ыло не  думать  о  воле
случая, который спасает нам жизнь, чтобы завтра снова поставить нас  перед
лицом следующего "если бы".
   - Пойдем, дорогой, - сказала Луиза. Он с удивлением  почувствовал,  что
она дрожит, ведь она всегда была такой хладнокровной, такой сдержанной.  -
Все равно мы ничем не можем помочь. Пойдем домой.
   Они молча повернули назад. Пожарным, наконец, удалось отыскать какой-то
вентиль, и струя, бившая из поврежденного водопровода сначала  ослабла,  а
затем прекратилась совсем. Вода перед дворцом была спокойной и черной.
   В тот день в Лондоне произошло множество других событий.
   Генерал-майор, которому только что вручили план вторжения  во  Францию,
запросил еще одну пехотную дивизию для высадки на берег в  течение  первых
двух дней операции.
   Летчик-истребитель,  отслуживший  два  срока  службы  и  сбивший  шесть
вражеских самолетов, был отстранен от полетов за пьянство и застрелился  в
спальне своей матери.
   В театре  начались  репетиции  нового  балета,  в  котором  исполнитель
главной мужской роли должен был  проползти  на  животе  через  всю  сцену,
изображая подсознательный порыв страсти.
   На представлении музыкальной комедии девица  в  цилиндре  и  в  длинных
черных шелковых чулках пела: "Я напьюсь до потери  сознания,  когда  снова
зажгутся огни". Вместе с ней  эту  песенку  подхватили  все  зрители,  три
четверти из которых были американцами.
   Майор службы снабжения, который в течение двух лет работал без выходных
дней, по  шестнадцати  часов  в  сутки,  скончался  в  своем  кабинете  на
Гросвенор-сквер от язвы желудка. Он только что прочитал лежавшее у него на
столе донесение с грифом "секретно", в  котором  сообщалось,  что  пароход
"Либерти", шедший в Саутгемптон, раскололся в океане на две части во время
небольшого шторма, причем  погибло  сто  двадцать  тонн  105-миллиметровых
снарядов.
   Летчик с самолета Б-17 родом из штата Юта, которого  три  месяца  назад
объявили погибшим над Лорианом, явился в отель "Клэридж" с улыбкой до ушей
и с  запасом  в  сорок  французских  слов  и  потребовал  лучший  номер  в
гостинице. В  течение  двадцати  минут  он  обзвонил  шестнадцать  друзей,
пользуясь записной книжечкой, с которой никогда не расставался.
   Двадцатилетний фермер из Канзаса пробыл восемь часов в  холодной  воде,
учась нырять, чтобы в день  вторжения  взрывать  подводные  заграждения  у
побережья Европы.
   В палате общин  от  министра  внутренних  дел  потребовали  объяснения,
почему американские  солдаты,  обвиненные  в  изнасиловании,  были  судимы
американским военным судом и приговорены к смертной казни через повешение,
хотя  английский  закон  такой  меры   наказания   за   изнасилование   не
предусматривает, и, кроме  того,  преступление,  совершенное  в  отношении
английских граждан на территории, находящейся  под  суверенитетом  короля,
подлежало юрисдикции гражданского суда.
   Доктор философии Гейдельбергского университета, ныне рядовой инженерных
войск   армии   его   величества,   провел    день,    покрывая    брезент
водонепроницаемым шеллаком. За обедом он цитировал на немецком языке Канта
и Шпенглера другому солдату и сверял  с  одним  из  вновь  прибывших  свои
записи о лагере Дахау.
   В полдень горничная меблированных комнат в  Челси  почувствовала  запах
газа, доносившийся из номера. Открыв  дверь,  она  обнаружила  на  кровати
обнаженные тела американского сержанта  и  молодой  англичанки.  Оба  были
мертвы. Ложась спать, они оставили зажженной газовую печку. Муж англичанки
находился  в  Индии,  а  жена  сержанта  в  штате  Монтана.   Командование
американской армии в конце концов сообщило жене сержанта, что он  умер  от
сердечного приступа. Ему был двадцать один год.
   Капитан береговой авиации позавтракал в  клубе  и  отправился  на  свою
базу. Там он сел в свой "либерейтор" и вылетел в  обычный  противолодочный
дозор. Самолет поднялся в воздух, взял курс на юг  в  сторону  Бискайского
залива, и больше о нем ничего не слышали.
   Солдат из спасательной группы откопал в погребе семилетнюю черноволосую
девочку, которую засыпало во время воздушного налета восемь дней назад.
   Капрал американской армии, проходя  через  Гросвенор-сквер  по  пути  в
столовую, отдал честь сто одиннадцать раз.
   Шотландец  из  подразделения  по  обезвреживанию  неразорвавшихся  бомб
осторожно пробрался между двумя скрещенными балками  и  медленно  вывернул
взрыватель из двухтонной бомбы, которая упала, не  разорвавшись,  накануне
вечером. Бомба в течение сорока  пяти  минут  издавала  странный  тикающий
звук.
   Двадцатипятилетний американский поэт, ныне  сержант  инженерных  войск,
находясь  в  трехдневном  отпуске  в  Лондоне,   посетил   Вестминстерское
аббатство и заметил, что останкам  ничем  не  прославившихся  аристократов
отведено больше места, чем  целой  компании  поэтов  во  главе  с  Китсом,
Байроном и Шелли.  Он  подумал,  что  если  бы  Вестминстерское  аббатство
находилось в Вашингтоне, то там тоже было бы больше Гаулдов  и  Гарриманов
[Гаулд, Джей (1836-1892), Гарриман, Эдуард  Генри  (1848-1909)  -  крупные
американские финансисты и железнодорожные магнаты], чем  Уитменов  и  Торо
[Торо,  Генри  Давид  (1817-1862)  -  американский  писатель,   публицист,
философ; активный борец за освобождение негров].
   В течение дня тысячу двести раз повторялась шутка об американцах:  "Чем
вам не нравятся американцы?" - "Ничем. Просто им слишком много платят,  их
слишком жирно кормят, слишком хорошо  одевают,  их  слишком  балуют  своим
вниманием женщины, и их слишком долго держат в Англии".
   Мать троих малолетних детей, отец которых в это время, припав к  земле,
лежал на дне окопа где-то южнее Анцио [в районе Анцио (30 км юго-восточнее
Рима) в январе 1944 года был  высажен  англо-американский  десант  в  тылу
противника] под жестоким огнем немецких  минометов,  простояла  час  сорок
пять минут  в  очереди  и  принесла  домой  только  фунт  костлявой  рыбы.
Посмотрев на своих детей, она решила их убить, но передумала и приготовила
им тушеную рыбу с одной картофелиной, добавив немного соевой муки.
   Состоялось  заседание  высокопоставленных  офицеров  обеих  армий,   на
котором обсуждался вопрос  о  съемке  кинофильма  о  вторжении  в  Европу.
Основной темой фильма должно было быть взаимодействие всех  участвующих  в
операции войск. Представитель английских военно-воздушных сил разругался с
представителем  сухопутных  войск;  представитель  8-й   воздушной   армии
поссорился   с   представителем   американского   военно-морского   флота;
представитель  американской  службы  снабжения  поскандалил  с  английским
офицером, представлявшим береговую авиацию. В конце  концов  было  принято
решение передать вопрос на рассмотрение вышестоящей инстанции.
   В полдень можно было наблюдать, как среди бомбоубежищ и  серых  стволов
засохших  деревьев  обучали  штыковому  бою   отделение   "нестроевых"   -
конторщиков с Беркли-сквер. Другие конторщики сидели на холодных скамейках
под скудными лучами солнца и поглощали свой обед.
   Английский специальный комитет закончил свой тщательно сформулированный
доклад  вышестоящему  штабу,   в   котором   доказывалось,   что   дневные
бомбардировки американцев - неоправданное расточительство.
   На углах улиц появились тележки с первыми нарциссами. Изнуренные, плохо
одетые прохожие останавливались, с бьющимся от  радости  сердцем  покупали
букетики нежных цветов и уносили их в свои конторы и дома.
   Во время утреннего концерта в здании Национальной галереи  трио  играло
произведения Шуберта, Уолтона и Баха.
   Около Уайтчепеля был разобран на дрова забор, на котором  в  1942  году
огромными белыми буквами были написаны слова: "Немедленно  открыть  второй
фронт!"
   В устье Темзы, недалеко от Индийских доков, моряк  торгового  флота  из
Сиэтла молил бога, чтобы в эту ночь был воздушный налет,  потому  что  его
жена через два месяца должна была родить еще одного ребенка, а  за  каждый
налет, совершенный на судно во время стоянки в  порту,  выдавали  денежную
премию.
   В этот же день  четыре  миллиона  человек  отправились  в  конторы,  на
заводы, на склады и упорно и методично трудились, с  перерывами  на  чашку
чая в десять часов утра и в четыре часа дня. Они  складывали  и  вычитали,
чинили и полировали, монтировали и шили, переносили грузы  и  сортировали,
печатали и подшивали бумаги, наживали деньги и  теряли  их.  Они  работали
медленно, обдуманно, со знанием дела,  что  раздражало  всех  американцев,
которые с ними соприкасались. Потом они шли домой, и некоторые  из  них  с
тем же медлительным достоинством умирали во время ночных налетов.


   Четыре дня спустя после премьеры "Гамлета" Майкла вызвали в  канцелярию
роты специальной службы, где он жил и стоял на  довольствии,  и  приказали
явиться на пункт пополнения пехоты в Личфилд. На сборы ему дали два часа.



23

   Десантная баржа монотонно двигалась по кругу.  Брызги  воды  перелетали
через борт  и  падали  на  скользкую  палубу.  Солдаты  сидели,  заботливо
обхватив свое оружие, чтобы предохранить его от влаги. Баржи  кружились  в
миле от берега с трех часов утра. Было уже  половина  восьмого,  и  всякие
разговоры давно прекратились. Корабли завершали артиллерийскую подготовку.
Закончился учебный налет авиации.  Дымовая  завеса,  поставленная  поперек
бухточки с низколетящего самолета, все еще продолжала опускаться  на  край
воды у самого берега. Все промокли и озябли; все, кроме тех, кого  тошнило
от качки, были голодны.
   Ною все это нравилось. Присев  на  носу  баржи,  старательно  прикрывая
отданные на его попечение  толовые  заряды,  ощущая,  как  соленые  брызги
Северного моря ударяют по каске, вдыхая резкий,  свежий  утренний  воздух,
Ной чувствовал себя на верху блаженства.
   Это было последнее учение его полка, генеральная репетиция  высадки  на
побережье Европы при поддержке кораблей и авиации и с боевыми патронами. В
течение трех недель они  тренировались  группами  по  тридцать  человек  -
каждая группа на один дот - пулеметчики, стрелки, расчеты  противотанковых
ружей,  огнеметчики,  подрывники.  Это  была  последняя  репетиция   перед
настоящим делом. А в ротной канцелярии, как дар  провидения,  Ноя  ожидало
разрешение на трехдневный отпуск.
   Лицо  Бернекера  было  бледно-зеленым  от   морской   болезни.   Своими
крестьянскими ручищами он конвульсивно сжимал винтовку, как  будто  в  ней
можно было обрести устойчивую, прочную опору в этом ходуном ходящем  мире.
Он беспомощно улыбнулся Ною.
   - Черт меня побери, - выругался он. - Почему я такой слабый?
   Ной улыбнулся в ответ. За последние три  недели  совместной  службы  он
хорошо узнал Бернекера.
   - Теперь уже осталось немного, - успокоил его Ной.
   - А как ты себя чувствуешь? - спросил его Бернекер.
   - Хорошо.
   - Я бы отдал закладную на восемьдесят акров земли моего отца в обмен на
твой желудок, - сказал Бернекер.
   По воде разнесся смешанный гул усиленных рупорами голосов. Баржа  резко
повернула и, набрав скорость, устремилась к берегу. Ной прижался к мокрому
стальному борту, готовый спрыгнуть с баржи, как только опустят трап. Волны
все сильнее били о корпус несущейся вперед баржи. "Может быть,  -  подумал
Ной, - в лагере меня ждет телеграмма от  Хоуп,  извещающая,  что  все  уже
позади. Когда-нибудь потом я усядусь рядом с сыном и  скажу  ему:  "В  тот
день, когда ты родился, я высаживался на берег Англии с двадцатью  фунтами
тола в руках".
   Ной улыбнулся. "Было бы, конечно, лучше в это время быть рядом с  Хоуп,
- размышлял он, - но нет худа без добра. Здесь мы  настолько  заняты,  что
для тревожных мыслей почти не остается времени.  Мне  не  придется  нервно
шагать  по  коридору,  не  вынимая   изо   рта   сигареты,   не   придется
прислушиваться к ее крикам. Пусть это эгоистично, но  во  всем  этом  есть
несомненные преимущества".
   Баржа зашуршала по гладкому дну, и секундой позже опустился  трап.  Ной
спрыгнул и, чувствуя, как снаряжение сильно хлопает по спине и по бокам, а
поверх краг льется холодная вода, быстро выскочил  на  берег,  добежал  до
небольшого холмика и залег под его укрытием. Другие солдаты, выбравшись из
воды, быстро рассредоточились, ныряя в ямки или  прячась  за  низкорослыми
кустиками. Стрелки открыли огонь  по  доту,  расположенному  на  небольшом
утесе, нависшем  над  берегом  шагах  в  ста.  Солдаты  подрывной  команды
осторожно подползли  к  колючей  проволоке,  заложили  заряды  и  побежали
обратно. Подрывные заряды взорвались,  и  острый  запах  тола  смешался  с
ароматным, плотным запахом дыма поставленной самолетом завесы.
   Ной быстро вскочил на ноги и под прикрытием Бернекера  побежал  к  яме,
находившейся вблизи проволочного заграждения. Бернекер свалился  прямо  на
Ноя.
   Бернекер тяжело дышал.
   - Господи, - сказал он. - Сухая земля, разве это не замечательно?
   Оба рассмеялись и осторожно высунули головы из ямы. Солдаты действовали
точно,  как  футбольная  команда.  По  сигналу  они   перебегали   вперед,
продвигаясь, как их учили, к серому доту с разных сторон.
   Базука посылала гранату за гранатой, и среди шума  и  грохота  разрывов
было видно, как от дота взлетают в воздух большие куски бетона.
   - В такие минуты, - сказал Бернекер, - я задаю себе только один вопрос:
что же делают немцы, пока мы проделываем все это?
   Ной выскочил из ямы и, согнувшись,  держа  в  руках  заряды,  нырнул  в
разрыв, проделанный в проволоке. Базука заговорила снова; Ной упал в песок
на случай, если осколки бетона  полетят  в  его  сторону.  Бернекер  лежал
рядом, тяжело дыша.
   - А я раньше думал, что пахать землю  -  тяжелая  работа,  -  пропыхтел
Бернекер.
   - Давай, давай, деревенщина, -  закричал  Ной,  -  беги  вперед!  -  Он
вскочил на ноги. Бернекер со стоном поднялся вслед за ним.
   Они побежали вправо и бросились на землю за песчаным холмиком  футов  в
шесть высотой. Трава, росшая на его вершине, шелестела на влажном ветру.
   Они наблюдали, как солдат с  огнеметом  осторожно  полз  к  доту.  Пули
поддерживающих их стрелков все  еще  свистели  над  головами  и  рикошетом
отлетали от бетонной поверхности дота.
   "Если бы только Хоуп могла меня видеть в эту минуту!" - подумал Ной.
   Огнеметчик уже занял позицию, и сопровождавший его солдат отвернул кран
цилиндра, висевшего на его спине. Огромные тяжелые цилиндры таскал на себе
Доннелли. Его избрали для выполнения этой задачи потому, что он был  самым
сильным во взводе.  Доннелли  открыл  затвор.  Был  сильный  ветер,  пламя
отклонялось в сторону и вырывалось из огнемета неровными языками,  издавая
тяжелый маслянистый запах. Доннелли ожесточенно  поливал  огнем  амбразуры
дота.
   - Все в порядке, Ной, - крикнул Бернекер. - Теперь дело за тобой.
   Ной вскочил и легко и быстро побежал к доту с  наветренной  стороны  от
Доннелли. К этому времени люди,  находившиеся  внутри  дота,  теоретически
должны были быть убиты или ранены, сожжены или оглушены. Ной бежал быстро,
несмотря на глубокий песок. Он ясно  видел  обломки  почерневшего  бетона,
грозные узкие амбразуры, темно-зеленый крутой холм, нависший  над  берегом
на фоне серого неба. Он чувствовал себя сильным, способным  нести  тяжелые
заряды целые мили. Он бежал, ровно и глубоко дыша, точно зная,  куда  надо
бежать и что делать. Когда он добежал до  дота,  у  него  на  лице  играла
улыбка. Быстро и ловко он прислонил сумку с зарядом к  стене  дота.  Затем
просунул еще один заряд, на длинном стержне, в  вентиляционное  отверстие.
Он чувствовал, что глаза всех солдат взвода  прикованы  к  нему,  что  все
следят, как ловко и умело  он  исполняет  последний  акт  всей  церемонии.
Зашипел подожженный бикфордов шнур, и Ной помчался к щели, расположенной в
тридцати футах от дота. Он нырнул в щель и  спрятал  голову.  На  какое-то
мгновение над берегом воцарилась тишина; был слышен лишь  шелест  ветра  в
разбросанных  по  берегу  кучках  морской  травы.  Затем  один  за  другим
раздались взрывы. Осколки бетона взлетели в  воздух  и  глухо  попадали  в
песок  невдалеке  от  него.  Он  поднял  голову  и  осмотрелся.  Дот   был
разворочен, из него валил черный дым.  Ной  поднялся  и  не  без  гордости
заулыбался.
   Лейтенант, руководивший подготовкой взвода в лагере и теперь  прибывший
сюда в качестве наблюдателя, подошел к Ною.
   - Молодец, - сказал лейтенант. - Отлично сработано.
   Ной помахал Бернекеру, и  Бернекер,  стоявший,  опершись  на  винтовку,
помахал ему в ответ.
   В лагере Ноя ждало письмо. Он медленно и торжественно распечатал его.
   "Дорогой мой, - говорилось в письме, - пока еще  ничего  нет.  Я  стала
похожа на бочку. Все  думают,  что  ребенок  будет  весить  сто  пятьдесят
фунтов. Я все время ем. Я люблю тебя".
   Ной перечитал письмо три раза подряд,  чувствуя  себя  повзрослевшим  и
полным отцовской нежности. Затем аккуратно сложил его, спрятал в карман  и
пошел в свою палатку готовиться к трехдневному отпуску.
   Засунув руку в вещевой мешок, чтобы достать из него чистую рубашку,  он
потихоньку нащупал спрятанную там коробку. Она была на месте и по-прежнему
лежала завернутая в шерстяные подштанники. В коробке  было  двадцать  пять
сигар. Он купил их еще в Соединенных Штатах, провез через океан  и  хранил
для того дня, который теперь вот-вот уже настанет. В его  жизни  было  так
мало торжественных событий  и  церемоний,  что  нехитрая  и  довольно-таки
глупая идея ознаменовать рождение наследника раздачей сигар приобретала  в
его  мозгу  значение  огромного  торжества.  Он   купил   эти   сигары   в
Ньюпорт-Ньюсе, в штате Виргиния, и заплатил за них очень дорого  -  восемь
долларов и семьдесят пять центов. К тому же они занимали в его ранце много
драгоценного места. Однако он никогда не сожалел об этом. Он как-то смутно
сознавал, больше чувством, чем умом, что сам акт раздачи сигар, простой  и
нелепый символ торжества, даст  ему  возможность  и  за  три  тысячи  миль
реально и живо почувствовать присутствие ребенка, установит  между  ним  и
ребенком, как в его собственном сознании, так и в сознании окружающих  его
людей, нормальные, естественные отношения отца и сына или отца  и  дочери.
Иначе в вечно движущемся потоке солдатской жизни этот день прошел бы,  как
всякий другой день, а он остался бы таким же солдатом, как и все другие...
Но пока не перестанет клубиться дым  от  подаренных  им  сигар,  он  будет
больше, чем солдат, больше, чем один  из  десяти  миллионов,  больше,  чем
изгнанник, он будет значить больше, чем ружье и отдание чести, больше, чем
каска, - он станет отцом, олицетворением творческой силы, любви, связующим
звеном между поколениями людей.
   - Ого! - воскликнул Бернекер, валявшийся на койке без ботинок,  но  все
еще в шинели. - Взгляните на Аккермана! Шикарный, как  субботний  вечер  в
мексиканском дансинге. Все лондонские девушки попадают, как только завидят
эту прическу.
   Ной улыбнулся, испытывая  в  душе  благодарность  к  Бернекеру  за  эту
бесцеремонную шутку. Как все изменилось со времен Флориды! С  приближением
дня вступления в бой разногласия все больше отходили на задний план и  все
сильнее становились сплоченность и дружба солдат: ведь в бою жизнь каждого
из них будет зависеть от всех остальных.
   - Я еду не в Лондон, - ответил Ной, тщательно повязывая галстук.
   - У него герцогиня в Сассексе, - подмигнул  Бернекер  капралу  Анджеру,
который, сидя у печки, обрезал ногти на ногах. - Сугубо секретно.
   - Никакой герцогини у меня  нет,  -  сказал  Ной,  застегивая  пуговицы
кителя.
   - Куда же ты направляешь свои стопы в таком случае?
   - Еду в Дувр, - сказал Ной.
   - В Дувр? - От удивления Бернекер даже присел на постели... - В Дувр  в
трехдневный отпуск?
   - Угу.
   - Немцы же все время его обстреливают, - сказал Бернекер. -  Ты  правда
едешь в Дувр?
   - Угу. - Ной помахал им и вышел из п