в,
хотя и не мог их видеть через деревья.  Звук  летящих  самолетов  заставил
его, уже в который  раз,  с  горечью  вспомнить,  с  какой  расточительной
роскошью противник вел войну. "Неудивительно, что они победили. Правда, их
солдаты не идут ни  в  какое  сравнение  с  нашими,  но  какое  это  имеет
значение? С таким количеством самолетов и танков могла  бы  победить  даже
армия из старух и ветеранов франко-прусской войны. Была бы у нас  хотя  бы
третья часть этого вооружения, - подумал он с сожалением, - и мы  победили
бы три года назад. Бедняга  лейтенант  там  в  лагере  жаловался,  что  мы
проигрываем войну неорганизованно, не как люди его поколения! Если  бы  он
поменьше жаловался и чуть побольше работал, может быть, дела не обернулись
бы таким образом. Увеличить бы на несколько часов рабочий день на  заводах
и не разбазаривать время на массовые  митинги  и  партийные  праздники,  и
тогда там наверху гудели бы немецкие самолеты; лейтенант, быть  может,  не
лежал бы  теперь  мертвый  перед  своей  канцелярией,  а  ему,  Христиану,
вероятно, не пришлось бы скрываться здесь, прячась в  норе,  как  лиса  от
собак".
   Потом он услышал приближающиеся шаги. Он лежал всего в десяти метрах от
дороги, хорошо замаскировавшись, что, впрочем, не мешало ему просматривать
направление  на  лагерь.  Поэтому   ему   удалось   заметить   подходивших
американцев на порядочном расстоянии. С минуту он с любопытством следил за
ними, не испытывая никакого чувства. Они шли твердым шагом, и у  них  были
винтовки. Один из них, повыше, нес винтовку в  руке,  у  другого  винтовка
была надета на ремень. Оба были в этих нелепых касках, хотя  до  следующей
войны нечего было опасаться осколков, и не смотрели ни налево, ни направо.
Они довольно громко разговаривали  между  собой,  и  было  ясно,  что  они
чувствуют себя в, полной безопасности, как дома. Казалось, им и  в  голову
не приходила  мысль,  что  в  этих  местах  какой-нибудь  немец  осмелится
причинить им зло.
   Если они и дальше пойдут этим путем, то  пройдут  в  десяти  метрах  от
Христиана. Он осторожно поднял автомат. Но  тут  же  подумал,  что  теперь
здесь, наверно, сотни американцев, они сбегутся на выстрелы, и  тогда  ему
несдобровать. Великодушные американцы едва ли станут  распространять  свое
великодушие на вражеских снайперов.
   Вдруг американцы  остановились  в  каких-нибудь  шестидесяти  метрах  у
изгиба дороги, как раз напротив небольшого холмика, за  которым  скрывался
Христиан. Они разговаривали  очень  громко.  Один  из  американцев  просто
кричал, и Христиан мог даже разобрать его слова.
   - Люди! - кричал он, непонятно зачем снова и снова повторяя это слово.
   Христиан  хладнокровно  наблюдал  за  американцами.  Чувствуют  себя  в
Германии как дома. Разгуливают одни по лесу. Разглагольствуют по-английски
в центре Баварии. Предвкушают, как они проведут лето в Альпах,  как  будут
ночевать в туристских отелях с местными девушками, а уж охотниц  до  этого
найдется достаточно. Ох, эти откормленные американцы - им не нужен никакой
фольксштурм, все они молоды, все здоровы, у них исправная обувь и  одежда,
научно разработанное питание,  самолеты,  санитарные  машины  на  бензине,
перед ними не стоит вопрос, кому лучше сдаться... А  когда  все  кончится,
они вернутся в свою  ожиревшую  страну,  нагруженные  сувенирами:  касками
убитых немцев, "железными крестами", сорванными с мертвых  тел,  снимками,
сделанными со  стен  разбитых  бомбами  домов,  фотографиями  возлюбленных
погибших солдат... Вернутся в страну, не слыхавшую ни единого выстрела,  в
страну, где никогда не дрожали стены, где не было выбито ни одного  стекла
в окне...
   Ожиревшая страна, нетронутая, неуязвимая...
   Христиан почувствовал, как его рот сводит резкая гримаса отвращения. Он
медленно поднял автомат. "Еще два, - подумал он, - и то дело". Он тихонько
замурлыкал, беря на мушку того, что был поближе, что  кричал.  "Сейчас  ты
перестанешь так  громко  орать,  приятель",  -  подумал  он  и,  продолжая
мурлыкать,  спокойно  положил  палец  на  спусковой  крючок.  Внезапно  он
вспомнил, что так же мурлыкал Гарденбург, в очень  похожий  на  теперешний
момент, когда в Африке, лежа на гребне холма, он готовился  открыть  огонь
по расположившейся  на  завтрак  английской  колонне...  Забавно,  что  он
вспомнил об этом. Прежде чем  нажать  на  спусковой  крючок,  он  еще  раз
подумал о том, что поблизости могут оказаться другие  американцы,  которые
услышат выстрелы, найдут его и убьют. На  секунду  он  заколебался.  Потом
тряхнул головой и прищурил глаз. "Черт с ним, - подумал он; - пропадать  -
так с музыкой..." - и нажал на спуск.
   После двух выстрелов автомат заело. Он знал,  что  попал  в  одного  из
негодяев. Но когда, лихорадочно работая  пальцами,  он  вытащил,  наконец,
застрявший патрон и снова поднял глаза, оба солдата исчезли. Он видел, как
один из них стал падать,  но  теперь  на  дороге  не  было  ничего,  кроме
винтовки, выбитой из рук одного из американцев.  Винтовка  лежала  посреди
дороги, в одной точке ее, около дула, сверкал отраженный луч солнца.
   "Да, - с досадой подумал Христиан, - испортил все дело". Он внимательно
прислушивался, но ни на дороге, ни в лесу не было слышно  никаких  звуков.
Американцев было всего двое, решил он... А теперь, он был уверен,  остался
только один. Ну, а если другой, которого он подстрелил, еще  жив,  то,  во
всяком случае, он не в состоянии идти...
   Однако  ему-то  надо  уходить.  Нераненому   солдату   нетрудно   будет
определить общее направление,  откуда  стреляли.  Может  быть,  он  станет
искать Христиана, а может быть, и нет...  Христиан  полагал,  что,  скорее
всего, не станет: американцы не проявляли  особой  горячности  в  подобных
случаях. Они ждали авиации, танков, артиллерии. Но  на  сей  раз,  в  этом
тихом лесу, когда осталось полчаса до наступления темноты, нечего и думать
о вызове танков  или  артиллерии.  Остается  один  солдат  с  винтовкой...
Христиан был убежден, что он не станет рисковать, особенно  теперь,  когда
война уже почти окончена: он должен понимать, как это нелепо. Если солдат,
которого он подстрелил, уже умер,  рассуждал  Христиан,  то  оставшийся  в
живых, вероятно, побежал в свое подразделение  за  помощью.  Но  если  тот
солдат  только  ранен,  его  товарищ,  наверно,  остался  ему  помочь,  и,
связанный  своей  ношей,  не  способный  двигаться  быстро   и   бесшумно,
представляет собой отличную мишень...
   Христиан ухмыльнулся. "Еще один, - подумал он, - и я выхожу из  войны".
Он осторожно выглянул на дорогу, где лежала винтовка, пристально  осмотрел
лежащую перед ним слегка повышающуюся  местность,  заслоненную  кустами  и
стволами деревьев, тускло поблескивающими в свете угасающего дня. "Никаких
признаков, ничего подозрительного".
   Припадая к земле  и  петляя,  Христиан  осторожно  двинулся  в  глубину
леса...


   Правая рука у Майкла онемела. Он не ощущал этого, пока  не  наклонился,
чтобы опустить Ноя на землю.  Одна  пуля  ударила  по  прикладу  винтовки,
которую нес Майкл, и вывернула ее из руки. Теперь рука  болела  до  самого
плеча, как от удара молотком. В горячке, когда он схватил  Ноя  и  потащил
его в лес, он этого не заметил, но сейчас, склонившись над раненым другом,
он понял, что онемевшая рука усложняет и без того опасное положение.
   Ной был ранен в нижнюю  часть  шеи,  пуля  пробила  горло.  Он  истекал
кровью, но еще дышал, неглубоко и прерывисто глотая  воздух.  Он  был  без
сознания.  Майкл  присел  рядом   и   наложил   повязку,   но   остановить
кровотечение, по-видимому, не удалось.  Ной  лежал  на  спине,  его  каска
покоилась на ложе из бледно-розовых цветов, растущих у самой земли. На его
лице появилось прежнее отсутствующее  выражение,  глаза  были  закрыты,  и
выгоревшие на концах, загнутые кверху ресницы над покрытыми светлым пушком
щеками придавали верхней части лица прежнее нежное, девическое выражение.
   Майкл не долго смотрел на него. Мысли тяжело ворочались в его мозгу. "Я
не могу оставить его здесь, - думал он, - но не  могу  и  унести.  Если  я
потащусь  с  ним  через  лес,  мы  вместе  будем  прекрасной  мишенью  для
снайпера".
   Что-то дрогнуло в ветвях над его головой. Майкл быстро  откинул  голову
назад, сразу вспомнив, где он, и сообразив, что человек, стрелявший в Ноя,
в этот момент, вероятно, подкрадывается к нему. На сей раз  это  оказалась
только птичка, которая,  раскачиваясь  на  конце  ветки,  бросала  вниз  в
остывающий под деревьями воздух похожие на брань крики. Но в следующий раз
это будет вооруженный человек, горящий желанием его убить.
   Майкл нагнулся. Он осторожно приподнял Ноя и снял с его плеча винтовку.
Потом еще раз взглянул на него и медленно пошел в  лес.  Пройдя  несколько
шагов, он все еще мог слышать поверхностное, прерывистое дыхание раненого.
Как  ни  печально,  но  на  некоторое  время  Ноя  придется  оставить  без
присмотра.
   "Тут,  наверно,  я  и  схвачу  пулю",  -  подумал  Майкл.  Но  это  был
единственный выход. Найти  человека,  который  сделал  эти  два  выстрела,
прежде, чем тот найдет его. Единственный выход для Ноя и для него, Майкла.
   Он слышал, как сильно стучит в груди сердце, им овладела сухая, нервная
зевота. У него было предчувствие, что его убьют.
   Майкл шел медленно и осторожно, пригибаясь и  часто  останавливаясь  за
толстыми стволами, чтобы прислушаться. Он слышал свое дыхание, пение птиц,
жужжание насекомых, кваканье лягушки в соседней луже, легкий шелест ветвей
под  слабым  ветерком.  Но  не  было  слышно  ни  шагов,  ни  позвякивания
снаряжения, ни звука оттягиваемого затвора винтовки.
   Он уходил от дороги в глубь леса, уходил от того места, где остался Ной
с простреленным горлом, со сползшей с головы каской, лежащей  на  ложе  из
розовых  цветов.  Майкл  не  продумал  заранее  свой  маневр.  Он   просто
чувствовал, почти инстинктивно, что держаться вблизи дороги опасно: он был
бы прижат к открытому месту и лучше виден противнику,  потому  что  лес  у
дороги был реже.
   Под его тяжелыми  сапогами  хрустели  лежавшие  толстым  слоем  жесткие
прошлогодние листья и трещали скрытые под ними сухие ветки. Его раздражала
собственная неловкость. Но как бы медленно он ни пробирался сквозь  густые
заросли, казалось, невозможно было двигаться бесшумно.
   Он часто останавливался и прислушивался,  но  ничего  не  было  слышно,
кроме обычных предвечерних лесных звуков.
   Он попытался представить себе этого фрица. Каков он из себя?
   Возможно, фриц  после  того,  как  выстрелил,  собрал  свои  манатки  и
двинулся прямо к австрийской границе. Два выстрела - один  американец.  Не
такая уж плохая добыча за один  день  в  самом  конце  проигранной  войны.
Гитлер не мог бы потребовать большего.  А  может  быть,  это  вовсе  и  не
солдат, а один из этих сумасшедших десятилетних мальчишек, которым  забили
голову чепухой о "вервольфах" [werwolf - оборотень, способный превращаться
в волка (нем.); в конце войны  Гитлер  призвал  солдат  и  офицеров  своей
разгромленной армии продолжать вооруженную борьбу в одиночку, скрываясь  в
лесах,  подобно  "вервольфам"],  вытащивший  с  чердака  старую  винтовку,
оставшуюся с прошлой войны. Майкл мог натолкнуться на  мальчика  с  копной
светлых волос, босоногого, с испуганным детским выражением лица, с  ружьем
в три раза больше его... Как бы он  тогда  поступил?  Застрелил  его?  Или
отшлепал?
   Майкл надеялся, что это все же окажется солдат. Медленно пробираясь  по
буро-зеленому лесу, раздвигая на своем пути густые ветви, Майкл обнаружил,
что шепчет молитву о том, чтобы  тот,  кого  он  преследует,  оказался  не
ребенком, а взрослым мужчиной, одетым в форму, взрослым мужчиной,  который
ищет его, вооруженным и жаждущим схватки...
   Он перекинул винтовку в левую руку и  согнул  пальцы  онемевшей  правой
руки. Пальцы отходили медленно, волнами, их покалывало, и они болели, и он
боялся,  что,  когда  настанет  время,  они  будут   действовать   слишком
медленно... Его никогда  не  учили,  как  поступать  в  подобных  случаях.
Обучение сводилось к тому, как действовать в  составе  отделения,  взвода,
каким  должен  быть  боевой  порядок  в  наступлении,   как   использовать
естественные укрытия, как не следует обнаруживать себя на фоне  неба,  как
преодолевать проволочные заграждения...  Он  продолжал  двигаться  вперед,
обшаривая  глазами  кусты  и  группы  молодых  деревьев  и  ловя  малейшее
подозрительное движение, и все думал, удастся ли  ему  остаться  в  живых.
Неполноценный американец, которого готовили для всего, чего угодно, только
не для этого: учили отдавать честь, учили действиям в  сомкнутом  строю  и
движению  в  колонне,  учили  самым   новейшим   способам   предупреждения
венерических заболеваний. И вот  на  вершине  своей  военной  карьеры  ему
приходится  ощупью  импровизировать,  встретившись   с   обстановкой,   не
предусмотренной армейскими  уставами...  Как  обнаружить  и  убить  одного
немца, который только что застрелил твоего лучшего друга? А может быть, он
был не один? Ведь было два выстрела. Может быть, их  было  двое,  шестеро,
дюжина, и теперь они поджидают его, ухмыляясь,  в  построенных  правильной
линией окопах, прислушиваясь к его тяжелым, все приближающимся шагам...
   Майкл  остановился.  Мелькнула  было  мысль  вернуться  назад,  но   он
отрицательно покачал головой. Он не пытался себя разубеждать. В его голове
не было связных мыслей. Он просто перекинул винтовку в правую  руку,  хотя
ее слегка  покалывало,  и  продолжал  осторожно,  шурша  сухими  листьями,
двигаться вперед.
   Бревно, упавшее поперек канавы, казалось  достаточно  крепким.  Местами
оно подгнило, и древесина была мягкой,  но  бревно  было  толстое.  Канава
была, по крайней мере, шести футов шириной и довольно глубокой: четыре или
пять футов в глубину. На дне ее лежали заросшие мхом камни,  полуприкрытые
сломанными ветками и сухими листьями. Прежде чем ступить на бревно,  Майкл
прислушался. Ветер прекратился, и в лесу стало очень  тихо.  У  него  было
такое чувство, будто здесь много лет не ступала нога человека. Человека...
Нет, об этом потом...
   Майкл ступил на" бревно. Он дошел до середины,  когда  оно  прогнулось,
затрещало и, поворачиваясь, заскользило  под  ногами.  Помня,  что  нельзя
шуметь, Майкл отчаянно  замахал  руками,  стараясь  сохранить  равновесие,
потом свалился в канаву. Его руки скользнули по камням, и он больно ушибся
скулой об острый край. Он  тихо  выругался.  Бревно  сломалось  с  громким
треском. Его тело при падении глухо ударилось  о  землю,  затрещали  сухие
ветки, а каска, соскочив с головы, громко застучала о камни. "А  винтовка,
- с унынием подумал он,  -  где  же  может  быть  винтовка?.."  Ползая  на
четвереньках, он  ощупью  стал  искать  ее,  как  вдруг  услышал  быстрые,
торопливые, громкие шаги. Кто-то бежал, бежал прямо на него.
   Он  вскочил.  В  каких-нибудь  пятидесяти  футах  человек   с   треском
пробивался через кусты, глядя прямо на него. У бедра  он  держал  автомат,
направленный на Майкла. На фоне бледно-зеленой листвы человек был похож на
темную, быстро расплывающуюся кляксу. Майкл стоял неподвижно,  уставившись
на бегущего человека, когда тот, не целясь, дал  очередь  с  бедра.  Майкл
слышал, как прямо перед ним застучали  пули,  разбрасывая  острые  комочки
земли, больно жалившие кожу. Человек продолжал бежать.
   Майкл нырнул вниз. Машинально он сорвал с пояса гранату, выдернул  чеку
и поднялся. Человек был уже гораздо ближе, совсем близко.  Майкл  сосчитал
до трех, метнул гранату и снова нырнул, плотно прижавшись к стенке  оврага
и спрятав голову. "Слава богу, - подумал он,  прижимаясь  лицом  к  мягкой
сырой земле. - Я все же не забыл сосчитать!"
   Казалось, до взрыва прошло  очень  много  времени.  Майкл  слышал,  как
стальные осколки свистят над головой и впиваются в окружающие  деревья.  В
воздухе кружились сорванные листья, с шелестом опускаясь на землю.
   Майкл не был уверен, но ему казалось, что сквозь  грохот  разрыва,  все
еще стоявший в его ушах, он слышал крик.
   Он выждал пять секунд,  потом  выглянул  из  оврага.  Наверху  не  было
никого. Под нависшими ветвями медленно поднимался дымок, и виднелось бурое
влажное пятно развороченной земли  там,  где  взрывом  разбросало  дерн  и
листья, - и больше ничего. Потом Майкл заметил по ту сторону полянки куст,
верхушка которого раскачивалась в каком-то необычном, медленно  замирающем
ритме. Майкл наблюдал за кустом, сообразив,  что  человек,  уходя,  прошел
именно здесь. Он нагнулся и поднял винтовку, которая спокойно лежала между
двух круглых камней. Взглянув на дуло, он убедился,  что  ствол  не  забит
землей. Он с удивлением заметил, что его руки в крови, а когда  дотронулся
до ноющей скулы, вся рука оказалась измазанной грязью и кровью.
   Майкл медленно вылез из канавы. Правая рука сильно болела, а винтовка в
разодранной  кисти  стала  скользкой  от  крови.  Он  пошел,  не   пытаясь
скрываться, через лужайку,  мимо  того  места,  где  разорвалась  граната.
Пройдя футов пятнадцать, он увидел на молодом  деревце  нечто  похожее  на
старую тряпку. Это был обрывок обмундирования, мокрый от крови.
   Майкл медленно направился к тому кусту,  который  раскачивался.  Листья
были обильно забрызганы кровью. Далеко уйти  он  не  мог,  подумал  Майкл.
Теперь даже городскому жителю не трудно было  проследить  путь  убегающего
через лес немца. Майкл  даже  определил  по  измятым  листьям  и  кровавым
пятнам, где человек упал и потом снова встал, чтобы бежать дальше,  вырвав
при этом с корнем маленькое деревце.
   Медленно и упорно Майкл настигал Христиана Дистля.


   Христиан осторожно уселся, опершись на ствол большого дерева,  лицом  в
ту сторону, откуда он пришел. Под деревом была тень и  прохлада,  но  лучи
солнца, пробиваясь через листву других деревьев, освещали косыми  золотыми
лучами верхушки кустов,  через  которые  пробирался  Христиан.  Он  ощущал
спиной  шершавую  твердую  кору  дерева.  Он  попытался  поднять  руку   с
автоматом, но такой вес был  ей  не  под  силу.  Христиан  с  раздражением
оттолкнул автомат в сторону. Он сидел, не  отрывая  глаз  от  прогалины  в
кустах, откуда, он знал, должен появиться американец.
   "Граната,  -  думал  Христиан,  -  кто  бы  мог   подумать?   Неуклюжий
американец, как бык свалившийся в канаву... А потом из канавы граната".
   Он тяжело дышал. Как далеко, думал он,  сколько  пришлось  бежать!  Ну,
теперь бежать  больше  не  придется.  Его  мысли  перескакивали  с  одного
предмета на другой,  как  зубья  сломанной  шестерни.  Весенняя  роща  под
Парижем и убитый парень из Силезии с окрашенными вишневым соком  губами...
Гарденбург на мотоцикле, Гарденбург  с  начисто  снесенным  лицом,  глупый
полуголый американец, стрелявший с заминированного моста  в  Италии,  пока
его не срезал пулемет... Гретхен, Коринна, Франсуаза - французы  еще  всех
нас... Водка в спальне у Гретхен, коньяк и вино в буфете, черные кружева и
гранатовая булавка... француз, вытаскивающий пистолет у мертвого  Бера  на
берегу после обстрела с самолета, все время эти  самолеты...  "Видишь  ли,
когда солдат вступает в армию, в любую армию, с ним заключают своего  рода
контракт..." Кто это говорил, и убит ли  он  тоже?  Пятьдесят  франков  за
рюмку коньяку, поданную стариком с гнилыми зубами. "Главная проблема - это
Австрия". И "цель оправдывает средства"... Вот и конец, а  какие  средства
оправдались? Еще воспоминания... Американская девушка  на  снежном  холме.
Еще один, и я выхожу из войны... Неловкий, безрассудно храбрый американец,
оставшийся в живых благодаря удаче, случаю, божьей  милости...  "1918"  на
церковной стене мелом, французы знали, они знали все время...
   Два выстрела, и автомат заело. В конце концов его, конечно, должно было
заесть. "Моя рота вступила в Мюнхен все е