есованное  вовне,  писавшееся
не только "для себя". Да чаще всего они и пишутся с  вольным  или  невольным
учетом возможного читателя.
     В тысячестраничном томе, называемом "Дневниками Музиля", есть и это, но
это в нем далеко не главное.  Более  того  -  неоднократные  ранние  попытки
писателя начать "канонический" дневник прекращаются каждый раз чуть ли не на
следующий день. В  конце  концов  как  бы  стихийным  порядком  утверждается
совершенно иной статус этих записей: перед нами не столько дневники, сколько
записные  книжки.  В  них  обрисовываются  две   главные   линии:   одна   -
конспектирование (с разной степенью подробности) читаемых книг  философского
и  публицистического  характера;  другая  -  взвешивание  возможных  будущих
образов и сюжетов собственных книг; причем уже примерно с 1905 г.  возникает
идея "романа", и хотя мысль писателя сначала еще течет по нескольким  руслам
(планируются разные романы), в 20-е  годы  русла  окончательно  сливаются  в
одно. Сейчас, при ретроспективном взгляде,  становится  особенно  очевидным,
что "малые" шедевры  Музиля  в  известном  смысле  -  лишь  отпочкования  от
главного  замысла,  краткие  остановки  в  пути,  -  писатель  будто  делает
передышку, чтобы проверить  свой  формотворческий  дар  и  испытать  счастье
свершения. Но путь зовет дальше. Да и начался он еще до первого "отдельного"
произведения,  до  романа  о  Терлесе:  в  открывающих  дневниковые   записи
набросках о "мсье вивисекторе"  уже  просматриваются  многие  идеи  будущего
главного романа.
     Работа Музиля над замыслом романа и сама по себе специфична. В  дневник
записывается любая мелькнувшая идея; самые  частные  повороты  в  судьбах  и
взаимоотношениях  героев  взвешиваются   снова   и   снова;   продумываются,
перебираются  самые   разные   комбинации.   Отдельные   заметки   тщательно
переписываются в другие тетради, группируются, объединяются  в  тематические
циклы. Лаборатория в самом прямом смысле слова. Нескончаемый эксперимент.
     В  нем  поразительно  именно  то,  что  фиксируются  мельчайшие,   даже
случайные его стадии. Применительно к образу центрального  персонажа  романа
(если взять частный случай общей методы) в дневниках это  выглядит  порою  и
обескураживающе: герой будто ни на йоту не обладает  самостоятельной,  живой
жизнью, он конструируется у нас на глазах; в нем все возможно.
     Такая метода, естественно, не остается без стилистических  последствий.
В  основной  своей  массе  дневниковые  записи  поспешны,   схематизированы,
конспективны, и эти бесконечные аббревиатуры, назывные  предложения,  пометы
типа: "Подумать", "Развить позже" и т.  д.  -  психологически  даже  нелегко
согласовать со стилистикой "недневниковой"  прозы  Музиля,  этим  пиршеством
утонченной образности и изощреннейшей диалектики,  где  чуть  ли  не  каждая
фраза - развернутое приключение образа и мысли.
     Конечно, можно сказать в  таком  случае,  что  дневники  Музиля  -  это
попросту "кухня", и тогда они представляют лишь сугубо специальный  интерес.
Но хотелось бы настоять на том, что для этой писательской судьбы  они  имеют
еще и особый смысл; что в свете необычной истории музилевской Главной  книги
они сразу поднимаются над чисто техническим уровнем в  иные  сферы,  как  бы
раскрывая нам изнутри историю того высокого недуга, который принято называть
духовной драмой гения.
     Но за  проблемами  писательской  техники,  в  общем  корпусе  дневников
выдвинутыми на передний план, стоит на самом деле судьба  незаурядного  ума,
посвятившего всю жизнь решению вопроса не только о том, как писать, но  и  о
том, как жить.
     Составитель стремился по  возможности  представлять  записи  более  или
менее "традиционного"  (в  указанном  выше  жанровом  отношении)  характера.
Опускались все непосредственные наброски к "Человеку без свойств",  вошедшие
в опубликованный Адольфом Фризе полный текст романа (первое издание  -  1952
г., новое, уточненное и дополненное издание - 1970 г.,  оба  в  издательстве
"Ровольт" в Гамбурге), а  также  другие  наброски  чисто  беллетристического
характера. Однако в обоих случаях сделаны и  исключения  -  по  отношению  к
записям, представлявшимся особо важными для  понимания  творческой  эволюции
Музиля (таковы  две  первые  записи,  относящиеся  примерно  к  1899  г.)  и
концепции его романа "Человек без свойств" (таковы, например, записи 1920 г.
"Эпоха" и "Ахилл"),
     Особо следует оговорить  датировку.  Дневники  Музиля  не  представляют
собой "сплошного потока" - записи делались в разных тетрадях (их более  двух
десятков), тетради зачастую велись параллельно, и  отдельные  записи  в  них
датированы самим Музилем лишь в крайне редких случаях.  В  основание  данной
публикации  положены  опорные  (нередко   предположительные)   датировки   и
комментарии в последнем,  наиболее  полном  на  сегодняшний  день,  издании:
Robert Musil, Tagebucher, 2 Bd., Hrsg. von Adolf Frise, Reinbek bei Hamburg,
Rowohlt, 1976.
     Во всех случаях, когда даты поставлены не самим Музилем, они приводятся
в подборке в квадратных скобках. Записи, перед которыми дата не проставлена,
хронологически относятся ко времени, обозначенному последней  предшествующей
датой.
     В дальнейшем это издание обозначается сокращенно Tb с указанием тома  и
страницы.
     Подборка  "Из  дневников"  была   опубликована   в   журнале   "Вопросы
литературы" (1980, Э 9). Преамбула к комментариям дается в сокращенном виде.

     В датировке записи о "мсье вивисекторе"  -  одной  из  самых  первых  в
дневниках Музиля -  мнения  исследователей  расходятся,  но  хронологический
диапазон расхождений неширок: или

     1898 год, или 1900 - и аргументация датировки лишь косвенная. В издании
дневников, положенном в основу данной публикации, первые записи датируются -
тоже предположительно - 1899 г.

     2 апреля 1905 года. - Данная запись - очередная  попытка  Музиля  вести
регулярный дневник; подобные  же  планы  декларировались  им  и  ранее  (уже
примерно с 1899 г.) в записных тетрадях этой поры, отмеченной поисками путей
самовыражения  в  жизни  и  прежде  всего   колебаниями   между   инженерной
("математической") карьерой, философией и поэтическим призванием.

     ...а как отнеслись бы иенцы... - Речь идет о  так  называемой  "иенской
школе" конца XVIII -  начала  XIX  вв.,  ознаменовавшей  собой  ранний  этап
развития романтизма в немецкой литературе.

     ...окончание романа Герман Банга... - Герман Банг (1857-1912) - датский
писатель; его роман "Михаэль" вышел в 1904 г.

     "Нильс Люне" (1880) - роман  датского  писателя  Енса  Петера  Якобсена
(1847-1885).

     ...к метерлинкам, гарденбергам... - имеется в виду  один  из  виднейших
писателей и теоретиков немецкого романтизма Новалис (псевдоним Фридриха  фон
Гарденберга, 1772-1801). Музиль проявил  глубокий  интерес  к  творчеству  и
идеям называемых здесь писателей и  постоянно  возвращался  к  ним  в  своих
художественных, эссеистических и публицистических произведениях.

     фон А.  -  имеется  в  виду  Иоганнес  Густав  фон  Аллеш  (1882-1967),
психолог, один из ближайших друзей Музиля.

     Штробль, Карл Ганс (1877-1946) - австрийский писатель и эссеист, в чьих
ранних рассказах и романах  натуралистические  картинки  быта  сочетались  с
импрессионистическими  и  неоромантическими  мотивами;  впоследствии   автор
романов  с  националистическими  тенденциями,  предвосхищавшими   фашистскую
идеологию.

     ...в новеллах... - имеются в виду новеллы Музиля "Созревание  любви"  и
"Искушение Вероники",  над  которыми  он  работал  в  это  время;  они  были
опубликованы в 1911 г. под общим заголовком "Соединения".

     ...в "Зачарованном доме" - Название опубликованной  в  1908  г.  первой
редакции новеллы "Искушение кроткой Вероники".

     Керр, Альфред (1867-1948) - немецкий критик и эссеист; одним из  первых
высоко оценил талант Музиля, написав в 1906 г. рецензию на  роман  "Душевные
смуты воспитанника Терлеса".

     Принцип официального облачения... - Годом раньше, в дневниковой  записи
от 5 сентября 1910 г., Музиль употребил эту метафору, размышляя о стилистике
новеллы "Созревание любви": "Вот максима: автор должен показываться в тексте
лишь в официальном облачении своих героев.  Всю  ответственность  он  всегда
должен перелагать на них. Это не только более  разумно  -  странным  образом
именно благодаря атому возникает эпический стиль".

     ...смотрит Анна... - Очевидно, Музиль неточно вспоминает здесь фразу из
XIX главы четвертой части романа Толстого: "Первым движением  она  отдернула
свою руку от его влажной, с большими надутыми жилами  руки,  которая  искала
ее". Употребление Музилем эпитетов  "грубые  и  костлявые",  которых  нет  у
Толстого, объясняется, видимо, воспоминанием о  раздражавшей  Анну  привычке
Каренина хрустеть пальцами.

     ...будущих белых убийц... - Музиль имеет здесь  в  виду  разгул  белого
террора в Венгрии в 1920 г.; в дневниках писателя есть подробные выписки  из
соответствующих корреспонденции  венских  газет  "Арбайтер-цайтунг"  и  "Дер
абенд" от апреля 1920 г.

     Ахилл - Речь идет о герое планируемого Музилем романа (будущий Ульрих в
"Человеке без свойств"). Для этого героя  писатель  в  дневниковых  заметках
взвешивал разные имена; в частности, после Ахилла герой именовался (примерно
с 1920-1921 гг.) Андерсом.  В  наследии  Музиля  сохранился  более  поздний,
несколько расширенный машинописный вариант этой заметки. Самые  значительные
дополнения приводятся в данной публикации в квадратных скобках.

     "Шпион" - одно из планируемых Музилем названий будущего романа на  этой
стадии оформлении замысла.

     ...во время мобилизации... - По замыслу Музиля, первый этап  жизни  его
героя должен был заканчиваться мобилизацией в августе 1914 г.

     До моей мобилизации...  -  Музиль  был  мобилизован  с  началом  первой
мировой войны в 1914  г.  и  был  вплоть  до  ее  окончания  лейтенантом  на
итальянском фронте.

     ...опять читал Жида. - Речь в этой записи  идет  об  автобиографической
книге Андре Жида "Если зерно не умирает" (1924) и - ниже -  о  романе  Жоржа
Бернаноса "Под солнцем сатаны" (1926).

     [Август 1937 года.] -  Начиная  отсюда  в  данной  подборке  приводятся
некоторые из записывавшихся Музилем в особую тетрадь набросков  и  мыслей  к
автобиографии; эту тетрадь писатель вел, параллельно с  другими,  с  августа
1937 примерно до конца 1941  гг.  Дневниковые  записи  из  других  тетрадей,
хронологически   вклинивающиеся   в   корпус   автобиографических   заметок,
приводятся в квадратных скобках.

     ...главы о психологии чувства... - Имеются в виду  главы  71-74  из  не
опубликованной при жизни Музиля части второй книги "Человек без свойств".

     Зависть к друзьям писателя. -  Эта  запись  идет  сразу  после  записи,
навеянной чтением в венской газете "Эхо" от 24 августа 1937 г.  пространного
интервью австрийского драматурга Франца Теодора Чокора (1885-  1969)  о  его
творческих планах. Музиль,в частности, написал по этому  поводу:  "В  личном
плане я за него даже рад, именно за него; но мне неприятно  осознавать,  что
успеха Чокора при нынешнем состоянии австрийской литературы почти  следовало
ожидать" (Tb., I, 919 - 920).

     ...я-де слишком  интеллектуален.  -  Сохранилось  лишь  одно  косвенное
подтверждение эпизода, о котором упоминает здесь  Музиль,  -  записка  члена
Академии Теодора Дойблера  в  его  архиве:  "Мое  предложение  -  Музиль"  -
датированная 29 января 1932 г. (Tb., И, 96).

     [Декабрь 1937 года.]  -  Имеется  в  виду  знаменитая  речь  Музиля  "О
глупости", впервые прочитанная в Вене 11 марта 1937 г.; Музиль говорит здесь
о публичном чтении этой речи в Вене 7 декабря 1937 г.

     "Попытки полюбить чудовище" - Название главы 59 из неопубликованной при
жизни Музиля части второй книги "Человек без свойств".

     Дан,  Феликс  (1834   -   1912)   -   немецкий   писатель   и   историк
националистически-шовинистического толка.

     Зудерман, Герман (1857-1928) - немецкий прозаик и драматург,  связанный
с натурализмом.

     ...невезучей Альфы... - Альфа - имя главной героини в комедии  "Винценц
и подруга влиятельных мужчин" (1923).

     ...для верфелевского мировоззрения... - К австрийскому прозаику  Францу
Верфелю Музиль относился крайне скептически и  использовал  некоторые  черты
его  характера  и  творчества  при  создании  сатирического   образа   поэта
Фойермауля в "Человеке без свойств".

     ...например, у Мунка. - Имеется в виду норвежский художник Эдвард Мунк.

     ...я объединяю  Клагеса...  -  Людвиг  Клагес  (1872-1956)  -  немецкий
философ и психолог крайне иррационалистической  ориентации;  хотя  некоторые
идеи его  учения  о  "космологическом  эросе"  и  взвешиваются  Музилем  при
разработке утопии "иного  состояния"  в  "Человеке  без  свойств",  в  целом
писатель  сохраняет  по  отношению  к  нему  ироническую  дистанцию,  о  чем
свидетельствует язвительная пародия на него в образе доморощенного "пророка"
Майнгаста в том же романе.

                                                               А. Карельский 



        Роберт Музиль.
        Эссе


----------------------------------------------------------------------------
     M89
     Роберт Музиль. Малая проза. Избранные произведения в двух томах. Роман.
Повести. Драмы. Эссе. / Пер. с нем., пред. А. Карельского, сост. Е.  Кацевой
- М.: "Канонпресс-Ц", "Кучково поле", 1999. Том 2.
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

        "О КНИГАХ РОБЕРТА МУЗИЛЯ "

     Перевод А. Карельский.

     Вот он, мозг этого  писателя:  я  поспешно  заскользил  вниз  по  пятой
извилине в области третьего бугра. Время  торопило.  Глыбы  головного  мозга
серой непроницаемой массой вздымались вокруг, как незнакомые горы в вечерней
мгле. По долине спинного мозга уже поднималась ночь с ее переливами  красок,
как в драгоценном камне или в оперенье колибри,  с  ее  мерцающими  цветами,
мимолетными ароматами, бессвязными звуками. Я понял, что мне  пора  покидать
эту голову, если я не хочу показаться нескромным.
     Поэтому я присел еще лишь на минутку, дабы подытожить свои впечатления.
Справа от меня виднелись "Душевные смуты воспитанника Терлеса", но  они  уже
осели и подернулись серой коркой; по другую сторону вставала  невысокая,  со
странными инкрустациями двойная пирамида "Соединений"; покрытая мелкой вязью
иероглифов, она своенравной жесткостью линии напоминала памятник  неведомому
божеству,  на  котором  непонятный  народ  начертал  знаки  воспоминаний   о
непонятных чувствах. Европейским искусством это не назовешь, подумал я, ну и
что?
     И тут ко мне подсел припозднившийся геолог от литературы,  он  оказался
весьма симпатичным молодым человеком новой школы; как сморенный  усталостью,
разочарованный турист,  он  отер  лицо  носовым  платком  и  завел  со  мной
разговор. "Невеселый ландшафт", - буркнул он; я  медлил  с  ответом.  Но  не
успел он снова раскрыть рот, как  начавшаяся  беседа  была  прервана  другим
писателем - коллегой нашего хозяина, в рубашке в засученными рукавами; он  с
шумом плюхнулся на землю около нас. Я  разглядел  лишь  лучезарно-счастливую
улыбку на лице, подпертом кулаком, а он тем временем - весь  воплощение  еще
не обсохшего здоровья и силы - уже продолжал  наш  разговор  с  того  самого
места, на котором я его перебил. И при этом время  от  времени  сплевывал  в
одну из нежных складочек коры музилевского головного мозга и растирал плевок
ногой.
     - Вы разочарованы? - гаркнул он, и слова его с грохотом покатились вниз
по склону. - А чего вы, собственно,  ожидали?  Вот  меня  это  нисколько  не
удивило. В этой штуковине,  -  он  ткнул  пальцем  в  сторону  "Терлеса",  -
конечно, чувствуется  талант.  Но  уже  там  Музиль  закопался  в  пустячных
проблемах шестнадцатилетнего подростка и непонятно  зачем  потратил  столько
пороху на частный эпизод, на который взрослым, в сущности, наплевать.
     Упрек показался мне очень знакомым, где-то я это,  похоже,  уже  читал;
готовый ответ напросился сам собой, и я прервал оратора.
     - Шестнадцатилетней подросток, - сказал  я,  -  это  всего  лишь  трюк.
Сравнительно  простой  и  потому  податливый  материал  для  воплощения  тех
механизмов душевной жизни, которые во взрослом  человеке  осложнены  слишком
многими    наслоениями,    здесь    исключенными.    Состояние    повышенной
раздражительности. Но изображение незрелой  души,  ее  исканий  и  искушений
вовсе не есть проблема сама по себе - это только средство для воплощения или
хотя бы нащупывания того, что именно не вызрело в этой незрелости.  Подобное
изображение, как  и  всякий  вообще  психологизм  в  искусстве,  всего  лишь
повозка, в которой вы едете; и если вы в намерениях этого  писателя  увидели
одну психологию, и ничего больше, - значит, вы искали  красоты  ландшафта  в
кузове повозки.
     - Ну, знаете! - сказал геолог от литературы; при этом он отколол  своим
молоточком кусок мозга, раскрошил его, осмотрел с серьезным видом и сдунул с
ладони. - У этого писателя нет дара наглядности.
     - Не совсем так, - с улыбкой сказал  я,  разозлившись,  -  у  него  нет
стремления к наглядности.
     - Ах, будет вам! - отмахнулся геолог. - Я повидал немало писателей.
     Мне  не  хотелось  отвечать.  Прочные  предрассудки  эпохи   касательно
литературы не опровергнешь  по  частному  случаю.  Если  писатель  Музиль  с
беззаветной решимостью стремится к удовлетворению потребностей, которые  еще
даже и не возникли, - это его личное дело. Но тут со мной приключилось нечто
странное. Мозг, на котором мы сидели, вдруг, похоже,  заинтересовался  нашей
беседой. Я услышал, как он нашептывает мне что-то в крестец - очень тихо, со
странной, будто изломанной пульсацией гласных, в чем, вероятно, повинна была
передача через позвоночник. Что-то вздымалось во мне, напирало со спины, и я
должен был это высказать.
     - Изображаемая реальность, - повторил я, подталкиваемый таким  манером,
- всегда лишь предлог.  Когда-то,  в  незапамятные  времена,  повествование,
возможно, и было просто реактивным импульсом сильного, но бедного  понятиями
человека, его потребностью еще раз робко прикоснуться к  добрым  и  страшным
духам событий - тех событий, при воспоминании о которых  еще  корчилась  его
память, - и рассказ его был потому высказыванием, повторением,  заклинанием,
развеиванием чар. Но с момента зарождения романа мы уже не можем  оставаться
при таком представлении о повествовании,  если  хотим  двигаться  вперед.  И
сегодня  необходимо,   чтобы   изображение   реальности   наконец-то   стало
вспомогательным средством также и  для  человека,  сильного  в  понятиях,  -
средством, помогающим ему подстеречь и запечатлеть те откровения  чувства  и
потрясения мысли, постичь которые возможно не вообще и не в форме понятий, а
лишь в трепетном мерцании единичного случая,  или,  выражаясь  иначе:  не  в
цельном образе рационального  и  по-буржуазному  деловитого  человека,  а  в
изображении менее  монолитных,  но  зато  резко  выделяющихся  частей  этого
целого. Я утверждаю, что Музиль таковые и изображает, а не только нащупывает
или предчувствует; впрочем, надо твердо знать, зачем тебе литература, прежде
чем спорить о том, хороша ли она.
     - Молодец, - прошептал мозг, - молодец! Но геолог за словом в карман не
полез:
     - Не мудрствования, а живость изображения  -  вот  главное  достоинство
писателя. Вспомните наших подлинно великих прозаиков. Они  изображали.  Лишь
искусность повествовательного ракурса подсказывает конечный ответ; убеждения
писателя, его мысли нигде не встревают в события, они не лежат, так сказать,
в плоскости изображения, а лишь угадываются в перспективе событий,  в  точке
схода