ванном  на  духовности,  идее,  которая  позже  взошла  к
буржуазному либерализму, поскольку сегодня слово  "образованный"  во  многом
употребляется  как  синоним  преуспевающего.  Конечно,  и   образование   до
определенной черты защищено  организационно,  а  далее  в  капиталистическом
обществе оно  предоставлено  самому  себе  и  стихии  свободного  рынка.  Те
явления, которые сегодня обнаруживает театр,  есть  только  часть  обширного
кризиса образования или, если хотите, сумерков образования, при  которых  мы
живем.  Сравнение  с  историей  английского  театра  XIX   столетия   {Очень
рекомендуется: Е. Л. Шталь, Английский театр  в  19  веке.  Издательство  Р.
Ольденбург, Мюнхен-Берлин, 1919. (Примечание Музиля).}, где  на  десятилетие
раньше, чем  у  нас,  было  изучено  влияние  атмосферы  большого  города  и
социология  развлечений,  показывает  некоторые   наши   явления   (банально
сенсационные) в еще  более  резком  освещении,  а  противодействующие  силы,
которые бы преодолели это состояние,  никогда  еще  не  были  так  ослаблены
малодушием и сомнением, как сегодня.
     И  тем  не  менее  стоит  сделать  некоторые  выводы  о  судьбе  нашего
"образования", исходя из компетентных источников {Я опираюсь на работу А. Ф.
Визе в изданной им социологии народного образования (Издательство Дунклер  и
Хумблот,  Мюнхен-Лейпциг,  1921),  чью  работу  я  указал  в  этом  журнале.
(Примечание Музиля).} и сравнить сферу театра с общим процессом.
     Слово "образование" в его сегодняшнем значении пришло к нам из середины
XVIII столетия. Всеобщее образование означало тогда универсальную эрудицию -
себя  образовать,  себя  сформировать;  Кант  употреблял  для  этого   слово
"культура", у Гердера, а потом и у Гете в слово добавлялось еще  и  значение
paideia и eruditio. Но на самом деле с тех пор  вплоть  до  конца  XIX  века
образование было равнозначно духовной  самостоятельности  и  просвещенности.
Сформированное  эпохой  Просвещения,  это  представление  включало  в   себя
оппозицию  против  церковных  и  политических   ограничений   и   изначально
рационалистически опиралось на веру в триединство природы, разума и свободы.
Позднее, когда вера в антиномии разума потерпела  сокрушительное  поражение,
она была частично заменена верой в естественнонаучное реалистическое учение.
Важная и определяющая для наших проблем компонента была привнесена с  самого
начала авторитетом Гердера: античный идеал всеобщей  человеческой  мудрости,
античный  человек  был  предложен  в  качестве  образца  для   открытого   и
безграничного подражания. "Образованными людьми в полном  смысле  становятся
прежде всего, общаясь со старшими, этими праотцами становления человеческого
духа, вечными образцами верного, хорошего и изысканного  вкуса  и  отличного
навыка во владении языком; по ним должны мы формировать наш  образ  мысли  и
письма, подражая им, мы должны образовывать наш разум и язык.  Кто  поступал
так, тому открыт смысл гуманизма, подлинного человеческого разума, он  будет
образованным человеком и будет показывать себя таковым в большом  и  малом".
(Гердер.  "Об  истинных  понятиях  науки  о   прекрасном   и   гимназическом
"образовании". 1788).
     Нужно только прочитать эту цитату, чтобы увидеть, как сильно отстали мы
в организации идеологических преобразований, как застряли  мы  в  неизбежной
переходной фазе, как стоим спиной к будущему и в какое неудобное  для  жизни
положение ввергаем мы ежегодно с помощью нашей высшей школы десятки  молодых
людей. В каждом образовании заключена,  как  мне  представляется,  -  и  это
сегодня часто обсуждается - наиболее распространенная человеческая сущность,
и ни одно из них не является лишь относительным идеалом своего времени,  они
следуют друг за другом как частичные решения  задачи,  которая  в  основании
своем  остается  все  той  же;  а  с  другой  стороны,  каждое   образование
обусловлено тем уровнем, который оно заключает в себе, окрашено  и  сглажено
соотношением своих притязаний и представлений, оно, вероятно, никогда  и  не
распространялось  благодаря  своему  внутреннему  значению,  а   лишь   тому
обстоятельству, что является привилегией высших слоев общества и  аргументом
в социальном восхождении. В этом смысле у немецкого народа следовали один за
другим (по Паульсену): церковно-латинский идеал образования с клерикалами  в
качестве основного сословия,  придворно-французский  идеал  аристократии  и,
наконец, буржуазно-эллино-гуманистический,  в  конечной  фазе  которого  мы,
предположительно,  находимся.  И  поскольку  каждая  из   фаз   этих   типов
образования, как и все другие, нам известные, развивались по одной схеме, то
эта схема, по-видимому, представляет собой некий способ проникновения  любой
сильной потребности с социальное тело. Этот способ возникает сперва  как  бы
невзначай и вряд ли заметен сам по себе, как следствие  жизни,  направленной
на   совсем   другие   конкретные   цели   (например   в   германо-латинском
средневековье),  или  как  следствие   бесчисленного   множества   небольших
изменений, интеграция которых в  любом  случае  изменяет  направление  жизни
(переход схоластики в так называемое Новое время), затем осознанно  вступает
в свою вторую фазу, которую можно назвать героической (классикой).  Здесь  к
ней присоединяются безмерные надежды, она пробуждает пламенные  порывы,  это
время, когда образование планомерно организуется. Третий отрезок развития, в
который теперь вступают официально признанные новые импульсы, можно  назвать
просто периодом его бюрократизации; в нашем случае это  привело  к  процессу
затвердения  и  окостенения  школьного  образования  XIX  столетия,  и   это
безусловно повлияло на четвертую  фазу,  фазу  досадного  разочарования,  от
которого мы страдаем; теперь цель пытаются достигнуть на новых направлениях,
а они приводят, смотря по обстоятельствам, к развалу или реформе.
     Если попытаться описать это наше состояние,  то  можно  столкнуться  со
следующими основными признаками кризиса образования.
     Сегодня образование, и не только  вследствие  политической  эмансипации
рабочего класса, потеряло свой социальный нимб.
     Оно, как известно, никогда и не было привилегией всего народа или  даже
всей буржуазии, а только весьма тонкого слоя,  его  совершенствование  давно
остановилось, не пройдя и полпути; как следствие этого  -  все  население  в
культурном отношении становится чрезвычайно  неоднородным,  и  процесс  этот
усиливается. Система  народного  образования  является  теперь  едва  ли  не
последним средством, государственная система образования воспринимает  новые
духовные импульсы только с большим промедлением и неуверенностью,  а  газета
хотя и достигла в количественном отношении весьма ощутимых результатов,  но,
по общему признанию, в чести  у  нее  идеалы  сенсационности  и  неразвитого
читательского сознания, которое в состоянии усвоить  лишь  ее  сообщения.  И
поэтому у нас  отсутствуют  предпосылки  для  быстрого  и  верного  усвоения
духовных достижений и большой круг импульсов уже вынужден  активно  задевать
потребности   массы,    такие,    как    почитание    героев,    жестокость,
сентиментальность, умственную ограниченность,  жажду  наживы,  моду,  поиски
развлечений, любопытство.
     Но  все  это  уже  относится  и  к  самому  слою  образованных   людей.
Способность воспринимать новые духовные импульсы и по возможности  расчищать
им путь в глубину и ширину ни в коей мере не поспевает за  все  ускоряющимся
потоком таких импульсов, а только за их ежедневным количественным  приростом
у толпы, для которой они существуют и от  которой  зависит  их  судьба.  Да,
вполне  можно  сказать,  что  институты,  которые  выпали  как  осадок   тех
представлений об образовании, что стремятся к господству, - школа, политика,
церковь - оказывают только сопротивление дальнейшему развитию.
     Таким образом, накапливается огромное количество  непереработанных  или
плохо переработанных идей, а идеи систематизирующие и упрощающие (в основном
это обломки не замененной  ничем  новым  идеологии  XVIII  века)  ничего,  в
отличие от первых, и не достигают.  Сгущение  духовных  потоков  над  землей
дальше и назад в даль веков, историческое и  этнологическое  освоение  новых
форм жизни нагромождают сюда новый  духовный  материал,  и  как  необходимое
следствие всего этого наступает  некий  вид  самоподмены  культуры.  В  слое
образованных  людей  возникает  чувство  бессилия,   они   теряют   веру   в
необходимость своего образования, а  с  этим  и  значительную  часть  своего
престижа. Каждый из нас знает эту неприкаянность; неуверенность и  невнятная
сумятица в голове вместо  образования  -  также  довольно  известные  знаки,
относящиеся ко всему этому, и каждый теперь вырывает из слабого поверженного
немецкого духа, что ему больше подходит.
     А кроме того, материя современной образованности активно перерастает  в
направление  позитивных   достижений   науки,   фактов,   знания,   развития
методологии мышления в специальных дисциплинах, практическое  освоение  мира
сделано  замечательные  успехи,  преимущество   реально   существующего   по
сравнению с мыслями стало ощущаться в уже небывалых размерах, в то время как
понятие образования, с помощью которого нужно все  это  освоить  осталось  в
гердеровском смысле неизменным. Это некоторое несовпадение новых  явлений  с
формой сосуда, которую они должны  принять,  и  есть  главная  причина  всех
негативных явлений. Попытка привнести  реалистическую  тенденцию  в  систему
образования, конечно же, присутствовала, но она стреляла не в цель и слишком
недалеко, причем  она  сопровождалась  отчасти  вытеснением  гуманистической
субстанции субстанцией реальности, отчасти таким расположением смысла  подле
смысла, что из такого соседства нового духа не произрастало.

        "КРИЗИС ТЕАТРА И ОБРАЗОВАНИЯ "

     Если теперь провести сравнение нашего  общего  состояния  с  состоянием
театра, то совпадут все их проявления вплоть до отдельных деталей в попытках
улучшения. Мне бы хотелось коснуться только трех из них.
     Искусство и система  образования  вот  уже  лет  тридцать  находятся  в
совместной  конфронтации  с   так   называемым   интеллектуализмом.   Сухому
рассудочному  преподаванию  школьного  тирана  был  противопоставлен   идеал
"образования  сердца",  было  востребовано   "созерцание"   вместо   остроты
суждения, "переживание" вместо связного рассказа,  световые  мозаики  вместо
понятийного описания и тому подобное. Все последствия  подобных  устремлений
можно  найти  и   в   области   искусства.   Уже   импрессионизм   выработал
предубеждение, что поэт должен  обращаться  к  сердцу  или  к  какому  иному
органу, который бы мыслил вне зависимости от головного мозга  и  этим  самым
способствовал тому, что театр был отключен от общего духовного развития.  Он
должен был творить просто и заразительно, работать  при  помощи  действия  и
выражения чувств, иначе  -  в  манере  высказывания  азбучных  истин.  Одним
результатом этого стала очевидная неинтеллигентность  драматической  поэзии,
другим - то, что до сих пор все остаются  в  ожидании  великого  драматурга,
который должен глубокомысленно обратиться ко всем, а он,  разумеется,  никак
не придет, и с таким вот ложным представлением о народности связана  жалоба,
что наше  время  не  может  способствовать  творчеству,  связано  совершенно
ненужное недовольство собой. Даже последующее поколение не выправило дела  -
чрезмерное внимание сценическому  оформлению,  танцу,  голосовым  переходам,
мимическим композициям - это было поиском  новых  средств  выражения  вместо
того,  чтобы  старые  простейшие  средства  направить  на  освоение   нового
духовного материала. Успех не может быть больше, чем духовное  обогащение  в
отдельном случае.
     Вторая   тенденция,   что   пронизала   процесс    образования,    была
социально-этической: вместо того чтобы  личность  была  переполнением  своей
сущности до общественного звучания, вместо совершенствования своего  чувства
и  его  укрепления  воспитанием  воли  происходит  окончательный  отказ   от
представления, что образование должно стать развитием отдельной человеческой
души - каждому знакомо это выражение. Подобные соглашения  в  долг  частично
перекрываются или смешиваются с предыдущими и выплескиваются наружу каким-то
торжественным,   празднично-объединяющим,   народно-чувствительным    языком
искусства, оказывая в итоге влияние на театр. Особенно  характерно  для  них
напрямую обычно с ними связанное осуждение "индивидуалистического" искусства
как чего-то устаревшего. Тут можно даже сказать,  что  старый  герой  нашего
театра с его специфическим трагическим конфликтом  свободной  воли,  зажатый
пределами  гражданского  закона,  был,   собственно,   героем,   действующим
свободно, но все  это  уже  давно  переменилось,  хотя  и  без  необходимого
осознания; я  однажды  выразил  это  формулой,  что  на  место  трагического
противоречия  отдельного  индивидуума  с  законом,  должно  заступить  явное
противоречие в законе земного существования, которое часто  неразрешимо,  но
всегда необходимо преодолевать, в этом и заключается различие  между  эпохой
Просвещения, которая верила в автономию нравственного  закона  и  разума,  и
эпохой  эмпиризма,  для  которой  мир   является   бесконечной   задачей   с
поступательным движением  в  области  частичных  решений.  Этот  эмпиризм  -
великое духовное переживание, навстречу которому мы идем,  если  наш  Globus
intellectualis с его  тонким  слоем  образования  и  его  непомерно  большой
непроницаемой массой не  разлетится  на  куски.  Тут  ничего  не  изменит  и
социализм (из среды которого  главным  образом  исходят  социально-этические
планы  реформирования  театра),  если  только  в  нем  останется  незыблемой
ориентация человека на разъятие мира и  на  господство  в  нем,  что  вполне
вероятно. Я не сомневаюсь в том - и вся первая часть статьи  была  посвящена
этому, -  что  изменение  общественной  формы  должно  повлечь  за  собой  и
изменения в искусстве; но если говорить об основных проблемах творчества,  а
к ним принадлежит противоречие между сутью индивидуального и  коллективного,
и обе сути принадлежат нам,  -  то  это  может,  не  беря  в  расчет  момент
переходного времени, переместить только центр тяжести и формы  выражения.  И
социализм содержит в  своих  потребностях  тот  знак  времени,  что  душа  и
механика не могут соединиться; в политике он скорее слишком рационально, чем
слишком осторожно - в Германии, по крайней мере,  без  пламенного  сердца  -
придерживает искусство для некоего вида душевного расцвета,  который  должен
настать  или  должен  быть.  Подход  социализма  к  реформам  искусства,   к
сожалению, содержит в себе много страусиного, когда прячут голову в будущем,
в то время как современная энергия, польза, то перспективное,  что  содержит
театр уже сегодня, - не поняты.
     Непостредственным   выражением   бесцельного   образования   становится
"антилитературная"  установка,  которая  часто  ощущается  в  дискуссиях  по
вопросам  театра.  Освобождение  театра  от   бремени   образования,   новое
возрождение открытого высокомерия в стремлении к игровой  стихии,  экспромт,
театр актера - известные уже явления, воздействие  которых  простирается  от
репертуаров, скроенных для актерского успеха,  до  серьезных  попыток  снова
извлечь на свет импровизационный театр барокко. После того, что уже сказано,
добавить нечего. На мой взгляд,  это  может  привести  только  к  тому,  что
настоящая литература будет заменена журналистикой, которую актер ежедневно в
газете читает.
     Но все равно это уже давно не заботит значительную часть самих  поэтов.
В защите и борьбе "направлений" никто не дает себе отчета в том,  что  самым
влиятельным, самым распространенным и захватывающим все  школы  направлением
сценической поэзии становится  направление  на  журналистику.  Возбудимость,
декоративно-ложное закругление сюжета, темперамент, расчетливо-ловкий нажим,
бросающееся в глаза оформление, желание быть в курсе всех  событий  и  нечто
подобное - вот те добродетели,  которые  одаренный  драматический  журналист
берет на вооружение у своего коллеги из газеты, и вот  уже  в  этой  области
появился настоящий талант. Недостатки налицо - ищут новое, а находят  только
сиюминутное; все парящие в духовной атмосфере импульсы  перетряхиваются,  но
ни один-единственный не углубляется и не вызревает; конечно, в  итоге  такой
деятельности все больше и больше обнаруживается тот момент, что  служит  она
какой-то скептической рассеянности, что уже было установлено при определении
театра "развлечением", в то время как люди, вовлеченные в эту  деятельность,
верят, будто они и есть устремленные вперед служители духа.
     Я надеюсь, если хоть раз ясно представить  себе  все  эти  взаимосвязи,
полученные из повседневных наблюдений человека, интересующегося театром, это
вовсе не останется без следа. Попытки  вывести  отсюда  некоторые  возможные
пути решения кризиса могли бы завести очень далеко.  Да  и  мысли,  подобные
этим, конечно же, никакая не теория. Предметы  взаимосвязаны  так,  а  могут
быть иначе, в этом и есть отличие жизни от неподвижного порядка, кроме того,
проследить взаимосвязи до конца можно только после полного исследования. При
этом я должен признаться, что мне сама попытка дойти до основания небольшого
предмета кажется смехотворной даже в литературе, где мы тоже плаваем в  море
пены. И тем не менее некоторые выводы, которые складываются сами собой, я бы
не хотел так просто не принимать в расчет. Самое замечательное  в  состоянии
нашего театра заключается в том, что совсем недавно  мы  имели  его  высокий
уровень и еще  сегодня  у  нас  есть  значительные  достижения  в  отдельных
случаях. Усталость, отсутствие надежды и равнодушие, которые все еще  бытуют
в  атмосфере  театра,  гораздо  серьезнее  -  это  усталость  образования  и
культуры, неуверенность, малодушие  духа,  незнание  -  для  чего  все  это.
Импульсы, что посылает театр каждый вечер, теряются в  пустоте,  оттого  что
отсутствуют культурные категории для их восприятия. Они сначала должны  быть
восстановлены.  Но   здесь   тут   же   сталкиваешься   с   раскручивающейся
тотальностью, которую выявляет каждый кризис образования, и конца не найти.
     Лично я ищу самое емкое обобщение тех наблюдений, которые накапливаются
с годами, и я знаю - кто на это способен, сделает его таким  же  образом,  а
тут я могу только добавить - ничего в моей жизни меня так не  угнетало,  как
перехватывающая горло бездуховность, ею полна атмосфера не только театра, но
и всей нашей литературы. Все находятся в неустанном поиске успеха и при этом
смешивается приблизительно от 2-х до 10-ти  частей  смысла  с  90  до  98-ми
частей бессмысленности, и это принимается за проявление духа, нижняя отметка
на шкале этой смеси находится  там,  где  называют  вещь  чисто  немецкой  и
здоровой, а верхняя там, где превыше всего ценится взвинченный  бурный  дух;
перенасыщенные смеси уже не в состоянии с обеих сторон больше обогащаться  и
теряют свою ценность. То же самое можно сказать и о душе, страсти,  энергии,
любой человеческой реакции, бытие которых  в  их  своеобразии  только  тогда
заметно, когда по меньшей мере девять десятых лишены своеобразия.  Но  когда
умный человек (а человек сегодня все же умен) поле деятельности такого  рода
уступает глупости, то это тоже имеет под собой основание и оно  таково:  tua
res agitur - то  отношение,  благодаря  которому  предмет  с  самого  начала
пробуждает энергию человека,  здесь  отсутствует.  Если  сегодня  нормальный
цивилизованный человек идет в театр и там кричит душа или буйствует, что  мы
можем ждать от него? Он выдерживает удары по каким-то неизвестным внутренним
органам и должен это обхождение