Мария. И так уж  с  лихвой  хватило.  Только  все  без  толку,  он  сам
чувствовал, но был рассеян. Виноваты вы, Ансельм! Вы же  обещали  заранее  с
ним поговорить.
     Ансельм (оборачиваясь, на полпути к окну). Вы говорите, Йозеф вообще не
обратил внимания на весь этот антураж, вообще ничего не заметил?
     Мария. Он сразу сказал: я имею кое-что тебе сообщить,  и  это  в  корне
изменит твою позицию. Впечатление было такое, будто он ничего не видел и  не
слышал.
     Ансельм. Он сказал: "кое-что _важное_"?
     Мария. Не помню. Вероятно, да.
     Ансельм. Он ведь мог сказать: _ужасное_. Или: _отвратительное_...
     Мария. Перестаньте себя терзать! Чего ради вы мне-то  внушаете,  что  в
этой папке недостойные вещи? Напрашивается  подозрение...  будто  вы  хотите
меня подготовить...
     Ансельм. А после Томас вас отстранил? Нельзя было этого допускать!
     Мария. Не горячитесь. Йозеф хотел говорить с ним.
     Ансельм. Папка получена от детектива? Томас должен был рассказать нам о
ее содержимом, прежде чем ехать в город и  заниматься  выборочной  проверкой
правильности информации!
     Мария. Но кто говорит, что он занят именно этим? По-моему, предполагать
такое нелепо и недостойно!
     Ансельм (пренебрежительно). Он завидует!
     Мария. Трусит он сверх всякой меры, вот что.
     Ансельм. Он завидует моим идеям.  И  выбрал  чисто  филистерский  путь:
задумал меня уничтожить, обвинив в аморальности!
     Мария. Потому только, что вы секретничаете.
     Ансельм. Дайте мне папку!
     Mapия. Я не имею права.
     Ансельм. Она здесь, в столе?
     Мария. Да. Но ключ от ящика у Томаса.
     Ансельм. Откройте ящик!
     Мария. Тайком, не поговорив с ним, я ничего делать не  стану.  (Сердито
встает, идет к открытому окну.)
     Ансельм (у стола). "Не стану, не стану"! Мы в  потемках,  в  безымянном
кошмаре - сделайте, как я говорю!
     Mapия. Я не хочу брать на себя вину!
     Ансельм. Кружной путь требует  мужества.  Бездействуя,  вы  как  раз  и
будете виноваты.
     Мария. Это же воровство!
     Ансельм.  По-вашему,  все,  что  ни  делаешь,  непременно  должно  быть
названо, да еще и вслух. Томасова беда! А действовать надо, не рассуждая, не
думая, даже не понимая, - просто делать, и все. Нынче никто  действовать  не
умеет.

    Мария отворачивается, но тотчас же опять устремляет взгляд на него.

     Мария. Где Регина?
     Ансельм (упрямо).  Не  знаю...  Нет,  знаю:  сидит  запершись  в  своей
комнате.
     Мария. До сих пор? Плачет и кричит? Никого не впускает?
     Ансельм. Наверно.
     Мария. Прислушайтесь!.. По-моему, я и раньше слышала крики, (? смятении
отходит от окна.) Это невыносимо - деревья шумят, так бестолково.
     Ансельм. Как вода!
     Мария. Нет, ветер пробегает по ветвям, будто ногами,  -  бежит,  бежит.
Ужасно бестолково.
     Ансельм. И все же это происходит? На свете много чего происходит. Будто
в пространстве кругом развешаны часы и на всех разное время.
     Мария. Бежит, бежит, не переводя дух, слышите! Прямо страх берет.
     Ансельм. Верно,  еще  и  страх  берет!  Почему  этот  листочек,  падая,
пролетел мимо окна? Не воображайте, что кому-то  сие  известно.  Повсюду  на
два-три шага впереди - ответ, а дальше - туман. Каждую секунду к вам  плывут
претензии, факты с красными, зелеными, желтыми огнями  и  сиренами  туманных
горнов. Решения надвигаются и уходят в туман. (Обхватывает  голову  руками.)
Господи, моя жизнь, если вдуматься, так в ней полным-полно таких огней!
     Мария. Что это за приступ у Регины?
     Ансельм. Малодушие. Нервы... Необузданное бессилие!
     Mapия. А попросту говоря - истерия!
     Ансельм. Или распущенность. Не могу я об этом думать!
     Мария. Вы наверняка знаете: всему виной только эти записки?
     Ансельм. Видимо, их у нее выкрали, а они ее компрометируют.
     Mapия. И что там написано?
     Ансельм. Я не читал.
     Mapия. А о вас? О вас... там ничего нет?
     Ансельм. Ну, разве что какие-нибудь пустяки. Или выдумки, которых я  не
знаю.
     Mapия. И, стало быть, они здесь, в ящике?
     Ансельм. Я же все вам сказал.

  Мария, вооружившись связкой ключей, пытается отпереть замок. Стемнело, и
         Ансельм, чтобы ей было лучше видно, включает полный свет.

     Мария (вдруг замирает). Давайте я с ним поговорю.
     Ансельм (резко). Нет!.. Вы должны действовать  тайком.  Должны  уехать.
Принять решение, схватить его покрепче, чтоб никуда не  делось.  Представьте
себе: в непроглядной черной пустоте вы сжимаете вашу прекрасную руку и вдруг
ощущаете в ладони нечто вполне материальное, неожиданное и чудесное!
     Мария. Неестественно это все. (Снова умолкает.) Даже если б вы сказали,
что мы будем жить вместе как муж и жена, я и тогда  могла  бы  поговорить  с
Томасом. А так вроде ничего не делаешь, и все-таки это ужасно... Неужели нам
нельзя быть просто друзьями?
     Ансельм. Да я ведь ничего и не требую! Поймите, глядя  на  вас,  я  еще
мальчишкой,  чистым,  простодушным  ребенком,  переполнялся  счастьем,   оно
охватывало все мое существо, никакого спасу не  было.  Это  чувство  намного
сильнее, чем... у мужчины - у мужчины оно локализуется  и  прорывается,  как
нарыв.
     Mapия  (с  волнением).  Не  могу  отделаться  от  мысли,  что  все  это
происходит по одной простой причине: вы за что-то ему мстите!..
     Ансельм. Поверьте, я пришел в его дом не ради этого. Если  хоть  кто-то
на всем белом свете, точно далекий огонь маяка, заставляет  меня  грезить  о
родных пенатах, так это он. Если чье-то лицо  заключало  в  себе  силу  всех
человеческих лиц... Но ненависть? Да, может,  и  ненависть,  вопреки  всему!
Ненависть - может, как раз поэтому? Порой мне кажется, зло  можно  причинять
только тем, кого любишь; иначе оно столь  же  грязно,  как  любовь,  которую
мужчины несут в бордель!
     Мария. Не дело - говорить о любви, пока вас обуревают яростные, грязные
и злые чувства!
     Ансельм (с  отчаянием).  Но  как?  Как  мне  это  назвать?!  Без  людей
невозможно! Человек не может так  вот  просто  висеть  в  сетях  собственных
мыслей, как Томас! Ему нужно побеждать, быть любимым, вдохновляться!  Сообща
достигать успеха! Это же мучительная потребность?! Не быть одиноким,  Мария!
Быть одиноким - значит не видеть  выхода.  Угодить  в  невыносимую  путаницу
истин, желаний, чувств! Имейте же снисхождение к обману, злу,  лжи,  которые
понадобились, чтобы унять неописуемый страх, совершенно вам незнакомый.
     Мария. Тише! Лучше прислушайтесь, кажется, она опять кричала?
     Ансельм. Она кричит без передышки, только слышно не все время.
     Мария. Но ей нужна помощь. Отчего вы ей не поможете?
     Ансельм. А вы?..
     Mapия. К чему вы меня склоняете? Вы совершенно переменились! Уже и меня
втянули; я ему сказала, что вы его друг.
     Ансельм. Иногда я кажусь себе беглецом, который  неудержимо  катится  в
пропасть. Но подумайте сами, сколько горя  и  страданий  существует  в  мире
каждую минуту! Целый океан горя и неуверенности, в котором все  мы  едва  не
захлебываемся, - разве так уж важно, завершится  ли  это,  одно  из  многих,
грубо или мягко? Важно лишь, какое место оно займет в нашей мозаике.
     Мария. Вы полагаете, что состояние Регины не ухудшится, если  мы  уедем
втроем?
     Ансельм.  Да,  но  эту   папку   необходимо   уничтожить.   Тогда   все
преувеличенные   эмоции   потихоньку   улягутся.    Постепенно    произойдет
обособление; вы как бы выпрямитесь, я вам обещаю.
     Мария. Слышите? Опять!
     Ансельм (страстно хватает ее руку). Вы ведь тоже  чувствуете,  как  она
страдает!  Как  она  цепляется  коготками,  точно  котенок,  которого  хотят
утопить!

                          Вместе подходят к окну.

     Мария. Как бы она не наложила на себя руки.
     Ансельм (сжимает ее пальцы). Думаете, такое возможно?! Ну  да,  я  ведь
ухожу от нее! И чувствую ее мнимые права  на  меня,  будто  ее  сердце,  ища
выхода, трепыхается в моем.

                              Прислушиваются.

     Мария. Что она кричит?
     Ансельм. "Йоханнес".
     Мария. Бред какой-то.
     Ансельм. Ничего подобного. Она зовет меня.  Она  всех  звала  Йоханнес.
Увертка такая. Уловка, навязанная правдой!

Похоже, больше ничего не слышно. Мария высвободила руку и вернулась к столу.

Она  довела  его  до  самоубийства, вы же знаете; он ведь совершенно потерял
веру  в  себя,  поскольку  Регина  твердила, что любит его исключительно как
сестра.
     Мария (опять пробуя замок). Регина? Любит как сестра?! Вы это серьезно?
     Ансельм. Да, в  ту  пору  она  была  именно  такая.  А  он  был  крайне
впечатлителен, куда ранимее, чем Регина.
     Мария. По-моему, Регине ранимость вообще не  свойственна;  иначе  разве
она бы выдержала все то, о чем вы мне рассказали? (С досадой.) Ни один  ключ
не подходит.
     Ансельм. Попробуйте этот. (Дает ей еще один ключ.)
     Мария. Нет-нет. Больше не стану.
     Ансельм  (тщетно  сам  пробуя  ключ).  Возьму-ка  я  ножик.  (Открывает
перочинный нож.)
     Мария. Давайте лучше бросим это занятие.
     Ансельм (отстраняя ее). Нет, я  хочу  попробовать!  (Пытается  взломать
замок.)
     Мария  (стараясь  помешать  ему).  Перестаньте,  я  больше   не   хочу!
(Вздрагивает, точно от жуткого крика.) Ну вот опять!..

                            Оба прислушиваются.

     Нет, это дверь. Томас! Кошмар. Ступайте. Вы слышите? Шаги.

                         Ансельм быстро прячет нож.

     Mepтенс (врываясь в комнату). Господи! Я от мадам Регины, она  меня  не
впускает! Да вы послушайте!
     Мария.  Ох,  я  так  испугалась!..  Да-да,  мы  тоже  слышали,  но  что
делать-то? Вызывать врача?
     Mepтенс. Нет, она не хочет.
     Ансельм. Ясно, что не хочет; все должно кончиться само.
     Mepтенс (отойдя к окну).  И  правда  слышно.  (Резко  поворачивается  к
Ансельму.) Доктор Ансельм! Я вас спрашиваю: что же, вы один не слышите,  как
Регина плачет?
     Ансельм (раздираемый болью и самоиронией, вне себя). Да она ведь  поет.
И не врала: поет мерзость! Не  унижение  перед  свиньями  и  нимфоманию.  Не
слабость, и фальшивые увертки, и суеверия, и болезнь, и дурные поступки. Это
можно только спеть. На обычном языке именно так и было!
     Mepтенс (едва не онемев от возмущения и удивления). Доктор Ансельм?!
     Ансельм. Мужчины для нее никогда не  имели  ни  малейшего  значения,  я
точно знаю! Она уморила Йоханнеса и вышла за  Йозефа  -  будто  управляющего
наняла. Но в один прекрасный день начала  думать,  что  непременно  загладит
хотя бы отчасти свою вину перед Йоханнесом, швыряя другим мужчинам то, в чем
отказывала ему. Что ж, иных после смерти  и  к  лику  святых  причисляли,  а
желание зачастую становится отцом идеи.
     Mapия. Да замолчите, наконец!
     Mepтенс. Вы пользуетесь вымыслами сверхчувствительной женской совести!
     Ансельм. Вы же любите ее?  Значит,  должны  понять:  еще  ребенком  она
пряталась в саду, когда мы все разговаривали, заползала под  куст  и  пихала
себе в рот землю, камушки или червяков, ковыряла в носу, пробовала  на  вкус
выделения из глаз и ушей. И  думала:  когда-нибудь  из  всего  этого  выйдет
что-то совершенно необыкновенное! Что с вами? Вам дурно! Вы же  любите  вашу
святую. Вашу святую Потифару?! Мужчины - это ведь  то  же  самое,  просто  -
тайна, которую приемлют телом!
     Mepтенс. Вы клевещете!
     Ансельм (в нервозном отчаянии). А вы не мучьте меня!  По-вашему,  я  не
хочу ей помочь?! Если б только знать - как!
     Мертенс. Не пустит в комнату  -  лягу  под  дверью!..  И  я  еще  сдуру
вообразила,  что  наконец-то  вижу  утонченную   эротическую   деликатность!
(Уходит.)
     Мария. Как вы могли говорить так грубо!
     Ансельм (взволнованно расхаживая по кабинету). Хватит с нее. Больше она
с нами не поедет, при всей ее любви к Регине. Нет, все ж таки добродетель  -
штука до крайности неаппетитная!
     Мария. Но кто вам дал право так компрометировать Регину?!
     Ансельм. А зачем она устраивает такой ажиотаж? Зачем  поднимает  вокруг
поездки сюда столько шума?
     Mapия. А разве тайком лучше?
     Ансельм. Да! Сто раз "да"! Вместо того чтобы  в  открытую  ратовать  за
какую-то необычайную справедливость, я  всегда  предпочту  втайне  совершить
несправедливость; так достойнее. Томас все делает  в  открытую.  Рассудочные
натуры всегда откровенны. Но я способен лгать просто  потому,  что  ужасаюсь
довольству постороннего человека, свято верящего, что он меня понимает. И не
отвяжешься - сверх меры темпераментная женщина и та  меньше  липнет,  а  тут
словно ненароком увяз в трясинных мозгах!
     Мария (содрогаясь от воспоминания). Особа, которая  так  забывается,  -
самое омерзительное, что только есть на свете.
     Ансельм (меняя тон). О, не надо  упрощать,  не  настолько  все  просто.
Когда умер Йоханнес, Регина неделями ничего почти не ела;  сгрызет  за  день
одно-два печеньица, и все. Таяла на глазах, хотела добиться неземного с  ним
единения. Очень это было красиво, очень  впечатляюще.  Пылкая  страсть.  Она
любила,  но  не  его,  а  просто  -  любила.  Сияла!  Однако  затем  явилась
реальность, которая - на радость Томасу! - всегда права; эти тысячи и тысячи
часов, которые человек должен как-то провести и как-то  проводит.  И  каждый
оставляет по крохотной оспинке: видишь, было и  прошло.  И  вдруг  все  лицо
начинает  от  них  безмолвно  кричать:  конченый   человек!   Вы   даже   не
догадываетесь, сколько людей гибнут  оттого,  что  умудряются  жить!  Но  мы
теряем время, вы ведь хотели попытаться открыть замок.
     Мария. Договаривайте, тогда я вам отвечу.
     Ансельм(с минуту глядя на нее недоверчиво-испытующе). Да!  Я  это  могу
понять!.. Я знал, что вы этого ждете. Могу понять,  что  в  ту  пора  всякая
измена, которую она совершала в своей  жизни,  казалась  ей  преданностью  в
сравнении со всем другим. Всякое внешнее унижение - внутренним  возвышением.
Она украшала себя грязью, как иная - макияжем. И это по-своему красиво!
     Мария. Нет!!  (Смотрит  на  него  недоверчиво-испытующе,  потом  далеко
отбрасывает связку ключей.) Все, больше я этим не занимаюсь!
     Ансельм (решительно). Ну  что  ж,  тогда  давайте  я.  (Опять  вынимает
перочинный нож.)
     Мария. Нет, я этого не потерплю! Что-то вы  утаиваете,  не  хотите  мне
открыть, а оно связывает вас с Региной! (Укрывается в кресле  за  письменным
столом.)
     Ансельм  (расхаживая  перед  нею  туда-сюда,   иногда   в   возбуждении
останавливаясь). И что же это, по-вашему? Слышите, она опять начала... Сидит
одна-одинешенька в звездном океане, в звездных горах, а говорить  не  может.
Только и способна корчить безобразные гримасы,  маленькая  злючка  Регина...
Гримаса изнутри тоже целый мир, без соседей,  с  одной  лишь  своей  музыкой
сфер, раскинувшийся в бесконечность... Она  не  умела  говорить  с  жуком  и
совала его в рот; не умела говорить сама с собой -  и  пожирала  себя.  И  с
людьми она никогда не умела говорить, а все же испытывала... эту  чудовищную
потребность объединиться с ними всеми!
     Мария. Нет, нет, нет, нет!!! Это ложь!
     Ансельм. Да поймите вы, ложь  -  это  исчезающая  среди  чужих  законов
ностальгия по сказочно  близким  краям!  Она  душевно  ближе.  И,  вероятно,
честнее. Ложь не правдива, а в остальном она - все!
     Мария. Но ведь эти выдумки про Йоханнеса до омерзения фальшивы!
     Ансельм. Так она и не верит в них. Да, Мария, не верит. Как не верит  и
в то, что есть смысл кричать. Но кричит. И чувствует себя тайной, которая не
умеет разъясниться и выражает эту свою  неспособность  криком  -  последним,
случайным, фальшивым средством,  какое  у  нее  осталось.  В  нем  заключена
огромная человеческая беда, быть может, наша общая беда!
     Мария (вскакивая). Не могу больше слушать! (Неясно,  что  она  имеет  в
виду - речи Ансельма или крики Регины,  видимо  возобновившиеся.)  Кошмар  с
этой чувственностью! (Хочет подойти к окну, но Ансельм стоит  на  дороге,  и
она обеими руками цепляется за него.) Уезжайте, уезжайте вместе с нею!
     Ансельм. Нет. Не могу. Сопровождать меня - еще некоторое время -  я  бы
ей позволил. А теперь дайте мне ключи.
     Mapия. Я сейчас впервые до вас дотронулась, а  должна  с  вами  бежать,
нет, это чересчур смешно!
     Ансельм. Доверьте мне ключи.
     Мария. Нет... Я не могу вам доверять!

     Ансельм хочет поднять ключи, Мария, опередив его, завладевает ими;
       секунду-другую между ними происходит что-то вроде рукопашной.

     Ансельм (схватив руку Марии, проводит ее ногтями по своей  шее,  губам,
глазам). Дотроньтесь до меня! Сделайте мне больно! Вот тут! И тут!  Возьмите
нож, вырежьте на мне знаки, точно на дереве! Раз уж не верите! Терзайте меня
до беспамятства, тогда вы сможете делать со мной все что угодно.
     Мария (вырываясь). Вы похожи на  скверного  мальчишку,  который  упорно
добивается, чтобы я его соблазнила.
     Ансельм (бросаясь в кресло). Я ничего не добиваюсь... кроме  позволения
отнести за дверь ваши туфли. Почистить ваши юбки. Дышать  воздухом,  который
побывал у вас в груди. Быть постелью, которой дано хранить отпечаток  вашего
тела. Жертвовать себя вам! Вся прочая реальность блекнет перед этим.
     Мария (протестуя и успокаивая).  За  все  время  нашего  знакомства  мы
видели только лица и руки друг друга.
     Ансельм. Но когда минуту назад я нечаянно обнял  вас,  мне  почудилось,
будто вдали от всего, что происходит, моя жизнь могла бы без всяких  объятий
оберегать вашу, прикасаться к ней. (Опять берет Марию за руку.)
     Мария (нерешительно). Мы уже не так юны.
     Ансельм.  Это  всего-навсего  означает,  что   Томас   совершенно   вас
поработил. Оказывается, уже чуть ли не аномалия какая-то,  если  люди  вдруг
сближаются  иным  путем,  отличным  от  того,  что  сродни  процессу  еды  и
пищеварения. Я хочу обладать  вашей  жизнью.  Приобщиться  благодати  вашего
бытия!
     Мария. Но отчего бы тогда понадобилась именно женщина?!
     Ансельм. Оттого что вы - женщина. Оттого что вы еще  и  женщина  -  это
необычайно притягательно. Оттого  что  ваши  юбки  влекут  по  полу  колокол
незримого!! (Роняет голову на руки, прячет лицо.)
     Мария. Нет, нет, это фантазии, Ансельм...
     Ансельм. Я не знаю, что еще сказать, отдайте меня в руки Томаса!

Желая, чтобы Ансельм поднял голову, Мария касается его руки. Он неподвижен.
                     Она присаживается на подлокотник.

     Мария. Ансельм, все, что вы говорите, до ужаса  неестественно.  Детские
игры. Забытые, отброшенные за ненадобностью.
     Ансельм (приподнимая голову). А ведь вам донельзя безразлично  все  это
"ценное", "важное", что вы сейчас делаете.
     Мария. Нет-нет!.. Да... Но я не хочу!!
     Ансельм (выпрямившись). Какой-то части вашего существа  просто  нет  до
этого дела, но и чтоб по-настоящему жить,  вам  недостало  храбрости!  Такую
жизнь, как теперь, вы бы раньше запрезирали.
     Mapия. В ту пору проспишь, бывало, два лишних часа и думаешь:  нет,  их
уже никогда не наверстать, и даже  спустя  много  дней  болезненно  ощущаешь
потерю. Тут вы правы. Мы тогда чувствовали, что существуем. Ели  мало,  телу
особых поблажек не  давали.  Иногда  я  изо  всех  сил  старалась  задержать
дыхание. Но на самом деле это было совершенно безрезультатно. (Все это время
она что-то чертит на листе бумаги.)
     Ансельм. Безрезультатно? Утром без двадцати  девять  вы  обычно  шли  в
парк. Как сейчас вижу стрелки часов в моей комнате. Я брал одну из  книг,  в
которых вы написали ваше прекрасное  имя,  и  обводил  контуры  букв,  точно
повторяя в пространстве движения вашей руки. А потом бежал за вами.
     Мария (вставая, решительно). Ребячества! Теперь  они  совершенно  ни  к
чему.
     Ансельм (вскакивая). Это были поступки! Неизъяснимые формы дружбы. Ведь
поступки - самое свободное, что только есть на свете.  Единственное,  с  чем
м