авку  на
углу. Лязгнула  железная  ставня,  зазвенело  разбитое  вдребезги  стекло,
машина медленно опрокинулась набок, и из нее вывалились двое.
   Майкл, наконец, снял карабин с предохранителя.  Стеллевато,  застыв  от
изумления, продолжал сидеть за рулем и только сердито прошептал:
   - В чем дело? Что за чертовщина?
   Майкл обернулся. Сзади стоял Кин с карабином в руке, с мрачной  улыбкой
уставившись на распростертых немцев. Пахло порохом.
   - Пусть знают, - довольно буркнул  он  и  ухмыльнулся,  показав  желтые
зубы.
   Майкл вздохнул и оглядел толпу. Французы зашевелились и стали  медленно
подниматься на ноги, не сводя глаз с разбитой машины. На  булыжнике  среди
толпы неподвижно лежали две фигуры. В одной из них Майкл узнал Жаклину. Ее
юбка задралась выше колен,  обнажив  толстые  желтоватые  бедра.  Над  ней
склонилась мадам Дюмулен. Где-то заплакала женщина.
   Майкл вылез из джипа, за ним последовал Кин. С карабинами наготове  они
осторожно пересекли площадь и подошли к опрокинутой машине.
   "Кин, - с досадой подумал Майкл, не отрывая глаз от двух  серых  фигур,
распростертых вниз лицом на тротуаре, - надо же, чтобы это  сделал  именно
Кин.  Он  оказался  проворнее  и  надежнее  меня,   а   я   провозился   с
предохранителем. Немцы домчались бы до самого  Парижа,  пока  я  собирался
выстрелить..."
   Всего в машине, как увидел Майкл, было четверо, трое из них -  офицеры.
Водитель-солдат был еще жив. Изо рта у  него  неровной  струйкой  сочилась
кровь. Когда подошел Майкл, он упрямо пытался уползти на четвереньках, но,
увидев ботинки Майкла, застыл на месте.
   Кин оглядел троих офицеров.
   - Мертвые, - сообщил он с обычной вялой, невеселой улыбкой. - Все трое.
Мы должны получить, по крайней мере, по  "Бронзовой  звезде"  [награда  за
участие в одном сражении]. Скажи Пейвону, чтоб написал реляцию.  А  что  с
этим? - Кин указал на водителя носком ботинка.
   - Плох, - ответил Майкл. Он нагнулся и осторожно  дотронулся  до  плеча
солдата. - Говоришь по-французски?
   Солдат поднял на него  глаза.  Ему  было  не  больше  восемнадцати  или
девятнадцати лет. На пухлых губах пенилась кровь, лицо исказилось от боли,
в нем было что-то животное, жалкое. Он кивнул, с трудом приподняв  голову,
и губы его конвульсивно дрогнули  от  боли.  На  ботинок  Майкла  брызнула
кровь.
   - Не шевелись, - тихо сказал Майкл, наклонившись к самому уху раненого.
- Постараемся помочь.
   Юноша распрямился и вытянулся на мостовой, а затем перевернулся на бок.
Дикими от боли глазами он смотрел на Майкла.
   Тем временем около машины собрались французы. Человек с повязкой держал
в руках два автомата.
   -  Превосходно!  -  радовался  он.  -  Чудесно!  Это  в  Париже   очень
пригодится.
   Он подошел к раненому и выдернул у пего из кобуры пистолет.
   - Тоже пригодится. У нас найдутся к нему патроны.
   Раненый безмолвно уставился на повязку  с  красным  крестом  на  рукаве
француза, а затем едва слышно проговорил:
   - Доктор... Доктор, помогите...
   - Да нет же, - весело рассмеялся француз, показывая на повязку,  -  это
просто для маскировки. Чтобы пробраться мимо твоих друзей там, на  дороге.
Никакой я не доктор, и пусть тебе помогают другие...
   Он отнес драгоценное оружие в сторону и стал осматривать, нет ли  каких
повреждений.
   - Не стоит зря  тратить  время  на  эту  свинью,  -  прозвучал  твердый
холодный голос мадам Дюмулен. - Прикончить его надо.
   Майкл посмотрел на нее, не веря своим ушам. Она стояла у  самой  головы
раненого  водителя,  скрестив  руки  на  груди.  По  суровому   выражению,
застывшему на лицах стоявших рядом мужчин и женщин, было  видно,  что  она
высказала и их мнение.
   - Нет, - сказал Майкл, - этот человек - наш пленный,  а  пленных  мы  в
армии не расстреливаем.
   - Доктор! - взывал немец с мостовой...
   - Прикончить его, - настаивал кто-то за спиной мадам Дюмулен.
   - Если американцы жалеют патроны, - раздался другой голос, - я прикончу
его камнем.
   - Да что с вами? - закричал Майкл. - Ведь вы же не звери!
   Чтобы все поняли, он говорил по-французски, и ему было трудно с помощью
почерпнутых в школе знаний выразить весь свой  гнев  и  отвращение.  Майкл
снова взглянул на мадам Дюмулен. "Непостижимо, - подумал он, -  маленькая,
толстая  домохозяйка,  ирландка,  оказавшаяся  почему-то   среди   воюющих
французов, жаждущая крови и не испытывающая ни малейшего сострадания".
   - Он же ранен и не может причинить вам вреда! - продолжал Майкл, злясь,
что так медленно подбирает нужные слова. - Какой в этом смысл?
   - Пойдите и взгляните на Жаклину, - холодно ответила мадам  Дюмулен.  -
Взгляните на месье Александра, вот он лежит с простреленным легким,  тогда
вы лучше поймете...
   - Но ведь трое из них мертвы, - взывал Майкл к мадам Дюмулен.  -  Разве
этого не достаточно?
   - Нет, не достаточно! - Лицо женщины побелело от  гнева,  темные  глаза
сверкали безумным огнем. - Может  быть,  для  вас  и  достаточно,  молодой
человек. Вы не жили при них целых четыре года! Ваших сыновей не угоняли  и
не убивали! Жаклина - не ваша соседка. Вы -  американец.  Вам  легко  быть
гуманным! А нам это далеко не так  легко!  -  Теперь  она  кричала  диким,
пронзительным голосом, размахивая кулаками у Майкла под  носом.  -  Мы  не
американцы и не хотим быть гуманными. Мы хотим убить его. А если вы  такой
жалостливый -  отвернитесь.  Без  вас  сделаем.  Пусть  ваша  американская
совесть будет чиста...
   - Доктора... - стонал раненый на мостовой.
   -  Но  послушайте,  нельзя  же  так,  -  продолжал  Майкл,  просительно
вглядываясь  в  непроницаемые  лица  горожан,  толпившихся  позади   мадам
Дюмулен, чувствуя себя виноватым  в  том,  что  он,  посторонний  человек,
иностранец,  который  любит  их,  уважает  их  мужество,  сочувствует   их
страданиям, любит их страну, осмеливается мешать им в таком важном деле на
улице их собственного города. Может быть, она права,  может  быть,  в  нем
говорит  свойственная  ему  мягкотелость,   нерешительность,   которые   и
заставляют его возражать. - Нельзя так  расправляться  с  раненым,  каковы
бы...
   Сзади раздался выстрел. Майкл,  вздрогнув,  обернулся.  Кин  стоял  над
немцем, все  еще  держа  палец  на  спусковом  крючке  карабина,  и  криво
ухмылялся. Немец затих.  Горожане  взирали  теперь  на  обоих  американцев
спокойно и даже чуть смущенно.
   - Ну его к чертям, - проговорил Кин, вешая  карабин  на  плечо,  -  все
равно подох бы. Почему бы заодно не доставить удовольствие даме?
   - Вот и хорошо, - решительно сказала мадам Дюмулен. -  Хорошо.  Большое
спасибо.
   Она повернулась, и стоявшие сзади  расступились,  пропуская  ее.  Майкл
посмотрел вслед этой  маленькой,  полной,  почти  комической  фигурке,  на
которую наложили  свою  печать  частые  роды,  стирка,  бесконечные  часы,
проведенные  на  кухне.  Степенно,  переваливаясь  с  ноги  на  ногу,  она
направилась  через  площадь  туда,  где  лежала  некрасивая   крестьянская
девушка, которая навсегда избавилась и от своего безобразия и  от  тяжкого
труда на ферме.
   Один за другим отошли и другие французы. Американцы  остались  у  трупа
немца вдвоем. Майкл наблюдал, как подняли и унесли в гостиницу человека  с
простреленным легким, потом повернулся к Кину. Тот нагнулся над  трупом  и
шарил по карманам. Когда он выпрямился,  в  руках  у  него  был  бумажник.
Раскрыв его, он вытащил сложенную вдвое карточку.
   - Расчетная книжка, - сказал он. -  Иоахим  Риттер,  девятнадцати  лет.
Денежного содержания ему не выплачивали три месяца. -  Кин  усмехнулся.  -
Совсем как в американской армии.
   Затем он обнаружил фотографию.
   - Иоахим со своей кралей, - сказал он, протягивая фотографию Майклу.  -
Погляди-ка, аппетитная малышка.
   Майкл молча посмотрел на карточку. С фотографии, сделанной  в  каком-то
парке, на него смотрели интересный худощавый юноша и пухленькая  блондинка
в задорно надвинутой на короткие белокурые волосы форменной фуражке своего
молодого человека. На лицевой стороне фотографии  было  что-то  нацарапано
чернилами по-немецки.
   - "Вечно в твоих объятиях. Эльза",  -  прочитал  Кип.  -  Вот  что  она
написала. Пошлю своей жене, пусть хранит. Будет интересный сувенир.
   Руки у Майкла дрожали. Он чуть не  разорвал  фотографию.  Он  ненавидел
Кина, с отвращением думал о том, что когда-нибудь, через много лет, у себя
дома в Соединенных Штатах  этот  длиннолицый  человек  с  желтыми  зубами,
разглядывая фотографию, будет с  удовольствием  вспоминать  это  утро.  Но
Майкл не имел никакого права рвать фотографию. При всей своей ненависти  к
Кину он сознавал, что тот заслужил свой сувенир. В то время как он, Майкл,
медлил и колебался, Кин поступил как настоящий  солдат.  Без  колебания  и
страха он быстро оценил обстановку и уничтожил противника, тогда  как  все
другие, застигнутые врасплох, растерялись. И может быть, убив раненого, он
тоже поступил правильно. Возиться с раненым они не могли, его пришлось  бы
оставить местным жителям, а те все равно размозжили бы ему голову,  стоило
Майклу скрыться из вида. Кин, этот унылый садист, в конце концов  выполнял
волю народа, служить которому их, собственно  говоря,  и  послали  сюда  в
Европу. Своим единственным выстрелом  Кин  дал  возможность  почувствовать
угнетенному, запуганному населению города, что правосудие свершилось,  что
в это утро они, наконец, сполна расплатились  с  врагом  за  все  то  зло,
которое он причинял им целых четыре года. Ему, Майклу,  нужно  радоваться,
что с ним оказался Кин. Вероятно, все равно пришлось  бы  убивать,  а  сам
Майкл ни за что бы не решился...
   Майкл направился к Стеллевато, который оставался у джипа. Чувствовал он
себя прескверно. "Для этого нас сюда и послали, - мрачно размышлял  он,  -
для этого все и затевалось - убивать  немцев.  И  надо  бы  быть  веселым,
радоваться успеху..."
   Но он не радовался. Неполноценный человек, с горечью в  душе  размышлял
он, да, он, Майкл Уайтэкр, неполноценный  человек,  сомнительная  штатская
личность, солдат, который не способен убивать. Поцелуи девушек на  дороге,
украшенные розами изгороди, бесплатный коньяк - все это не  для  него,  он
этого не  заслужил...  Кин,  который  ухмыляется,  всадив  пулю  в  голову
умирающему,  который  бережно  прячет  в  бумажник  чужую  фотографию  как
сувенир, - вот тот человек, которого приветствовали европейцы на солнечных
дорогах на  всем  пути  от  побережья...  Кин,  победоносный,  полноценный
американец-освободитель,  самый  подходящий  человек  для   этого   месяца
расплаты...
   Мимо промчался на своем мотоцикле француз с повязкой  Красного  Креста.
Он весело махнул им, так как стал обладателем пары новых автоматов и сотни
патронов, которые вез своим друзьям,  сражающимся  на  баррикадах  Парижа.
Этот человек с голыми ногами, в нелепых коротких брюках,  с  окровавленной
повязкой на голове, объехав опрокинувшуюся машину, скрылся за поворотом  и
умчался  туда,  где  были  восемьсот   немцев,   заминированные   дорожные
перекрестки, столица Франции. Майкл даже не обернулся.
   - Господи! - воскликнул Стеллевато своим по-итальянски мягким  голосом,
все еще слегка сиплым от пережитого волнения. - Что за утро! Как  ты  себя
чувствуешь?
   - Прекрасно, - ответил Майкл. - Прекрасно...
   - Никки, - сказал Кин, - не хочешь взглянуть на фрицев?
   - Нет, - ответил тот, - предоставим это похоронной команде.
   - Мог бы взять какой-нибудь интересный  сувенир,  -  сказал  Кин,  -  и
послать своим родным.
   - Моим родным сувениры не нужны, - ответил  итальянец.  -  Единственный
сувенир, который они желают заполучить из Франции, - это я сам.
   - Посмотри-ка на эту штуку, - сказал Кин, вытащив фотографию и сунув ее
под нос Стеллевато. - Его звали Иоахим Риттер.
   Стеллевато неторопливо взял фотографию и стал разглядывать.
   - Бедная девочка, - грустно сказал он. - Бедная блондиночка...
   Майклу захотелось обнять Стеллевато.
   Стеллевато отдал фотографию Кину.
   - Пожалуй, надо вернуться на пункт водоснабжения и рассказать  ребятам,
что здесь произошло, - сказал он.  -  Они,  наверно,  слышали  выстрелы  и
перепугались до смерти.
   Майкл полез было в машину, но остановился. По  главной  улице  медленно
ехал какой-то джип. Кин щелкнул затвором карабина.
   - Погоди, - резко сказал Майкл, - это наши.
   Джип медленно подкатил к ним, и Майкл узнал Крамера и Морисона, которые
три дня назад были с Пейвоном. Горожане, собравшиеся у ступенек гостиницы,
уставились на вновь прибывших.
   - Привет, ребята! - воскликнул Морисон. - Развлекаетесь?
   - Славное было дело, - охотно откликнулся Кин.
   - А что произошло? -  спросил  Крамер,  скептически  кивнув  в  сторону
мертвых немцев и опрокинутой машины. - Несчастный случай?
   - Я их пристрелил, - громко сказал Кин, ухмыляясь. - Недурной счет  для
одного дня!
   - Он что, шутит? - спросил Крамер у Майкла.
   - Вовсе нет, - ответил тот. - Всех убил он.
   - Вот это да-а! - воскликнул Крамер, по-новому, с  уважением  посмотрев
на Кина, который с первых дней прибытия в Нормандию был предметом насмешек
для всего подразделения. - Ай да Кин! Ай да старый хвастун... Кто  бы  мог
подумать!
   - Служба гражданской администрации, - поддержал его Морисон, - и  вдруг
попасть в такую переделку!
   - Где Пейвон? - спросил Майкл. - Он приедет сюда сегодня?
   Морисон и Крамер  во  все  глаза  смотрели  на  убитых  немцев.  Как  и
большинство других солдат из их подразделения, они не видели ни одного боя
с момента прибытия во Францию  и  не  скрывали  теперь,  что  этот  случай
произвел на них огромное впечатление.
   - Обстановка изменилась, - сказал Крамер. -  Войска  здесь  не  пойдут.
Пейвон послал нас за вами. Он в Рамбуйе - всего час езды отсюда. Все  ждут
дивизию лягушатников, которая должна возглавить  победный  марш  в  Париж.
Дорогу мы знаем. Никки, поедешь за нами.
   Стеллевато вопросительно посмотрел  на  Майкла.  Майкл  словно  онемел,
почувствовав некоторое облегчение от того, что ему больше не  надо  самому
принимать решения.
   - Поехали, Никки, - сказал он наконец, - заводи.
   - Беспокойный городишко, - сказал  Крамер.  -  Может  быть,  нас  здесь
накормят?
   - Умираю с голоду, - поддержал его Морисон.  -  Сейчас  бы  бифштекс  с
жареной картошкой по-французски...
   Мысль о  том,  что  придется  еще  задержаться  в  этом  городишке  под
холодными испытующими взглядами местных жителей  рядом  с  трупами  немцев
Перед бакалейной лавкой, показалась Майклу просто невыносимой.
   - Поедем к Пейвону, - сказал он, - мы можем ему понадобиться.
   - Хуже нет начальства из рядовых, - проворчал Морисон. -  Уайтэкр,  чин
рядового первого класса слишком велик для тебя.
   Все же он развернул джип. Стеллевато тоже развернулся и двинулся  вслед
за Морисоном. Майкл неподвижно  сидел  на  переднем  сиденье,  уставившись
прямо  перед  собой,  стараясь  не  смотреть  в  сторону  гостиницы,  где,
окруженная соседями, стояла мадам Дюмулен.
   - Месье! - раздался голос мадам Дюмулен, громкий и властный. - Месье!
   Майкл тяжело вздохнул.
   - Стой! - приказал он.
   Стеллевато затормозил и посигналил Морисону. Тот тоже остановился.
   Мадам Дюмулен, в сопровождении всей  группы,  двинулась  к  джипу.  Она
подошла к Майклу, а за ее спиной стали усталые, изнуренные трудом  фермеры
и лавочники в мешковатой поношенной одежде.
   - Месье, - обратилась к нему мадам  Дюмулен,  скрестив  руки  на  своей
полной бесформенной  груди.  Порванный  свитер,  вытянувшийся  на  широких
бедрах, слегка трепетал на ветру. - Вы собираетесь уезжать?
   - Да, мадам, - спокойно ответил Майкл. - Таков приказ.
   - А восемьсот немцев? - спросила она, с трудом сдерживая бешенство.
   - Я сомневаюсь, что они здесь появятся.
   - Сомневаетесь? - передразнила мадам Дюмулен. -  А  что,  если  они  не
знают о ваших сомнениях, месье? Что, если они все-таки появятся?
   - К сожалению, мадам, - устало сказал-Майкл, - нам нужно ехать. И  если
даже они войдут в город, какую пользу принесут вам пять американцев?
   - Значит, бросаете нас? - закричала она. - А немцы придут,  увидят  вон
те четыре трупа и перебьют всех мужчин, всех женщин и детей в  городе!  Не
выйдет! Вы обязаны остаться и защищать нас!
   Майкл окинул усталым взглядом солдат на двух джипах. Их всего пятеро на
этой проклятой площади: Стеллевато, Кин, Морисон,  Крамер  и  он  сам.  Из
пятерых только один Кин стрелял по людям, и можно считать, что  он  сделал
достаточно для одного  дня.  "Господи!  -  подумал  Майкл,  бросив  полный
сожаления взгляд на мадам Дюмулен.  Эта  приземистая  женщина,  грозная  в
своей ярости, как  бы  олицетворяла  собой  долг.  -  Если  появится  этот
призрачный немецкий батальон, какой помощи можно ожидать от  этих  пятерых
воинов!"
   - Мадам, - сказал он, - мы ничего не можем поделать. Мы -  это  еще  не
американская армия. Мы следуем туда, куда  прикажут,  и  делаем,  что  нам
велят.
   Он окинул взглядом встревоженные, осуждающие лица жителей, надеясь, что
они  поймут  и  оценят  его  добрые   намерения,   его   "сожаление,   его
беспомощность. Но тщетно.  Ни  в  одном  взоре  не  засветилось  ответного
огонька; перепуганные мужчины и женщины смотрели угрюмо, уверенные, что их
оставляют одних на верную гибель, что уже сегодня их трупы будут  валяться
среди развалин города.
   - Простите меня, мадам, - сказал Майкл, чуть не плача, -  я  решительно
ничего не могу поделать...
   - Раз вы не  собирались  здесь  оставаться,  -  сказала  мадам  Дюмулен
неожиданно спокойным голосом, - вы не имели права  сюда  приезжать.  Вчера
танкисты, сегодня вы... Хоть и война, но вы не  вправе  так  обращаться  с
людьми...
   - Никки, - сказал Майкл хриплым голосом. - Едем отсюда. И быстрее!
   - Это низко! - крикнула мадам Дюмулен от имени всех  измученных  людей,
стоявших рядом, когда Стеллевато нажал на газ. - Подло, бесчеловечно и...
   Конца фразы Майкл не расслышал. Они, не оглядываясь, быстро выехали  из
города и вслед за машиной Крамера и Морисона направились туда, где их ждал
полковник Пейвон.


   Стол был уставлен бутылками с шампанским.  Вино  искрилось  в  бокалах,
отражая свет сотен восковых свечей, которыми освещался  ночной  клуб.  Зал
был полон. Мундиры десятка наций смешались с веселыми пестрыми  туалетами,
обнаженными руками, пышными  прическами.  Казалось,  все  говорили  сразу.
Освобождение  Парижа   накануне,   сегодняшний   парад,   сопровождавшийся
выстрелами снайперов с крыш, - все это служило темой для оживленных бесед.
Приходилось до предела напрягать голос, чтобы перекричать  громкие  звуки,
издаваемые  тремя  музыкантами   в   углу,   которые   наигрывали   модную
американскую песенку.
   Пейвон сидел против Майкла и широко улыбался,  зажав  сигару  в  зубах.
Одной рукой он полуобнимал поблекшую даму с длинными накладными ресницами,
а другой время от времени вынимал изо рта сигару и приветственно помахивал
ею Майклу, рядом с которым сидели корреспондент Эхерн, изучающий  проблему
страха, чтобы написать статью в "Кольерс", и элегантно одетый  французский
летчик средних лет. Неподалеку сидели два американских корреспондента, уже
порядком захмелевшие. Они с серьезным видом беседовали между собой.
   - Генерал, - говорил первый, - мои люди вышли  к  реке.  Что  прикажете
делать дальше?
   - Форсируйте проклятую реку!
   - Не могу, сэр. На другом берегу восемь бронетанковых дивизий.
   - Отстраняю вас от командования. Вы не  можете  -  назначим  того,  кто
сможет.
   - Ты откуда, приятель? - спросил первый корреспондент.
   - Из Ист-Сент-Луиса.
   - Руку.
   Они пожали друг другу руки, и второй корреспондент продолжал:
   - Отстраняю вас...
   Затем оба снова выпили и уставились на танцующих.
   - Да! - говорил  французский  летчик,  который  отслужил  три  срока  в
английской авиации и прибыл в Париж для какого-то туманного взаимодействия