Офицер постучал в дверь, а Христиан и Брандт, улыбаясь,  смотрели  друг
на друга.
   - Я теперь нисколько не удивлюсь, - шепотом заметил Брандт, -  если  он
начнет продавать нам порнографические открытки.
   - Ш-ш! - зашипел Христиан.
   Дверь наконец открылась и, когда лейтенант с Гиммлером  чуть  не  силой
ворвались в дом, тут же захлопнулась за ними. Христиан с Брандтом остались
одни на безлюдной тенистой улице. Начинало темнеть. Вокруг все было  тихо,
немые дома смотрели на них закрытыми окнами.
   - У меня  сложилось  такое  впечатление,  -  заговорил  Брандт,  -  что
лейтенант приглашал и нас в это заведение.
   - Терпение. Он подготавливает почву.
   - Ну, что касается женщин, то я предпочитаю обходиться без  посторонней
помощи.
   - Да, но хороший командир, - с серьезным видом проговорил  Христиан,  -
не ляжет спать, пока не убедится, что его солдаты устроены как нужно.
   - Пойди к лейтенанту и напомни ему об этом.
   Дверь снова распахнулась, и Гиммлер  призывно  помахал  им  рукой.  Они
выбрались из машины  и  вошли  в  дом.  Фонарь  псевдомавританского  стиля
багровым светом освещал лестницу и стены, обитые тканью под гобелен.
   - А хозяйка-то  узнала  меня!  -  сообщил  Гиммлер,  тяжело  ступая  по
лестнице впереди них. - "Поцелуй меня!",  "Мой  дорогой  мальчик!"  и  все
такое. Каково, а?
   -  Унтер-офицер  Гиммлер!  -   напыщенно   провозгласил   Христиан.   -
Популярнейшая личность во всех публичных домах пяти стран! Вклад  Германии
в дело создания Европейской федерации!
   - Во всяком случае, - ухмыльнулся Гиммлер,  -  в  Париже  я  не  тратил
времени попусту. Вот сюда, в бар.  Девицы  еще  не  готовы.  Надо  сначала
немножко выпить и забыть об ужасах войны.
   Он распахнул дверь, и они увидели лейтенанта. Сняв  перчатки  и  каску,
Гарденбург сидел на стуле,  заложив  ногу  на  ногу,  и  осторожно  счищал
золоченую фольгу с бутылки шампанского. Бар  представлял  собой  небольшую
комнату с выкрашенными в бледно-лиловый  цвет  стенами.  Полукруглые  окна
были  закрыты  портьерами  с  бахромой.  Восседавшая  за  стойкой  крупная
женщина, закутанная  в  шаль  с  каймой,  с  завитыми  волосами  и  сильно
подведенными  глазами,  как  нельзя  лучше  дополняла   обстановку   этого
заведения. Она неумолчно  трещала  по-французски,  а  Гарденбург  степенно
кивал головой, хотя не понимал ни слова.
   - Amis, - представил Гиммлер Брандта и Христиана, обнимая их за  плечи.
- Braves soldaten! [Друзья. Бравые солдаты! (франц. искаж.)]
   Женщина вышла из-за стойки и пожала обоим  руки,  уверяя,  что  страшно
рада их видеть.  Пусть  они  простят  ей  невольную  задержку,  ведь  они,
конечно, понимают, что сегодня был очень тяжелый день. Девицы скоро, очень
скоро появятся. Она пригласила немцев посидеть и выпить  вина  и  выразила
свое восхищение тем, что немецкие солдаты и офицеры  пьют  и  развлекаются
вместе, - вероятно потому-то они и выиграли войну, а  вот  во  французской
армии вы никогда не увидите ничего подобного...
   Гости уже приканчивали третью бутылку, а девицы все не появлялись, что,
впрочем, теперь уже не имело значения.
   - Французы!.. Я презираю французов, - разглагольствовал  лейтенант.  Он
сидел  на  стуле  прямо,  словно  проглотил  аршин,  и  глаза  его   стали
темно-зелеными и тусклыми,  как  истертое  волнами  бутылочное  стекло.  -
Французы не хотят умирать, и вот поэтому мы здесь, пьем их вино и берем их
женщин. Разве это война? - Пьяным жестом он со  злостью  рванул  со  стола
бокал. - Какая-то нелепая комедия. С восемнадцатилетнего возраста я изучаю
военное искусство. Я знаю как свои пять пальцев  организацию  снабжения  и
связи; роль морального состояния войск, правила выбора  укрытых  мест  для
командных  пунктов,  теорию   наступления   на   противника,   обладающего
автоматическим  оружием,   значение   элемента   внезапности...   Я   могу
командовать армией. Я потратил пять лет жизни в ожидании этого момента.  -
Гарденбург горестно рассмеялся. - И вот  великий  момент  наступил!  Армия
устремляется вперед. И что же? - Он пристально посмотрел на мадам - та, ни
слова не понимая по-немецки, с  самым  счастливым  видом  согласно  кивала
головой. - Я не слышал  ни  единого  выстрела,  я  проехал  на  автомобиле
шестьсот километров, чтобы оказаться в публичном доме. Жалкая  французская
армия превратила меня в туриста! Понимаете?  В  туриста!  Война  окончена,
пять  лет  жизни  потрачены  зря.  Карьеры  мне  не  сделать,  я  останусь
лейтенантом до пятидесяти лет. Влиятельных друзей в Берлине у меня нет,  и
некому позаботиться о моем продвижении. Все пропало...  Мой  отец  все  же
больше преуспел. Он дошел только до Марны, хотя и воевал четыре года, но в
двадцать шесть лет уже имел чин майора, а на Сомме, после первых двух дней
боев, когда была перебита половина офицеров, получил под свое командование
батальон... Гиммлер!
   - Да, господин лейтенант, - отозвался - Гиммлер. Он был трезв и  слушал
лейтенанта с хитроватой усмешкой на лице.
   - Гиммлер! Унтер-офицер Гиммлер! Где же моя  девица?  Хочу  французскую
девку!
   - Мадам обещает, что девица придет через десять минут.
   - Я презираю их, - заявил лейтенант, отпивая из бокала шампанское. Рука
у него тряслась, и вино стекало по подбородку. - Презираю всех французов.
   В комнату вошли две девушки. Одна из них,  полная,  крупная  блондинка,
широко улыбалась. У другой, маленькой, изящной и смуглой,  было  печальное
лицо арабского типа, сильно накрашенное, с ярко намазанными губами.
   - Вот и они, -  ласково  сказала  мадам.  -  Вот  мои  курочки.  -  Она
одобрительно, словно барышник, похлопала блондинку по спине. - Это Жаннет.
Подходящий тип, не правда ли? Я уверена, что Жаннет будет  пользоваться  у
немцев огромным успехом.
   - Я беру вот эту. - Лейтенант встал, выпрямился  и  указал  на  девушку
арабского типа. Она улыбнулась профессионально-загадочной улыбкой, подошла
к офицеру и взяла его под руку.
   Гиммлер, до этого с интересом посматривавший на смуглую девушку, тут же
уступил праву старшего по чину и обнял рослую блондинку.
   - Ну, милочка, - обратился он к ней, - как  тебе  понравится  красивый,
здоровый немецкий солдат?
   - А подходящая комната  тут  есть?  -  спросил  Гарденбург.  -  Брандт,
переведите.
   Брандт перевел,  и  смуглая  девушка,  улыбнувшись  всем,  увела  чинно
вышагивавшего за ней лейтенанта.
   - Ну-с, - сказал Гиммлер, еще крепче прижимаясь к блондинке, - а теперь
моя очередь. Я надеюсь, ребята, вы не возражаете...
   - Давай, давай, - ответил Христиан. - И можешь не спешить.
   Гиммлер осклабился.
   - А знаешь, милочка, - уходя с блондинкой, обратился он к ней на  своем
ужасном французском языке, - мне очень нравится твое платье...
   Мадам поставила на стол нераспечатанную бутылку шампанского, извинилась
и ушла. Христиан и Брандт остались  одни  в  освещенном  оранжевым  светом
баре, тоже отделанном с претензией на мавританский стиль.  Посматривая  на
стоявшую в ведерке бутылку, они молча  пили  бокал  за  бокалом.  Открывая
новую  бутылку,  Христиан  вздрогнул  от  неожиданности,  когда  пробка  с
громким, как выстрел, звуком вылетела из  горлышка  и  холодное  пенящееся
шампанское выплеснулось ему на руки.
   - Тебе доводилось бывать в подобных местах? - спросил наконец Брандт.
   - Нет.
   - Война вносит огромные перемены в жизнь человека, - продолжал Брандт.
   - Да, конечно.
   - Хочешь девочку? - поинтересовался Брандт.
   - Не очень.
   - Ну, а как бы ты поступил,  если  бы  тебе  и  лейтенанту  Гарденбургу
понравилась одна и та же девушка? - продолжал допытываться Брандт.
   - На этот вопрос я не хочу отвечать, - с важным видом заявил  Христиан,
отпивая маленький глоток вина.
   - Да и я тоже не ответил бы, - согласился Брандт, играя ножкой бокала.
   - Ну, и как ты себя чувствуешь? - спросил он спустя некоторое время.
   - Не знаю. Странно как-то все... Очень странно.
   - А мне вот грустно, - признался Брандт. -  Очень  грустно.  Сегодня  -
заря... как это выразился лейтенант Гарденбург?
   - Заря новой эры.
   - Мне грустно на заре новой эры. - Брандт  налил  себе  вина.  -  А  ты
знаешь,  месяцев  десять  назад  я  чуть  было   не   принял   французское
гражданство.
   - Неужели?
   - Я прожил во Франции в  общей  сложности  лет  десять.  Как-нибудь  мы
съездим с тобой в одно местечко на побережье  Нормандии,  где  я  проводил
лето. Я работал с утра до вечера и создавал за  лето  полотен  тридцать  -
сорок. Мое имя стало уже приобретать некоторую известность в этой  стране.
Я покажу тебе потом галерею, где выставлялись мои картины. Может быть, там
еще осталось кое-что из моих работ, и ты сможешь взглянуть на них.
   - С величайшим удовольствием, - церемонно ответил Христиан.
   - А вот в  Германии  своих  картин  я  показывать  не  могу.  Это  была
абстрактная живопись, так называемый субъективизм. Нацисты называют  такое
искусство декадентским. - Брандт пожал плечами.  -  Наверное,  я  немножко
декадент. Не такой, конечно, как лейтенант, но все же декадент. А ты?
   - А я декадент-лыжник, - в тон ему ответил Христиан.
   - Везде есть декаденты, - согласился Брандт.
   Открылась дверь, и в комнату вошла маленькая смуглая девушка, с которой
удалился лейтенант. На ней был пеньюар розового цвета, отделанный по краям
перьями. Девушка слегка улыбалась каким-то своим мыслям.
   - А где мадам? - спросила она.
   - Да где-то здесь. - Брандт сделал неопределенный жест  рукой.  -  Могу
чем-нибудь помочь?
   - Да все ваш офицер, - ответила девушка. - Мне нужно, чтобы  кто-нибудь
перевел. Он чего-то требует, а  я  не  совсем  уверена,  что  поняла  его.
По-моему, он хочет, чтобы я отстегала его плетью, а я боюсь начинать, пока
не буду знать точно, что именно это ему и нужно.
   - Начинай, - ответил Брандт. - Именно это ему и нужно. Уж я-то знаю, он
ведь мой старый дружок.
   - Вы уверены? - Девушка недоверчиво взглянула на Брандта и Христиана.
   - Совершенно уверен, - подтвердил Брандт.
   - Ну что ж, хорошо.  -  Девушка  пожала  плечами.  -  Попробую.  -  Она
направилась было к двери, но остановилась. - Все это немножко странно, - с
чуть заметной насмешкой в голосе проговорила она.  -  Солдат  победоносной
армии... День победы... Вы не находите, что у него странный вкус?
   - Мы вообще странные люди, - ответил  Брандт,  -  и  ты  в  этом  скоро
убедишься. Занимайся своим делом.
   Девушка гневно взглянула на него, но тут же улыбнулась и ушла.
   - Ты понял? - спросил Брандт у Христиана.
   - Да, достаточно.
   - Давай выпьем,  -  предложил  Брандт,  наполняя  бокалы.  -  А  я  вот
отозвался на зов родины.
   - Как, как? - недоуменно переспросил Христиан.
   - Со дня на день должна была начаться война, а  я  писал  декадентские,
абстракционистские пейзажи  и  ждал  французского  гражданства.  -  Брандт
прищурил глаза, вспоминая беспокойные, тревожные дни августа 1939 года.  -
Французы - самый восхитительный народ в мире.  Они  умеют  вкусно  есть  и
держат себя независимо. Рисуй, что хочешь, - они и бровью  не  поведут.  У
них блестящее военное прошлое, но они понимают, что ничего выдающегося  на
этом поприще им уже не  совершить.  Они  благоразумны  и  расчетливы,  что
благотворно оказывается на искусстве... И все  же  в  последнюю  минуту  я
пошел в армию и превратился в ефрейтора Брандта, полотна которого не берет
ни одна немецкая картинная галерея. Кровь не вода, а? И вот мы в Париже, и
нас приветствуют проститутки. Знаешь, Христиан, что я тебе скажу? В  конце
концов, мы все же проиграем войну. Слишком уж это отвратительно... Варвары
с Эльбы жрут сосиски на Елисейских полях...
   - Брандт! - остановил его Христиан. - Брандт!
   - Тоже мне, "заря новой эры", которую  вермахт  встречает  в  публичном
доме! Завтра я возьму сосиски и пойду на площадь Этуаль.
   Открылась  дверь,  и  в  бар  вошел  Гиммлер.  Он  был  без  кителя,  в
расстегнутой сорочке. Скаля зубы, он держал в руках зеленое  платье  -  то
самое, что было на девице, с которой он ушел.
   - Следующий! - крикнул он. - Дама ждет.
   -  Не  намерен  ли  ты  последовать  за  унтер-офицером  Гиммлером?   -
осведомился Брандт у Христиана.
   - Нет, не намерен.
   - Не в обиду будь  сказано,  Гиммлер,  но  мы  уж  лучше  закончим  тут
бутылочку, - объявил Брандт.
   Гиммлер  сердито  взглянул  на  них,  и  обычное  хитровато-добродушное
выражение на мгновение исчезло с его лица.
   - Но чем ты там занимался? - продолжал Брандт. - Сдирал с нее платье?
   - Не-ет, - усмехнулся Гиммлер. - Купил. За девятьсот франков, хотя  она
просила тысячу пятьсот. Пошлю его жене,  у  нее  почти  такой  же  размер.
Пощупайте-ка, - он положил перед ними платье. - Настоящий шелк!
   - Да, настоящий шелк, - подтвердил Христиан, с серьезным видом  пощупав
материал.
   Гиммлер пошел к двери, но на пороге обернулся.
   - Спрашиваю в последний раз: хотите?
   - Нет. А за любезное предложение - спасибо, - ответил Брандт.
   - Ну что ж! - Унтер-офицер развел руками. - Не хотите - как хотите.
   - Вот что, Гиммлер, -  сказал  Христиан.  -  Мы  уходим.  Ты  дождешься
лейтенанта Гарденбурга и отвезешь его. Мы пойдем пешком.
   - А вам не кажется, что могут быть какие-нибудь приказания?  -  спросил
Гиммлер.
   - Вряд ли кто докажет, что мы находимся сейчас в боевой  обстановке,  -
возразил Христиан. - Мы пойдем пешком.
   Гиммлер пожал плечами.
   - Вы рискуете получить пулю в спину, если пойдете одни по городу.
   - Не сегодня, - отмахнулся Брандт. - Позднее - может быть, но сегодня -
нет.
   Они поднялись и вышли на темную улицу.
   Город был тщательно затемнен - нигде не пробивалось  ни  единого  луча.
Над крышами висела луна, и дома бросали  резкие  тени  на  залитые  мягким
светом улицы. Воздух был  теплый  и  неподвижный.  Угрюмую,  настороженную
тишину,  нависшую  над  городом,  лишь  изредка  нарушал   стальной   лязг
гусеничных машин.  Они  то  начинали  двигаться  где-то  вдали,  то  снова
останавливались, и резкие, неприятные звуки замирали  в  лабиринте  темных
улиц.
   Брандт  показывал  дорогу.  Он  слегка  пошатывался,  но   не   потерял
способности ориентироваться и уверенно шагал в направлении ворот Сен-Дени.
   Они шли молча, плечом к плечу, их подбитые шипами сапоги гулко  стучали
по мостовой.  Где-то  в  темноте  с  шумом  закрылось  окно,  и  Христиану
показалось, что издалека донесся едва слышный  плач  ребенка.  Вскоре  они
свернули на широкий безлюдный  бульвар  и  пошли  вдоль  закрытых  кафе  с
опущенными жалюзи и со  сложенными  в  кучи  вдоль  тротуаров  стульями  и
столиками.  Вдали  сквозь  деревья   бульвара   поблескивали   огоньки   -
свидетельство того, что находившаяся в тот вечер в сердце Франции немецкая
армия чувствует себя в  полной  безопасности.  Размеренно  шагая  рядом  с
Брандтом на эти  огоньки.  Христиан  мечтательно  улыбался;  под  влиянием
выпитого шампанского они казались ему такими уютными и дружески теплыми.
   Сквозь пьяную дымку освещенный молодой луной  Париж  представлялся  ему
каким-то необыкновенно изящным и хрупким. Он  чувствовал,  что  влюблен  в
этот город. Ему нравились избитые мостовые и узенькие извилистые улочки по
обеим сторонам бульвара, как будто уводившие в другое столетие;  нравились
церкви, поднимавшиеся среди баров, публичных  домов  и  бакалейных  лавок;
стулья с тонкими ножками, бережно сложенные сиденьями вниз на  столиках  в
тени парусиновых тентов кафе;  люди,  прячущиеся  за  опущенными  шторами;
река, без которой нельзя было представить себе этот город и которой он еще
не видел; рестораны, в которых он еще не был; девушки, которых он  еще  не
встречал,  но  встретит  завтра,  когда  рассеется  ночной  страх  и  они,
постукивая высокими каблучками,  появятся  на  столичных  улицах  в  своих
вызывающе красивых платьях. Христиану нравились и  легенды,  которые  люди
сложили об этом городе, и то, что во всем свете один только Париж в  самом
деле был таким, как его рисовали в легендах.
   Теперь Христиан с удовольствием думал о том, что ему пришлось выдержать
бой на дороге и убить человека, чтобы  попасть  в  этот  город.  Ему  даже
показалось, что он любит убитого  им  маленького  оборванного  француза  и
лежавшего рядом с французом -  так  далеко  от  своей  силезской  фермы  -
ефрейтора Крауса с вишневым соком на губах. Он был рад, что  прошел  через
такое испытание на дороге  и  в  лесу  и  что  смерть  пощадила  его.  Ему
нравилась война, потому что не было лучшего средства проверить, чего стоит
человек, но вместе с тем было приятно сознавать, что скоро  она  кончится:
ему вовсе не хотелось умирать.
   Будущее представлялось Христиану радостным, он  верил,  что  оно  будет
безмятежным и красивым, а все то, ради  чего  он  рискует  сейчас  жизнью,
станет незыблемым  законом,  и  начнется  новая  эра,  эра  процветания  и
порядка.
   Христиан подумал еще, что он любит Брандта, который, почти не  шатаясь,
идет рядом. Там, на дороге, Брандт хныкал, но все же сумел победить  страх
и сражался бок о бок с ним,  хотя  и  придерживал  рукой  свой  трясущийся
локоть, когда стрелял через весеннюю листву в человека, который,  конечно,
убил бы Христиана, если бы смог.
   Христиану нравилась эта тихая лунная ночь, под покровом  которой  он  и
Брандт - новые владыки  города  -  плечом  к  плечу  шагали  по  пустынным
прекрасным улицам. Он понял в конце концов, что жил не  напрасно,  что  не
для того он родился, чтобы растрачивать попусту время,  обучая  ходьбе  на
лыжах детей  и  богатых  бездельников.  Он  приносил  пользу  и  будет  ее
приносить - чего еще может требовать человек от жизни?!
   - Смотри-ка! - воскликнул Брандт, останавливаясь перед  залитой  лунным
светом стеной церкви. Христиан взглянул на то место, куда указывал Брандт.
В свете луны отчетливо выделялись написанные мелом крупные цифры:  "1918".
Христиан растерянно заморгал и покачал  головой.  Он  понимал,  что  цифры
имеют какое-то значение, но не сразу сообразил, какое именно.
   - Тысяча девятьсот восемнадцатый год,  -  заметил  Брандт.  -  Да,  они
помнят. Французы помнят.
   Христиан снова взглянул на стену. Он  внезапно  почувствовал  печаль  и
усталость; он был на ногах с четырех часов  утра,  а  день  выдался  такой
утомительный. Тяжело ступая, Христиан подошел к стене, поднял руку и  стал
медленно и методично стирать рукавом надпись.



5

   Радио заглушало все остальные звуки в доме. Стояла  солнечная  июньская
погода, свежая зелень покрывала холмы  Пенсильвании,  но  Майкл  почти  не
выходил из  оклеенной  обоями  гостиной,  обставленной  легкой  мебелью  в
колониальном стиле, и не отрываясь слушал ежеминутно прерываемые  помехами
одни и те же последние сообщения. Вокруг его кресла валялись газеты. Время
от времени появлялась Лаура и с громким мученическим  вздохом  принималась
подбирать их с пола и с подчеркнутой аккуратностью складывать в стопку. Но
Майкл почти не замечал ее. Прильнув к радиоприемнику, он  крутил  ручки  и
вслушивался в голоса дикторов - сочные, вкрадчивые, напыщенные, твердившие
снова и снова: "Покупайте  препарат  "Лайф-бой",  уничтожающий  неприятный
запах!"; "Две чайные ложки на стакан воды перед  завтраком,  и  вы  будете
чувствовать себя прекрасно!";  "Ходят  слухи,  что  Париж  обороняться  не
будет. Немецкое верховное командование хранит молчание о  положении  своих
ударных  частей,  которые   продвигаются   вперед,   почти   не   встречая
сопротивления разваливающейся французской армии".
   -  Мы  обещали  Тони,  что  сыграем  сегодня  в  бадминтон,  -   кротко
проговорила Лаура, появляясь в дверях.
   Майкл продолжал молча сидеть у приемника.
   - Майкл! - крикнула Лаура.
   - Да? - отозвался он, не поворачивая головы.
   - Ты понимаешь: бадминтон, Тони.
   - Ну и что же? - Майкл от напряжения сморщил лоб, пытаясь  одновременно
слушать и Лауру и диктора.
   - Но сетка-то еще не натянута