ту
новость!
   Конвоир, флегматично потираясь о косяк двери, напомнил:
   - Еще одна минута.
   - Не беспокойся обо мне, - быстро заговорила Хоуп,  так  что  слова  не
поспевали друг за другом. - Все будет хорошо.  Я  уеду  к  родителям,  они
позаботятся обо мне. Ради бога не беспокойся.
   Ной поднялся.
   - Я не беспокоюсь, -  сказал  он.  -  Ребенок...  -  Он  неопределенно,
по-мальчишески махнул рукой, и даже здесь, в этой  мрачной  комнате,  Хоуп
усмехнулась дорогому, знакомому жесту. - Вот это да!.. - сказал Ной. - Ну,
как тебе это нравится? - Он прошел к окну  и  выглянул  через  решетку  во
двор. Когда он повернулся к ней, его глаза казались пустыми и тусклыми.  -
Прошу тебя, - произнес он, - пойди к капитану Льюису и скажи  ему,  что  я
поеду, куда меня пошлют.
   - Ной... - Хоуп встала, пытаясь протестовать и чувствуя в то  же  время
облегчение.
   - Все, - сказал конвоир, - время кончилось. - И он открыл дверь.
   Ной подошел к Хоуп, и они  поцеловались.  Хоуп  взяла  его  руку  и  на
мгновение приложила к своей щеке, но конвоир еще раз предупредил:
   - Все, леди.
   Хоуп вышла в дверь и, прежде чем конвоир  успел  закрыть  ее,  еще  раз
оглянулась и увидела, что Ной стоит, задумчиво глядя ей вслед. Он  пытался
улыбнуться, но из этого ничего не  вышло.  Тут  конвоир  закрыл  дверь,  и
больше она его не видела.



20

   - Скажу тебе по правде, - говорил Колклаф, -  я  очень  жалею,  что  ты
вернулся. Ты позор для нашей роты, и я  не  думаю,  что  из  тебя  удастся
сделать солдата даже за сотню лет. Но, клянусь богом,  я  не  пожалею  для
этого сил, если даже мне придется разодрать тебя пополам.
   Ной уставился на белый дергающийся кончик капитанского носа. Ничего  не
изменилось: тот же ослепительный свет в ротной канцелярии,  а  над  столом
старшины все та же устаревшая шутка, написанная на прикрепленной  кнопками
к стене бумажке: "Номер священника 145. Плакать  в  жилетку  можете  ему".
Голос Колклафа звучал все так же, и казалось, говорит он то же самое, а  в
ротной канцелярии стоял все тот же запах  сырого  дерева,  пыльных  бумаг,
потной форменной одежды, ружейного масла и пива. Как будто он и не  уезжал
отсюда. Трудно было представить, что за это время что-то произошло, что-то
изменилось.
   - Само собой разумеется, у тебя не будет привилегий, - медленно и важно
говорил Колклаф, наслаждаясь собственными словами, - ты не будешь получать
ни увольнительных, ни отпусков. В течение ближайших двух недель ты  будешь
нести наряд на кухне ежедневно, а потом по субботам и воскресеньям. Ясно?
   - Так точно, сэр.
   - Спать будешь на прежней койке. Предупреждаю, Аккерман, ты должен быть
солдатом в пять раз больше, чем любой другой в подразделении, если  хочешь
остаться в живых. Ясно?
   - Так точно, сэр.
   - А теперь уходи отсюда и больше не появляйся в канцелярии. Все.
   - Слушаюсь, сэр. Благодарю вас, сэр. - Ной  отдал  честь  и  вышел.  Он
медленно направился по знакомой линейке к своей старой  казарме.  Когда  в
пятидесяти ярдах он увидел свет в незанавешенных  окнах  и  двигающиеся  в
помещении знакомые фигуры, у него защемило сердце.
   Он неожиданно повернулся. Следовавшие за ним  в  темноте  три  человека
остановились. Он узнал их: Доннелли, Райт, Хенкель. Он даже  заметил,  что
они ухмыляются. Угрожающе разомкнувшись,  они  медленно,  почти  незаметно
двинулись на Ноя.
   - Мы комитет по организации встречи, - заявил Доннелли. -  Рота  решила
устроить тебе хороший прием по старинному обычаю, когда ты вернешься.  Вот
мы тебе его сейчас и устроим.
   Ной быстро опустил руку в карман и вынул пружинный нож, который купил в
городе по пути  в  лагерь.  Он  нажал  кнопку,  и  из  рукоятки  выскочило
шестидюймовое лезвие, ярко и угрожающе блеснувшее в его руке. Увидев  нож,
все трое остановились.
   - Всякий, кто ко мне прикоснется, - спокойно произнес  Ной,  -  получит
вот это. Если кто-нибудь в роте снова тронет меня, я убью  его.  Передайте
это остальным.
   Он стоял выпрямившись, держа перед собой нож на уровне бедра.
   Доннелли посмотрел сначала на нож, потом на своих приятелей.
   - А, черт с ним, - предложил он. - Оставим его  в  покое  до  поры,  до
времени. Он же псих. - И они  медленно  пошли  прочь.  Ной  все  продолжал
стоять с ножом в руках.
   - До поры, до времени, - громко крикнул Доннелли, - не забудь, я сказал
- до поры, до времени.
   Посмеиваясь, Ной смотрел им вслед, пока они не скрылись  за  углом.  Он
взглянул на длинное зловещее лезвие, уверенно захлопнул нож и положил  его
в карман. Направляясь к казарме, он вдруг ронял, что  открыл  способ,  как
остаться в живых.
   И все же, подойдя к двери  казармы,  он  долго  колебался,  не  решаясь
войти. Он слышал, как в казарме кто-то пел; "Я возьму  тебя  за  ручку,  и
тогда поймешь..."
   Ной распахнул дверь и  вошел.  Райкер,  находившийся  у  двери,  первый
заметил его.
   - Боже мой! - воскликнул он. - Посмотрите, кто пришел.
   Ной опустил руку в карман и нащупал холодную костяную ручку ножа.
   - Э! Да это Аккерман, - крикнул через всю казарму Коллинс,  -  как  вам
это нравится?
   Все вдруг столпились около него. Ной незаметно отступил  к  стене  так,
чтобы никто не смог встать позади него.  Он  положил  палец  на  маленькую
кнопку, при помощи которой открывался нож.
   - Как там было, Аккерман? - спросил Мейнард.  -  Хорошо  провел  время?
Небось, побывал во всех ночных клубах?
   Все засмеялись, а Ной вспыхнул,  но,  внимательно  прислушавшись  к  их
смеху, понял наконец, что в нем нет ничего угрожающего.
   - Бог мой, Аккерман, - воскликнул Коллинс, - видел бы ты лицо  Колклафа
в тот день, когда ты смылся! Ради одного этого стоило пойти в армию. - Все
громко захохотали, с удовольствием вспоминая тот памятный день.
   - Сколько времени тебя не было, Аккерман?  -  спросил  Мейнард.  -  Два
месяца?
   - Четыре недели, - ответил Ной.
   - Четыре недели? - удивился Коллинс. - Четыре недели  отпуска!  Хватило
бы у меня духу на это, клянусь богом...
   - Ты отлично выглядишь, парнишка. - Райкер похлопал  его  по  плечу.  -
Тебе пошло это на пользу.
   Ной недоверчиво посмотрел на него. "Очередная шутка", -  подумал  он  и
крепче сжал рукоятку ножа.
   - После того как ты удрал, - сказал  Мейнард,  -  трое  ребят  с  твоей
легкой руки ушли в самоволку... Ты подал всем пример. Приезжал полковник и
задал жару Колклафу прямо при всех. "Что это за рота, -  орал  он,  -  где
всякий прыгает через забор! Ваша рота на самом плохом счету в  лагере",  и
все в таком роде. Я думал, Колклаф перережет себе горло.
   - Вот, мы нашли их под казармой, и я сохранил их  для  тебя,  -  сказал
Бернекер, протягивая ему небольшой завернутый в тряпку, пакет.
   С недоумением посмотрев на широко улыбающееся детское  лицо  Бернекера,
Ной стал медленно развертывать  тряпку.  Там  лежали  три  книги,  немного
заплесневевшие, но пригодные для чтения.
   Ной медленно покачал головой.
   - Спасибо, - сказал  он,  -  спасибо,  ребята.  -  Он  нагнулся,  чтобы
положить книги, и не решался подняться, чтобы наблюдавшие за ним парни  не
видели его растроганного лица. Он смутно понял, что его личное перемирие с
армией состоялось. Оно состоялось на безумных условиях: на угрозе ножом  и
на нелепом престиже, выросшем из его сопротивления  власти,  но  оно  было
реальным. Он стоял, смотря затуманенными  глазами  на  потрепанные  книги,
лежавшие на койке, прислушиваясь к невнятному гулу голосов  за  спиной,  и
чувствовал, что это перемирие, видимо, будет продолжаться, а  может  быть,
даже перерастет в союз.



21

   Лейтенант, командир взвода, был убит еще утром, и, когда пришел  приказ
отступать, взводом командовал Христиан. Американцы не  очень  нажимали,  и
батальон  занимал  отличные  позиции  на  высоте,  откуда  просматривалась
разрушенная деревня из двух десятков домов, где упорно продолжали жить три
итальянские семьи.


   - Я начинаю понимать, как делаются дела в армии,  -  услышал  Христиан,
как кто-то жаловался в темноте, когда взвод, гремя оружием, продвигался по
пыльной дороге. -  Приезжает  полковник  и  производит  осмотр.  Потом  он
возвращается в штаб и докладывает: "Генерал,  я  рад  доложить,  что  люди
занимают надежные позиции и живут в теплых, сухих землянках, которые могут
быть разрушены только прямым  попаданием.  Наконец  они  начали  регулярно
получать пищу, и  три  раза  в  неделю  им  доставляют  почту.  Американцы
понимают,  что  наши   позиции   неприступны,   и-не   проявляют   никакой
активности". - "Ну хорошо, - говорит генерал, - будем отступать".
   Христиан узнал по голосу рядового Дена и взял его на заметку.
   Он уныло шагал вперед, а висевший на ремне автомат оттягивал  плечо  и,
казалось, становился все  тяжелее.  В  эти  дни  он  все  время  испытывал
усталость, то и дело давала себя знать малярия:  болела  голова,  знобило,
хотя и не настолько сильно, чтобы было основание лечь в госпиталь. Тем  не
менее, такое  состояние  изнуряло  и  выбивало  из  колеи.  "Отступаем,  -
казалось, твердили его  ботинки,  когда  он,  хромая,  шагал  по  пыли,  -
отступаем, отступаем..."
   "По крайней мере, - тупо подумал он,  -  в  темноте  можно  не  бояться
самолетов. Это удовольствие нам предоставят потом, когда  взойдет  солнце.
Вероятно, сейчас где-нибудь около  Фоджи  молодой  американский  лейтенант
усаживается в теплой комнате за  завтрак.  Перед  ним  грейпфрутовый  сок,
овсяная каша, яичница с ветчиной, натуральный кофе  со  сливками.  Немного
погодя он заберется  в  самолет  и  пронесется  над  холмами,  поливая  из
пулеметов  разбросанные  вдоль  дороги  черные  фигурки,  притаившиеся   в
ненадежных мелких окопчиках,  и  этими  фигурками  будут  Христиан  и  его
взвод".
   Христиан продолжал брести вперед, исполненный ненависти к  американцам.
Он ненавидел их больше за яичницу с ветчиной и натуральный  кофе,  чем  за
пули и самолеты. Да еще за сигареты. Кроме всего прочего,  у  них  сколько
угодно сигарет. Как можно победить страну, у которой столько сигарет?
   Ему до боли хотелось вкусить целебный дым сигареты, но у него  в  пачке
осталось только две, штуки, и он ограничил себя одной сигаретой в день.
   Христиан вспомнил лица сбитых за линией фронта  американских  летчиков,
которых ему приходилось видеть. В ожидании, пока их возьмут, они нагло,  с
надменными улыбками на пустых, невозмутимых лицах раскуривали сигареты. "В
следующий раз, - подумал он, - когда я увижу летчика, я убью его, несмотря
ни на какие приказы".
   Он споткнулся на ухабе и вскрикнул от боли, пронзившей колено и бедро.
   - Что с вами, унтер-офицер? - спросил шедший позади солдат.
   - Ничего особенного, - ответил Христиан, - идите по обочине.
   Он захромал дальше, не думая больше ни о  чем,  сосредоточив  все  свое
внимание на дороге.


   Посыльный из батальона, как и было сказано  Христиану,  ожидал  его  на
мосту. Взвод шел уже два часа, и к  этому  времени  совсем  рассвело.  Они
слышали гул самолетов  по  другую  сторону  небольшой  цепи  высот,  вдоль
которой шел взвод, но никто их не атаковал.
   Ефрейтор-посыльный от страха спрятался в канаве у дороги. На дорогу  он
вышел весь грязный и мокрый: в канаве было сантиметров на пятнадцать воды,
но ефрейтор предпочитал комфорту безопасность.  На  другой  стороне  моста
находилось отделение саперов, которые должны были заминировать мост  после
того, как пройдет взвод Христиана. Этот мост не  имел  большого  значения,
потому что овраг, который он пересекал, был сухой и  ровный.  Взрыв  моста
задержал бы кого угодно не более чем на одну-две минуты, но саперы  упорно
взрывали  все,  что  взрывается,   словно   выполняли   какой-то   древний
религиозный ритуал.
   - Вы опаздываете, - нервно заметил ефрейтор. - Я уж боялся, что с  вами
что-то случилось.
   - Ничего с нами не случилось, - отрубил Христиан.
   - Очень хорошо. Осталось всего  только  три  километра.  Капитан  хотел
встретить вас и показать, где вы должны окопаться,  -  сказал  ефрейтор  и
беспокойно огляделся вокруг. Он все время вел себя так, словно ожидал, что
его застрелит снайпер или обстреляет в открытом поле самолет, или он будет
убит где-нибудь на  высоте  прямым  попаданием  снаряда.  Глядя  на  него,
Христиан подумал, что ефрейтора наверняка очень скоро убьют.
   Христиан  махнул  взводу  рукой,  и  солдаты  зашагали  через  мост  за
ефрейтором. "Хорошо, - вяло подумал Христиан, - еще три километра,  а  там
пусть принимает решения капитан". Саперы, внимательно наблюдали за ними из
своей канавы, беззлобно и равнодушно.
   Перейдя мост, Христиан остановился. Следовавшие  за  ним  солдаты  тоже
остановились.  Механически,  помимо  своей  воли,  он   начал   определять
дистанции, оценивать вероятные подступы, секторы обстрела.
   - Капитан ждет, - напомнил  ефрейтор,  беспокойно  скользя  глазами  по
дороге, где сегодня должны появиться американцы. - Чего вы остановились?
   - Помолчи, - ответил Христиан и направился обратно через мост. Он встал
посередине дороги и посмотрел назад. На протяжении ста метров  дорога  шла
прямо, затем огибала высоту и  скрывалась  из  виду.  Христиан  повернулся
кругом и стал всматриваться сквозь утреннюю дымку в дорогу и лежащие перед
ним высоты. Дорога в этом направлении поднималась в гору, извиваясь  среди
каменистых,  поросших  редким  кустарником   холмов.   Вдали,   метрах   в
восьмистах-тысяче на крутом обрыве виднелись  голые  валуны.  "Среди  этих
валунов, - механически отметил он, - можно установить пулемет и прикрывать
оттуда мост и подступы к нему".
   Ефрейтор стоял рядом.
   - Я не хочу надоедать  вам,  унтер-офицер,  -  проговорил  он  дрожащим
голосом, - но капитан прямо сказал: "Не задерживайтесь, я не приму никаких
отговорок".
   - Помолчи, - повторил Христиан.
   Ефрейтор хотел было возразить, но передумал. Он проглотил слюну и вытер
рукой рот. Стоя у въезда на мост, он грустно смотрел на юг.
   Христиан начал медленно спускаться по  склону  оврага  к  сухому  руслу
ручья.  Его  мозг  по-прежнему  автоматически  регистрировал  все  детали.
Примерно в десяти метрах  от  моста  он  заметил  спускавшийся  от  дороги
пологий скат. На нем не было ни глубоких ям, ни валунов. Под мостом  русло
ручья было  песчаным  и  мягким,  с  беспорядочно  разбросанными  гладкими
камнями и пробивающейся кое-где порослью.
   "Это можно  сделать,  и  очень  просто",  -  думал  Христиан,  медленно
поднимаясь к дороге. Солдаты  взвода  к  этому  времени  предусмотрительно
сошли с моста и стояли на другой стороне у края дороги, готовые при  звуке
самолета прыгнуть в канаву, где сидели саперы.
   "Словно кролики, - с возмущением подумал Христиан, - у нас не  осталось
ничего человеческого".
   Перед мостом в волнении расхаживал взад и вперед ефрейтор.
   - Все, унтер-офицер? - спросил он. - Можно двигаться?
   Христиан ничего не ответил. Он снова начал пристально  всматриваться  в
стометровый участок прямой дороги, отделявший их от  поворота.  Полузакрыв
глаза, он представил себе, как первый американец, лежа  на  животе,  будет
выглядывать из-за изгиба дороги, чтобы убедиться, что их  не  подстерегает
опасность. Затем голова исчезнет, за ней появится другая, вероятно, голова
лейтенанта  (казалось,  что  в  американской  армии  несчетное  количество
лейтенантов, которых можно бросать на ветер). Потом медленно, прижимаясь к
склону холма, напряженно глядя под ноги,  чтобы  не  наткнуться  на  мину,
из-за поворота появится отделение, взвод или  даже  рота  и  направится  к
мосту.
   Христиан повернулся и  снова  взглянул  на  кучу  валунов,  видневшихся
высоко на крутом обрыве, в тысяче метров от моста. Он  был  почти  уверен,
что оттуда будут просматриваться не только подступы к мосту и сам мост, но
и тот участок дороги, который они только что прошли, где она извивается по
невысоким  холмам.  Он  сможет   увидеть   американцев   на   значительном
расстоянии, прежде чем они скроются за этим холмом, чтобы потом  появиться
на изгибе дороги, ведущей к мосту.
   Тщательно  разработанный  план  полностью  созрел  в  его   мозгу.   Он
утвердительно  кивнул  головой,  словно  этот  план  был   подготовлен   и
представлен ему кем-то другим, а он только  давал  свое  согласие.  Быстро
пройдя  через  мост,  он  подошел  к  унтер-офицеру,  который   командовал
саперами.
   Тот вопросительно посмотрел на него.
   - Вы намерены зимовать на этом мосту? - сказал он Христиану.
   - Вы уже подложили заряды под мост? - спросил Христиан.
   - Все готово, - ответил сапер,  -  через  минуту  после  того,  как  вы
пройдете, мы зажжем шнур. Я не знаю, что у  вас  на  уме,  но  должен  вам
сказать,  что  ваше  хождение  взад  и  вперед  действует  мне  на  нервы.
Американцы могут появиться с минуты на минуту, и тогда...
   - Есть у вас длинный шнур? - спросил Христиан. -  Такой,  чтобы  горел,
скажем, минут пятнадцать?
   - Есть, - ответил сапер,  -  но  он  нам  ни  к  чему.  У  нас  заложен
одноминутный  шнур.  Этого  как  раз  достаточно,  чтобы  тот,  кто  будет
поджигать его, успел отбежать.
   - Выньте его и поставьте длинный.
   - Послушайте, - сказал сапер, - ваше дело провести эти чучела через мой
мост, а мое дело взорвать его. Я не указываю, как вам  поступить  с  вашим
взводом, и вы не указывайте, что мне делать с моим мостом.
   Христиан молча смотрел  на  унтер-офицера.  Это  был  невысокого  роста
человек, сумевший каким-то чудом сохранить свою полноту. Он был  похож  на
одного  из  тех  раздражительных  и  надменных  толстяков,  которые  вечно
страдают несварением желудка.
   - Мне потребуется еще десяток вон тех мин, - сказал Христиан,  указывая
жестом на мины, в беспорядке сложенные у края дороги.
   - Я расставлю эти мины на дороге по ту сторону моста, - ответил сапер.
   - Американцы выловят их миноискателями одну за другой.
   - Это уж не мое дело, - огрызнулся сапер, - мне приказано поставить  их
здесь, и здесь я их поставлю.
   - Я остаюсь здесь со своим взводом, - сказал Христиан, - и уверяю  вас,
что вы их не поставите на дороге.
   - Послушайте, унтер-офицер, - проговорил дрожащим от  волнения  голосом
сапер, - сейчас не время спорить. Американцы...
   - Возьмите эти мины, - приказал Христиан саперам, - и следуйте за мной.
   - Послушайте, - нервно взвизгнул сапер, - этими людьми распоряжаюсь  я,
а не вы.
   - Тогда прикажите им взять эти мины и  следовать  за  мной,  -  холодно
сказал  Христиан,  стараясь  как   можно   больше   подражать   лейтенанту
Гарденбургу. - Я жду, - резко добавил он.
   Сапер задыхался от гнева и страха. Подобно ефрейтору, он  теперь  через
каждые несколько секунд бросал тревожные  взгляды  в  ту  сторону,  откуда
должны были появиться американцы.
   - Хорошо, хорошо, - сказал  он,  -  в  конце  концов,  мне  все  равно.
Сколько, вы сказали, вам нужно мин?
   - Десять.
   - Беда нашей армии в том, - ворчал сапер, - что  в  ней  слишком  много
людей, которые Думают, что они могут одни выиграть войну. - Тем  не  менее
он дал знак своим людям взять  мины.  Христиан  повел  солдат  в  овраг  и
показал, где поставить мины. Он заставил солдат тщательно замаскировать их
травой, а вырытый песок собрать в каски и отнести в сторону.
   Наблюдая за работавшими внизу саперами, он заметил,  что  их  начальник
сам присоединяет  длинный  шнур  к  маленьким,  невинным  на  вид  зарядам
динамита под пролетом моста, и иронически улыбнулся.
   - Все в порядке,  -  мрачно  проговорил  сапер,  когда  Христиан  вновь
поднялся  на  дорогу,  расставив  мины  так,  как  ему  хотелось,  -  шнур
присоединен. Не знаю, что вы собираетесь делать,  но  я  присоединил  его,
чтобы доставить вам удовольствие. Ну, а теперь можно поджигать?
   - Теперь, - сказал Христиан, - попрошу вас отсюда уйти.
   - Мой долг, - напыщенно заявил сапер, - взорвать этот мост, и я  должен
лично убедиться, что он взорван.
   - Я не хоч