истских ублюдков.
   - Спасибо, - ответил Майкл, пряча  бумажник.  Ему  не  хотелось  больше
разговаривать с Пэрришем. - Вы останетесь здесь?
   - Да.
   - Ну, мы еще встретимся. Я хочу кое-кого повидать.
   - Пожалуйста. - Пэрриш холодно поклонился. - Спасибо за деньги.
   - Чепуха.
   Майкл направился через комнату к группе стоявших  в  углу  гостей.  Еще
издали он  увидел  Луизу  -  она  посматривала  на  него  и  вопросительно
улыбалась. Луиза была, как сказала бы Лаура, его  "бывшей  приятельницей",
хотя, по правде говоря, они  и  сейчас  поддерживали  интимные  отношения.
Луиза вышла замуж, но получалось как-то  так,  что  время  от  времени  то
ненадолго, то на более длительный срок они вновь становились  любовниками.
Майкл понимал, что когда-нибудь их связь будет открыта. Однако  маленькая,
смуглая, умевшая прятать концы в воду Луиза, ласковая и  нетребовательная,
слывшая одной из самых хорошеньких женщин Нью-Йорка, по-своему была дороже
Майклу, чем жена. Иногда в зимний день, лежа рядом с ним в чужой квартире,
Луиза вздыхала и, уставившись в потолок, говорила:
   - Ну не чудесно ли, а? Но все же наступит  время,  когда  нам  придется
расстаться.
   Правда, ни она, ни Майкл всерьез никогда над этим не задумывались.
   Луиза  стояла  рядом  с  Дональдом  Уэйдом.  У  Майкла  мелькнула  было
неприятная мысль о превратностях жизни, но тут же исчезла, как  только  он
поцеловал Луизу и поздравил ее с Новым годом.
   Затем Майкл степенно пожал руку Уэйду,  как  всегда  удивляясь,  почему
мужчины  считают  необходимым  соблюдать  такую   вежливость   с   бывшими
любовниками своих жен.
   - Здравствуйте, - сказала Луиза. - Давно вас не видела. Вам очень  идет
этот костюм. А где миссис Уайтэкр?
   - Гадалка предсказывает ей судьбу, - ответил Майкл. - Лаура не жалуется
на прошлое и теперь решила побеспокоиться о будущем... А где ваш муж?
   - Не  знаю.  Где-то  здесь.  -  Луиза  неопределенно  махнула  рукой  и
улыбнулась серьезно и многозначительно, как она улыбалась только ему.
   Уэйд слегка поклонился и отошел.
   - Он, кажется, ухаживал за Лаурой?  -  спросила  Луиза,  посмотрев  ему
вслед.
   - Не будь сплетницей.
   - Я только из любопытства.
   - Эта комната битком набита людьми, которые ухаживали за  Лаурой.  -  С
внезапным неудовольствием он оглядел гостей. Уэйд, Тэлбот, а вот  появился
еще один - долговязый артист по фамилии  Морен,  снимавшийся  с  Луизой  в
одной из кинокартин.  Их  фамилии  упоминались  вместе  в  одной  газетной
заметке, излагавшей голливудские сплетни.  После  появления  этой  заметки
Лаура  однажды  рано  утром  специально  позвонила  Майклу  в  Нью-Йорк  и
принялась уверять его, что она и  Морен  всего  лишь  побывали  вместе  на
официальном приеме, устроенном студией, и так далее и тому подобное.
   - Эта комната, - в тон  Майклу  ответила  Луиза,  -  полна  женщин,  за
которыми когда-то ухаживал ты. А может, слово "когда-то" не  совсем  точно
передает то, что я имею в виду?
   - Теперешние вечера становятся очень уж многолюдными, - заметил  Майкл.
- Больше меня на них не заманишь. Нет ли здесь какого-нибудь местечка, где
мы могли бы спокойно посидеть и поболтать?
   - Попробуем найти.
   Луиза взяла его за руку и повела мимо гостей в задние комнаты.  Подойдя
к одной из дверей, она приоткрыла ее и заглянула внутрь.  В  комнате  было
темно, и Луиза знаком предложила Майклу следовать за  ней.  Они  вошли  на
цыпочках, осторожно  прикрыли  дверь  и  устало  опустились  на  маленькую
кушетку. После ярко освещенных комнат, которые они  только  что  миновали,
Майкл в первые секунды ничего не видел  и  с  наслаждением  закрыл  глаза.
Луиза уютно устроилась рядом с ним и ласково поцеловала его в щеку.
   - Ну, здесь лучше? - спросила она.
   У противоположной стены заскрипела кровать.  Глаза  Майкла  уже  начали
привыкать к полумраку, и он увидел, как на кровати  неуклюже  приподнялась
какая-то фигура и стала шарить на столике. Послышалось дребезжание чашки о
блюдце; человек поднес чашку ко рту и отпил.
   - Уни...  -  последовал  долгий  глоток  из  чашки,  -  ...зительно,  -
послышался второй глоток. Майкл  узнал  голос  Арни.  Драматург  сидел  на
кровати, свесив ноги, потом нагнулся,  едва  не  свалившись  при  этом,  и
уставился на соседнюю кровать.
   - Томми! - окликнул он. - Эй, Томми, ты не спишь?
   - Нет, мистер Арни, - ответил сонный голос десятилетнего мальчика, сына
Джонсонов, владельцев квартиры.
   - С Новым годом, Томми.
   - С Новым годом, мистер Арни.
   - Я не  хочу  беспокоить  тебя,  Томми.  Но  мне  осточертело  общество
взрослых, вот я и пришел сюда поздравить молодое поколение с Новым годом.
   - Большое спасибо, мистер Арни.
   - Томми!..
   - Да, мистер Арни? - Томми окончательно проснулся и  заметно  оживился.
Майкл чувствовал, что Луиза с трудом сдерживает смех. Ему же было и смешно
и вместе с тем неприятно, что из-за темноты он попал в такое  положение  и
вынужден молчать.
   - Томми, - продолжал Арни. - Рассказать тебе одну историю?
   - Я люблю слушать истории, - отозвался Томми.
   - Погоди... - Арни снова отпил из чашки и  со  стуком  поставил  ее  на
блюдце. - Погоди... А я ведь не знаю  ни  одной  истории,  подходящей  для
детей.
   - А я люблю всякие истории, - успокоил его Томми. - На прошлой неделе я
даже прочитал неприличный роман.
   - Ну хорошо, - величественно согласился Арни. - Я расскажу тебе, Томми,
одну историю, отнюдь не предназначенную для слуха детей,  -  историю  моей
жизни.
   - А вас когда-нибудь сбивали с ног рукояткой револьвера?  -  неожиданно
поинтересовался Томми.
   - Не погоняй меня! - с раздражением ответил драматург. -  Если  меня  и
сбивали с ног рукояткой револьвера, то ты узнаешь об этом в свое время.
   - Прошу  прощения,  мистер  Арни.  -  Хотя  Томми  по-прежнему  говорил
вежливо, в его голосе на этот раз прозвучала обида.
   - До двадцативосьмилетнего возраста, - начал Арни,  -  я  был  подающим
надежды молодым человеком...
   Майкл беспокойно зашевелился.  Ему  было  стыдно,  он  чувствовал  себя
неловко, слушая этот разговор. Однако Луиза предупреждающе сжала ему руку,
и он снова застыл на месте.
   - Как говорится в романах, Томми, я получил хорошее образование, учился
прилежно и мог безошибочно сказать, кому из английских поэтов  принадлежат
те или иные строфы. Томми, хочешь выпить?
   - Нет, спасибо. - Томми теперь и думать забыл  о  сне  и,  усевшись  на
кровати, весь превратился в слух.
   - Ты, вероятно, еще слишком мал, Томми, чтобы помнить рецензии  на  мою
первую пьесу "Длинный и короткий". Сколько тебе лет, Томми?
   - Десять.
   - Слишком мал. - Снова звякнула чашка, поставленная на блюдце. - Я  мог
бы процитировать некоторые отзывы, но тебе это покажется  скучным.  Однако
без ложного  тщеславия  скажу,  что  меня  сравнивали  со  Стриндбергом  и
О'Нейлом  [Стриндберг,  Йухан  Август  (1849-1912)  -  шведский   писатель
демократического  направления;  О'Нейл  (О'Нил),   Юджин   (1888-1953)   -
американский писатель-драматург, автор ряда мистико-символических пьес;  у
нас  шли  его  пьесы  "Косматая  обезьяна",  "Любовь  под   вязами"].   Ты
когда-нибудь слыхал о Стриндберге, Томми?
   - Нет, сэр.
   - Черт  возьми!  И  чему  только  сейчас  учат  детей  в  школах!  -  с
раздражением воскликнул Арни. Он еще раз отпил из чашки.  -  Так  вот  моя
биография, - продолжал он, несколько смягчаясь. - Меня приглашали в лучшие
дома Нью-Йорка, я пользовался кредитом  в  четырех  самых  дорогих  тайных
кабаках.  Мои  фотографии  нередко  появлялись  в  газетах,   меня   часто
приглашали выступать в различных комитетах и художественных  обществах.  Я
перестал  разговаривать  со  своими   старыми   друзьями,   отчего   сразу
почувствовал себя лучше. Я уехал в Голливуд и в  течение  долгого  времени
получал там три с половиной тысячи долларов в неделю. А ведь это было  еще
до введения подоходного налога. Я  научился  пить,  Томми,  и  женился  на
женщине, владевшей виллой в Антибе, во Франции и  пивоваренным  заводом  в
Милуоки. В тридцать первом году я изменил ей с ее лучшей приятельницей  и,
конечно, просчитался, потому что  дама  оказалась  костлявой,  как  горная
форель.
   Арни снова шумно отпил из чашки. Майкл понимал,  что  ему  не  остается
ничего другого, как сидеть в темноте и надеяться, что  Арни  не  обнаружит
его.
   - Говорят, Томми, что я потерял свой талант в Голливуде, - тихо, словно
декламируя, с нотками грусти в голосе продолжал Арни. -  Что  и  говорить,
Голливуд - самое подходящее для этого  место,  если  уж  человеку  суждено
потерять талант. Но я не верю этим людям, Томми, не верю. Я  исписался,  и
все теперь избегают меня. Я не хожу к врачам, зачем? Они скажут,  конечно,
что я не протяну и  шести  месяцев.  В  любом  порядочном  государстве  не
разрешили бы поставить мою последнюю пьесу, но другое дело - в  Голливуде.
Я слабохарактерный интеллигент, Томми, а мы живем в такие  времена,  когда
подобным людям нет места. Послушайся моего совета,  Томми:  расти  глупым.
Сильным, но глупым.
   Арни тяжело заворочался на кровати и встал. В полумраке, на фоне  окна,
Майкл увидел его качающийся силуэт.
   - И, пожалуйста, не думай, Томми, что я жалуюсь, - громко и воинственно
заявил Арни. - Я старый пьяница, и надо мной все  смеются.  Я  разочаровал
всех, кто знал меня. Но я не жалуюсь. Если бы мне  пришлось  начать  жизнь
снова, я прожил бы ее так же. - Он взмахнул руками; чашка упала на ковер и
разбилась, но Арни, по-видимому, ничего не  заметил.  -  Но  вот  в  одном
случае, Томми, - торжественно добавил он, - в одном случае я  поступил  бы
иначе. - Арни помолчал, размышляя  о  чем-то.  -  Я  бы...  -  снова  было
заговорил он, но опять умолк. - Нет, Томми, ты еще слишком мал.
   Арни  величественно  повернулся,  прошел  по  захрустевшим  осколкам  и
направился к двери.  Томми  не  шевельнулся.  Арни  распахнул  дверь  и  в
хлынувшем из соседней комнаты свете увидел притаившихся на кушетке  Майкла
и Луизу.
   - Уайтэкр, - кротко улыбнулся он. - Уайтэкр,  дружище!  Ты  бы  не  мог
оказать услугу старику? Пойди на кухню, старина, и принеси оттуда чашку  с
блюдцем. Какой-то сукин сын разбил мою чашку.
   - Пожалуйста, - ответил Майкл и встал. Вместе с ним поднялась и  Луиза.
Майкл остановился в дверях и сказал: - Томми, тебе пора спать.
   - Слушаюсь, сэр, - сонным голосом смущенно ответил мальчик.
   Майкл вздохнул и отправился выполнять просьбу Арни.


   О  заключительной  части  вечера  у  Майкла  остались  самые  сумбурные
впечатления. Позднее он смутно припоминал, что  как  будто  договорился  с
Луизой  о  свидании  во  второй  половине  дня  во  вторник,   что   Лаура
рассказывала ему, как гадалка предсказала им развод.  Но  одно  он  помнил
отчетливо: в комнате вдруг появился Арни. Драматург слабо улыбался, а  изо
рта у него стекали на подбородок капельки виски.  Слегка  наклонив  голову
набок, словно он  застудил  шею,  не  обращая  внимания  на  гостей,  Арни
довольно твердо прошел по комнате и остановился  около  Майкла.  Несколько
секунд он стоял,  покачиваясь,  перед  высоким  французским  окном,  затем
распахнул его и хотел перешагнуть через подоконник, но зацепился  пиджаком
за лампу. Освободившись, он снова полез в окно.
   Все это происходило на глазах у Майкла. Он понимал, что надо сейчас  же
броситься к Арни и схватить его, но вдруг почувствовал,  что  его  руки  и
ноги стали ватными, как во сне. Он очень медленно двинулся вперед, хотя  и
знал, что, если не поторопится,  Арни  успеет  шагнуть  в  окно,  вниз,  с
одиннадцатого этажа.
   Позади себя Майкл услышал быстрые шаги,  какой-то  мужчина  бросился  к
Арни и  обхватил  его  руками.  Несколько  мгновений,  ежесекундно  рискуя
выпасть,  обе  фигуры  раскачивались  на  самом  краю   окна,   освещенные
темно-красным заревом неоновых реклам.  Затем  кто-то  с  силой  захлопнул
окно, и оба человека оказались в безопасности. Только  тут  Майкл  увидел,
что драматурга спас Пэрриш. Он успел добежать с другого конца комнаты, где
находился буфет.
   Лаура,  пряча  глаза,  рыдала  в  объятиях  Майкла.  Ее  беспомощность,
необходимость утешать ее в такой момент вызывали у Майкла  раздражение.  И
вместе с тем он был рад, что может сердиться на нее: это отвлекало его  от
мысли о том, как он опозорился. Впрочем, Майкл сознавал, что ему все равно
не отделаться от этой мысли.
   Вскоре комната опустела. Все были очень веселы, бесцеремонны  и  делали
вид, что Арни просто-напросто сыграл шутку со своими друзьями.  Арни  спал
на полу. Он отказался лечь в постель, а  когда  его  пытались  уложить  на
кушетку, всякий раз сползал с нее. Пэрриш, улыбающийся и счастливый, снова
стоял у стойки, расспрашивая буфетчика, в каком тот состоит профсоюзе.
   Майклу  хотелось  домой,  но  Лаура  заявила,  что  проголодалась.  Они
оказались в какой-то шумной компании, втиснулись в чью-то  машину,  причем
некоторых пришлось усадить на колени. Майкл вздохнул с облегчением,  когда
выбрался из переполненного автомобиля у  большого,  с  крикливой  вывеской
ресторана на Мэдисон-авеню. Все расселись в столь же крикливо обставленном
зале, стены которого были выкрашены в оранжевый цвет и почему-то  украшены
картинами, изображающими индейцев. Наспех набранные  по  случаю  праздника
неопытные  официанты  с  грехом  пополам  обслуживали  шумно   веселящихся
посетителей.
   Майкл был пьян и чувствовал, что у  него  упорно  слипаются  глаза.  Он
молчал, так как убедился, что язык у него начинает  заплетаться,  едва  он
пытается что-нибудь сказать. Скривив рот в надменном,  как  ему  казалось,
презрении ко всему  окружающему,  он  сидел  и  посматривал  по  сторонам.
Внезапно Майкл обнаружил, что здесь же за  столом  сидит  Луиза  с  мужем,
Кэтрин с тремя студентами из Гарварда  и  Уэйд,  причем  последний  держит
Луизу за руку. Майкл начал  медленно  трезветь  и  сразу  же  почувствовал
головную боль. Он заказал себе рубленый шницель и бутылку пива.
   "Как  все  это  противно!  -  с  отвращением  подумал  он.   -   Бывшие
возлюбленные, бывшие любовницы, бывшие никто... Но когда - во вторник  или
в среду - он должен встретиться с  Луизой?  А  когда  Уэйд  встречается  с
Лаурой?.. Арни говорил о  клубке  змей,  впавших  в  зимнюю  спячку.  Арни
глупый, разочаровавшийся в жизни человек,  но  тут  он  прав.  В  подобном
прозябании нет ни смысла, ни цели... Коктейли, пиво,  коньяк,  виски,  еще
рюмочку... -  и  все  исчезает  в  тумане  алкоголя:  приличие,  верность,
мужество, решительность... И надо же было именно Пэрришу  броситься  через
комнату к Арни. Возникла опасность, и он не стал раздумывать ни секунды. А
Майкл стоял рядом с Арни и едва пошевелился, только  вяло  и  нерешительно
топтался на месте.  Он  стоял,  чересчур  полный  и  пьяный,  обремененный
слишком многими привязанностями, женатый на женщине, которая, в  сущности,
стала совершенно посторонним ему человеком. Иногда она прилетает  сюда  на
неделю из Голливуда, напичканная всякими сплетнями. А пока она  бог  знает
чем  занимается  там  с  мужчинами  в  эти  душистые,  напоенные  ароматом
апельсиновых деревьев калифорнийские  вечера,  он  растрачивает  здесь  по
пустякам свои лучшие годы, покорно плывет по течению, довольный  тем,  что
зарабатывает немножко денег и что  ему  не  приходится  принимать  никаких
смелых решений... Только что начался  тысяча  девятьсот  тридцать  восьмой
год. А ему тридцать лет. Ему нужно теперь же взять себя в руки, если он не
хочет дойти до такого же  состояния,  как  Арни,  когда  останется  только
выброситься из окна".
   Майкл встал,  пробормотал  извинение  и  через  переполненный  ресторан
направился в туалетную комнату. "Возьми себя  в  руки,  -  твердил  он.  -
Разведись с Лаурой, начни суровую жизнь без всяких  излишеств,  живи  так,
как ты жил десять лет назад, когда тебе  было  двадцать,  когда  все  было
ясным и честным, а встречая новый год, ты не испытывал горького  стыда  за
прожитый".
   Спускаясь по ступенькам лестницы в туалетную комнату, Майкл решил,  что
новую жизнь следует начать сейчас же. Минут десять он подержит голову  под
краном. Вода смоет с его лица нездоровый пот  и  болезненный  румянец,  он
причешется и заглянет в новый год прояснившимся взором.
   Майкл открыл дверь в туалетную  комнату,  подошел  к  умывальнику  и  с
отвращением посмотрел в зеркало на свое дряблое  лицо,  бегающие  глаза  и
слабый, безвольный рот. Он вспомнил, каким был в двадцать лет  -  крепким,
стройным, энергичным, отвергающим всякие компромиссы. Лицо  того  человека
все еще сохранилось, скрытое под отвратительной маской, которую он  сейчас
видел в зеркале. Он восстановит свое прежнее лицо, очистит  его  от  всего
дурного, что наложили на него прожитые годы.
   Майкл подставил голову под струю ледяной воды, промыл глаза  и  умылся.
Вытираясь полотенцем, Майкл ощутил приятное покалывание в коже. Освеженный
и отрезвевший, он поднялся по  лестнице  и  снова  подсел  к  компании  за
большой стол в центре шумного зала.



3

   На Западном побережье Америки, в приморском городе Санта-Моника  с  его
ровными, разбегающимися во все стороны улицами,  обрамленными  пальмами  с
широкими и неровными, словно рваными листьями,  тоже  заканчивался  старый
год. Казалось, он медленно растворяется в  мягком  сером  тумане,  который
клубился над маслянистой поверхностью океана и над  пышной  пеной  прибоя,
неровной линией окаймляющего мокрые  пляжи,  обволакивая  заколоченные  на
зиму ларьки для продажи горячих сосисок, и виллы кинозвезд,  и  прибрежную
дорогу, ведущую в Мексику и Орегон.
   Окутанные туманом улицы города как будто вымерли. Можно было  подумать,
что новый год сулит всеобщее бедствие, и жители  города  предусмотрительно
отсиживаются в своих домах, пережидая неведомую опасность. Кое-где  сквозь
мутную влажную пелену тускло светились огни; кое-где туман был озарен  тем
багровым светом, который давно уже стал символом ночной жизни американских
городов, - красным пульсирующим светом неоновых вывесок ресторанов,  кафе,
кинотеатров,  гостиниц  и  заправочных  станций.  Во  мгле  этой  тихой  и
печальной  ночи  он  производил  зловещее  впечатление.  Казалось,   будто
человечеству  представилась  возможность  взглянуть  украдкой   за   серые
колеблющиеся драпировки и увидеть свое последнее  пристанище  -  неведомую
пещеру, залитую кроваво-красным светом.
   Неоновая вывеска гостиницы "Вид на море", из которой даже в самый ясный
день нельзя было  увидеть  ни  клочка  океана,  окрашивала  волны  редкого
тумана, проплывавшего за  окном  комнаты,  где  сидел  Ной,  в  мертвящий,
безрадостный тон. Свет от вывески проникал в  темный  номер,  скользил  по
серым,  выбеленным  стенам  и  висевшей  над  койкой  литографии  с  видом
йосемитских водопадов. Красные пятна падали на подушку и на  лицо  спящего
старика, отца Ноя, освещая  крупный,  хищный  нос  с  глубоко  вырезанными
раздувающимися  ноздрями,  запавшие  глаза,  высокий  лоб,  пышную   белую
шевелюру, выхоленные усы и эспаньолку, как у  "полковников"  в  ковбойских
кинофильмах, - такую нелепую и неуместную здесь,  у  еврея,  умирающего  в
чужой комнатушке.
   Ною хотелось почитать, но он не решался: свет мог  разбудить  отца.  Он
пытался уснуть на  единственном  жестком  стуле,  но  ему  мешало  тяжелое
дыхание больного, хриплое и неровное. Врач  и  та  женщина,  которую  отец
отослал от себя в канун рождества, эта вдова, как  бишь  ее?..  -  Мортон,
сообщили ему, что Джекоб умирает, однако Ной не поверил им. Он приехал  по
телеграмме, которую миссис Мортон по требованию отца послала ему в Чикаго.
Чтобы купить билет  на  автобус,  Ною  пришлось  продать  пальто,  пишущую
машинку и старый большой чемодан. Ной очень торопился, за  всю  дорогу  ни
разу не вышел из автобуса и в  Санта-Монику  приехал  страшно  усталый,  с
головной болью, но как раз