.

     ...зайцы несут яйца только на пасху. - распространенное  с  XVII  в.  в
странах немецкого языка поверье, что раскрашенные пасхальные яйца приносят в
дом зайцы.

     Черный дрозд -  образ  этой  простой  и  мистически-таинственной  птицы
связан у Музиля с его увлечением картинами и рисунками  немецкого  художника
Генриха Фогелера (1872-1941). Литография Фогелера "Черный дрозд" (1899) была
хорошо знакома писателю.

     Чима ди Веццена - гора в Доломитовых Альпах.

     Брента - известная горная цепь в Южном Тироле. Светлый известняк  резко
выделяется в темноте.

     ...я в одном из боев в  России...  -  Музиль  не  воевал  на  Восточном
фронте. Этот эпизод из жизни его героя  навеян  судьбой  многих  австрийских
солдат и офицеров, воевавших в России и попавших в плен.

                                                               А. Белобратов 



        Роберт Музиль.
        Афоризмы


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод М. Рудницкого
     Aphorismen 1935-1937
     M89
     Роберт Музиль. Малая проза. Избранные произведения в двух томах. Роман.
Повести. Драмы. Эссе. / Пер. с нем., пред. А. Карельского, сост. Е.  Кацевой
- М.: "Канонпресс-Ц", "Кучково поле", 1999. Том 2.
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

        "ЗАМЕТКИ"
                             (17 ноября 1935)

     К понятию гения. Не следовало бы говорить: гений на  столетие  опередил
свое время. Людям такое очень неприятно слышать, это заведомо настраивало их
против всего гениального. И плодило все новых дураков, укрепляя их  в  своем
самомнении. К тому же это ведь еще и неправда, по меньшей мере отчасти:  ибо
именно в гениальных личностях воплощается дух их времени - пусть и против их
воли, без их ведома. Вероятно, правильней, да и более  педагогично  было  бы
говорить, что средний человек на столетие от своего времени отстает.

     Новый дух явился? Не так давно подобное  утверждение  было  всего  лишь
лозунгом отдельных художественных групп;  сегодня  оно  -  предмет  гордости
марширующих масс. Как тут не сказать: дух-то всегда, пусть и во  всей  своей
противоречивости, один и тот же - просто в современниках его у кого  больше,
у кого меньше!

     Герою, дабы проявить себя, позарез нужны злосчастья. Беда и герой столь
же неразлучны, как болезнь и жар.

     Много говорить о себе считается признаком глупости. Однако человечество
весьма своеобразно обходит этот запрет - благодаря поэтам!

     Человечество вообще любит в порядке исключения позволять себе  то,  что
само же и запрещает. Так, например, когда  один  человек  восхваляет  самого
себя, это считается признаком дурного тона, если не глупости;  однако  стоит
людям объединиться в массу, партию, религиозную общину,  нацию  или  еще  во
что-то, они  принимаются  восхвалять  себя  с  полнейшим  бесстыдством.  Они
начинают восхвалять себя, как только вместо "я" могут сказать "мы". Дескать,
только мы стоим  за  правое  дело,  осенены  Божьей  милостью  или  призваны
историей, - это еще самое скромное из того, на что они горазды;  и  считают,
что это не только позволительно, но еще и добрый знак!

     Примечательно, что во времена возобладания  подобных  настроений  поэты
оказываются либо вообще не нужны, либо считаются презренными слабаками.

     Весьма своеобразная  шкала  ценностей  вот  какая:  когда  говорят  "Он
человек дельный" - это считается безусловной похвалой. "Он  человек  добрый"
тоже считается похвалой, но иногда уже как бы с некоторой  оговоркой  в  том
смысле, что добрый - он  же  и  глупый.  Тогда  как  дефиниция  "он  человек
интеллигентный" - что вообще-то означает всего лишь: деликатный,  тактичный,
внимательный - в определенных кругах считалась подозрительной еще задолго до
появления   формулы   "интеллигентская   бестия"   -    смотри,    например,
"интеллигентишка" и "западник"  у  Достоевского.  Таким  образом,  по  нашей
оценке: лучше плохой, чем глупый, но лучше  добрый,  чем  интеллигентный.  К
сему  следовало  бы  еще  добавить,   что   эта   ниже   всех   поставленная
интеллигентность  как  раз  и  представляет  собой  тот  тип  ума,   который
предпочтет скорее считаться плохим, чем глупым. Одним словом, как говорится,
тяжелый случай.

     Солнечный писатель: он восхваляет не сам себя, он  прославляет  доброту
Господа, его сотворившую. Это его форма тщеславия.

     Молодость склонна переоценивать все самое новое, ибо чувствует  себя  с
ним ровесницей. Вот почему несчастье двукратно, ежели это новое  оказывается
еще и плохим.

     Успех у публики: Принято думать, что гораздо труднее распознать истинно
значительное,  нежели,  даже  распознав  его,  суметь   отличить   от   него
незначительное. Опыт искусства, как, наверное,  и  всеобщий  опыт,  снова  и
снова учит нас обратному: гораздо легче убедить определенное число  людей  в
значительности чего-то, нежели удержать их от того, чтобы они при первой  же
возможности не путали его с незначительным.

     Прикладная словесность: есть  "прикладные"  науки,  которые  во  многом
отличаются от "чистых" наук, на которых они базируются, оставаясь  при  этом
науками  -  как  то  прикладная  математика,   прикладная   психология   или
технические науки. Отнюдь не на  подобных  правах  существует  и  прикладная
словесность. К ней относятся все писатели и поэты, ощущающие себя глашатаями
и  распространителями  мировоззрения  либо  мироустройства,  не  ими  самими
созданного. Далее, многими ступенями ниже, располагаются все те,  кто  пишет
ради публики, в поисках публики, силясь приноровиться к  нуждам  театра  или
иным нуждам и ссылаясь на то, что писать надо  для  своих  современников,  а
посему на них и равняться. Таковые были  всегда,  и  они  в  большинстве.  К
полному  размежеванию  их  -  сугубо  на  прикладные  нужды  направленных  -
воззрений от воззрений "чистой" словесности стремиться не следует: его и  не
существовало никогда; однако когда подобные воззрения начинают задавать тон,
а коренное отличие  одного  от  другого  не  только  не  учитывается,  но  и
демонстративно игнорируется, как это снова и уже давно имеет  место  в  наши
дни, литература впадает в неудержимое запустение.

     В "Метафизике музыки" у Шопенгауэра сказано, что в музыке нам  еще  раз
явлен целый мир. Все можно сказать через  музыку,  этот  "...всеобщий  язык,
отчетливость которого превосходит даже отчетливость видимого  мира".  Только
на этом языке возможно полное взаимопонимание между людьми. - Если  бы  этот
великий, в данном -  исключительном  -  случае  к  тому  же  оптимистический
пессимист еще и до кино дожил! Вот  бы  интересно  было  послушать,  как  он
объяснит,  по  какому  такому  недоразумению  его   аргументы   с   той   же
неопровержимой легкостью распространяются и на кино!

     К мужскому и женскому вопросу. Конечно, отнюдь не бесспорно  рассуждать
о душе или о "психологии" мужчины и женщины так, словно это две разных  души
и  две  разных  психологии.  Однако  в  жизни  и  в  самом  деле  нет  более
существенного, более принципиального различия, нежели различие  между  более
грубым и более нежным типом конституции. В конце  концов,  мы  произошли  от
животного вида, где самка, пусть и в ограниченной мере,  господствует  почти
во всех видах деятельности самца-мужчины, - а душа созвучна деятельности. По
этой же причине следует заключить, что  вместе  с  характером  деятельностей
меняется и душа, а это значит,  что  душа  женщины  должна  была  измениться
больше, чем душа мужчины; но поскольку душа никогда не меняется полностью  и
ни с чем  не  расстается  всецело,  нас  не  должно  удивлять,  что  женщина
сохранила в себе естественную, природно-исконную психологию  наряду  с  той,
что выпала на ее долю позднее, - чуть было не  сказал:  сохранила  подлинную
свою сущность наряду с мнимой. К примеру, вид женщины, изрыгающей проклятия,
считается отталкивающим; но иногда он может быть и трогательно  естественным
- а именно, когда она думает, что за ней никто не наблюдает, что она наедине
со своим создателем.

        "ВСЯЧЕСКИЕ НЕЯСНОСТИ"
                               (31 мая 1936)

     Народ переводчиков. Мы прославляли себя открытым народом, потому что мы
так рьяно  переводим,  а  переводы  занимают  столь  важное  место  в  нашей
национальной литературе.  Зачастую  из  этого  факта  выводили  даже  весьма
причудливую психологему,  которая  выглядела  примерно  так:  поскольку  мы,
немцы, географически проживаем в центре Европы, нам самой судьбой  назначено
быть носителями европейского духа. В связи с чем мы  все  ужасно  гордились,
как будто нет иного, куда более  прозаического  объяснения,  которое  сейчас
снова подтверждается: немецкая литература  никогда  не  знала  недостатка  в
своих значительных писателях, но их снова и  снова  затирали  и  затаптывали
всякие другие писатели, тоже свои, но другие. В последний  раз  -  лет  этак
тридцать-сорок назад - немецкая  литература  оправилась  уже  с  трудом,  по
необходимости опираясь на русскую,  скандинавскую,  французскую  литературу,
потому как сама  напрочь  была  заполонена  родными  сорняками,  которых  ее
естественная, невыкорчеванная почва  неизменно  производит  в  куда  большем
количестве, нежели культурных растений. Кого-то внуки наши будут переводить?

     Что говорит Лихтенберг?  "Мне  кажется,  немец  особенно  силен  в  тех
оригинальных  произведениях,  где  до  него  уже   как   следует   поработал
какой-нибудь другой чудак; или, иными словами, немец в совершенстве  владеет
искусством оказываться оригинальным в подражании." Почти полтора века прошло
с тех пор, как это написано! Но ведь это означает: не раса, а судьба!

     Никакой ошибки. В собрании автографов один из поэтов оставил такое  вот
изречение: "Высшее искусство:  самые  глубокие  вещи  говорить  гладко".  Но
гладко - это ровно, плоско, то есть тут,  очевидно,  описка  -  или  все  же
нечаянная правда? Ибо сочетание  глубины  замысла  с  гладкостью  исполнения
издавна считается у немцев критерием истинной  поэзии.  Об  этом  еще  много
всего можно было бы написать; но не трудись  понапрасну:  то,  что  "гладко"
наряду с "ровно" и "плоско" имеет  еще  и  второе,  чреватое  подобными  вот
двусмысленностями  значение   в   смысле:   "просто",   "ясно",   "понятно",
"неухабисто", "близко к земле" - все это выражено в самом слове!

     О несущественности в литературе, ее неплодотворности и о  корнях  этого
недуга написано, хотя и по совсем другому поводу, еще у Томаса а Кемписа,  в
его "Imitatio Christi" {"Наследник Христа"  (лат.).}  в  главе  о  том,  как
избегать лишних слов: "Но отчего мы так любим говорить и  рассказывать  друг
другу, ежели, впадая в молчание, мы столь редко не тревожим нашу совесть? Мы
оттого так любим поговорить,  что  уповаем  взаимными  речами  утешить  друг
друга, желая облегчить наше  сердце,  утомленное  всякими  мыслями.  А  паче
других любим мы говорить и думать  о  тех  вещах,  которые  любим  очень,  к
которым вожделеем, или о тех, которые противны нам. Но  увы!  Как  же  часто
напрасны и тщетны наши речи. Ибо сие  внешнее  утешение  есть  немалый  вред
утешению внутреннему, божественному". Все это вполне приложимо и  сегодня  к
литературе подлинной и литературе  мнимой,  хотя  о  них  тут  ни  слова  не
сказано.

     Об эклектике и исторической  справедливости.  То,  что  эклектика,  эта
вторичность вкуса, играет в искусстве столь  заметную  роль,  кажется  почти
ребусом, если поставить вопрос следующим образом:  "Отчего  так  получается,
что плохие художники любой эпохи  в  качестве  образцов  для  подражания  из
предыдущей эпохи неизменно избирают хороших художников, а не плохих?"  Ребус
этот, похоже, легко разгадывается, если подметить, что в этой формуле вместо
слова "хороших" могло бы стоять и другое слово: "признанных".  Ибо  эклектик
прежде всего зависим от всеобщего признания,  больше  того  -  он  сам  есть
выражение этого признания. Однако основной вопрос тем самым отнюдь не решен,
поскольку эклектика помимо этой зависимости безусловно содержит в себе еще и
компонент избранности. Ибо то,  чему  подражает  эклектик,  должно  быть  не
только признанным,  но  и  хорошим  искусством.  Таким  образом,  вопрос  об
эклектике с неизбежностью приводит нас к другому. Как получается, что  успех
после жизни выпадает только на долю действительно значительных художников?
     Как получается, что переоцененные липовые мастера с обновлением времени
теряют  свою  притягательность,  а  естественный   соблазн,   которым   одна
посредственность привлекает другую, вдруг преодолевается  чем-то  иным?  Все
это прямо-таки вынуждает нас предположить, что дурной вкус изменяется раньше
хорошего. Более того: вынуждает предположить, что он делает это сам по себе,
примерно так же, как проступает на небе свет звезд после захода ослепительно
яркого солнца, на чем так часто зиждились  набожные  упования  человечества.
Короче говоря:  это  так  называемая  историческая  справедливость,  которая
должна установиться потом, в конечном счете.
     Так значит, она есть? Отчасти,  конечно,  она  всего  лишь  изобретение
историков, которые пугали ею тиранов, выдавая всемирную историю за всемирный
суд - по крайней мере во времена,  когда  тираны  еще  сами  не  становились
писателями. В те добрые, древние времена политика и культура еще стояли друг
к другу в оппозиции. С другой же стороны, не приходится сомневаться и в том,
ч