ую человеческую сущность. Взгляните сюда! Удвоенная черта -  мысль
о самоубийстве! А в середине буквы чуть что не наползают одна  на  другую  -
вагабундизм; это почерк человека, который иногда исчезает, пустив слух,  что
решил умереть. Я даже не останавливаюсь  на  том,  что  иные  слова  у  него
прочитываются совсем не так, как надо, я и без того знаю, он страстно  хочет
жить. Волосяные линии поднимаются вертикально! В целом у него ощущение,  что
он жить не может без особы, с которой встретится зимой в этом костюме.
     Pегина. А знает ли он эту особу?
     Штадер. Это вы!
     Регина. Откуда вам это известно?
     Штадер. Как доверенное лицо его превосходительства я ведь  не  могу  не
знать, когда доктор Ансельм впервые появился в доме. (Смотрит на свои часы.)
Простите, времени у  меня  в  обрез;  вот,  благоволите  взглянуть  на  этот
документ, и все.
     Регина. Мой почерк!
     Штадер. Совершенно верно. Это ваша расходная  книга.  Я  в  свое  время
прихватил на память.
     Регина. И что же по ней можно увидеть!
     Штадер. Я ее лично проанализировал. Надо сказать, научный  анализ  лишь
подтвердил то, что я уже знал. (Листая  книгу.)  Бессердечная.  Долго  спит.
Сумасбродка.   Короче   говоря...   (Со   спокойным,   давно   заготовленным
торжеством.) ...с научной точки зрения личность  отнюдь  не  полноценная.  И
еще... (Наконец отыскав нужное место, показывает ей, но так,  чтобы  она  не
могла выхватить книгу.) А здесь написано "Фердинанд"  и  рядом:  "двоеточие,
маленький неаполитанец". Или вот: "Йоханнес, когда ты вернешься?"!
     Регина. Отдайте.
     Штадер. И не подумаю. (Дружелюбно.) Кстати, я тут немного подслушал, не
сказать чтобы  специально,  но  дама,  которая  была  с  вами,  воскликнула:
"Святая!". Вы что, так до сих пор и продолжаете? Ведь в свое  время  вы  мне
рассказывали, что-де  ваша  любовь  предназначалась,  собственно,  покойному
господину Йоханнесу, а меня вы дарили ею лишь как своего рода заместителя. Я
тогда был в полном восторге. Наивный мальчик... извините, что я  смеюсь,  вы
рассказывали все это мне, будущему "Ньютону  и  Штадеру",  и  я  вам  верил.
Однако ж выдумка была красивая, она-то позднее и  сделала  меня  психологом.
Правда, этакие странности не всякий поймет.  А  если  их  повторяют  слишком
часто, да еще примешивают к делу весьма недостойных лиц - вас ждут серьезные
неприятности! А между прочим,  вы  знаете,  что  ваш  теперешний  жених  уже
состоит в браке и развода у жены не требует, чтобы не пришлось  жениться  на
вас.
     Регина (успев взять себя в руки). Да, знаю.
     Штадер. Я установил сей факт, подвергнув анализу его письмо к  законной
супруге, где это написано черным по белому.
     Pегина. Я хочу взглять на это письмо. Покажите.
     Штадер (пряча письмо в  папку  и  тщательно  ее  запирая).  Вы  же  его
порвете.
     Регина. Итак, вам поручено выведать все обо мне?
     Штадер. Как его превосходительство господин профессор, так и я всю свою
зрелую жизнь служим истине, хотя и по-разному!
     Регина (вставая). Вы мошенник! И ничего вам не известно! Я знать вас не
знаю! Готова заявить под присягой, хоть сейчас, хоть немного погодя.
     Штадер. Я показал вам далеко не все, у меня есть и другой  материал.  У
вас ничего не пропало?
     Pегина. А что у меня могло пропасть?
     Штадер. Записная книжка, например? Маленькая желтенькая книжица, в  ней
вы записали свою историю и историю доктора Ансельма.
     Регина. Но она же у меня!..
     Штадер. То-то и оно, что не у вас.
     Регина. Она в чемодане, я точно помню.
     Штадер.  Возможно.  Однако   не   только   среди   простых   натур,   в
благоприличном  обществе  тоже...  Короче  говоря:  даже  в  научных  кругах
попадаются ловкачи!..  Оставим  это.  Сами  видите,  вспыльчивостью  нас  не
удивишь. Я на вас не в обиде.
     Регина (приняв решение). Хорошо, оставим!!
     Штадер. Истина всегда объект нападок, но она выше их.
     Регина. Если истина такова, то она страшный грязный человечий капкан...
Смотрю на вас - ведь сущее привидение! Вот  так  же  могли  бы  стоять...  я
подумаю и назову вам точную цифру, а вы приобщите ее  к  делу.  Как  бы  вам
объяснить, что по правде всего этого никогда не было?!
     Штадер (недовольный  таким  поворотом  разговора).  В  объяснениях  нет
нужды.
     Регина. Но это же было по  правде!  Вы  не  помните?!  Забыли  уже  мою
собачью преданность?
     Штадер (успокаивая). Все давно миновало.
     Регина. Так просто вам не уйти! Я видела вас прежнего, видела и потом -
такого же, но в промежутках мне было просто невмоготу от омерзения к вам.
     Штадер.  Да-да-да,  в  подобных   обстоятельствах   неизменно   слышишь
что-нибудь в таком духе.
     Регина. Но я ведь без конца перед вами унижалась!  Иной  раз,  когда  я
одна в комнате, мне и на собственный шкаф смотреть  невмоготу;  иной  раз  я
замечаю, как он меняется и корчит рожи. Тогда надо быстренько его открыть  и
глянуть внутрь, не то бы я и его стала звать Йоханнесом.
     Штадер (предостерегающе, но и с решимостью добиться своего).  Могу  вам
только посоветовать, доверьтесь вашему кузену, профессору Томасу. Ему вполне
можно довериться. Я слышал, высочайшая репутация в научном мире, а  вдобавок
прекрасно разбирается в людях! У ученых господ это редкость; именно человеку
моей профессии случается воевать с их пренебрежением. Конечно, с их  стороны
это  несправедливо,  потому  что  детектив  в  наше  время  ничуть  не  ниже
исследователя, а пожалуй, и выше, если учесть, что он изучает людей. Так или
иначе без поддержки тут не обойтись. (Встает.)  Мне  необходимо  увлечь  его
великой идеей. Не сомневайтесь, общение со мной отнюдь не оскорбляет  вашего
достоинства. Я прошу совсем немного:  мягко  и  сердечно  обратите  внимание
профессора Томаса на мою скромную персону, дескать,  он  не  пожалеет,  если
завяжет со мной постоянный контакт. Сделайте так - и  все  останется  строго
между нами тремя!
     Регина. Нет, не сделаю. Мне это уже не по силам.
     Штадер. Регина, не надо так! Тогда вы плохо со мной обошлись, однако на
отступное, которое вы мне дали, я основал мой институт. Я желал  вам  добра.
Но с той минуты, как услышал о профессоре Томасе, я себе места не нахожу.  Я
на все способен! Во мне горячая кровь артиста! Без нее я бы в  сыскном  деле
не преуспел. Ну же, будьте человеком!
     Pегина. Я не хочу!
     Штадер. Но ведь я могу очень и очень вам навредить!
     Регина. Пожалуйста. Вы же знаете, какова я по правде; я у вас в  руках.
Так вот: отдайте эту папку его п ревосходительству.
     Штадер. Извольте, но неужели у вас нет ни капли  стыда?  Ведь  это  все
будут подробно рассматривать в суде! Если вы еще не начисто растеряли  стыд,
то не станете так себя компрометировать! Ну,  может,  хоть  страх-то  у  вас
остался?!
     Регина. Слушайте, "Фердинанд": внутренне можно быть  не  менее  святым,
чем кони солнечного бога, а внешне - под стать вашим досье. И эту тайну  ваш
институт никогда не раскроет. Совершаешь поступок, и внутреннее его значение
абсолютно не совпадает с внешним. Но со временем внутреннее как бы исчезает,
остается только внешнее. И нет сил все это изменить!
     Штадер. Ну, я лично под присягой мог бы только заявить, что  вы  всегда
производили впечатление человека трезвого и реалистичного.
     Регина. О? Да, вы правды. В этом весь ужас. Но вам пора уходить,  здесь
больше оставаться нельзя.
     Штадер. Да, мне в самом  деле  пора,  поезд  ждать  не  будет.  (Делает
последнюю попытку.) Профессор Томас в опасности! Мрачные тучи сгущаются  над
его головой. Вы ведь не догадываетесь, что написано  в  письме,  которое  вы
только видели: Ансельм здесь не ради вас, он здесь затем, чтобы сманить жену
у друга!
     Регина. Вот как? Прошу вас сюда. Там будет  дверь  в  ванную,  потом  в
коридор и еще несколько ступенек... лучше я вас провожу. (Идет впереди.)
     Штадер (на пороге спальни). Я сейчас еду к  его  превосходительству.  И
отдам ему папку. Но прежде меня еще можно отыскать на станции. Да  и  потом,
наверно, тоже... Ничего не понимаю! Мужская логика тут отказывает. Я  думал,
вы сделаете все возможное, чтобы получить эту папку. (Уходит.)

    С минуту сцена пуста; затем в другую дверь входит Ансельм. Осторожно
  осматривается, быстро подходит к двери спальни и, прислонясь к косяку, с
благоговейным видом погружается в созерцание. Внезапно он отскакивает назад,
   точно застигнутый на месте преступления, и пытается взять себя в руки:
   ничего, мол, не произошло. Регина возвращается через спальню, входит и
                      оказывается с ним лицом к лицу.

     Ансельм. Ты была в комнате?
     Регина. Нет, вошла с улицы, но ты не сразу меня заметил.
     Ансельм. Да-да, я тебя искал, ушел от нее и  искал,  а  тебя  нигде  не
было.
     Регина. Это неправда.
     Ансельм (с удивлением смотрит на нее; потом спокойно).  Мария?  Вот  уж
придумала! Она меня забавляет.
     Регина. Она ждет тебя?
     Ансельм. Вообще-то я пришел за ее шалью, ну и пускай  подождет.  Я  для
нее романтический герой, от которого требуется  средневековая  куртуазность;
крупные женщины в большинстве не очень понятливы.
     Регина (притворно). Ты видел, как она ест? Жует медленно, точно корова.
И ужасно любит цветистые беседы, просторные словесные лужайки для пастьбы, а
ты по этой части просто волшебник.
     Ансельм (стараясь перещеголять  ее;  а  так  как  после  предшествующих
страстных сцен с Марией находится в полярно противоположной стадии духовного
отвращения, говорит поначалу гораздо убедительнее.) Да, без лирики она никак
не может, лирика для нее будто сливочный крем. Просто зло берет. Томас после
нее сух и прекрасен, как ветер пустыни. Знаешь, по-моему, коли на нее найдет
стих, она с легкостью оставит мужа, ведь этакие увесистые души -  шутка  ли,
восемьдесят с лишним килограммов! - если уж падают, то кулем.
     Регина. Ты был бы рад увидеть ее такой? Глядя  на  нее,  ужас  до  чего
хочется как-нибудь ее подперчить, чтоб до потолка скакала, а потом  сказать:
Милая  Мария,  вы  купаетесь  в  гигиеническом  аромате   добродетели,   как
больничный санитар  в  чистом  запахе  карболки,  -  этакие  прыжки  вам  не
подобают!
     Ансельм. Не скачите так, старуха добродетель! Вот бы увидеть  тогда  ее
лицо.
     Регина. Помнишь, какие у  нее  были  тощие  ноги,  а  штанишки  у  этой
пай-девочки вечно сидели мешком. Теперь этого не увидишь, но  с  первого  же
дня, как мы сюда приехали, я все время спрашиваю себя: а  что,  ноги  у  нее
по-прежнему тощие?
     Ансельм (сдаваясь). С утра до ночи вместе... Давайте не будем  говорить
о ней, меня трясет при одной мысли.
     Регина. Ну вот, ты лжешь! И как!
     Ансельм. Да смог ли бы я так о ней говорить?
     Регина. Ой, не надо! Ты ведь отзываешься о людях  хорошо,  только  пока
они тебе безразличны. Но стоит тебе что-то к ним почувствовать, и  ты  сразу
же начинаешь  поливать  их  грязью,  чтобы  спрятать  свои  чувства.  (Резко
умолкает.) Пора в дорогу!
     Ансельм (невольно). Почему?!
     Регина. Пора в дорогу, Ансельм! Мы уезжаем!  Спасаемся  бегством!  Чтоб
Йозеф нас уже не застал. А ты увяз, не можешь расстаться с Марией.
     Ансельм. Ну, незачем сразу так малодушничать.  (Размышляет.)  Наоборот,
ты должна бы уговорить Марию присоединиться к ним.
     Pегина. И что?
     Ансельм. Если мы будем жить вдвоем вне этого дома, твой муж устроит нам
кучу неприятностей; а вот если ты уедешь вместе с сестрой, он ничего сделать
не сможет.
     Регина.  Да?!  Выбрось  это  из  головы.  Я  больше  не  намерена   вас
прикрывать.
     Ансельм. Стало быть, ты воображаешь, будто вырвала у меня тайну. Ну да:
сестра у тебя замечательная! Замечательная и пресная,  как  вода.  И  пахнет
словно гладильная мастерская; если угодно, так же затхло.
     Pегина. А я?
     Ансельм. Собственно, Йозеф тоже  замечательный  человек.  Мы  позволили
себе глянуть на него сверху вниз. Н-да, эти люди вызывающе неповоротливы,  и
душевно, и умственно. Но вот что я тебе скажу: непривычное переживание - это
всего лишь привычка наизнанку. Даже в воловьей упряжке жизнь  и  то  богаче,
чем в голове у Томаса, и кучер, уснувший возле лошадей, знает о мире больше,
чем ты и он!
     Регина. Итак, я должна вернуться к Йозефу?
     Ансельм. Господи, я имею в виду, для начала надо  вырваться  на  свежий
воздух.  Здесь  мы  никогда  не  отвяжемся  от  этих  прокисших  историй   с
Йоханнесом. Тут как в комнате наутро после попойки.
     Регина. Стало быть, очертя  голову  нырнуть  в  "замечательную"  свежую
воду! А я не хочу. Лучше уж покончить с собой. Слышишь? Но не из-за тебя.
     Ансельм. Так говорит любая женщина, решив, что ее бросили!
     Регина. Сколько ж я вытерпела унижений! Это ты долго вынашивал?
     Ансельм. О чем ты?
     Регина. Не ты ли вынул из чемодана  нашу  маленькую  желтую  книжицу  и
отложил ее для Йозефа?
     Ансельм. Так ты знаешь?  Я  мог  бы  отпереться,  ведь  ты  всегда  все
разбрасываешь. Но не стану. Да! Я это сделал, так как уже понимал, что мне с
тобой предстоит. Ты меня совсем замучила. Шагу ступить не даешь! Не под силу
мне тебя спасти, не под силу. Твои чертовы слабости перевернули  вверх  дном
все казематы моей души!!
     Pегина. А перед Йозефом ты готов предстать нагишом?  Эти  замечательные
люди, похоже, возымели  над  тобой  большую  власть.  Раньше  тебе  казалось
невыносимо, если кто-то знал про тебя хоть самую малость, как будто ты сразу
становился его рабом. Ты ведь предпочитал возвести на себя напраслину,  лишь
бы не признаться в чем-то и вправду хорошем.
     Ансельм. К тому времени, когда Йозеф это  уразумеет,  мне  бы  хотелось
убраться куда подальше. Сменю имя и начну все сначала.  Я  хочу  начать  все
сначала, пойми! Я должен начать все сначала! Ты меня не удержишь!
     Регина. Ага, ты решил начать новую жизнь. В тот самый день,  когда  сам
поставил себе синяк под глазом и чуть не плакал. (Таинственно передразнивает
его.) "Чудо, что я нашел тебя! Это поразило меня, как чудо...  Я  такого  не
переживу - лучше смерть!"
     Ансельм. Да, какой был день! Я чувствовал, что надо спасаться. Мы  были
так непостижно едины. Моя жизнь так повторялась в тебе. Ты  стояла  на  моем
пути как мое второе "я", а кругом трепетала зыбкая  тишина,  и  внезапно  мы
скользнули в этот океан, что был внутри и вокруг  нас,  и  я  вдруг  ощутил:
случись кораблекрушение, до берега доплывет лишь один из  нас...  Как  пошло
все это звучит сейчас. Как унизительны эти тщетные потуги.
     Pегина. О, я запомнила каждое слово и смогла повторить их  сыщику,  так
что Томас и Йозеф сегодня же все узнают.
     Ансельм. Что такое? Ты бредишь?
     Регина. Здесь был один человек, как раз перед твоим приходом. Детектив,
в прошлом лакей. Когда-то он был моим любовником  и  бросил  меня,  наверно,
тоже ради неких высших мужских целей! Обо мне он знает все; гораздо  больше,
чем требуется, чтобы вооружить Йозефа; у него все собрано в толстой папке, а
остальное я сама ему сказала. Впрочем, он и о тебе знает много  больше,  чем
ты хотел открыть Йозефу, чтобы отдать меня в его власть. У него твои  письма
к жене, твои исповеди. Он знает всю твою  жизнь.  А  чего  не  знал,  я  ему
сообщила.
     Ансельм. Ты сошла с ума. Надо немедля заткнуть этому сыщику  рот.  Куда
он подевался?
     Регина. Нет! Пусть Йозеф все узнает!
     Ансельм. Что значит "нет"?! Ты хочешь, чтоб  мы  оба  ползали  тут  как
жабы, перед Томасом и Марией?
     Регина. Да!
     Ансельм. Из-за дурацкой ревности! Из-за любовной интрижки, черт подери!
Ты вообще соображаешь, что делаешь?  Все  эти  глупости,  которые  только  в
темноте и возможны между двумя людьми, теперь, когда они  давным-давно  себя
исчерпали, должны стать всеобщим достоянием?!
     Регина. Ансельм, ты отступаешься. Ты выдал Йозефу не меня, а нас обоих!
Ведь тогда у тебя хватило смелости. Ты сумел вырваться из каземата рассудка!
Сразу, как только приехал! Когда я спросила, как сложилась  твоя  жизнь,  ты
прямо сказал: не жизнь, а сплошные унижения. И из тяжелых туч  воспоминаний,
из этого козлиного стада,  вонючее  блеянье  которого  застило  мне  небеса,
грянула молния: терпеть унижения - это и есть мы!
     Ансельм. Не говори "мы"! И незачем льнуть ко мне, словно я  -  это  ты!
Ненавижу твои унижения!..  Да-да,  помню,  ты  рассказала  мне  историю  про
Йоханнеса и я тебя поддержал.
     Pегина. А верил ты в нее не больше, чем я.
     Ансельм. Он несказанно меня  растрогал!  Этот  призрак,  который  вечно
следит, как ты отдаешься другим, был наш призрак. Страх перед одиночеством.
     Регина. И  страх  перед  не-одиночеством.  Перед  чужим  взором.  Перед
грязью! Ты разве не дрожал всю жизнь, лежа в  засаде,  и  не  бросился,  как
щука, чтобы вырвать у них кусок плоти, прежде чем они тебя  поймают?  Робкий
ты, пугливый. Каждый человек в ужасе подходит к своему собрату, как  рыба  к
покойнику. И у каждого вокруг море!
     Ансельм. Ты заразила меня этими своими фантазиями! Я только так на  все
и смотрел. Будто все симпатии, вся первозданная природа - это лишь  страх  и
погибель.
     Регина. Но у тебя-то сердце  замирает  всего-навсего  от  страха  перед
Томасом и Марией. И от стыда за все, что ты наделал. Ох  и  скотина  же  ты!
Ансельм! Мы же нереальны! Врем ли мы, нет ли, добры ли мы, испорченны  ли  -
мы живем ради какой-то цели, которую не можем правильно понять. Ты это  знал
и пожертвовал всей нашей реальностью. В тот единственный миг, когда  у  тебя
хватило смелости!
     Ансельм. Все, с меня довольно. То,  что  так  вопиет  против  рассудка,
невозможно сох ранить навеки. Оно сейчас нестерпимо лживо  и  неестественно.
Где этот сыщик?!
     Регина (глядя на часы). Не знаю.
     Ансельм.  А,  ты  просто-напросто  гнойная  рана,  которая  не   желает
заживать!
     Регина. Когда-то у тебя хватило смелости. Опять вернуться  к  прежнему?
Давай лучше пойдем на унижения. Если нет сил стать другим, не  притворяться,
значит, ты уже не человек.
     Ансельм. Где сыщик?!! Говори сейчас же!!
     Регина. Шаль, Ансельм! Ищи шаль. Ты ведь пришел за Марииной шалью!
     Ансельм. Я хочу знать, где сыщик!!!
     Регина (снова глядя на часы). Та-ак, вот ты и  опоздал.  Йозеф  уже  на
станции, и сыщик  прямо  на  платформе  вручает  ему  папку.  (Не  выдержав,
начинает плакать.)

                                  Занавес.

        "ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ"

     На сцене кабинет Томаса. Стены в странных узорах книжных  корешков.  На
заднем плане  сбоку  -  большое  открытое  окно.  Парк.  Сгущаются  сумерки.
Поначалу горит только небольшая лампа.
     При постановке этой сцены действуют те же  принципы,  что  и  в  первом
действии. Только  мебели  здесь  мало  и  она  весьма  громоздка  -  душевно
тяжеловесна. Поверху и даже кое-где среди книг - звездная ночь.

     Ансельм (отходя от открытого окна). Как шумят деревья. Впору  подумать:
не море ли это?
     Мария. Мы ждем напрасно, Томаса что-то задержало.
     Ансельм. Почему он на самом деле поехал в город?
     Мария. Он не сказал. Поговорил с Йозефом и сразу уехал.
     Ансельм. Встреча была жалкая - а  еще  праздник  называется!  От  ворот
парка и до  своей  комнаты  Йозеф  шел  по  аллее  разочарования!  По  аллее
компаративного  столетия!  Почему  тогда  Томас  не   расставил   в   кустах
граммофоны, чтобы они нашептывали любовные клятвы  на  давным-давно  мертвых
языках?! Муляжи прекрасных женщин,  распадающиеся  во  прах  от  первого  же
взгляда?! Не выпустил на волю своих мышей и лягушек?! Не вывесил в  приемной
рентгеновский портрет красавицы Регины?! Не увил деревья кишками?!
     Мария. Фу, мерзость! Как вам не надоест в этом копаться!
     Ансельм.  Это  от  злости!  Захоти  я  думать  как  Томас,  не  веря  в
бессмертный компонент, - я бы сумел еще лучше. Без конца изрыгал  бы  грязь!
(Снова идет к окну.)