ием.
   Он слушал. Голос капитана тихо потрескивал в трубке.
   - Слушаю, сэр, - сказал Хулиген, - я позвоню вам, когда  выясню.  -  Он
вздохнул, повесил  трубку  и  снова  навел  бинокль  на  тот  берег  реки,
задумчиво чмокая губами.  Он  был  похож  на  ученого,  решающего  трудную
задачу. - Капитан приказал выслать сегодня днем дозор, - сказал Хулиген. -
Нужно пройти на виду у противника, если потребуется, до самой реки,  чтобы
вызвать на себя огонь. Тогда мы установим место, откуда стреляют,  вызовем
огонь минометов, и от немецкого  пулемета  останутся  рожки  да  ножки.  -
Хулиген поднес к глазам бинокль и снова стал  вглядываться  сквозь  легкую
дымку в невинно выглядевший гребень по другую  сторону  реки.  -  Охотники
есть? - небрежно бросил он.
   Майкл посмотрел вокруг. Семь человек слышали Хулигена. Они согнулись  в
своих мелких окопчиках под самым гребнем, проявив вдруг повышенный интерес
к винтовкам, к строению земли на стенках окопов, к кустам, стоявшим  перед
их глазами. Три месяца назад, подумал Майкл,  он,  вероятно,  по  глупости
вызвался бы охотником, чтобы искупить свою вину. Но  теперь  Ной  кое-чему
научил его. В наступившей тишине  он  продолжал  внимательно  разглядывать
свои ногти.
   Хулиген тихо вздохнул. Прошла минута, и каждый напряженно думал  о  том
моменте, когда идущий впереди солдат этого дозора вызовет  на  себя  огонь
немецкого пулемета.
   - Сержант, - вдруг раздался вежливый голос. - Вы не возражаете, если мы
присоединимся к вам?
   Майкл поднял глаза. Лейтенант из службы снабжения и  его  два  спутника
неуклюже поднимались по скользкому склону. Просьба  лейтенанта  повисла  в
воздухе над солдатами, скорчившимися  в  ячейках,  безумно-легкомысленная,
как реплика веселого чудака из венгерской оперетты.
   Хулиген удивленно обернулся, его глаза сузились.
   - Сержант, - сказал Крейн, - лейтенант  прибыл  сюда  за  трофеями,  он
хочет увезти их в Париж.
   Мимолетное, необъяснимое выражение промелькнуло на тонком длинном  лице
сержанта, заросшем иссиня-черной щетиной.
   - Сделайте одолжение, лейтенант. - Хулиген говорил приветливо и даже  с
необычным для него оттенком подобострастия. - Это для нас большая честь.
   После подъема в гору лейтенант часто дышал. "Он не такой  уж  здоровый,
как кажется, - подумал Майкл. - Наверно, там, в тылу,  ему  не  приходится
сейчас играть в поло".
   - Я слышал, что это и есть  фронт,  -  сказал  лейтенант,  хватаясь  за
протянутую Хулигеном руку. - Это правда?
   - Да, сэр, в известном смысле, - уклончиво ответил  Хулиген.  Никто  из
солдат не проронил ни слова.
   - Здесь совсем тихо, - сказал лейтенант, с изумлением посмотрев вокруг.
- За два часа я не слышал ни одного выстрела. Вы уверены, что это фронт?
   Хулиген вежливо засмеялся.
   - Вот что я вам скажу, сэр, - проговорил он доверительным шепотом. -  Я
думаю, что немцы отошли неделю тому назад. По-моему,  вы  можете  спокойно
пройтись отсюда до самого Рейна.
   Майкл не спускал глаз с Хулигена. Лицо сержанта было открытым и  детски
наивным. До войны Хулиген  был  кондуктором  автобуса,  курсировавшего  по
Пятой авеню. "Откуда у него такое артистическое дарование?"  -  недоумевал
Майкл.
   - Хорошо, - сказал лейтенант, улыбаясь. -  Должен  сказать,  что  здесь
гораздо спокойнее, чем у нас на пункте сбора донесений. Правда, Льюис?
   - Да, сэр, - подтвердил Льюис.
   - Никаких тебе полковников, снующих взад и вперед и не дающих ни минуты
покоя, - дружелюбно сказал лейтенант, - и не надо бриться каждый день.
   - Да, сэр, - согласился Хулиген, - бриться каждый день нам не нужно.
   - Я слышал, - сказал лейтенант  доверительным  тоном,  глядя  вниз,  по
направлению к реке, - что там можно набрать кой-каких немецких трофеев.
   - Да, сэр, конечно.  На  этом  поле  полно  касок,  люгеров  и  дорогих
фотоаппаратов.
   "Он зашел слишком далеко, - думал Майкл,  -  теперь  он  зашел  слишком
далеко". Он бросил взгляд на лейтенанта, интересуясь, как тот воспринимает
все это, но на его здоровом, румяном лице было только выражение  страстной
алчности. "Боже мой, - с отвращением подумал Майкл, - кто только  произвел
его в офицеры?"
   -  Льюис,  Стив,  -  сказал  лейтенант,  -  давайте  спустимся  вниз  и
посмотрим, что там делается.
   - Подождите, лейтенант, - с сомнением в голосе сказал Льюис. - Спросите
его, нет ли там мин?
   - Что вы? - ответил Хулиген. - Гарантирую, что никаких мин там нет.
   Семеро солдат взвода неподвижно сидели на корточках в  своих  окопах  и
смотрели в землю.
   - Вы не возражаете, сержант, - спросил лейтенант, - если  мы  спустимся
вниз и немного попасемся?
   - Чувствуйте себя как дома, сэр.
   "Теперь, - думал Майкл, - теперь он  им  скажет,  что  все  это  шутка,
покажет им, какие они ослы, и выпроводит их отсюда..."
   Но Хулиген стоял, не двигаясь.
   - Вы, пожалуйста, не упускайте нас из виду, хорошо, сержант?  -  сказал
лейтенант.
   - Конечно.
   - Ладно. Пошли, ребята, - лейтенант неуклюже пролез через  кустарник  и
стал спускаться вниз по склону. Оба сержанта последовали за ним.
   Майкл обернулся и взглянул на Ноя. Ной  наблюдал  за  ним,  его  черные
стариковские глаза смотрели твердо и угрожающе. Майкл понял, что Ной своим
молчаливым пристальным взором подает ему знак не говорить  ни  слова.  "Ну
что же, - решил Майкл в свое оправдание, - это его взвод,  он  знает  этих
людей лучше, чем я..."
   Он обернулся назад и посмотрел вниз.
   Лейтенант в своей нарядной шинели и два  сержанта  медленно  спускались
вниз по холодному, скользкому склону, то и дело хватаясь за  кустарники  и
стволы деревьев. "Нет, - подумал Майкл, - мне наплевать, что они  обо  мне
подумают, но я не могу допустить, чтобы это случилось..."
   - Хулиген! - Он подскочил к сержанту, который  пристально,  с  жестоким
выражением на лице  смотрел  через  реку  на  противоположный  гребень.  -
Хулиген, вы не сделаете этого! Вы не должны их пускать туда! Хулиген!
   - Замолчи! - свирепо зашептал  Хулиген.  -  Не  учи  меня.  Я  командую
взводом.
   - Их же убьют, - настаивал Майкл, глядя на трех человек, скользивших по
грязному снегу.
   - Ну и что? - сказал Хулиген, и Майкла испугало выражение отвращения  и
ненависти на его тонком, умном лице. - Чего ты хочешь? Почему бы некоторым
из этих негодяев в виде исключения не быть убитыми? Ведь они же в армии, в
конце концов. Трофеи!
   - Вы должны  остановить  их!  -  прохрипел  Майкл.  -  Если  вы  их  не
остановите, я напишу рапорт, клянусь богом, напишу...
   - Заткнись, Уайтэкр, - вмешался Ной.
   - Напишешь рапорт, да? - Хулиген ни  на  секунду  не  отрывал  глаз  от
противоположного гребня. - Ты что, хочешь сам пойти  туда?  Хочешь,  чтобы
тебя убили там сегодня, хочешь, чтобы убили Аккермана,  Крейна,  Пфейфера?
Ты хочешь, чтобы лучше убили твоих друзей, чем этих  трех  жирных  тыловых
свиней? Что они за цацы такие? - Его голос, вначале  дрожавший  от  злобы,
внезапно стал спокойным и деловым, когда он обратился к другим солдатам. -
Не смотрите вниз на этих троих, - приказал он. - Все внимание на  гребень.
Будет всего лишь две-три коротких очереди, надо смотреть очень  зорко.  Не
отводите глаз от того места, откуда будут стрелять, и докладывайте  мне...
Все еще хочешь, чтобы, я отозвал их назад, Уайтэкр?
   - Я... - начал было Майкл, но тут же  услышал  выстрелы  и  понял,  что
слишком поздно.
   Там внизу, недалеко от реки, нарядная, со  светлыми  прожилками  шинель
медленно покачнулась и осела в грязь. Льюис  и  другой  сержант  пустились
бежать, но их тут же настигли немецкие пули.
   - Сержант! - Это был спокойный и ровный голос Ноя.  -  Я  вижу,  откуда
стреляют. Правее вон того большого дерева,  двадцать  ярдов,  прямо  перед
теми двумя кустиками, которые чуть повыше других... Вы видите?
   - Вижу, - отозвался Хулиген.
   - Вот там. Два или три ярда от первого куста.
   - Ты уверен? Я не заметил.
   - Уверен, - ответил Ной.
   "Боже мой, - устало подумал Майкл, восхищаясь Ноем  и  в  то  же  время
ненавидя его, - как многому этот парень научился со времен Флориды".
   - Ну, - Хулиген, наконец, обернулся к  Майклу,  -  ты  все  еще  хочешь
написать рапорт?
   - Нет, - сказал Майкл. - Я не стану писать никакого рапорта.
   - Конечно, нет. - Хулиген дружески похлопал его по руке. - Я знал,  что
ты не станешь этого делать. - Он подошел к полевому телефону и позвонил на
командный  пункт  роты.  Майкл  слышал,  как  Хулиген  докладывал   точное
местоположение немецкого пулемета для передачи минометчикам.
   Снова воцарилась тишина. Трудно было себе представить, что какую-нибудь
минуту назад пулемет разорвал тишину и три человека были убиты.
   Майкл обернулся и посмотрел на  Ноя.  Ной  опустился  на  одно  колено,
уперев приклад винтовки в грязь и прижав ствол к щеке. Он  напоминал  одну
из старых картинок, изображавших первых поселенцев в Америке  в  войнах  с
индейцами, где-нибудь в Кентукки или в Нью-Мексико. Он смотрел  на  Майкла
дикими, горящими глазами, в которых не было ни стыда, ни раскаяния.  Майкл
медленно опустился на землю, избегая его взгляда. Он понял, наконец,  весь
смысл слов Ноя, сказанных в лагере для пополнения, о том, что в армии надо
стараться попасть туда, где у тебя есть друзья.


   Перед самым заходом солнца заработали  минометы.  Первые  две  мины  не
долетели до цели, и Хулиген по  телефону  передал  поправку.  Третья  мина
разорвалась именно там, куда он указывал. Туда же полетела и четвертая.  В
том месте,  где  разорвались  две  последние  мины,  можно  было  заметить
необычное,  легкое  движение:  внезапно  затряслись  голые  перепутавшиеся
ветви, словно человек хотел пролезть через них, но не смог и  упал.  Потом
опять стало тихо, и Хулиген сказал в телефон:
   - Все в порядке, сэр. Еще одну в то же место на всякий случай.
   Миномет послал еще одну мину, но на гребне не было никакого движения.
   Как только стемнело, прибыла саперная рота с понтонами  и  досками  для
настила. Майкл и  еще  несколько  солдат  помогали  переносить  громоздкие
материалы к берегу реки. Они прошли мимо какого-то бледного  пятна.  Майкл
знал, что это та самая нарядная шинель, но не стал смотреть в ту  сторону.
Саперы, работая в ледяной воде, уже навели почти половину моста, когда над
рекой повисла первая осветительная ракета. Затем с обеих сторон заработала
артиллерия.   Слышалась   и   ружейная   стрельба,   но   разрозненная   и
неорганизованная. Сразу же по немецким окопам ударили  минометы.  Немецкие
снаряды ложились  неточно  и  беспорядочно:  то  ли  немцам  незачем  было
экономить боеприпасы,  то  ли  их  передовые  наблюдатели  нервничали  под
сосредоточенным огнем, который велся по гребню. Ни  один  из  снарядов  не
попал в мост. Три  сапера,  находившиеся  на  дальнем  конце  моста,  были
ранены, а все остальные вымокли до нитки от  всплесков  падавших  рядом  в
воду снарядов.
   Ракеты,    повисшие    над    рекой,    освещали    переправу    ярким,
таинственно-голубым  светом,  и   работавшие   на   реке   люди   казались
прозрачными, как бумага, и похожими на  насекомых.  Несколько  человек  из
взвода, который должен был первым форсировать реку, перебрались  по  мосту
на другой берег, но Лоусон был убит и упал в реку, и Муковский тоже.
   Майкл  притаился  возле  Ноя,  который,  положив  руку  ему  на  плечо,
удерживал его на  месте.  Они"  видели,  как  один  солдат,  затем  второй
бросились по скользкому узкому настилу вперед,  на  другой  берег.  Кто-то
упал поперек моста и остался лежать, и другим  солдатам  пришлось  прыгать
через него.
   "Нет, - думал Майкл, чувствуя, как дрожит его плечо под  рукой  Ноя,  -
это невозможно, нельзя от меня требовать такого, я просто не могу..."
   - Беги, - прошептал Ной. - Теперь беги!
   Майкл не двигался с места. Снаряд разорвался в реке в десяти  футах  от
моста,  выбросив  кверху  темный  столб  воды,  который  накрыл   солдата,
лежавшего на ходуном ходившем мостике.
   Майкл почувствовал жесткий удар кулаком по шее.
   - Беги, - громко кричал Ной. - Беги сейчас же, сукин ты сын!
   Майкл вскочил  и  побежал.  Не  успел  он  пробежать  десяти  шагов  по
скользким доскам, как у другого конца моста разорвался снаряд, и, не зная,
цел ли еще мост, Майкл все же продолжал бежать.
   Через несколько секунд он уже  был  на  том  берегу.  Кто-то  кричал  в
темноте: "Сюда, сюда...", и он послушно побежал на голос. Он споткнулся  и
упал в яму, где уже кто-то был.
   - Хорошо, - услышал он над самым ухом хриплый голос. - Лежи здесь, пока
не переправится вся рота.
   Майкл прислонился щекой к сырой,  холодной  земле,  приятно  освежавшей
разгоряченную, потную кожу. Его дыхание медленно успокаивалось. Он  поднял
голову и посмотрел назад  на  темные  фигурки,  бежавшие  по  мосту  между
фонтанами воды. Он глубоко  вздохнул.  "Я  совершил  это,  -  с  гордостью
подумал он. - Я наступал под огнем. Значит, и  я  могу  сделать  все,  что
делают другие". Он с удивлением заметил,  что  улыбается.  "Наконец-то,  -
сказал он себе, повернувшись в сторону немцев, -  я  становлюсь  настоящим
солдатом".



37

   Лагерь, живописно расположенный посреди широкого зеленого поля, на фоне
крутых, покрытых лесом холмов, на расстоянии имел довольно  приятный  вид,
почти как обычный военный лагерь. Настораживали,  правда,  барачного  типа
здания, стоящие слишком тесно друг к другу, двойная  изгородь  из  колючей
проволоки со сторожевыми вышками по углам, да еще этот запах. Он  отравлял
воздух на двести метров  вокруг,  стоял  густой  и  плотный,  словно  газ,
который путем мудреной химической реакции вот-вот  должен  превратиться  в
твердое тело.
   Христиан, однако, не остановился. Он торопливо заковылял в ярких  лучах
весеннего солнца по дороге к главному входу. Он должен достать  что-нибудь
поесть  и  узнать  свежие  новости.  Может  быть,  в  лагере  поддерживали
телефонную связь с каким-нибудь действующим штабом  или  слушали  радио...
"Может быть, - с надеждой подумал он, вспоминая отступление во Франции,  -
может быть, удастся найти велосипед..."
   Подходя к лагерю, он поморщился. "Я стал специалистом, - думал он, - по
тактике одиночного отступления. Ценное качество  для  весны  сорок  пятого
года.  Я   ведущий   нордический   специалист   по   тактике   отрыва   от
разваливающихся военных частей. Я могу учуять,  что  полковник  сдастся  в
плен за два дня до того, как он сам поймет, что у него на уме".
   Христиан не хотел сдаваться в плен, хотя это вдруг стало обычным делом,
и миллионы  солдат,  казалось,  только  и  были  заняты  тем,  что  искали
наилучший способ сдачи. За последний месяц все разговоры вертелись  вокруг
этой темы... В разрушенных  городах,  в  отдельных  обреченных  на  гибель
островках сопротивления, созданных на главных дорогах  и  на  подступах  к
городам, всегда возникали одни и те  же  разговоры.  Никакой  ненависти  к
авиации,  разрушившей  города,  которые  стояли  нетронутыми  тысячу  лет,
никакого стремления отомстить за тысячи женщин и детей,  похороненных  под
обломками. Только и слышно: "Лучше всего,  конечно,  сдаться  американцам.
Потом англичанам, затем французам, хотя это лишь в самом  крайнем  случае.
Ну, а если уж попадешь к русским, то не миновать  тебе  Сибири..."  И  так
говорят  люди  с  железными  крестами  первой  степени,  с   гитлеровскими
медалями, воевавшие  в  Африке  и  под  Ленинградом,  и  в  течение  всего
отступления от самого Сен-Мер-Эглиза... Отвратительно!
   Христиан не разделял уверенности большинства в великодушии американцев.
Это был миф, выдуманный легковерными людьми для  самоуспокоения.  Христиан
вспомнил мертвого парашютиста, висевшего на дереве там, в  Нормандии,  его
лицо, суровое и непреклонное даже в то  время...  Он  вспомнил  санитарный
обоз с его жалкими лошадьми, уничтоженный пулеметным  огнем  истребителей.
Летчики, конечно, видели красные кресты, понимали, что они означают, и все
же их рука не дрогнула. Американцы не проявили особого великодушия  и  над
Берлином, Мюнхеном и Дрезденом. Нет, теперь Христиан уже не  верил  мифам.
Да американцы ничего хорошего и не обещали. Они снова и снова объявляли по
радио,  что  каждый  провинившийся  немец  или  немка  заплатит  за   свои
преступления. В лучшем случае - несколько лет в  концентрационных  лагерях
или  на  каторжных  работах,  пока  будут   рассматривать   объяснительные
материалы, поступающие  со  всех  концов  Европы.  А  что  если  некоторые
французы помнят фамилию Христиана по Нормандии, помнят, как  он  оклеветал
двух французов, после того как там на берегу был убит Бэр, и как их пытали
в соседней комнате? Кто знает, какие данные собирали подпольщики, много ли
им известно? И бог знает, чего только не наговорит эта Франсуаза. Наверно,
она сейчас в Париже, живет с  американским  генералом  и  нашептывает  ему
всякие гадости. И пусть даже тебя специально не разыскивали, но раз уж  ты
попал к ним в лапы, любому полоумному французу, случайно увидевшему  тебя,
может взбрести в голову обвинить тебя в преступлении, которого ты  никогда
не совершал. И кто  поверит  тебе,  кто  поможет  тебе  доказать,  что  ты
невиновен? Ничто не помешает американцам передать миллион с лишним пленных
французам для восстановления разрушенных городов и разминирования. Все что
угодно, только бы не попасть в лапы к французам.  Будешь  мучиться  долгие
годы и так и не вырвешься оттуда живым.
   Умирать Христиан отнюдь не собирался. За последние пять лет он  слишком
многому научился. Он еще пригодится после войны, и нет смысла бросать  все
на произвол судьбы. Года три-четыре придется, конечно, жить ниже  травы  и
тише воды, быть любезным и угождать победителям. Видимо, в  его  городишко
опять станут приезжать туристы покататься на лыжах, может быть, американцы
построят поблизости большие дома отдыха, и он получит работу, будет  учить
американских лейтенантов, как делать "плуг" на лыжах... А потом... Ну  что
ж, потом будет видно. Человек, который  научился  так  искусно  убивать  и
справляться с такими горячими Головами, обязательно пригодится через  пять
лет после войны, если только он сумеет сохранить свою жизнь...
   Он не знал, как обстоят дела в его родном городе, но, если ему  удастся
добраться туда до прихода войск, он мог бы надеть  гражданскую  одежду,  а
отец постарался бы придумать какую-нибудь историю... До дому было  не  так
уж далеко. Он находился  в  самом  сердце  Баварии,  и  на  горизонте  уже
виднелись горы. "Наконец-то мы стали воевать с удобствами, - подумал он  с
мрачным  юмором.  -  Свой  последний  бой  солдат  теперь  может  вести  в
собственном палисаднике".
   У ворот стоял только один часовой. Это был толстый маленький  человечек
лет пятидесяти пяти. С винтовкой в руке и с фольксштурмовской повязкой  на
рукаве, он выглядел несчастным и чувствовал себя явно не в своей  тарелке.
"Фольксштурм! [ополчение, сформированное гитлеровцами из стариков и юношей
допризывного возраста на последнем этапе войны] - с пренебрежением подумал
Христиан. - Блестящая идея!" "Гитлеровская богадельня", как горько  шутили
в народе. Газеты и радио трубили о том, что каждым мужчина, сколько бы лет
ему ни было - пятнадцать или семьдесят, теперь, когда противник грозит его
дому, будет драться с захватчиками как разъяренный лев.  Эти  привыкшие  к
сидячему образу жизни, склеротические  господа  из  фольксштурма  явно  не
знали, что они должны воевать как львы. Достаточно было им  услышать  один
выстрел, и целый батальон таких вояк с бегающими глазами и поднятыми вверх
руками можно было брать в плен.  Еще  один  миф  -  будто  можно  оторвать
пожилых немцев от канцелярских столов и подростков от школьной скамьи и за
две недели сделать из них солдат. "Пышные фразы, - думал  Христиан,  глядя
на терзаемого страхом толстого человечка  в  плохо  подогнанной  форме,  -
свели нас всех с ума. Пышные фразы и мифы - п