она будет  сама  расплачиваться  в  таких  ресторанах.  Он  чуть  было  не
рассердился на нее за расточительность, но тут же  отругал  себя:  ему-то,
собственно, что за дело? Лаура выглядела очень хорошенькой,  и  Майклу  не
верилось, что она когда-то принадлежала ему и что он мог злиться  на  нее.
"Вот еще один человек, - грустно вздохнул он, - при мимолетной  встрече  с
которым печально заноет сердце".
   - Я перечитал пьесу, Кэхун, - с несколько неестественной  торопливостью
заговорил Хойт, - и должен сказать, что она мне очень понравилась.
   - Прекрасно! - лицо Кэхуна стало расплываться в улыбке.
   - Но, к сожалению, - тем же тоном добавил Хойт, - я, видимо, не смогу в
ней играть.
   Улыбка  на  лице  Кэхуна  погасла,  а  у  Слипера   вырвался   какой-то
нечленораздельный возглас.
   - Это почему же? - спросил Кэхун.
   - Видите ли, - Хойт смущенно улыбнулся, -  война  и  все  такое...  Мои
планы меняются, старина. Дело в том, что если я буду играть в  пьесе,  то,
боюсь, меня сцапают в армию.  Здесь  же...  -  Он  набил  рот  салатом  и,
прожевав, продолжал: - Здесь  же,  в  кино,  дело  обстоит  иначе.  Студия
уверяет, что добьется для  меня  отсрочки.  По  сведениям  из  Вашингтона,
кинопромышленность будет считаться оборонной, а тех, кто занят в  ней,  не
станут призывать в армию. Не знаю, как  с  театрами,  но  рисковать  я  не
хочу... Надеюсь, вы понимаете меня...
   - Еще бы, - буркнул Кэхун.
   - Боже милосердный! - воскликнул Слипер.  -  Тогда  я  бегу  на  студию
крепить оборону страны.
   Он встал и, тяжело, не совсем твердо ступая, направился к выходу.
   Хойт неприязненно посмотрел ему вслед.
   - Терпеть не могу этого типа! Совсем не  джентльмен,  -  заметил  он  и
принялся усердно доедать салат.
   У столика появился Ролли Вон. У него было багровое улыбающееся лицо.  В
руке он держал рюмку с коньяком. Он тоже был англичанин, несколько  старше
Хойта, и вместе с ним снимался в  фильме  в  роли  командира  авиационного
полка. Сегодня он был свободен и мог пить сколько душе угодно.
   - Величайший день в истории Англии!  -  провозгласил  он,  обращаясь  к
Хойту все с той же радостной улыбкой. - Дни поражений - позади, дни  побед
- впереди. За Франклина Делано Рузвельта! - Он поднял рюмку,  и  остальные
из вежливости последовали его примеру. Майкл опасался, что Ролли,  раз  уж
он служит в английских военно-воздушных силах (хотя бы только в киностудии
"Парамаунт" в Голливуде), чего доброго, хлопнет  рюмкой  об  пол,  но  все
обошлось благополучно. - За Америку! - Ролли снова поднял свою рюмку.
   "Не сомневаюсь, что  в  действительности  он  пьет  за  японский  флот,
который, собственно, и вовлек нас в войну, - поморщился Майкл.  -  Но  что
можно взять с англичанина..."
   - Мы будем драться на берегах, - декламировал Ролли, - мы будем драться
в горах. - Он сел. - Мы будем драться на улицах... Больше никаких  Критов,
никаких Норвегии... И ниоткуда нас больше не вышвырнут!
   - А знаете, старина, - остановил его Хойт, - на вашем месте я  не  стал
бы вести подобные разговоры. Недавно  я  имел  конфиденциальную  беседу  с
человеком из адмиралтейства.  Вы  бы  удивились,  если  бы  я  назвал  его
фамилию. Он мне объяснил все, что касается Крита.
   - Что же он сказал вам о  Крите?  -  Ролли  с  некоторой  враждебностью
уставился на Хойта.
   -  Все  осуществляется  в  соответствии  с  генеральным  стратегическим
планом, дружище. Мы наносим противнику потери и отходим. Невероятно  умный
план! Пусть противник пользуется Критом. Что такое Крит, и кому он нужен?!
   Ролли с величественным видом встал из-за стола.
   - Яне могу здесь больше оставаться, - хрипло заявил  он,  дико  сверкая
глазами. - Я не могу слушать, как ренегат-англичанин оскорбляет британские
вооруженные силы.
   - Что вы, что вы! - попытался успокоить его Кэхун. - Садитесь.
   - Что особенного я сказал, старина? - встревожился Хойт.
   - Англичане проливают кровь! - Ролли стукнул кулаком по  столу.  -  Они
ведут отчаянную, беспощадную борьбу, защищая  землю  союзников.  Англичане
гибнут тысячами... а  он  болтает,  что  это  делается  в  соответствии  с
каким-то планом! "Пусть противник пользуется Критом..."  Знаете,  Хойт,  я
давно наблюдаю за вами и пытаюсь понять, что вы за птица.  Боюсь,  как  бы
мне не пришлось поверить тому, что говорят о вас люди.
   -  Послушайте,  дружище!  -  Хойт   покраснел,   его   голос   зазвучал
пронзительно, срываясь на высоких-нотах. - Я думаю, что вы просто-напросто
жертва страшного недоразумения.
   - Вот если бы вы были в Англии, - с угрозой проговорил Ролли, -  вы  бы
запели совсем по-другому. Вас отдали бы  под  суд  еще  до  того,  как  вы
сказали бы десяток слов. Вы же распространяете уныние и панику,  а  это  в
военное время, да будет вам известно, является уголовным преступлением.
   - Ну, знаете... - едва слышно пробормотал Хойт. - Ролли, старина!
   - Хотел бы я знать, кто вам за это платит. - Ролли  вызывающе  выставил
подбородок к самому лицу Хойта. - Очень хотел бы... и  не  надейтесь,  что
все это останется между нами. Об этом узнают все англичане  этого  города.
Можете не сомневаться. "Пусть противник пользуется Критом"! Каково,  а?  -
Он с силой поставил рюмку на стол и отправился обратно к стойке.
   Хойт вытер платком вспотевший лоб и с тревогой посмотрел  по  сторонам,
пытаясь определить, кто из окружающих слышал эту тираду.
   - Боже мой! - горестно покачал он головой. - Вы даже не  представляете,
как  трудно  сейчас  быть  англичанином!  Вокруг  либо  сумасшедшие,  либо
неврастеники, и ты не смеешь разинуть рот... - Он  встал.  -  Надеюсь,  вы
простите меня, но я в самом деле спешу в студию.
   - Пожалуйста, - ответил Кэхун.
   - Очень жаль, что я не смогу участвовать в пьесе, но вы же сами видите,
как все складывается.
   - Да, конечно.
   - Всего хорошего.
   - До свидания. - Кэхун кивнул все  с  тем  же  бесстрастным  выражением
лица.
   Они с Майклом молча смотрели на красивую спину элегантного  киноактера,
получающего семь с половиной тысяч долларов в  неделю.  Хойт  прошел  мимо
стойки, мимо защитника Крита  и  отправился  на  студию  "Парамаунт",  где
сегодня в десяти милях от английского побережья должен был  загореться  на
фоне декоративных облаков его бутафорский самолет.
   - Если бы у меня и не было язвы, - вздыхая, проговорил наконец Кэхун, -
то теперь она все равно появилась бы. - Он подозвал официанта  и  попросил
счет.
   Майкл увидел, что к их столику направляется Лаура. Он углубился было  в
изучение своей тарелки, но Лаура остановилась перед ними.
   - Пригласите меня сесть, - сказала она.
   Майкл равнодушно взглянул на нее, Кэхун же сразу заулыбался.
   - Хэлло, Лаура, - приветствовал он ее. - Может, ты присядешь с нами?
   Лаура не заставила себя просить и заняла место напротив Майкла.
   - Я все равно сейчас ухожу, - добавил Кэхун и, прежде чем  Майкл  успел
что-нибудь возразить, оплатил  счет  и  поднялся.  -  Вечером  встретимся,
Майкл, - бросил он на ходу и медленно побрел к двери. Майкл  проводил  его
взглядом.
   - Ты мог бы быть повежливее, - проговорила Лаура. -  Мы  разведены,  но
это не значит, что мы не можем оставаться друзьями.
   Майкл взглянул на  сержанта,  который  пил  пиво  за  стойкой.  Сержант
заметил Лауру,  когда  она  шла  по  залу,  и  сейчас  смотрел  на  нее  с
откровенной жадностью.
   - Я вообще не одобряю так называемых дружественных  разводов,  -  пожал
плечами Майкл. - Если люди развелись, то никакой дружбы между ними быть не
может.
   Веки Лауры дрогнули. "О боже мой! - подумал Майкл. -  Она  все  еще  не
отвыкла плакать по каждому поводу".
   - Я просто подошла, чтобы  предупредить  тебя...  -  робко  проговорила
Лаура.
   - Меня? О чем? - удивленно спросил Майкл.
   - Чтобы ты не сделал какого-нибудь необдуманного шага. Я  имею  в  виду
войну.
   - Я и не собираюсь.
   - А может, ты все-таки предложишь мне что-нибудь выпить? - тихо сказала
Лаура.
   - Официант, два виски с содовой! - попросил Майкл.
   - Я слышала, что ты в Лос-Анджелесе.
   - Да. - Майкл  снова  взглянул  на  сержанта,  который  по-прежнему  не
спускал глаз с Лауры.
   - Я надеялась, что ты позвонишь мне.
   "Вот они, женщины! - мысленно усмехнулся Майкл. - Они ухитряются играть
своими чувствами, как жонглеры шарами".
   - Я был занят, - ответил он. - Как у тебя дела?
   - Неплохо. Сейчас я занята на пробной съемке в студии "Фоке".
   - Желаю успеха.
   - Спасибо.
   Сержант у стойки принял позу, которая позволяла ему, не вытягивая  шею,
разглядывать Лауру. Майкл понимал, почему он проявляет такой интерес к его
бывшей жене. В своем строгом  черном  платье  и  крохотной,  сдвинутой  за
затылок шляпке она выглядела прямо-таки очаровательной. На  лице  сержанта
ясно читалось выражение одиночества и затаенного  желания.  Военная  форма
особенно подчеркивала эти чувства.
   "Вот оно, одинокое человеческое существо,  барахтающееся  в  водовороте
войны. - Майкл задумчиво посмотрел на сержанта.  -  Возможно,  завтра  его
пошлют  умирать  за  какой-нибудь  покрытый  джунглями  остров,   названия
которого никто и не слышал, или месяц за месяцем, год  за  годом  гнить  в
забытом богом и людьми гарнизоне. У него, вероятно, нет в городе ни  одной
знакомой девушки, а тут, в этом дорогом ресторане, он видит штатского чуть
постарше  себя,  который  сидит  с  красивой  женщиной...   Возможно,   он
представляет сейчас, как я буду беззаботно пьянствовать и развратничать то
с одной хорошенькой девушкой, то с другой, а  ему  придется  в  это  время
обливаться потом, плакать и умирать вдали от родины..."
   У Майкла возникла безумная  мысль  -  подойти  к  сержанту  и  сказать:
"Послушай, я угадываю  твои  мысли,  но  ты  ошибаешься.  Я  не  собираюсь
проводить время с этой женщиной ни сегодня, ни когда-либо вообще. Будь это
в моих силах, я отправил бы ее сегодня с тобой. Клянусь богом".
   Но он  не  мог  этого  сделать.  Он  продолжал  сидеть,  чувствуя  себя
виноватым, словно присвоил награду, предназначенную кому-то другому. Майкл
понимал, что отныне эта мысль не даст  ему  покоя.  Всякий  раз,  входя  в
ресторан с девушкой и заметив там одинокого солдата, он  будет  испытывать
чувство вины; всякий раз, нежно и нетерпеливо  прикасаясь  к  женщине,  он
будет чувствовать, что она куплена чьей-то кровью.
   - Майкл! - обратилась к нему Лаура и с  легкой  улыбкой  посмотрела  на
него поверх своего бокала. - Что ты делаешь сегодня вечером?
   Майкл оторвал взгляд от сержанта.
   - Буду работать, - ответил он. - Ты допила виски? Мне пора идти.



10

   Если бы не ветер,  можно  было  бы  кое-как  терпеть.  Христиан  тяжело
заворочался под одеялом и провел  кончиком  языка  по  обветренным  губам.
Песок... Всюду этот проклятый песок! Ветер нес его с невысоких  каменистых
хребтов и злобно швырял в лицо, в глаза, забивал горло и легкие.
   Христиан с трудом приподнялся и сел, кутаясь в одеяло. Только  начинало
светать, и пустыня все еще была скована безжалостным холодом ночи. У  него
стучали зубы. Пытаясь согреться, он сидя сделал несколько вялых движений.
   Некоторые из солдат спали. Христиан с удивлением и ненавистью посмотрел
на них. Гарденбург и пятеро солдат лежали у самого  гребня.  Над  зубчатой
кромкой  виднелась  только  голова  Гарденбурга.   Лейтенант   внимательно
рассматривал в бинокль  расположившуюся  неподалеку  транспортную  колонну
англичан. На нем была длинная толстая шинель, но  даже  под  ее  складками
было видно, как напряглось его тело.
   "Черт бы его побрал! - мысленно выругался Христиан. - Да уж спит ли  он
когда-нибудь? Вот было бы здорово, если бы Гарденбурга сейчас убили!"
   Христиан с наслаждением стал развивать эту мысль, но тут же отбросил ее
и вздохнул. Нет, это невозможно. В это утро могут убить  всех,  только  не
Гарденбурга. Достаточно раз взглянуть на него, чтобы понять: этот  выживет
до конца войны.
   Гиммлер, лежавший у гребня рядом с Гарденбургом, осторожно, стараясь не
поднимать пыли, сполз вниз, разбудил спавших и что-то  шепнул  каждому  из
них.  Солдаты  зашевелились,  двигаясь  с  осторожностью  людей,   которые
находятся  в  темной  комнате,  сплошь  заставленной  хрупкой   стеклянной
посудой.
   Гиммлер на четвереньках добрался до Христиана и осторожно присел  рядом
с ним.
   - Он тебя вызывает, - шепнул он, хотя до англичан  было  добрых  триста
метров.
   - Хорошо, - не двигаясь ответил Христиан.
   - Гарденбург добьется, что нас всех перебьют, - пожаловался Гиммлер. Он
заметно  похудел,  его  давно  небритое,  заросшее  щетиной   лицо   имело
болезненный вид, глаза запали, как у пойманного,  затравленного  зверя.  С
тех пор как три месяца  назад  под  Бардией  над  ними  разорвался  первый
снаряд, Гиммлер перестал паясничать и забавлять офицеров своими шуточками.
Казалось, что унтер-офицера подменили, что с прибытием  в  Африку  в  него
вселился кто-то другой, тощий и отчаявшийся, а дух  прежнего  добродушного
весельчака  уютно  устроился  где-то  в  захолустном   уголке   Европы   и
преспокойно поджидает возвращения  Гиммлера,  чтобы  вновь  завладеть  его
телом.
   - Он лежит себе там, наблюдает за томми [прозвище английских солдат]  и
напевает, - снова зашептал Гиммлер.
   - Напевает? - переспросил Христиан и тряхнул  головой,  чтобы  отогнать
сон.
   - Напевает и улыбается. Он не спал всю ночь. С той минуты, как  колонна
остановилась там вчера вечером, он лежит, не отрывая глаз  от  бинокля,  и
все улыбается. - Гиммлер со злостью взглянул в ту сторону,  где  у  гребня
притаился лейтенант.
   - Нет бы ударить по англичанам вчера вечером. Мы легко бы  расправились
с ними, но он, видите ли, боится, что  какой-нибудь  томми,  не  дай  бог,
спасется. И вот пожалуйста! Мы должны торчать тут  целых  десять  часов  и
ожидать наступления дня, чтобы прикончить их всех до  одного.  Ведь  какую
тогда можно будет  написать  реляцию!  -  Гиммлер  раздраженно  плюнул  на
непрерывно пересыпающийся под ветром песок. - Вот  увидишь,  он  дождется,
что нас всех тут прихлопнут.
   - Сколько всего англичан? - спросил Христиан. Он сбросил наконец одеяло
и, дрожа от холода, нагнулся, чтобы взятье земли свой тщательно завернутый
автомат.
   - Восемьдесят, - ответил Гиммлер и с горечью осмотрелся по сторонам.  -
А нас тринадцать. Тринадцать! Только этот сукин сын мог взять  с  собой  в
дозор тринадцать человек. Не двенадцать, не четырнадцать, не...
   - Они уже проснулись? - перебил его Христиан.
   - Да. Кругом у них часовые. Просто чудо, что они  до  сих  пор  нас  не
обнаружили.
   - Чего же он ждет? - Христиан посмотрел на  лейтенанта,  лежавшего  под
самым гребнем в позе притаившегося зверя.
   - А ты сам его спроси, -  буркнул  Гиммлер.  -  Он,  может,  ждет,  что
приедет Роммель - полюбоваться на его действия и после завтрака пришпилить
ему орден.
   Лейтенант соскользнул с верхушки склона и нетерпеливо махнул Христиану.
Дистль и Гиммлер медленно поползли ему навстречу.
   - Решил сам навести миномет, - продолжал ворчать  Гиммлер.  -  Мне  он,
видите ли, не доверяет, я, видите ли, недостаточно учен. Всю  ночь  ползал
взад и вперед, забавляясь подъемным механизмом. Ей-богу,  если  бы  нашего
лейтенанта осмотрели доктора, они тут же надели бы  на  него  смирительную
рубаху.
   - Живо! Живо! - хрипло  прошептал  Гарденбург.  Приблизившись  к  нему,
Христиан заметил, что глаза его  буквально  горят  от  счастья.  Лейтенант
давно побрился, его фуражка  была  вся  в  песке,  но  выглядел  он  таким
свеженьким, словно проспал десять часов подряд.
   - Через минуту все по  местам,  -  приказал  Гарденбург.  -  Без  моего
приказания никто не должен шевелиться.  Первым  открывает  огонь  миномет.
Сигнал рукой я подам отсюда.
   Стоя на четвереньках, Христиан кивнул головой.
   - По сигналу два пулемета выдвигаются на этот гребень и  при  поддержке
стрелков ведут непрерывный огонь, пока я не скомандую отбой. Ясно?
   - Так точно, господин лейтенант, - шепотом ответил Христиан.
   - Корректировать огонь миномета буду я  сам.  Минометному  расчету  все
время следить за мной. Понятно?
   - Так точно, господин  лейтенант,  -  повторил  Христиан.  -  Когда  мы
откроем огонь?
   - Когда я найду нужным. А сейчас обойдите людей, проверьте,  все  ли  в
порядке, и возвращайтесь ко мне.
   - Слушаюсь.
   Христиан и Гиммлер повернулись и поползли к  миномету,  около  которого
рядом с минами скорчились солдаты расчета.
   - Если бы только этот ублюдок получил сегодня пулю в задницу, я умер бы
счастливейшим человеком на земле, - вполголоса заметил Гиммлер.
   -  Замолчи,  -  огрызнулся  Христиан,   которому   стала   передаваться
нервозность унтер-офицера. - Занимайся своим делом, а лейтенант сам о себе
позаботится.
   - Обо мне беспокоиться нечего, - обиделся Гиммлер.  -  Никто  не  может
сказать, что я не выполняю свой долг.
   - Никто этого и не говорит.
   -  Но  ты-то  хотел  сказать,  -  сварливо  ответил  Гиммлер,   радуясь
возможности поспорить со своим постоянным  врагом  и  хотя  бы  на  минуту
"забыть о восьмидесяти англичанах, расположившихся в каких-нибудь трехстах
метрах.
   - Заткнись! - оборвал его Христиан и перевел  взгляд  на  дрожавших  от
холода минометчиков. Один из них - новичок Шенер непрерывно  зевал.  Когда
он открывал и закрывал рот, его губы нелепо тряслись. Но  в  общем  расчет
был наготове. Христиан передал солдатам приказ лейтенанта и,  стараясь  не
пылить,  пополз  дальше,  к   пулеметному   расчету   из   трех   человек,
расположившемуся на правом фланге возвышенности.
   Люди и здесь были в готовности. Целая ночь ожидания в  непосредственной
близости  от  противника,  находившегося  сразу  за  невысоким   скалистым
хребтом, сказалась на  всех.  Две  разведывательные  машины  и  гусеничный
транспортер стояли едва прикрытые небольшой  высоткой.  Если  бы  появился
английский разведывательный самолет, все пошло бы прахом. Люди то и  дело,
как и весь вчерашний день, тревожно посматривали на ясное бескрайнее небо,
освещенное первыми утренними лучами. К счастью, солнце, пока  еще  низкое,
но уже нестерпимо яркое, поднималось у них за спиной. Еще примерно час оно
будет слепить англичанам глаза.
   За последние пять недель Гарденбург уже  третий  раз  водил  их  в  тыл
английских  позиций,  и  Христиан  не  сомневался,   что   лейтенант   сам
напрашивается в штабе батальона на подобные  задания.  Здесь,  на  крайнем
правом фланге постоянно меняющейся линии фронта, в  безводной  и  лишенной
дорог пустыне, кое-где покрытой колючим кустарником, войск было  мало.  На
большом удалении друг от друга  были  разбросаны  отдельные  посты,  между
которыми бродили патрули обеих сторон, и обстановка была совсем иной,  чем
у побережья, где проходила важная дорога  с  пунктами  водоснабжения.  Там
была сосредоточена основная масса  войск,  а  ожесточенный  артиллерийский
огонь и воздушные налеты не прекращались ни днем ни  ночью.  А  здесь  над
пустыней  нависло  тяжелое   молчание,   насыщенное   каким-то   тревожным
предчувствием.
   "Прошлая война, - думал Христиан, - в некотором отношении  была  лучше.
Конечно, и тогда в окопах шла ужасная бойня,  но  все  было  как-то  более
организованно. Вы регулярно получали еду, чувствовали, что все совершается
в  соответствии  с  установившимся  порядком  и  даже  опасность  приходит
обычным, известным путем. В окопе над вами  не  так  тяготеет  власть  вот
такого сумасшедшего  искателя  славы,  -  продолжал  размышлять  Христиан,
медленно  подползая  к  Гарденбургу,  который  снова   улегся   у   гребня
возвышенности и рассматривал англичан в бинокль.  -  В  шестидесятом  году
этот маньяк  станет,  чего  доброго,  начальником  немецкого  генерального
штаба, и да поможет тогда бог немецкому солдату!"
   Не поднимая головы над гребнем. Христиан осторожно опустился  на  песок
рядом с лейтенантом. От лист