с  Христианом  обернулись  и
окинули взглядом склонившиеся фигуры, медленно  копавшие  песок.  Христиан
вдруг понял, что, если их атакуют, им придется стоять до конца, потому что
отступать вверх по открытому склону холма с той линии, где  их  расположил
Гарденбург, было невозможно. Теперь он начал понимать, что происходит.
   - Ладно, Дистль, - проговорил Гарденбург, - пойдешь со мной.
   Вслед за лейтенантом Христиан направился назад к дороге. Не  говоря  ни
слова, он помог Гарденбургу втащить мотоцикл на вершину  холма.  Время  от
времени кто-нибудь из солдат переставал копать, оборачивался и  пристально
следил, как эти двое медленно тащили мотоцикл к гребню  холма.  Когда  они
наконец  дотащили  машину  до  места,  Христиан  совсем   запыхался.   Они
обернулись и посмотрели вниз на извилистую ленту  солдат,  мирно  копавших
землю. Луна, безлюдная пустыня, вялые движения людей - все  это  выглядело
нереально, как пригрезившаяся картина из далеких библейских времен.
   - Если они ввяжутся в  бой,  отступить  они  уже  не  смогут,  -  почти
бессознательно заметил он.
   - Правильно, - решительно подтвердил Гарденбург.
   - Им придется умирать здесь, - сказал Христиан.
   - Правильно, - повторил  Гарденбург.  И  тут  Христиан  вспомнил  слова
Гарденбурга, сказанные ему еще в Эль-Агейле: "В тяжелой обстановке,  когда
нужно продержаться как можно дольше, умный офицер расставит  своих  солдат
так, чтобы у них не было возможности отступать. Если они будут  поставлены
перед выбором - сражаться или умереть, значит, офицер сделал свое дело".
   Сегодня Гарденбург сделал свое дело отлично.
   - Что произошло? - спросил Христиан.
   Гарденбург пожал плечами.
   - Они прорвались по обе стороны от нас.
   - Где они сейчас?
   Гарденбург устало посмотрел на вспышки артиллерийского огня  на  юге  и
более отдаленное мерцание на севере.
   - Ты сам мне лучше скажи  где,  -  ответил  он  и,  наклонившись,  стал
рассматривать  показание  бензомера  на  мотоцикле.  -   Хватит   на   сто
километров, - сказал он. - Ты хорошо себя чувствуешь? Удержишься на заднем
сиденье?
   Христиан сморщил лоб, изо всех сил стараясь  понять,  что  это  значит,
потом медленно начал соображать.
   - Да, господин лейтенант. - Он повернулся и посмотрел вниз  на  цепочку
шатающихся от усталости, увязающих в песке  людей,  которых  он  оставляет
умирать на этом холме. У него мелькнула было  мысль  сказать  Гарденбургу:
"Нет, господин лейтенант, я останусь здесь". Но какой от этого толк?
   Война имеет свои законы, и он знал, что если  они  отступали,  сохраняя
себя для грядущих дней, то это не была трусость со стороны  Гарденбурга  и
шкурничество с его, Христиана,  стороны.  Что  может  сделать  эта  жалкая
горстка людей? В лучшем случае они задержат на какой-нибудь час английскую
роту на этом голом скате, а потом погибнут. Если  бы  они  с  Гарденбургом
остались здесь, то, несмотря на все свои усилия, не смогли бы прибавить  к
этому часу хотя бы десять минут. Вот так  обстояло  дело.  Может  быть,  в
следующий раз его самого оставят на холме без всякой надежды на  спасение,
а кто-нибудь  другой  будет  мчаться  по  дороге  в  поисках  сомнительной
безопасности.
   - Оставайся здесь, - сказал Гарденбург, - садись  и  отдыхай.  Я  пойду
скажу им, что мы едем за минометным взводом для поддержки нашей обороны.
   - Слушаюсь, - ответил Христиан и тут же сел на  песок.  Он  видел,  как
Гарденбург быстро соскользнул вниз, туда, где медленно окапывался Гиммлер.
Потом он медленно повалился на бок и, не  успев  коснуться  плечом  земли,
сразу же уснул.
   Кто-то сильно тряс его за плечи. Он открыл глаза и увидел  Гарденбурга.
Он чувствовал себя не в состоянии подняться и сделать  хотя  бы  несколько
шагов. Ему хотелось сказать: "Оставьте, пожалуйста,  меня  в  покое"  -  и
снова уснуть, но Гарденбург схватил его  за  шиворот  и  с  силой  потянул
вверх.  Христиан  с  трудом  нашел  в  себе  силы  подняться.  Он   пошел,
Механически переставляя ноги, его ботинки хрустели по песку, напоминая ему
хруст жесткого, накрахмаленного белья под утюгом в доме матери.  Он  помог
Гарденбургу подтащить мотоцикл. Гарденбург проворно перекинул  ногу  через
сиденье и начал ударять по педали. Мотоцикл трещал, но не Заводился.
   Христиан смотрел, как Гарденбург при тусклом свете луны  изо  всех  сил
старается завести машину. Вдруг он почувствовал, что кто-то стоит рядом, и
понял, что за ними наблюдают. Всмотревшись, он узнал Кнулена, того самого,
что плакал в машине. Кнулен бросил копать и пошел за лейтенантом вверх  по
склону. Он ничего не говорил, просто  стоял  и  безучастно  наблюдал,  как
Гарденбург снова и снова ударял по педали.
   Гарденбург тоже заметил его. Он медленно и глубоко вздохнул,  перекинул
обратно ногу и встал около мотоцикла.
   - Кнулен, марш на свое место! - приказал он.
   - Слушаюсь, - ответил тот, но не пошевелился.
   Тогда Гарденбург подошел к нему и сильно ударил его кулаком по носу.  У
Кнулена брызнула из носа кровь, он засопел, но не двинулся с  места,  руки
его как плети висели по бокам, как будто они ему  были  больше  не  нужны.
Винтовку и лопату он оставил внизу, в окопе. Гарденбург отошел назад  и  с
любопытством  и  без  всякой  злобы  посмотрел  на  Кнулена,  словно   тот
представлял собой несложную техническую задачу, которую надо будет  решить
в свое время. Затем он снова подошел  к  солдату  и  дважды  очень  сильно
ударил его. Кнулен медленно опустился  на  колени.  Стоя  на  коленях,  он
беспомощно смотрел на Гарденбурга.
   - Встать! - скомандовал Гарденбург.
   Кнулен медленно  поднялся,  продолжая  молчать,  руки  его  по-прежнему
безвольно висели по бокам.
   Христиан с недоумением посмотрел на него. "Почему ты не остался лежать?
- подумал он, ненавидя  этого  мешковатого,  некрасивого  парня,  стоящего
здесь, на гребне  залитого  лунным  светом  холма,  молчаливым,  страстным
упреком. - Почему ты не умираешь?"
   - А теперь, - приказал Гарденбург, - пошел вниз.
   Но Кнулен продолжал стоять, как будто слова больше не доходили  до  его
сознания. Он только иногда всасывал стекавшую в рот  кровь,  и  эти  звуки
как-то не вязались с его согнутой, молчаливой фигурой. Все это было похоже
на одну из  современных  картин,  которые  Христиан  видел  в  Париже:  на
пустынном холме под заходящей луной три  изможденные,  молчаливые,  темные
фигуры; небо и земля, неприветливые и темные,  а  вокруг  почти  такое  же
таинственное неземное сияние.
   - Хорошо, - сказал Гарденбург, - идем со мной.
   Он взял мотоцикл за руль и покатил его по обратному скату холма вниз, в
противоположную сторону от копавших. Взглянув в последний раз на  тридцать
шесть фигур, ритмично и вяло копавшихся в  песке  пустыни,  Христиан  стал
спускаться по тропинке вслед за Гарденбургом и Кнуленом.
   Кнулен шел за мотоциклом, еле волоча ноги. Они прошли в полном молчании
метров пятьдесят. Потом Гарденбург остановился. - Подержи-ка, - сказал  он
Христиану.
   Христиан взялся за руль и прислонил мотоцикл к ноге. Кнулен остановился
и  безропотно  уставился  на  лейтенанта.  Гарденбург  откашлялся,  словно
собирался произнести  речь,  затем  подошел  к  Кнулену,  многозначительно
посмотрел на него и дважды жестоко и быстро ударил его между глаз.  Кнулен
отшатнулся назад и беззвучно опустился на  песок,  с  тупым  упорством  не
спуская глаз с лейтенанта. Гарденбург задумчиво посмотрел на  него,  потом
вынул пистолет и взвел курок. Кнулен  даже  не  пошевелился,  и  ничто  не
изменилось в его темном,  окровавленном  лице,  освещенном  скупым  светом
луны.
   Гарденбург выстрелил. Опираясь на руки, Кнулен пытался подняться.
   - Мой дорогой лейтенант, -  сказал  он  спокойным  и  ясным  голосом  и
повалился в песок вниз лицом.
   Гарденбург убрал пистолет.
   - Все в порядке, - сказал он.
   Затем, подойдя к мотоциклу, он  одним  махом  сел  в  седло,  нажал  на
педаль, и мотор на этот раз заработал.
   - Садись! - приказал он Христиану.
   Христиан осторожно закинул ногу  и  сел  на  заднее  сиденье.  Мотоцикл
задрожал и запрыгал.
   - Держись крепче, - сказал Гарденбург, - обхвати меня руками.
   Христиан плотно обхватил лейтенанта вокруг талии. "Чудно, - думал он, -
в такое время обнимать офицера, словно девушка, выехавшая с мотоклубом  на
воскресную прогулку в  лес".  Тесно  прижавшись  к  Гарденбургу,  Христиан
чувствовал ужасный запах, исходивший  от  его  тела,  и  боялся,  что  его
вырвет.
   Гарденбург включил скорость, дал газ,  машина  затарахтела  и  с  ревом
понеслась вперед. Христиану хотелось сказать: "Пожалуйста, не  шумите".  В
таких случаях надо  действовать  тихо,  нехорошо  так  открыто  показывать
остающимся здесь людям, что их бросают одних на смерть и что в  то  время,
как другие все еще будут жить, их кости будут гнить на этом холме,  потому
что отсюда невозможно спастись.
   "Теперь их тридцать шесть, - подумал  Христиан,  вспоминая  старательно
вырытые маленькие окопчики, стоящие на пути англичан,  на  пути  танков  и
бронемашин. - Три дюжины солдат, - думал он, крепко держась за  лейтенанта
на подпрыгивающей машине и  стараясь  отвлечь  себя  разными  посторонними
мыслями, чтобы не  начался  приступ  малярии  или  озноба,  -  три  дюжины
солдат..."
   Когда они выехали на равнину, Гарденбург прибавил скорость.  Они  ехали
по безлюдной пустыне, освещенной  последними  лучами  заходящей  луны;  по
всему горизонту  мелькали  вспышки  далекой  артиллерийской  стрельбы.  От
быстрой езды ветер свистел в ушах. У Христиана сдуло  фуражку,  но  он  не
обратил на  это  никакого  внимания;  зато  ветер  относил  исходивший  от
лейтенанта запах, и он больше его не чувствовал.


   В течение получаса они ехали в северо-западном направлении. Вспышки  на
горизонте  становились  все  сильнее  и  ярче,  пока  мотоцикл  петлял  по
извилистой дороге между дюн и случайных островков сухой низкорослой травы.
По  дороге  то  и  дело  встречались  обгорелые  танки,  автомашины.   Вот
перевернутый грузовик, огромная ось которого  при  тусклом  свете  торчит,
словно зенитное орудие.  Промелькнуло  несколько  свежих,  наспех  вырытых
могил с винтовками, воткнутыми штыком в землю  и  с  надетыми  на  приклад
касками  или  фуражками;  несколько  разбитых,  обгоревших   самолетов   с
погнутыми пропеллерами и поломанными крыльями, изуродованные металлические
части которых тускло отражали свет луны. Но, пока они не достигли  дороги,
проходившей значительно севернее и идущей почти строго  на  запад,  им  не
встретилось никаких войск. Выехав на дорогу, они вдруг оказались в длинной
колонне полкового транспорта. Грузовики, бронеавтомобили, разведывательные
машины, тягачи медленно двигались по узкой дороге в плотных облаках пыли и
отработанных газов.
   Гарденбург съехал на обочину, но не очень далеко от дороги, потому что,
когда местность несколько раз переходит из рук  в  руки,  не  знаешь,  где
можно наткнуться на мину. Он неожиданно  остановил  мотоцикл,  и  Христиан
чуть было не свалился с седла. Гарденбург быстро  повернулся  и  поддержал
его.
   - Благодарю вас, - вежливо сказал Христиан. У него снова начался озноб,
в голове шумело, язык распух, а челюсти от холода сжала спазма.
   - Можешь сесть  в  один  из  этих  грузовиков,  -  крикнул  Гарденбург,
взмахнув  рукой  (зачем  тратить  столько  энергии?)  в  сторону  медленно
проходившей с ровным гулом колонны, - но я не советую.
   - Как прикажете, господин лейтенант, - ответил Христиан с застывшей  на
лице  дружелюбной  улыбкой,  словно  пьяный,  попавший   на   чопорный   и
довольно-таки скучный прием.
   - Я не знаю, какие они имеют распоряжения! - крикнул  Гарденбург.  -  В
любой момент их могут повернуть и бросить в бой...
   - Конечно, - согласился Христиан.
   - Самое верное дело  -  держаться  своего  собственного  транспорта,  -
сказал Гарденбург. Христиан чувствовал благодарность к лейтенанту  за  то,
что он так любезно все ему объясняет.
   - Да, в самом деле, - подтвердил он.
   - Что ты сказал? - не расслышал Гарденбург; мимо  с  грохотом  проходил
броневик.
   - Я сказал... - Христиан запнулся, он уже не помнил, чти Говорил.  -  Я
согласен,  -  неопределенно  кивнув  головой,  сказал  он,  -   совершенно
согласен.
   - Хорошо, - сказал Гарденбург, развязывая у Христиана на шее платок.  -
Лучше прикрыть им лицо от пыли. - И он начал завязывать узел на затылке  у
Христиана.
   Но Христиан, слегка отстранив руки лейтенанта, сказал:
   - Извините, одну минуточку... - У него началась рвота.
   Люди в проходивших мимо машинах не обращали внимания ни на него, ни  на
лейтенанта,  они  смотрели  только  вперед  без  всякого   интереса,   без
любопытства, без цели и надежды, словно это были не живые  люди,  а  парад
теней, проходящий перед затуманенным взором умирающего.
   Христиан выпрямился. Он чувствовал  себя  уже  лучше,  хотя  неприятное
ощущение во рту усилилось. Он повязал платком нос и всю нижнюю часть лица.
Пальцы плохо повиновались ему, и лишь с трудом ему удалось завязать  сзади
узел.
   - Я готов, - доложил он.
   Гарденбург тоже успел завязать лицо платком.  Христиан  опять  обхватил
лейтенанта за талию,  и  мотоцикл,  тарахтя  и  подпрыгивая,  вклинился  в
колонну и поехал вслед за санитарной машиной, из оторванной двери  которой
торчали три пары ног.
   Христиан был исполнен глубокой симпатии к лейтенанту, твердо и уверенно
сидевшему перед ним в  маске  из  носового  платка,  придававшей  ему  вид
бандита из американского  фильма.  "Я  должен  как-то  выразить  ему  свою
признательность", - подумал он. Целых пять минут, трясясь в  клубах  пыли,
он старался найти способ показать свою благодарность  лейтенанту.  Наконец
ему в голову пришла идея. "Я расскажу ему о его жене и о себе,  -  подумал
Христиан, - больше я ничего не могу придумать. -  Он  покачал  головой.  -
Нет, это глупо, глупо, глупо". Но теперь, когда  эта  идея  пришла  ему  в
голову, он не мог от нее отделаться. Он закрыл глаза,  стараясь  думать  о
тех тридцати шести, медленно копающих окопы там, на  юге,  потом  старался
вспомнить, сколько пива, холодного  вина  и  холодной  воды  он  выпил  за
последние пять лет.  Однако  его  все  время  так  и  подмывало  крикнуть,
заглушая шум машин: "Лейтенант, я жил с вашей женой, когда ездил в  отпуск
из Ренна".
   Колонна остановилась, и Гарденбург, чтобы удержать машину в равновесии,
снял ногу с педали. В целях безопасности он решил  оставаться  в  середине
колонны. "Вот сейчас, - подумал Христиан, захваченный своей идеей,  -  вот
сейчас я скажу ему". Но в этот  момент  из  санитарной  машины  вышли  два
солдата, вытащили за ноги тело и положили его на дорогу.  Затем,  медленно
волоча усталые ноги, они оттащили  его  на  обочину,  подальше  от  машин.
Христиан наблюдал за ними поверх платка. Солдаты  виновато  посмотрели  на
него.
   - Он неживой, - серьезно сказал один из них,  подходя  к  Христиану,  -
какой смысл везти его, если он неживой?
   Колонна тронулась, и санитарная машина  поползла  на  первой  скорости.
Солдаты побежали следом, фляги хлопали их по бедрам. Они долго тащились за
машиной, прежде чем им удалось влезть в кузов по торчавшим  из  оторванной
двери ногам. Потом  стало  слишком  шумно,  чтобы  можно  было  рассказать
Гарденбургу о его жене.
   Трудно вспомнить, когда началась стрельба.  Сначала  в  голове  колонны
раздался сильный треск, и машины остановились. Потом до  Христиана  дошло,
что он уже давно слышит какой-то шум, но не может понять, что происходит.
   Люди тяжело выскакивали из машин, разбегались в обе стороны от дороги и
рассыпались по пустыне. Один раненый вывалился  из  санитарной  машины  и,
врываясь пальцами в песок, волоча за  собой  неподвижную  ногу,  пополз  к
небольшому островку травы, видневшемуся в десяти метрах справа от  дороги.
Он лег там и начал поспешно копать перед  собой  руками.  Со  всех  сторон
заработали пулеметы, и бронемашины, развернувшись как  придется  по  обеим
сторонам дороги, открыли яростный беспорядочный  огонь.  Какой-то  человек
без фуражки бегал вдоль, колонны брошенных с работающими моторами машин  и
злобно орал: "Вы ответите за это, ответите, сволочи!" Его лысая непокрытая
голова блестела при свете луны,  он  яростно  размахивал  стеком.  "Должно
быть, по меньшей мере полковник", - подумал Христиан.
   Мины падали метрах в шестидесяти.  Один  тягач  загорелся,  и  в  свете
пламени Христиан видел, как  люди  в  беспорядке  разбегаются  в  стороны.
Гарденбург поставил мотоцикл рядом с санитарной машиной и выключил  мотор.
Он внимательно всматривался в пустыню, и треугольная повязка на  его  лице
хлопала по подбородку, как плохо приклеенная борода.
   Англичане  открыли  огонь  трассирующими   пулями   и   малокалиберными
снарядами; изогнутые трассы вначале лениво поднимались в небо, а потом  по
мере приближения к колонне, казалось, набирали скорость. Христиан никак не
мог сообразить, откуда ведется  огонь.  "Никакого  порядка,  -  с  упреком
подумал он, - невозможно воевать в таких нелепых условиях". Он  стал  было
слезать с мотоцикла, решив лечь где-нибудь в сторонке и ждать,  что  будет
дальше.
   -  Оставайся  на  месте!  -  крикнул  Гарденбург,  хотя  их   разделяло
каких-нибудь тридцать сантиметров. "Опять непорядок", - с  обидой  подумал
Христиан, снова усаживаясь на багажник. Он старался нащупать свой автомат,
но никак не мог вспомнить, куда он девался. Из санитарной машины шел едкий
запах дезинфицирующих  веществ,  смешанный  с  трупным  запахом.  Христиан
закашлялся. Вдруг раздался  свист,  и  совсем  близко  разорвался  снаряд.
Христиан  пригнулся  за  металлическим  бортом   санитарной   машины.   Он
почувствовал легкий удар в спину и, подняв руку, сбросил с  плеча  горячий
измятый осколок. Опуская руку, он обнаружил, что автомат висит у  него  на
плече. Он старался расправить запутавшийся ремень, когда Гарденбург  вдруг
завел мотоцикл и резко рванул вперед. Христиан еле удержался в  седле.  Он
ударился подбородком о ствол автомата,  прикусил  язык  и  ощутил  во  рту
соленый  и  теплый  вкус  крови.  Он  прижался  к   Гарденбурга,   который
стремительно вел мотоцикл среди  согнутых  фигур,  среди  шума  и  грохота
разрывов. Вдали в сторону дороги изгибались дугой струи трассирующих пуль.
Гарденбург вел подпрыгивающую машину прямо под трассами. Вскоре они  вышли
из полосы, ярко освещенной горящими автомашинами.
   - Полный беспорядок, - пробормотал  Христиан,  вдруг  рассердившись  на
Гарденбурга. Если он едет к англичанам,  то  пусть  едет  один,  зачем  же
тащить  за  собой  Христиана?  Христиан  решил  схитрить  и  свалиться   с
мотоцикла. Он попытался поднять ногу, но зацепился  штаниной  за  какую-то
выступающую деталь и никак не мог освободиться. Вдруг впереди,  в  стороне
от дороги он заметил смутные силуэты танков, развертывающих  свои  орудия.
Из башни одного танка открыл огонь пулемет, и пули пронзительно засвистели
за самой спиной.
   Христиан пригнулся, плотно прижав голову  к  плечу  лейтенанта.  Пряжки
кожаного  снаряжения  Гарденбурга  царапали  ему   лицо.   Пулемет   снова
развернулся, и на этот раз пули  стали  падать  прямо  перед  ними,  гулко
ударяясь в песок и поднимая облачка пыли.
   Христиан закричал  и  еще  сильнее  прижался  к  лейтенанту.  Ему  было
страшно. Он знал, что ничего не может  сделать  для  своего  спасения;  их
обязательно убьют,  и  он,  лейтенант,  мотоцикл  превратятся  в  сплошную
дымящуюся массу, и на песке останется только груда  обгорелого  тряпья  да
лужа крови и бензина. Потом кто-то рядом закричал  по-английски,  отчаянно
размахивая руками.  Гарденбург,  ворча  что-то  себе  под  нос,  еще  ниже
склонился над рулем. Вскоре  свист  пуль  прекратился,  и  неожиданно  они
оказались одни на бледной  полоске  дороги,  а  стрельба  замирала  далеко
позади.
   Христиан наконец  успокоил