газету
детективного  романа,  который  он  добыл   еще   в   Англии,   в   районе
сосредоточения, когда они ждали переправы через  Ла-Манш.  Кроме  Пейвона,
Майкл никогда не встречал человека, который, мог бы  читать  в  машине  на
ходу.
   Майкл нажал на акселератор,  и  джип  стремительно  понесся  по  пустой
дороге. По правую руку был виден разбитый бомбами аэродром,  где  валялись
остовы сожженных немецких самолетов. Далеко впереди виднелась полоса дыма,
нависшая  над  пшеничными  полями  в  сверкающем  летнем   послеполуденном
воздухе. Джип, прыгая по ухабистой, покрытой  щебнем  дороге,  мчался  под
защиту группы деревьев. Он преодолел небольшой подъем - и  опасная  тысяча
ярдов осталась позади.
   Майкл вздохнул про себя и поехал тише. Со стороны города Кана, занятого
накануне англичанами, время от времени доносилось громкое  уханье  тяжелых
орудий. Что, собственно, собирался делать полковник Пейвон в этом  городе,
Майкл  не  знал.   Будучи   кочующим   офицером   управления   гражданской
администрации, Пейвон по роду своей службы имел право разъезжать по  всему
фронту и вместе с  Майклом  исколесил  всю  Нормандию,  Он  был  похож  на
добродушного  туриста,  который  с  любопытством  осматривает   все,   что
попадается по дороге, если только в это время не  занят  чтением,  повсюду
приветливо кивает головой солдатам, ведущим бой,  бегло  разговаривает  на
парижском диалекте с местными жителями и делает иногда какие-то пометки на
клочках бумаги. По вечерам Пейвон  обычно  удалялся  в  прочное,  глубокое
убежище около Карантана,  сам  отстукивал  на  машинке  свои  донесения  и
куда-то их отсылал; впрочем, Майкл их никогда  не  видел,  да  и  не  знал
точно, куда они отправлялись.
   - До чего паскудная книга, - сказал Пейвон и закинул ее в  задний  угол
джипа. - Только идиот может  читать  детективные  романы,  -  добавил  он,
оглядевшись с веселой шутовской усмешкой. - Мы уже близко?
   Батарея, скрытая за группой крестьянских домов, открыла  огонь.  Грохот
раздался так близко, что даже задрожало ветровое  стекло,  и  Майкл  опять
почувствовал какую-то  щекочущую  дрожь  на  самом  дне  желудка,  которая
появлялась у него всякий раз, когда рядом раздавался орудийный выстрел.
   - Совсем близко, - мрачно ответил Майкл.
   Пейвон усмехнулся.
   - Первые сто ранений бывают самыми тяжелыми, - сказал он.
   "Вот сволочь, - подумал  Майкл,  -  в  один  прекрасный  день  он  меня
погубит".
   Навстречу, жестоко подпрыгивая  на  ухабах,  промчалась  в  тыл  тяжело
нагруженная  английская  санитарная  машина.  Майкл  подумал  о   раненых,
которые, задыхаясь, перекатывались на носилках.
   На обочине дороги  стоял  сожженный  английский  танк,  закопченный,  с
зияющими люками, из  которых  веяло  трупным  запахом,  От  каждого  вновь
захваченного города, который на картах и в передачах Би-би-си  олицетворял
собою очередную победу, веяло одним и тем же сладковатым запахом  гниения,
никак не вязавшимся с представлением  о  победе.  Сидя  за  рулем  машины,
щурясь сквозь запыленные шоферские  очки  и  чувствуя,  как  обгорает  под
палящим солнцем нос,  Майкл  ощущал  неясное  желание  снова  оказаться  в
рабочем батальоне в Англии.
   Они взобрались на вершину холма. Перед ними лежал город Кан.  Англичане
целый месяц бились за этот город, и теперь,  глядя  на  него,  становилось
непонятно, зачем они так старались. Стены сохранились, но домов  почти  не
осталось. Каменные дома, вплотную прижавшиеся друг  к  другу,  квартал  за
кварталом, подвергались полному разрушению, и насколько мог охватить глаз,
всюду была одна и та  же  картина.  "Tripe  a  la  mode  de  Caen"  [рубец
по-кански (франц.)] -  это  название  Майкл  помнил  по  меню  французских
ресторанов в Нью-Йорке, а Канский университет - из курса  истории  средних
веков. А теперь из перевернутой вверх дном университетской библиотеки вели
огонь английские тяжелые минометы, а в тех кухнях, где  в  былое  время  с
таким  искусством  приготовляли  tripe,  припали  к  пулеметам   канадские
солдаты.
   Они уже были  на  окраине  города  и  ехали  по  извилистым  вымощенным
булыжником улицам. Пейвон сделал Майклу знак остановиться. Майкл  подъехал
к массивной каменной  монастырской  стене,  тянувшейся  вдоль  придорожной
канавы.  В  канаве  сидели  несколько  канадцев,  которые  с  любопытством
разглядывали подъехавших американцев.
   "Нам бы следовало носить английские каски, - опасливо подумал Майкл.  -
Ведь англичане из-за этих дурацких касок  могут  принять  нас  за  немцев.
Сначала-они подстрелят нас, а потом уж будут проверять документы.
   - Ну, как дела? - выйдя из машины, спросил Пейвон у солдат, сидевших на
краю канавы.
   - Хуже некуда, - ответил един из канадцев, маленький, смуглый,  похожий
на итальянца солдат. Он стоял в канаве и улыбался.
   - Вы едете в город, полковник?
   - Может быть.
   - Здесь повсюду снайперы, - сказал канадец. Послышался  свист  летящего
снаряда, и канадцы снова нырнули в канаву. Поскольку Майкл  все  равно  не
успел бы выскочить из джипа, он лишь пригнулся и закрыл  лицо  руками.  Но
взрыва не последовало. "Не разрыв, - механически отметил Майкл,  -  привет
от отважных рабочих Варшавы и Праги, которые  заполняют  корпуса  снарядов
песком и вкладывают в них героические записки: "Привет от  антифашистов  -
рабочих военных заводов Шкода". А может  быть,  это  просто  романтическая
история, почерпнутая со страниц газет и из сводок бюро военной информации,
и снаряд взорвется часов через шесть, когда все о нем забудут?"
   - И вот так каждые три минуты, - с досадой произнес канадец, поднимаясь
со дна канавы. - Мы здесь  на  отдыхе,  а  каждые  три  минуты  приходится
бросаться на землю. Вот как в английской армии понимают отдых  солдата,  -
добавил он и сплюнул.
   - А тут есть мины? - спросил Пейвон.
   - Конечно, есть, - раздраженно ответил канадец. - А  почему  бы  им  не
быть? Где, вы думаете, находитесь - на американском стадионе, что ли?
   Он говорил с акцентом, характерным для жителей Бруклина.
   - Ты откуда, солдат? - спросил Пейвон.
   - Из Торонто, - ответил тот. - Тот, кто  еще  раз  попытается  вытащить
меня из Торонто, получит гаечным ключом по уху.
   Опять раздался свист, и  опять  Майкл  не  успел  выбраться  из  джипа.
Канадец исчез с ловкостью циркача. Пейвон только небрежно оперся  о  кузов
джипа. На этот раз снаряд взорвался, но, вероятно, ярдов за сто,  так  как
никаких осколков до них не долетело. Две пушки, находившиеся по ту сторону
монастырской стены, открыли беглый ответный огонь.
   Канадец снова поднялся из канавы.
   - Район отдыха, - сказал он с едким сарказмом. - Лучше бы я  вступил  в
эту чертову американскую  армию.  Ведь  вы  не  увидите  здесь  ни  одного
англичанина. - Он поглядел на разбитую улицу, на разрушенные дома, и в его
затуманенных глазах сверкнула ненависть. - Одни канадцы. Где  дела  плохи,
бросай туда канадцев. Ни один англичанин не побывал дальше борделя в Байе.
   - Послушай... - начал было Пейвон, поражаясь такой дикой лжи.
   - Не спорьте со мной, полковник, не спорьте, - громко сказал солдат  из
Торонто. - Я нервный.
   - Ну хорошо, хорошо, - улыбнулся Пейвон и сдвинул каску назад так,  что
она стала похожа на мирный ночной горшок, возвышающийся над  его  густыми,
карикатурными бровями. - Я и не собираюсь с тобой  спорить.  До  свидания,
встретимся в другой раз.
   - Встретимся,  если  вас  тем  временем  не  подстрелят  и  если  я  не
дезертирую, - проворчал канадец.
   Пейвон помахал ему рукой.
   - Ну, Майкл, теперь давайте я сяду  за  руль,  -  сказал  он.  -  А  вы
садитесь на заднее сиденье и смотрите в оба.
   Майкл забрался в кузов и уселся на опущенный верх джипа,  чтобы  удобно
было стрелять во всех направлениях. Пейвон сел за руль. В подобные моменты
Пейвон всегда брал на себя самую ответственную и опасную роль.
   Он еще раз помахал канадцу, но  тот  не  ответил.  Джип  загромыхал  по
дороге в город.
   Майкл выдул пыль из патронника карабина и снял его с предохранителя. Он
положил карабин на колени  и  стал  внимательно  смотреть  вперед.  Пейвон
медленно лавировал по разбитым мостовым среди развалин города.
   Снова одна за  другой  заговорили  английские  батареи,  укрытые  среди
развалин. Пейвон вел машину  зигзагами,  стараясь  объехать  нагромождения
кирпича и камня на дороге.
   Майкл  пристально  вглядывался  в  окна  уцелевших  домов.  Вдруг   ему
представилось,  что  город  Кан  состоит  из  одних   окон,   занавешенных
светомаскировочными   шторами,    которые    каким-то    чудом    пережили
бомбардировки,  танковые  атаки  и  артиллерийский  обстрел  и  немцев,  и
англичан.  Возвышаясь  в  кузове  машины,  пробирающейся   по   пустынной,
разрушенной улице, среди всех этих окон,  Майкл  вдруг  почувствовал  себя
совершенно нагим и страшно уязвимым. Ведь за каждым окном  мог  притаиться
немецкий снайпер, пристраивающий свою  винтовку  с  прекрасным  оптическим
прицелом и со спокойной улыбкой поджидающий,  пока  этот  глупый  открытый
джип подъедет немного ближе...
   "Пусть меня убьют, - невесело размышлял Майкл, внезапно  сжимаясь,  так
как ему послышалось, что позади раскрылось окно, - пусть меня убьют в бою,
где я буду сражаться с оружием в руках, но я не  хочу  быть  убитым  из-за
угла на дурацкой экскурсии, затеянной этим идиотом,  этим  проходимцем  из
цирка..." Но он тут же понял, что лжет  себе.  Он  не  хотел  быть  убитым
никоим  образом.  Какой  в  этом  смысл?  Война  идет   своим   медленным,
размеренным темпом, и если уж его убьют,  то  никому  нет  дела,  как  это
случится, кроме него самого, и возможно, его семьи. Убьют ли его,  или  не
убьют - все равно армии будут  продолжать  Движение,  машины,  которые,  в
конечном счете, являются главным  орудием  войны,  будут  уничтожать  друг
друга, капитуляция будет подписана... "Выжить, - подумал он  с  отчаянием,
вспоминая свое пребывание в рабочем батальоне, - выжить, выжить..."
   Вокруг громыхали орудия. Трудно было представить себе,  что  существует
какая-то организация, что люди подают команды по телефону, наносят  данные
на карты, корректируют огонь, возятся с  огромными  сложными  механизмами,
которые могут поднять ствол пушки так, что она выстрелит в  данную  минуту
на пять миль, в следующую - на семь миль, что все это происходит  невидимо
для глаза, среди подвалов старого  города  Кана,  за  старинными  оградами
парков, в гостиных французов, бывших совсем недавно  водопроводчиками  или
мясниками, а сейчас уже мертвых. Как велик был Кан, какое имел  население,
был ли он похож на Буффало, Джерси-Сити, Пасадену?
   Джип  медленно  продвигался  вперед,  Пейвон  с  интересом  оглядывался
вокруг, а Майкл все острее сознавал, что со спины он совсем не защищен.
   Они  свернули  за  угол  и  выехали  на  улицу   трехэтажных,   страшно
искалеченных домов. Каскады камней и  кирпича  обрушились  со  стен  домов
прямо на улицу, мужчины и женщины  копались  в  развалинах,  как  сборщики
фруктов, извлекая из руин, бывших  когда-то  их  жилищами,  то  ковер,  то
лампу, то пару чулок, то кастрюлю. Они не замечали ни английских пушек, ни
снайперов, ни огня немецких батарей, находившихся по  ту  сторону  реки  и
обстреливавших город, - не замечали ничего, кроме того, что здесь были  их
дома и что под этими грудами камня и дерева похоронено все  их  имущество,
которое они медленно накапливали в течение всей своей жизни.
   На улице стояло множество тачек и  детских  колясок.  Люди  разыскивали
наверху,  среди  развалин,  свои  пожитки  и,  прижимая  к  груди  пыльные
сокровища, балансируя,  спускались  вниз  и  аккуратно  складывали  их  на
маленькие повозки. Потом, не глядя ни на проезжающих мимо американцев,  ни
на случайно остановившиеся поблизости джип или санитарную машину канадцев,
они методично  лезли  на  вершину  застывшего  каменного  потока  и  снова
начинали откапывать какое-нибудь искалеченное сокровище.
   Проезжал мимо этих людей, похожих  на  старательных  сборщиков  урожая,
Майкл на некоторое время забыл свои опасения. Он уже не думал о  том,  что
может получить пулю между лопаток или в пульсирующую  нежную  ткань  прямо
под грудной клеткой (он знал, что если в него будут стрелять  спереди,  то
непременно попадут в это место). Ему  захотелось  встать  и  обратиться  с
речью к этим французам, обшаривающим руины своих домов. "Уходите, -  хотел
он крикнуть. - Бегите из города. Что бы вы ни нашли здесь, погибать  из-за
этого не стоит. Звуки, которые вы слышите, - это разрывы снарядов. А когда
снаряд разрывается, сталь не различает, что перед ней - воинская форма или
человеческое тело, штатский или  военный.  Приходите  потом,  когда  война
уйдет отсюда. Ваши сокровища останутся в целости, они никому не  нужны,  и
никто не воспользуется ими".
   Но он ничего не сказал, и джип продолжал медленно  катиться  по  улице,
где жители, охваченные лихорадкой стяжательства, откапывали оправленные  в
серебряные рамы  портреты  бабушек,  дуршлаги  и  кухонные  ножи,  вышитые
покрывала, которые были белыми до того, как в дом угодил снаряд.
   Они выехали на широкую площадь, теперь  пустынную  и  с  одной  стороны
совершенно открытую, потому что все здания там были стерты с  лица  земли.
По другую сторону площади текла река Орн. На том берегу, как было известно
Майклу, находились позиции немцев; он знал, что из-за реки враг  тщательно
наблюдает за медленно двигающимся джипом. Он знал, что и  Пейвон  понимает
это,  но  почему-то  не  прибавляет  скорость.  "Чего  ему   надо,   этому
бездельнику, - подумал  Майкл,  -  ехал  бы,  черт  его  подери,  один  да
показывал свою храбрость".
   Впрочем, никто не стал по ним стрелять, и они продолжали свой путь.
   Кругом, казалось, царило  спокойствие,  хотя  орудия  продолжали  вести
методический огонь. Шум  мотора  машины,  ставший  таким  привычным  после
многодневных скитаний по пыльным  дорогам  среди  движущихся  колонн,  под
разрывами снарядов, не мешал  Майклу,  проезжая  по  мертвым,  разрушенным
улицам  старого  города,  внимательно  прислушиваться  к  каждому  шороху,
каждому скрипу, повороту дверной ручки, к щелчку ружейного затвора. Он был
уверен, что услышал бы  эти  звуки  даже  в  том  случае,  если  бы  целый
артиллерийский полк открыл огонь в сотне ярдов от него.
   Пейвон медленно кружил по улицам города то под палящими лучами  летнего
солнца, то в пурпурной тени, знакомой Майклу по картинам Сезанна,  Ренуара
и Писсаро еще задолго до того, как он  ступил  на  землю  Франции.  Пейвон
остановил  джип,  чтобы  посмотреть  на  чудом  сохранившуюся  табличку  с
названием  двух  уже  не  существующих  улиц.  Он  медленно,  с  интересом
оглядывался по сторонам, а Майкл коротал время, либо разглядывая  толстую,
здоровую, коричневую шею под каской, либо смотря на зияющие дыры в  стенах
серых каменных зданий, откуда в любой момент его могла настигнуть смерть.
   Пейвон снова тронулся в путь, и джип  поехал  по  тому  месту,  которое
когда-то было главной артерией города.
   - Я приезжал сюда как-то на уик-энд в тридцать восьмом году,  -  сказал
Пейвон, обернувшись назад,  -  с  моим  другом,  кинопродюсером,  и  двумя
девушками с одной из его студий. - Он в раздумье  покачал  головой.  -  Мы
очень мило провели время. Мой  друг,  его  звали  Жюль,  был  убит  еще  в
сороковом году. - Пейвон поглядел на разбитые витрины магазинов.  -  Я  не
узнаю ни одной улицы.
   "Непостижимо,  -  подумал  Майкл,  -  он  рискует  моей   жизнью   ради
воспоминаний о времени, проведенном здесь шесть лет назад с парой актрис и
ныне покойным продюсером".
   Они свернули на улицу,  где  было  заметно  значительное  оживление.  У
церковной стены стояло несколько грузовиков; вдоль железной ограды  церкви
патрулировало трое или четверо молодых французов с  нарукавными  повязками
бойцов  Сопротивления;  несколько  канадцев  помогали  раненым   горожанам
забраться в грузовик. Пейвон остановил джип  на  небольшой  площади  перед
церковью. На тротуаре лежали  сложенные  в  кучи  вещи:  старые  чемоданы,
плетеные корзинки, саквояжи, базарные сетки, набитые  бельем,  простыни  и
одеяла, в которые были завязаны различные предметы домашнего обихода.
   Мимо  проехала  на  велосипеде  молоденькая  девушка  в  светло-голубом
платье,  очень  чистеньком  и  накрахмаленном.  Она  была  хорошенькая,  с
красивыми иссиня-черными волосами. Майкл с любопытством поглядел  на  нее.
Она  ответила  ему  холодным  взглядом,  ее  лицо  выражало   нескрываемую
ненависть и презрение. "Она считает меня виноватым в  том,  что  их  город
бомбили, в том, что ее дом разрушен, отец убит, а возлюбленный  бог  знает
где", - подумал  Майкл.  Развевающаяся  красивая  юбка  промелькнула  мимо
санитарной машины, затем мимо каменной плиты,  разбитой  снарядом.  Майклу
захотелось побежать за ней, остановить ее, убедить...  Убедить  в  чем?  В
том,  что  он  не  бессердечный,  истосковавшийся  по   девочкам   солдат,
восхищающийся стройными ножками даже в мертвом городе, что он понимает  ее
трагедию, что она не должна судить  о  нем  слишком  поспешно,  с  первого
взгляда, что в ее сердце должно найтись место для сострадания и сочувствия
к нему, так же как и она вправе рассчитывать на сострадание  и  сочувствие
по отношению к себе...
   Девушка исчезла.
   - Давайте войдем, - предложил Пейвон.
   После ослепительного солнечного дня  в  церкви  казалось  очень  темно.
Майкл сначала ощутил только запах: к тонкому,  пряному  аромату  свечей  и
сжигавшегося  столетиями  ладана  примешивался  запах  скотного  двора   и
тошнотворный дух старости, лекарств и смерти.
   Остановившись у самой двери, он моргал глазами и прислушивался к топоту
детских ножек по массивному каменному полу, устланному соломой. Высоко под
куполом виднелась огромная, зияющая  дыра,  проделанная  снарядом.  Сквозь
отверстие, как мощный янтарный прожектор, прорвавший религиозный  мрак,  в
церковь врывался поток солнечного света.
   Когда глаза Майкла привыкли к темноте, он  увидел,  что  церковь  полна
людей. Жители города, вернее те, кто не успел  убежать  или  кого  еще  не
убили, собрались здесь, в оцепенении ожидая от бога защиты,  надеясь,  что
их вывезут в тыл. Сначала Майклу  показалось,  что  он  попал  в  огромную
богадельню. На полу на носилках, на  одеялах,  на  охапках  соломы  лежали
десятки морщинистых, еле  живых,  желтолицых,  хрупких  восьмидесятилетних
стариков. Одни терли полупрозрачными руками горло, другие слабо натягивали
на себя одеяла; они что-то  бормотали,  издавая  пискливые  нечеловеческие
звуки. Горящими глазами умирающих они глядели на стоящих над  ними  людей;
они мочились прямо на пол, потому что были слишком стары, чтобы двигаться,
и слишком  безразличны  ко  всему  окружающему;  они  скребли  заскорузлые
повязки, покрывавшие раны, полученные ими  на  войне  молодого  поколения,
которая  бушевала  в  городе  уже  целый  месяц;  они  умирали  от   рака,
туберкулеза, склероза сосудов, нефрита, гангрены,  недоедания,  старческой
дряхлости.  Такое  скопление  больных  беспомощных  стариков  в   пробитой
снарядом церкви заставило Майкла содрогнуться,  особенно  когда  он  начал
внимательнее  всматриваться  в   их   обреченные,   дышащие   испепеляющей
ненавистью лица, которые то тут, то  там  освещал  яркий  сноп  солнечного
света, полный танцующих пылинок. Среди этого  сборища,  между  соломенными
тюфяками  и   запятнанными   кровью   подстилками,   между   стариками   с
раздробленными бедрами и больными раком, которые были прикованы к  постели
уже многие годы, задолго до прихода в  город  англичан,  между  старухами,
правнуки которых уже погибли под Седаном, в боях у озера Чад и под Ораном,
- среди всего этого сборища бегали дети, играя, снуя взад и вперед. Они то
весело мелькали в золотых лучах,  проникавших  через  отверстие,  пробитое
немецким