а он отправится в Берлин, в
военное министерство.  Он  найдет  там  знакомого  полковника,  с  которым
работал в Австрии еще до аншлюса [аншлюс  -  насильственное  присоединение
Австрии к фашистской Германии в марте 1938 года], и попросит перевести его
в одну из частей действующей армии. Он согласится поехать на фронт даже  в
качестве рядового...
   Дистль взглянул на часы. До  явки  в  канцелярию  роты  оставалось  еще
двадцать минут. На другой стороне улицы  он  заметил  кафе,  и  ему  вдруг
захотелось выпить.
   Открыв дверь. Христиан увидел четырех  солдат,  распивающих  за  столом
шампанское. По всему было видно, что пьют они давно: раскрасневшиеся лица,
расстегнутые мундиры... Двое из них были небриты.
   "Пьют шампанское! - со злостью отметил Христиан. - Уж  конечно,  не  на
солдатское  жалованье.  Наверное,  продают  французам  краденое   немецкое
оружие. Правда, французы пока не пустили его в ход,  но,  кто  знает,  что
будет дальше? Даже к французам может вернуться мужество... Немецкая  армия
превратилась в огромную банду спекулянтов кожей, боеприпасами, нормандским
сыром, вином и телятиной. Если немецкие солдаты пробудут  во  Франции  еще
года два, то лишь по форме можно будет отличить их от французов. Вот  она,
коварная и низкая победа галльского духа".
   - Вермут! - приказал Христиан владельцу кафе,  тревожно  поглядывавшему
из-за стойки бара. - А впрочем, лучше коньяк.
   Прислонившись  к  стойке,  Христиан  смотрел  на  солдат.   Шампанское,
вероятно, было скверное. Брандт как-то рассказывал ему, что французы часто
наклеивают самые громкие ярлыки на самое  отвратительное  вино.  Это  была
своего рода месть французов  ненавистным  бошам,  поскольку  те  не  могли
разобраться в обмане, месть тем более  приятная  для  французов,  что  они
извлекали из нее двойную выгоду:  проявляли  свой  патриотизм  и  получали
немалые барыши.
   Заметив, что Христиан наблюдает за ними, солдаты смутились и  поубавили
тон, не забывая, однако, о  своем  шампанском.  Один  из  солдат  виновато
провел рукой по небритым щекам. Хозяин поставил перед  Христианом  коньяк.
Потягивая вино, Христиан с тем же мрачным  видом  продолжал  наблюдать  за
солдатами. Один из них вытащил бумажник, чтобы расплатиться  за  очередную
бутылку, и Христиан  увидел,  что  он  битком  набит  небрежно  сложенными
франками. Боже мой! И ради таких бандитов другие  немцы  штурмуют  русские
позиции? Ради этих жирных лавочников немецкие летчики гибнут над Лондоном?
   - Эй, ты! - крикнул Христиан. - Подойди-ка сюда!
   Солдат растерянно-взглянул на товарищей, но те молча уставились в  свои
бокалы. Солдат медленно встал и сунул бумажник в карман.
   - Пошевеливайся! - яростно заорал Христиан. - Сейчас же иди сюда!
   Побледневший солдат, шаркая ногами, подошел к Христиану.
   - Как ты стоишь? Встать смирно!
   Перепуганный солдат вытянулся и замер.
   - Фамилия? - отрывисто спросил Христиан.
   - Рядовой Ганс Рейтер, господин  унтер-офицер,  -  заикаясь,  пробубнил
солдат.
   Христиан вынул карандаш и клочок бумаги и записал.
   - Часть?
   - Сто сорок седьмой саперный батальон.  -  Рейтер  с  трудом  проглотил
слюну.
   Христиан снова записал.
   -  В  следующий  раз,  рядовой  Рейтер,  когда  пойдешь   пьянствовать,
потрудись побриться и держать мундир застегнутым. И еще:  помни,  что  при
обращении к начальникам следует стоять по стойке "смирно". Я сообщу о тебе
куда следует для наложения дисциплинарного взыскания.
   - Слушаюсь, господин унтер-офицер.
   - Можешь идти.
   Рейтер облегченно вздохнул и вернулся к столу.
   - И вы тоже приведите себя в надлежащий вид,  -  зло  крикнул  Христиан
сидевшим за столом солдатам.
   Солдаты молча застегнули мундиры.
   Христиан повернулся к ним спиной и взглянул на хозяина.
   - Еще коньячку, господин унтер-офицер?
   - Нет.
   Христиан допил коньяк, бросил несколько бумажек на стойку и  вышел,  не
оглянувшись на притихших в углу солдат.


   Гарденбург в фуражке и  перчатках  сидел  в  канцелярии.  Выпрямившись,
словно он ехал  верхом  на  лошади,  лейтенант  рассматривал  висевшую  на
противоположной стене комнаты карту.  Это  была  выпущенная  министерством
пропаганды карта России с линией фронта по состоянию  на  вторник  прошлой
недели, вся испещренная  победными  черно-красными  стрелками.  Канцелярия
размещалась в старом  здании  французской  полиции.  Под  потолком  горела
маленькая лампочка. С целью светомаскировки окна и ставни были закрыты.  В
комнате было душно, и казалось, что в спертом  воздухе  витают  тени  всех
перебывавших здесь жуликов и воришек.
   Войдя в канцелярию, Христиан заметил, что у окна, неловко переминаясь с
ноги  на  ногу  и  искоса  поглядывая  на  Гарденбурга,  стоит  маленький,
невзрачный человек в форме французской милиции. Христиан вытянулся и отдал
честь. "Нет, - подумал он при этом, - так  не  может  продолжаться  вечно,
этому должен когда-нибудь наступить конец..."
   Гарденбург даже не взглянул на него, и Христиан застыл в  ожидании,  не
сводя  глаз  с  лейтенанта.  Он  хорошо  изучил  своего  начальника  и  не
сомневался, что тот знает о его присутствии.
   Наблюдая за Гарденбургом,  Христиан  чувствовал,  что  ненавидит  этого
человека сильнее, чем любого  из  своих  врагов,  сильнее,  чем  вражеских
танкистов и минометчиков.
   Гарденбург взглянул на часы.
   - Так-с, - протянул он. - Унтер-офицер явился вовремя?
   - Так точно, господин лейтенант.
   Гарденбург подошел к заваленному бумагами письменному столу и уселся за
него.
   - Вот тут сообщаются фамилии и даны фотографии  трех  лиц,  которых  мы
разыскиваем, - начал он, взяв одну из бумаг. - В прошлом месяце  они  были
вызваны для отправки на работу в Германию, но до  сих  пор  уклоняются  от
явки. Этот господин... - он  небрежно,  с  презрительной  миной  кивнул  в
сторону француза, - этот господин якобы знает где можно найти всех троих.
   - Да,  господин  лейтенант,  -  подобострастно  подтвердил  француз.  -
Совершенно верно, господин лейтенант.
   - Возьмите наряд из пяти солдат, -  продолжал  Гарденбург  так,  словно
француза и не было в канцелярии, - и арестуйте этих людей. Во дворе  стоит
грузовик с шофером. Солдаты уже в машине.
   - Слушаюсь, господин лейтенант.
   - А ты, - обратился Гарденбург к французу, - убирайся отсюда.
   - Слушаюсь, господин лейтенант,  -  чуть  не  задохнувшись  от  избытка
рвения, ответил француз и быстро выскочил за дверь.
   Гарденбург снова принялся рассматривать карту на стене. В комнате  было
очень  жарко,  и  Христиан  весь  вспотел.  "В  немецкой   армии   столько
лейтенантов, -  подивился  он,  -  а  меня  угораздило  попасть  именно  к
Гарденбургу!"
   - Вольно, Дистль, - бросил Гарденбург, не оборачиваясь.
   Христиан переступил с ноги на ногу.
   - Все в порядке? -  спросил  офицер,  словно  продолжал  начатую  ранее
беседу. - Вы получили все отпускные документы?
   - Так точно,  господин  лейтенант,  -  ответил  Христиан.  "Ну  вот,  -
пронеслось у него в голове, - сейчас он отменит  мой  отпуск.  Это  просто
невыносимо!"
   - Вы заедете в Берлин по пути домой?
   - Да, господин лейтенант.
   Гарденбург кивнул, все еще не отводя глаз от карты.
   - Счастливец! Две недели среди немцев, не  видеть  этих  свиней.  -  Он
резким кивком головы указал на то место, где только что стоял француз. - Я
четыре  месяца  добиваюсь  отпуска,  -  с  горечью  продолжал  он.  -  Но,
оказывается, без меня тут  невозможно  обойтись,  я,  видите  ли,  слишком
важная персона... - Лейтенант горько усмехнулся. -  Скажите  вы  могли  бы
оказать мне услугу?
   - Конечно, господин лейтенант, - поспешил заверить его Христиан  и  тут
же мысленно выругал себя за такое рвение.
   Гарденбург вынул из кармана связку ключей, открыл один из ящиков стола,
достал небольшой, аккуратно завязанный сверток  и  снова  тщательно  запер
ящик.
   - Моя жена живет в Берлине. Вот ее адрес, - он передал Христиану клочок
бумаги. - Мне удалось...  раздобыть...  кусок  замечательного  кружева,  -
лейтенант небрежно пощелкал пальцем по свертку. -  Исключительно  красивое
черное кружево из Брюсселя. Моя  жена  очень  любит  кружева.  Я  надеялся
передать ей сам, но мой отпуск... Вы же знаете. А  почта...  -  Гарденбург
покачал головой. - Должно быть,  все  воры  Германии  теперь  работают  на
почте. После войны, -  внезапно  загорелся  он,  -  нужно  будет  провести
тщательное расследование... Впрочем... я подумал, если это не доставит вам
особых хлопот, тем более что моя жена живет совсем недалеко от вокзала...
   - Я буду рад выполнить ваше поручение, - прервал его Христиан.
   - Благодарю. - Гарденбург вручил Христиану сверток.  -  Передайте  жене
мой самый нежный привет. Можете даже сказать, что я постоянно думаю о ней,
- криво улыбнулся он.
   - Слушаюсь, господин лейтенант.
   - Очень хорошо. Ну, а  теперь  относительно  этих  людей,  -  он  ткнул
пальцем в лежащую перед ним бумагу. - Я знаю, что могу положиться на вас.
   - Так точно, господин лейтенант.
   - Я  получил  указание,  что  отныне  в  подобных  делах  рекомендуется
проявлять больше  строгости  -  в  назидание  всем  остальным.  Накричать,
пригрозить оружием, хорошенько стукнуть... Ну, вы, надеюсь, понимаете.
   - Да, господин лейтенант, -  ответил  Христиан,  машинально  прощупывая
мягкое кружево в свертке, который он осторожно держал в руках.
   - Все, унтер-офицер. - Гарденбург  повернулся  к  карте.  -  Желаю  вам
хорошо провести время в Берлине.
   - Спасибо, господин лейтенант. - Христиан поднял руку. - Хайль Гитлер!
   Но Гарденбург мысленно уже двигался в стремительно несущемся  танке  по
дороге на Смоленск и лишь небрежно  махнул  рукой.  Выйдя  из  канцелярии.
Христиан затолкал кружево  под  мундир  и  тщательно  застегнулся  на  все
пуговицы, чтобы сверток как-нибудь не выпал.


   Первые  двое,  фамилии  которых  были  указаны  в   списке   Христиана,
скрывались в заброшенном гараже. При виде вооруженных  солдат  они  только
горько усмехнулись и, не оказав никакого сопротивления, вышли из гаража.
   По второму адресу милиционер-француз привел их в район трущоб.  В  доме
пахло канализацией и чесноком. Подросток - немцы стащили его с  кровати  -
уцепился за мать, и оба истерически разрыдались. Мать  укусила  одного  из
солдат, и тот ударом в живот сбил ее с ног. За столом,  уронив  голову  на
руки, плакал старик. В общем,  все  получилось  отвратительно.  В  той  же
квартире они обнаружили  в  шкафу  еще  одного  человека,  как  показалось
Христиану, еврея. Документы у него оказались  просроченными,  он  был  так
напуган, что не мог отвечать на вопросы. Сначала Христиан  решил  оставить
его в покое. В конце концов, его послали  арестовать  трех  юношей,  а  не
задерживать всех подозрительных лиц. Если подтвердится, что  этот  человек
еврей, его отправят в концлагерь,  иными  словами  на  верную  смерть.  Но
человек из милиции не спускал с Христиана глаз.
   - Еврей! - шептал он. - Это еврей!
   Конечно, он все расскажет Гарденбургу, тот немедленно вызовет Христиана
из отпуска и обвинит его в нарушении служебного долга.
   - Придется вам отправиться с нами, - сказал он неизвестному.
   Тот был полностью  одет  и,  видимо,  даже  спал  в  ботинках,  готовый
скрыться при малейшей тревоге. Он растерянно оглянулся  вокруг,  посмотрел
на пожилую женщину,  которая,  держась  за  живот,  стонала  на  полу,  на
старика, который сидел за столом и плакал,  опустив  голову  на  руки,  на
распятие, висевшее над письменным столом. Казалось, он прощался  со  своим
последним убежищем перед тем,  как  уйти  на  смерть.  Он  пытался  что-то
сказать, но лишь беззвучно шевелил побелевшими губами.
   Вернувшись  в  полицейские  казармы,  Христиан  с  чувством  облегчения
передал арестованных дежурному офицеру и сел за  стол  Гарденбурга  писать
рапорт. Все это дело заняло немногим более трех часов.  Он  уже  дописывал
рапорт,  когда  его  внимание  привлек  исступленный   вопль,   донесшийся
откуда-то из глубины здания. "Варвары! - нахмурился  он.  -  Стоит  только
человеку стать полицейским, и он тут же превращается в садиста". Он  решил
было пойти прекратить пытки и уже поднялся со стула, но тут  же  раздумал.
Возможно, там присутствует какой-нибудь офицер, и тогда  ему  не  миновать
нагоняя за то, что он вмешивается не в свои дела.
   Христиан оставил рапорт на столе Гарденбурга, чтобы тот утром сразу  же
увидел его, и вышел из здания.  Стояла  чудесная  осенняя  ночь,  в  небе,
высоко над домами, горели  яркие  звезды.  Ночью  город  выглядел  гораздо
привлекательнее, а освещенная  луной  большая,  геометрически  правильная,
безлюдная в эти часы площадь перед ратушей была даже красива.  Неторопливо
шагая по мостовой, Христиан подумал, что, в конце концов, не  так  уж  тут
плохо,  особенно  если  учесть,  что  он  мог  оказаться  в   каком-нибудь
захолустье похуже этого.
   Недалеко от набережной он свернул в одну из боковых улиц и  позвонил  в
дом Коринны.  Консьержка  с  ворчанием  открыла  дверь,  но,  увидев  его,
почтительно умолкла.
   Христиан поднялся по скрипучим ступенькам старой лестницы и постучался.
Дверь сразу же открылась,  словно  Коринна  не  ложилась  спать,  поджидая
любовника. Она ласково поцеловала Христиана. На  ней  была  полупрозрачная
ночная рубашка, и, прижимая женщину к себе, Христиан  почувствовал  сквозь
тонкую ткань теплоту ее согретого сном тела.
   Коринна, крупная женщина с пышной копной  крашеных  волос,  была  женой
французского капрала, взятого в плен в 1940 году  под  Мецем.  Сейчас  его
держали в трудовом лагере где-то в районе  Кенигсберга.  Впервые  Христиан
встретил  ее  в  кафе  месяцев  семь  назад.  Тогда  она  показалась   ему
чувственной и необыкновенно привлекательной. В действительности же Коринна
оказалась самой заурядной особой - привязчивой и добродушной. Часто,  лежа
рядом с Коринной на огромной  двуспальной  кровати  французского  капрала,
Христиан думал, что за таким добром не стоило ездить во Францию. В Баварии
и Тироле наверняка найдется миллионов пять таких же  дебелых  медлительных
крестьянок. Очаровательные, живые и остроумные француженки, воспоминания о
которых заставляли быстрее биться сердце каждого, кто хоть раз  бродил  по
пестрым улицам Парижа и южнофранцузских  городов,  просто  не  встречались
Христиану.
   "Да, - думал он, опустившись  в  массивное  резное  ореховое  кресло  в
спальне Коринны и снимая ботинки, - видимо,  такие  женщины  предназначены
только для офицеров". Он с раздражением вспомнил, что  его  ходатайство  о
зачислении в офицерскую школу  так  и  затерялось  где-то  в  канцелярских
дебрях бюрократической армейской машины. А тут еще...  Христиан  с  трудом
скрыл гримасу отвращения, заметив,  как  деловито,  по-семейному,  Коринна
укладывается в кровать. Выключив свет, Христиан открыл окно, хотя Коринна,
как и все французы, страшно боялась свежего  ночного  воздуха.  Только  он
улегся рядом с Коринной, как в ночном небе послышался далекий пульсирующий
гул моторов.
   - Милый... - начала было Коринна.
   - Ш-ш! - остановил ее Христиан. - Слушай!
   Они стали прислушиваться к нарастающему гулу  моторов.  Он  возвещал  о
возвращении летчиков из мрачных и  холодных  глубин  английского  неба,  о
возвращении оттуда, где над Лондоном судорожно  метались,  перекрещиваясь,
лучи прожекторов, о возвращении после  отчаянной  игры  со  смертью  среди
аэростатов заграждения, ночных истребителей и рвущихся снарядов. И  снова,
как и в кинотеатре, когда он увидел падающего на  русскую  землю  солдата,
Христиан почувствовал, что готов разрыдаться...


   Когда Христиан проснулся, Коринна уже встала и приготовила завтрак. Она
подала ему белый хлеб, который он принес из пекарни офицерской столовой, и
жидкий черный кофе. Кофе был, конечно, эрзацем, и, сидя в полутемной кухне
и прихлебывая из чашки,  Христиан  чувствовал,  как  у  него  сводит  рот.
Заспанная,  растрепанная  и  неопрятная,  Коринна  двигалась  по  кухне  с
неожиданной для своей полноты легкостью.  Когда  она  опустилась  на  стул
напротив Христиана, ее халат раскрылся, и он увидел грубую,  бледную  кожу
на ее груди.
   - Милый, - начала она, шумно втягивая в себя кофе,  -  ты  не  забудешь
меня в Германии?
   - Нет.
   - Ты вернешься через три недели?
   - Да.
   - Это точно?
   - Да, точно.
   - И  ты  привезешь  что-нибудь  своей  маленькой  Коринне?  -  неуклюже
кокетничала она.
   - Да, что-нибудь привезу.
   Лицо Коринны расплылось в улыбке. Она постоянно  выпрашивала  то  новое
платье, то мясо с черного рынка, то чулки,  то  духи,  то  немного  денег,
чтобы обновить обивку кушетки...
   "Вот  вернется  из  Германии  супруг-капрал,  -   брезгливо   скривился
Христиан, - и обнаружит, что его женушку тут совсем неплохо снабжали. Если
он  вздумает  заглянуть  в  шкафы,  то,  несомненно,  пожелает  задать  ей
несколько вопросов".
   - Милый, - продолжала Коринна, энергично разжевывая  смоченный  в  кофе
хлеб, - я договорилась с деверем, что после твоего возвращения из  отпуска
вы обязательно встретитесь.
   - Это еще зачем? - Христиан озадаченно взглянул на Коринну.
   - Но я же тебе рассказывала о нем. Это  мой  деверь,  у  него  молочная
ферма: молоко, яйца, сыр. Он получил от маклера очень хорошее  предложение
и сможет заработать целое состояние, если война затянется.
   - Чудесно. Рад слышать, что твоя семья процветает.
   - Милый... - Коринна укоризненно взглянула на него. -  Ну  не  будь  же
таким! Все не так просто, как тебе кажется.
   - Что ему нужно от меня?
   - Все дело в том, как доставлять продукты в  город.  -  Коринна  словно
оправдывалась перед Христианом. - Ты же сам понимаешь, патрули на  дорогах
и при въездах в город, постоянные проверки... В общем, тебе понятно...
   - Ну и что же?
   - Вот  он  и  спросил  меня,  не  знаю  ли  я  какого-нибудь  немецкого
офицера...
   - Я не офицер.
   - Мой деверь говорит, что подойдет и унтер-офицер и вообще  любой,  кто
может достать пропуск и раза три в неделю по вечерам встречать грузовик за
городом и провожать в город...
   Коринна встала, обошла вокруг  стола  и  начала  гладить  Христиана  по
голове. Его  передернуло:  она,  конечно,  и  не  подумала  вытереть  свои
масляные руки.
   -  Деверь  готов  поровну   делиться   барышами,   -   многозначительно
подчеркнула Коринна. - А позднее, если ты достанешь  бензин  и  он  сможет
использовать еще два  грузовика,  ты  станешь  богатым  человеком.  Ты  же
знаешь, что этим занимаются все: твой лейтенант...
   - Мне известно, чем занимается мой лейтенант.
   "Черт возьми! - мысленно выругался Христиан. - Муж этой женщины гниет в
тюрьме, а брат мужа жаждет вступить в грязную сделку с немцем,  любовником
своей невестки. Вот они, прелести французской семейной жизни!"
   - В денежных  делах,  дорогой,  нужно  быть  практичным,  -  улыбнулась
Коринна, крепко обнимая его за шею.
   - Скажи своему паршивому деверю, - громко  заявил  Христиан,  -  что  я
солдат, а не спекулянт.
   Коринна опустила руки.
   - Ну, знаешь, - жестко заметила она, - незачем  зря  оскорблять  людей.
Все другие тоже солдаты, но это не мешает им набивать карманы.
   - Я не отношусь к этим "другим"! - крикнул Христиан.
   - Ну вот, - жалобно захныкала  Коринна,  -  все  ясно:  твоя  маленькая
Коринна уже надоела тебе!
   - О, черт! - Христиан быстро надел мундир и  пилотку,  рванул  дверь  и
вышел.
   Свежий,  пропитанный  тонким  ароматом  предрассветных  сумерек  воздух
подействовал на него успокаивающе. Все-таки он очень удобно пристроился  у
Коринны. Не всякому так удается.
   "Ладно, - решил он, - дело не спешное, может обождать до возвращения из
отпуска".
   Христиан зашагал по улице. Он не выспался, но  радостное  волнение  при
мысли о том, что в семь часов утра он уже будет сидеть в поезде,  уносящем
его домой, усиливалось