ьев полузасохшего кустарника, цеплявшегося  за
камни, исходил слабый кисловатый запах.
   - Все готово, лейтенант, - доложил Христиан.
   - Хорошо, - не двигаясь отозвался Гарденбург.
   Христиан снял  фуражку,  осторожно  поднял  голову  и  посмотрел  через
гребень.
   Англичане кипятили чай. Из небольших жестянок,  наполовину  наполненных
песком,  пропитанным  бензином,  поднималось  бледное  пламя.   Вокруг   с
эмалированными кружками в руках стояли люди. Время от времени на блестящей
эмали кружек вспыхивали яркие солнечные зайчики,  и  тогда  казалось,  что
люди вдруг начинают тревожно перебегать с места на место.
   Отсюда, на расстоянии в триста метров, англичане казались детьми, а  их
покрытые камуфляжной раскраской грузовики и легковые машины -  поломанными
игрушками. У пулеметов, установленных на кабине каждого грузовика,  стояли
часовые. Но в целом сцена напоминала воскресный  пикник  горожан,  которые
оставили жен дома и решили в мужской  компании  провести  утро  на  свежем
воздухе. Среди машин все еще валялись одеяла: на них ночью спали  солдаты.
Кое-кто из англичан  брился,  поставив  перед  собой  полную  чашку  воды.
"Должно быть, у них воды хоть отбавляй, - механически подумал Христиан,  -
если они так щедро ее расходуют".
   Грузовиков было шесть: пять открытых, груженных ящиками с продуктами, и
один крытый, очевидно с боеприпасами.  К  кострам  один  за  другим  стали
подходить часовые с винтовками в руках.
   "Англичане, должно  быть,  чувствуют  себя  в  полной  безопасности,  -
размышлял Христиан, - здесь, в тылу, в пятидесяти километрах от  передовых
позиций, совершая обычный рейс на свои южные  посты.  Они  даже  не  сочли
нужным  окопаться,  и  теперь  им  негде   укрыться,   разве   только   за
грузовиками". Не верилось, что восемьдесят человек могут  так  беспечно  и
так  долго  расхаживать  под  прицелом  противника,  который  ждет  только
мановения руки, чтобы открыть убийственный огонь. Было странно видеть, как
они спокойно бреются, готовят чай. "Ну что ж, если уж кончать с ними,  так
именно сейчас..."
   Христиан взглянул на Гарденбурга. На  лице  лейтенанта  застыла  слабая
улыбка, он, как еще  раньше  подметил  Гиммлер,  и  в  самом  деле  что-то
напевал. Улыбка его казалась почти нежной  -  так  улыбался  бы  взрослый,
наблюдая за трогательными, неуклюжими движениями малыша. Гарденбург медлил
с сигналом, и Христиану не оставалось  ничего  иного,  как  устроиться  на
песке с таким расчетом, чтобы видеть все происходящее внизу, и ждать.
   Но вот вода у англичан  закипела,  о  чем  свидетельствовали  относимые
ветром фонтанчики пара. Христиан видел, как томми  принялись  по-домашнему
отмеривать в кипяток чай  и  сахар  из  баночек  и  мешочков  и  добавлять
сгущенное молоко. "Они не скупились бы, - усмехнулся про себя Христиан,  -
если бы знали, что им ничего не потребуется на ленч и на обед".
   Он видел, как от окруженных  солдатами  костров  отделилось  по  одному
человеку. Они собрали кульки и баночки и тщательно уложили их в грузовики.
Англичане по очереди черпали кипящую жидкость и, наполнив чашки,  уступали
место другим. Получив завтрак, люди  усаживались  на  песок,  и  временами
порывы ветра доносили обрывки их болтовни и  смеха.  Христиан  с  завистью
облизал губы. Уже двенадцать часов  у  него  во  рту  не  было  и  маковой
росинки, после выхода из расположения роты он не пил ничего горячего.  Ему
казалось, что он ощущает сильный,  приятный  аромат  и  чуть  ли  не  вкус
крепкого, горячего чая.
   Гарденбург по-прежнему не шевелился. Та же улыбка, то же  режущее  слух
мурлыканье... "Чего он ждет, черт бы его  побрал?  Чтобы  нас  обнаружили?
Хочет обязательно подраться, вместо того чтобы хладнокровно убивать  из-за
укрытия? Или он  ожидает,  пока  нас  не  заметят  с  самолета?"  Христиан
оглянулся. Немцы лежали в напряженных, неестественных  позах,  не  спуская
тревожных взглядов с лейтенанта.  Солдат  справа  от  Христиана  с  трудом
глотнул пересохшим  ртом,  и  звук  этот  прозвучал  как-то  неестественно
громко.
   "А ведь он наслаждается! - мысленно воскликнул Христиан, снова взглянув
на Гарденбурга. -  Нет,  армия  не  имеет  права  доверять  солдат  такому
человеку. И без того не сладко".
   Покончив  с  завтраком,  англичане,  рассевшиеся   между   грузовиками,
принялись набивать свои трубки и задымили сигаретами. Это  придавало  всей
картине  еще  более  мирный  вид,  подчеркивало  царившую   среди   солдат
противника атмосферу довольства  и  беспечности,  и  Христиану  мучительно
захотелось курить. Конечно, на таком расстоянии трудно  было  как  следует
рассмотреть  англичан,  но  они  казались  самыми  обыкновенными  томми  -
худощавыми и низкорослыми в своих  шинелях,  как  всегда  флегматичными  и
неторопливыми. Некоторые из них тщательно вычистили песком свою посуду,  а
затем направились к грузовикам и принялись  скатывать  одеяла.  Часовые  у
пулеметов,  установленных  на  машинах,  соскочили  на  песок,   собираясь
позавтракать. Минуты две-три у пулеметов никого не было.
   "Так вот чего ждал Гарденбург!" - догадался Христиан и быстро  осмотрел
солдат, проверяя, все ли готовы.  Никто  из  немцев  не  пошевелился,  они
по-прежнему лежали, скорчившись в неудобных позах.
   Христиан взглянул на Гарденбурга.  Если  лейтенант  и  заметил,  что  у
английских пулеметов никого нет, то не подал виду. На губах у него  играла
все та же легкая улыбка, и он по-прежнему что-то напевал.
   Самое безобразное у Гарденбурга - его зубы. Большие, широкие, кривые  и
редкие. Легко представить, с каким шумом он  втягивает  в  себя  жидкость,
когда пьет. А как он доволен собой! Это прямо-таки написано на  его  лице,
когда он, невозмутимо улыбаясь, смотрит в бинокль. Он знает,  что  все  не
сводят с него глаз,  что  все  ждут,  когда  наконец  он  прекратит  своим
сигналом эту томительную пытку. Он знает, что все ненавидят его, боятся  и
не понимают.
   Христиан усиленно замигал и снова, словно сквозь  дымку,  посмотрел  на
англичан, стараясь хоть на мгновение забыть насмешливое, с тонкими чертами
лицо Гарденбурга. Места у пулеметов не спеша занимали новые часовые.  Один
из них - светловолосый, без фуражки - курил  сигарету.  Солдат  расстегнул
воротник, греясь в лучах поднимающегося солнца. Он стоял, удобно  опираясь
спиной на высокий железный борт, на губе  у  него  висела  сигарета,  руки
лежали на пулемете, направленном прямо на Христиана.
   "Ну вот, - разозлился Христиан, - Гарденбург-таки упустил благоприятную
возможность! Чего же, в конце концов, он ждет?.. Надо было,  пока  я  мог,
побольше узнать о нем у Гретхен. Что руководит  им?  Чего  он  добивается?
Почему он стал таким угрюмым?.. Какой к нему нужен подход?.. Да  ну  давай
же, давай, - умолял  Христиан  лейтенанта,  заметив,  что  два  английских
офицера с лопатками и туалетной бумагой в руках направились в  сторону  от
колонны... - Давай же скорее сигнал!.."
   Но Гарденбург не шевелился.
   Христиан почувствовал, что во рту у него совсем пересохло, и  судорожно
пытался проглотить слюну. Ему было холодно - холоднее, чем  в  ту  минуту,
когда он проснулся. У него начали трястись плечи, и он никак не мог  унять
дрожь. Язык распух,  превратился  в  огромный  шершавый  комок,  на  зубах
хрустел песок. Он взглянул на свою руку, лежавшую на затворе  автомата,  и
попытался  пошевелить  пальцами.  Они  плохо  повиновались   ему,   словно
принадлежали кому-то другому.
   "Я не смогу выстрелить! - Христиану казалось, что он сходит с ума. - Он
подаст сигнал, а я не смогу даже поднять автомат". Он почувствовал резь  в
глазах и мигал до тех пор, пока не выступили слезы. Сквозь туманную пелену
восемьдесят англичан внизу, грузовики и костры показались ему бесформенной
колышущейся массой.
   "Нет, это уж слишком! Лежать здесь так долго  и  наблюдать,  как  люди,
которых ты  намерен  убить,  просыпаются,  готовят  завтрак,  отправляются
освободить желудок! Теперь уже  человек  пятнадцать  -  двадцать,  спустив
брюки, присели в стороне от грузовиков... Таков  солдатский  распорядок  в
любой армии... Если тыне сходишь по своей надобности  через  десять  минут
после завтрака, то, вероятно, не найдешь другого времени в  течение  всего
дня...  Отправляясь  на  войну  с  развевающимися  знаменами,  под  грохот
барабанов и пение горнов, маршируя по чисто подметенным  улицам,  даже  не
представляешь себе, что это значит - десять часов  лежать  в  ожидании  на
холодном, колючем песке в таком месте, куда  раньше  не  заглядывали  даже
бедуины;  лежать  и  наблюдать,  как  двадцать  англичан  отправляют  свои
естественные надобности в  киренаикской  пустыне.  Вот  что  следовало  бы
сфотографировать Брандту для "Франкфуртер цейтунг".
   Христиан услышал странные, ритмичные звуки и медленно повернулся. Рядом
с ним радостно хихикал Гарденбург.
   Христиан отвернулся и  закрыл  глаза.  "Нет,  конечно  же,  это  должно
кончиться, - сказал он  себе.  -  Кончится  хихиканье,  кончится  утренний
туалет англичан, наступит конец и лейтенанту Гарденбургу, Африке,  солнцу,
ветру, войне..."
   Позади Христиана послышался какой-то шум. Он открыл глаза  и  мгновение
спустя увидел разрыв мины. Он понял, что  Гарденбург  подал  сигнал.  Мина
попала в светловолосого юношу - того, что только сейчас стоял в  грузовике
и курил. Юноша исчез.
   Машина загорелась.  Мины  одна  за  другой  рвались  среди  грузовиков.
Выдвинутые на гребень возвышенности пулеметы  открыли  огонь  по  колонне.
Маленькие фигурки, нелепо раскачиваясь, разбегались во всех  направлениях.
Люди, присевшие в стороне от грузовиков, поднялись и,  придерживая  брюки,
побежали, сверкая ягодицами, спотыкаясь и падая. Какой-то солдат  помчался
прямо к высоте, где сидели  немцы,  словно  не  соображая,  что  отсюда  и
ведется огонь. Уже метрах в ста, не больше, он заметил пулеметы. Несколько
секунд он стоял как вкопанный, потом повернулся и бросился бежать обратно,
придерживая одной рукой брюки. Кто-то из  немцев  небрежно,  словно  между
делом, застрелил его.
   Корректируя огонь миномета,  Гарденбург  время  от  времени  принимался
хихикать. Две мины попали в грузовик с боеприпасами, и машина  взорвалась.
На месте  взрыва  всплыл  огромный  клуб  дыма,  осколки  просвистели  над
головами немцев. Перед грузовиками на песке там  и  тут  валялись  убитые.
Английский сержант собрал горстку уцелевших солдат и, беспорядочно стреляя
с бедра, бегом повел их на высоту. Один из немцев выстрелил в сержанта; он
упал, но тут же приподнялся и продолжал стрелять сидя, пока его не сразила
вторая пуля. Сержант ткнулся головой в песок,  вытянулся  и  замер.  Люди,
которых ему удалось собрать, в беспорядке  устремились  к  грузовикам,  но
полегли все до одного, настигнутые пулями немцев.
   Минуты через две со стороны англичан  уже  не  было  слышно  ни  одного
выстрела. Сильный ветер уносил в сторону дым горящих  грузовиков.  Кое-где
на песке бились в конвульсиях умирающие.
   Гарденбург встал и поднял руку. Огонь прекратился.
   - Дистль! - приказал он, окидывая взглядом горящие грузовики и  мертвых
англичан. - Продолжать пулеметный огонь.
   - Что, господин лейтенант? - тупо спросил Христиан, поднимаясь с земли.
   - Продолжайте вести огонь из пулеметов.
   Христиан взглянул на разгромленную колонну.  Все  было  мертво,  только
шевелились языки пламени, пожиравшего грузовики.
   - Слушаюсь, господин лейтенант.
   - Прочесать огнем весь участок. Через две минуты мы спустимся  туда.  Я
хочу, чтобы там не оставалось ничего живого. Вы поняли?
   - Так точно.
   Христиан приказал обоим расчетам продолжать  огонь,  пока  не  поступит
новое распоряжение.
   Пулеметчики с недоумением посмотрели на Христиана и молча  заняли  свои
места. Захлебывающийся,  раздраженный  треск  пулеметов  казался  каким-то
неуместным сейчас, когда смолкли  все  окрики  и  молчало  другое  оружие.
Солдаты один за другим поднялись на гребень и стали  наблюдать,  как  пули
отскакивают от земли, ударяются в мертвых и поражают раненых, заставляя их
подпрыгивать и корчиться на гонимом ветром песке.
   Одна из пуль попала в притаившегося у костра  английского  солдата.  Он
сел, запрокинул голову и пронзительно закричал,  дико  размахивая  руками.
Человеческий крик, такой неожиданный  на  фоне  сухого  треска  пулеметов,
донесся до гребня. Пулеметчики прекратили огонь.
   - Продолжать огонь! - заорал Гарденбург.
   Крик оборвался, и сраженный пулеметной очередью англичанин откинулся на
спину.
   Солдаты как зачарованные наблюдали за этой  сценой.  На  их  лицах  был
написан ужас. Только  у  Гарденбурга  выражение  лица  было  совсем  иным.
Скривив рот,  оскалив  зубы  и  полузакрыв  глаза,  он  прерывисто  дышал,
испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение. Христиан попытался вспомнить,
на чьем лице  он  видел  точно  такое  же  самозабвенное  выражение...  Ну
конечно, на лице Гретхен в самые  интимные  мгновения.  "До  чего  же  они
похожи друг на друга! Прямо как родные!" - подумал Христиан.
   Пулеметы все еще вели огонь, и их ровный дробный стук уже стал казаться
солдатам почти таким же привычным, как грохот завода в  соседнем  квартале
родного города. Двое из  стоявших  на  гребне  солдат  вынули  сигареты  и
закурили с самым равнодушным видом, явно  пресыщенные  однообразием  того,
что происходило у них на глазах.
   "Вот она, солдатская жизнь! - подумал Христиан, взглянув на корчившиеся
внизу тела. - Если  бы  они  остались  в  Англии,  с  ними  бы  ничего  не
случилось. И кто знает, не угостит ли  меня  завтра  свинцом  какой-нибудь
парень из лондонского Ист-Энда?"
   Христиан  внезапно  почувствовал  прилив  гордости.  Конечно,   приятно
сознавать, что ты выше  поляков,  чехов,  русских,  итальянцев,  но  самое
главное, что ты живой, а потому несравненно выше любого мертвого,  кем  бы
он ни  был.  Он  вспомнил  красивых,  томных,  молодых  англичан,  которые
приезжали в Австрию кататься на лыжах. В  кафе  они  всегда  разговаривали
громко и самоуверенно и  не  обращали  на  окружающих  никакого  внимания.
"Надеюсь, - подумал Христиан, - что среди тех изуродованных офицеров,  что
валяются сейчас  внизу,  уткнувшись  лицом  в  окровавленный  песок,  есть
кое-кто из этих юных лордов".
   Гарденбург взмахнул рукой.
   - Прекратить огонь! - скомандовал он.
   Пулеметы смолкли. Ближайший к  Христиану  пулеметчик  громко  вздохнул,
вытер с лица обильный пот и устало облокотился на замолкнувший ствол.
   - Дистль! - окликнул Гарденбург.
   - Слушаю, господин лейтенант.
   - Мне нужны пять солдат и вы. - Он направился вниз,  к  затихшему  полю
боя, утопая ногами в глубоком песке, сползающем со склона.
   Христиан жестом приказал пяти ближайшим солдатам  следовать  за  ним  и
двинулся за лейтенантом.
   Гарденбург неторопливо, словно собирался  принимать  парад,  зашагал  к
грузовикам, неловко размахивая руками в такт своим шагам. Дистль и солдаты
двигались позади.  Они  приблизились  к  англичанину,  который  так  глупо
бросился на огонь немцев. Он был сражен несколькими пулями в грудь.  Среди
пропитанных кровью лохмотьев его куртки торчали осколки ребер, но  он  еще
дышал и молча взглянул  на  них.  Гарденбург  вынул  пистолет,  передернул
затвор, небрежно выпустил в голову англичанина  две  пули  и  все  тем  же
неторопливым шагом двинулся дальше.
   Они подошли к куче распростертых на песке  тел.  Здесь  лежало  человек
шесть. Все они казались мертвыми, однако Гарденбург приказал:  "Прикончить
их!", и Христиан, не целясь, несколько раз выстрелил в убитых.  Он  ничего
при этом не почувствовал.
   Немцы остановились около костров, и Христиан рассеянно отметил,  что  в
жестянках с песком,  превращенных  в  самодельные  очаги,  были  проделаны
аккуратные отверстия для тяги. Видимо, жестянки давно уже служили солдатам
верой и правдой. В  воздухе  стоял  тяжелый  запах  чая,  паленой  шерсти,
тлеющей резины и горелого мяса - он доносился из грузовиков, из которых не
успели выскочить солдаты. Один из англичан, весь объятый  пламенем,  сумел
выскочить из машины. С обожженной, почерневшей головой он лежал на боку  в
какой-то настороженной позе. Здесь же, среди  рассыпанного  чая,  банок  с
солониной и сахаром, валялись две оторванные миной ноги.
   Другой солдат сидел, прислонившись спиной к  колесу  машины,  голова  у
него держалась лишь на  лоскутке  кожи.  Христиан  посмотрел  на  повисшую
голову. Лицо с сильными челюстями, несомненно, принадлежало  рабочему.  На
нем застыло столь характерное для англичан выражение внешнего добродушия и
скрытого упорства. Изо рта, заставляя губы кривиться в насмешливой улыбке,
торчала вставная челюсть. У него были чисто выбритые покрасневшие  щеки  и
седеющие виски. "Один из тех, кто брился утром, - решил  Христиан.  -  Тот
самый аккуратный солдат, какого можно найти в любом взводе. В это утро ему
можно было и не беспокоиться!.."
   То там, то здесь шевелились руки и раздавались стоны. Солдаты разошлись
в разные стороны, и отовсюду послышались  одиночные  выстрелы.  Гарденбург
подошел к головной машине, по  всем  признакам  принадлежавшей  начальнику
колонны, и стал рыться в  поисках  документов.  Он  взял  несколько  карт,
отпечатанных на машинке  приказов,  извлек  из  полевой  сумки  фотографию
светловолосой женщины с двумя детьми, потом поджег машину.
   Отойдя  в  сторону,  они  вместе  с  Христианом  смотрели,  как   горит
автомобиль.
   - А нам повезло: они остановились как раз там, где нужно, -  усмехнулся
Гарденбург. Христиан тоже улыбнулся. Это никак не  похоже  на  его  первый
опереточный бой на подступах к Парижу. Это совсем не то, что спекуляция  и
полицейская служба в Ренне. Это было именно то, к чему они готовились, это
была война, а мертвецы,  валявшиеся  на  песке,  составляли  их  реальный,
конкретный вклад в завоевание победы.  И  победа  эта  близка.  На  помощь
американцев англичанам особенно рассчитывать не приходится.
   - Ну ладно! - крикнул солдатам Гарденбург. - Те,  кого  вы  не  добили,
могут добираться домой пешком. Возвращайтесь на высоту.
   Гарденбург и Христиан пошли обратно. На гребне  высоты,  на  фоне  неба
четко вырисовывались фигуры наблюдающих за ними солдат. "Какими  уязвимыми
они кажутся, - озабоченно подумал Христиан,  -  какими  одинокими  в  этой
бескрайней пустыне, и как хорошо, что я не один, что они со мной..."
   Они прошли  мимо  полуобнаженного  английского  офицера.  У  него  была
нежная, бледная кожа аристократа.
   - Помните, какой у него был вид, когда  раздались  первые  выстрелы?  -
усмехнулся Гарденбург. - А как он бежал, пытаясь жестами приказать  что-то
своим солдатам и  одновременно  придерживая  брюки?..  Капитан  армии  его
величества английского короля... Готов биться об заклад, что в  Сандхерсте
[военное училище в Англии] их  не  обучают,  как  вести  себя  в  подобных
случаях!
   Гарденбург рассмеялся. Комизм всплывавших в его памяти сцен  действовал
на него все сильнее и  сильнее.  В  конце  концов  он  даже  вынужден  был
остановиться. Согнувшись, упираясь руками в колени и задыхаясь, Гарденбург
хохотал, как безумный, и ветер тут же уносил его смех.
   Христиан тоже засмеялся. Вначале он крепился, но потом смех охватил его
с такой силой, что он стал беспомощно раскачиваться из стороны в  сторону.
Глядя  на  корчившихся  от  хохота  лейтенанта  и  унтер-офицера,   начали
посмеиваться и остальные. Сначала они только хихикали, но смех Гарденбурга
и Христиана был таким заразительным, что вскоре и пять  сопровождавших  их
солдат, и пулеметчики на гребне захохотали  во  все  горло.  Звуки  дикого
смеха  неслись  над  испещренной  воронками   пустыней,   над   неподвижно
распростертыми телами и потухающим пламенем костров, на которых английские
солдаты готовили завтрак,  над  разбросанными  винтовками,  над  потешными
лопатками,  которыми  так  и  не  успели  воспользов