рядовых и... Современный мир, -  с  возмущением  думал  он,  -
очень плохо готовит нас к испытаниям, которым он нас подвергает".
   И еще половой вопрос. Может быть, это  дело  привычки,  как  утверждают
многие авторитеты, но это прочно укоренившаяся привычка.  Каждый  мужчина,
женатый  или  холостой,  пользуясь  свободными  отношениями  тридцатых   -
сороковых годов, уже с семнадцатилетнего возраста имел постоянные интимные
связи с женщинами. Если ему изредка приходилось по той  или  иной  причине
обходиться без женщины неделю, а то и  побольше,  то  это  были  для  него
беспокойные и несчастные дни.  Бурные  порывы  молодости  вызывали  в  нем
раздражение и нервозность,  мешали  ему  работать,  мешали  ему,  наконец,
думать о чем-нибудь другом. В армии, где собраны целые  орды  мужчин,  при
строгом казарменном режиме, в длительных походах и на полевых учениях, где
каждый раз приходится ночевать в незнакомом месте, едва ли будут  женщины,
способные ответить на прихоти безымянного солдата под  безымянной  каской.
Джин Танни [известный американский  боксер,  победивший  чемпиона  мира  в
тяжелом весе Демпси],  экс-чемпион  по  боксу  в  тяжелом  весе,  выступал
когда-то за обет безбрачия для солдат  республики,  торжественно  заявляя,
что медицинские авторитеты теперь  согласны  с  тем,  что  воздержание  не
причиняет  вреда  здоровью.  А  что  ответил  бы  Фрейд  [Фрейд,   Зигмунд
(1856-1939) - австрийский врач и психолог, создатель теории  психоанализа]
победителю Демпси? Майкл усмехнулся. Сейчас можно усмехаться, но он  знал,
что потом, когда он будет лежать всю ночь без сна на  своей  узкой  койке,
слушая  разносящийся  по  казарме-храп  мужчин,  он  найдет  в  этом  мало
смешного.
   "О  милая,  достойная  Демократия,  во  имя  тебя,  может  быть,  стоит
умереть... - думал он, - но что касается других  жертв,  на  них,  видимо,
решиться гораздо труднее".
   Пройдя еще несколько шагов, он подошел к входу в маленький  французский
ресторан. Через окно он увидел, что Пегги уже ждет у стойки.
   Ресторан был переполнен, и  они  сели  у  стойки  рядом  с  подвыпившим
моряком с ярко-рыжими волосами. Как и всегда,  когда  Майкл  встречался  с
Пегги в  такой  обстановке,  две-три  минуты  он  молча  смотрел  на  нее,
наслаждаясь спокойным выражением ее  лица  с  широким  лбом  и  изогнутыми
бровями, любуясь ее простой, строгой прической  и  красивым  платьем.  Все
лучшее, что есть в городе, казалось, находило какое-то  отражение  в  этой
высокой, стройной, располагающей к себе девушке... И теперь  представление
Майкла о городе обязательно связывалось с улицами, по которым они  гуляли,
с домами, куда они заходили, с пьесами, которые они смотрели, с галереями,
которые они посещали, и с барами, где они коротали зимние вечера. Глядя на
ее раскрасневшиеся от ходьбы щеки,  на  блестящие  от  радости  глаза,  на
длинные ловкие руки, касающиеся его рукава, невозможно было поверить,  что
этому наслаждению когда-нибудь придет конец, что наступит время, когда  он
вернется сюда и не найдет ее, неизменившуюся, неменяющуюся.
   Он смотрел на нее, и все печальные, нелепые мысли,  преследовавшие  его
по пути из конторы адвоката, рассеялись. Он грустно улыбнулся,  дотронулся
до, ее руки и передвинулся поближе к ней на соседнюю табуретку.
   - Что ты делаешь сегодня? - спросил он.
   - Жду.
   - Чего ждешь?
   - Жду, когда меня пригласят.
   - Что ж, считай, что тебя уже пригласили. Коктейль, -  обратился  он  к
буфетчику. Затем, опять  повернувшись  к  Пегги,  продолжал:  -  Один  мой
знакомый совершенно свободен до половины седьмого завтрашнего утра.
   - А что я скажу на работе?
   - Скажи, - серьезно проговорил он, - что ты участвуешь  в  передвижении
войск.
   - Не знаю, - ответила Пегги, - мой хозяин против войны.
   - Скажи ему, что войска тоже против войны.
   - Может быть, ему вообще ничего не говорить?
   - Я позвоню ему, - заявил Майкл, - и скажу: вас видели на улице,  когда
вы шли по направлению к Вашингтон-скверу пьяный в стельку.
   - Он не пьет.
   - Твой хозяин, - сказал Майкл, - опасный чужестранец.
   Они тихонько чокнулись. Майкл вдруг  заметил,  что  рыжеволосый  матрос
прислонился к нему и пристально смотрит на Пегги.
   - Точно, - произнес матрос.
   - С вашего позволения, - сказал Майкл, чувствуя, что  теперь  он  может
резко разговаривать с мужчинами в военной форме, -  у  нас  с  этой  дамой
частный разговор.
   - Точно, - повторил матрос и похлопал  Майкла  по  плечу.  Майкл  вдруг
вспомнил, как на второй день войны во время завтрака в Голливуде  какой-то
сержант вот так же жадно смотрел на Лауру. - Точно, - сказал матрос,  -  я
восхищаюсь тобой, ты разбираешься в этом деле. Что толку целовать  девушек
на городской площади, а потом идти на войну. Лучше оставайся дома и спи  с
ними. Точно.
   - Послушайте, - сказал Майкл.
   - Извините меня, - проговорил матрос, положив деньги на стойку, и надел
новенькую белую шапочку на свою рыжую голову. - Просто сорвалось с  языка.
Точно. Я направляюсь в Эри, в Пенсильванию. - И, держась очень  прямо,  он
вышел из бара.
   Глядя ему вслед, Майкл не мог удержаться от улыбки. Все  еще  улыбаясь,
он повернулся к Пегги.
   - Солдаты, - начал было он, - доверяют свои тайны всякому...
   Вдруг он заметил, что Пегги плачет. Она сидела выпрямившись на  высокой
табуретке, в своем красивом коричневом платье, и слезы  медленно  катились
по ее щекам. Она не вытирала их.
   - Пегги, - тихо произнес Майкл, с благодарностью заметив, что буфетчик,
наклонившись на  другом  конце  стойки,  делает  вид,  что  чем-то  занят.
"Вероятно, - подумал Майкл, касаясь рукой Пегги, -  в  эти  дни  буфетчики
видят много слез и знают, как вести себя в таких случаях".
   - Извини, - сказала Пегги, - я начала смеяться, а получилось вот что.
   Тут подошел  суетливый  итальянец-метрдотель  и,  обращаясь  к  Майклу,
сказал:
   - Мистер Уайтэкр, стол для вас готов.
   Майкл взял бокалы и направился вслед за Пегги и метрдотелем к столику у
стены. Когда они уселись, Пегги уже перестала плакать, но оживление  сошло
с ее лица. Майкл никогда не видел ее такой.
   Они молча приступили к еде. Майкл ждал, когда Пегги совсем  успокоится.
На нее это было совсем не похоже, он никогда раньше не  видел,  чтобы  она
плакала. Он всегда думал о ней, как о девушке, которая ко всему, что бы  с
ней ни случилось, относится со спокойным стоицизмом. Она никогда ни на что
не  жаловалась,  не  устраивала  бессмысленных   сцен,   как   большинство
представительниц женского пола, с которыми  встречался  Майкл,  и  поэтому
теперь он не знал, как ее успокоить, как рассеять ее уныние. Он  время  от
времени посматривал на нее, но она склонилась над тарелкой и не  поднимала
головы.
   - Извини меня, - наконец проговорила она,  когда  они  уже  пили  кофе.
Голос ее звучал удивительно резко. - Извини меня, что я так вела  себя.  Я
знаю, что должна быть веселой, бесцеремонной  и  расцеловать  на  прощание
молодого бравого солдата: "Иди, дорогой, пусть тебе снесут голову, я  буду
ждать тебя с рюмкой коньяку в руке".
   - Пегги, - пытался остановить ее Майкл, - перестань.
   - Возьми мою перчатку и надевай ее на руку, -  не  унималась  Пегги,  -
когда будешь в наряде на кухне.
   - В чем дело, Пегги? - глупо спросил Майкл, хотя  хорошо  знал,  в  чем
было дело.
   - Дело в том, что я очень люблю войны, - отрезала Пегги, - без  ума  от
войн. - Она засмеялась. - Было бы ужасно, если бы хоть кто-нибудь из  моих
знакомых не был убит на войне.
   Майкл вздохнул, чувствуя себя утомленным и беспомощным,  но  он  должен
был признаться себе, что ему не хотелось  бы  видеть  Пегги  в  числе  тех
патриотически настроенных женщин,  которые  с  таким  увлечением  занялись
войной, словно готовились к свадьбе.
   - Чего ты хочешь, Пегги? - спросил он,  думая  о  том,  что  неумолимая
армия ждет его завтра утром в половине седьмого, а другие армии  в  разных
частях света готовят ему смерть. - Чего ты хочешь от меня?
   - Ничего, - ответила Пегги, - ты подарил мне два драгоценных года своей
жизни. Чего еще могла бы желать девушка? А  теперь  отправляйся,  и  пусть
тебя разорвет на части. Я повешу "Золотую звезду" [медаль "Золотая звезда"
выдается за погибшего на войне сына или мужа] у входа в дамскую комнату  в
клубе "Сторк".
   Подошел официант.
   - Желаете  еще  чего-нибудь?  -  спросил  он,  улыбаясь  с  итальянской
любезностью состоятельным влюбленным, которые заказывают дорогие завтраки.
   - Мне коньяк, - ответил Майкл, - а тебе, Пегги?
   - Спасибо, - сказала Пегги, - мне больше ничего не надо.
   Официант отошел. "Если бы в двадцатом году  он  не  сел  на  пароход  в
Неаполе, - подумал Майкл, - сегодня он был бы, вероятнее всего, в Ливии, а
не на Пятьдесят шестой улице".
   - Знаешь, что я собираюсь сделать сегодня? - резко спросила Пегги.
   - Ну?
   - Кое-куда пойти и выйти за кого-то замуж. - Она вызывающе и со злостью
взглянула на него через небольшой, покрытый винными пятнами стол.
   Девушка  за  соседним  столиком,  яркая  блондинка  в  красном  платье,
говорила сиявшему улыбкой седовласому мужчине, с которым она завтракала:
   - Вы должны как-нибудь представить меня своей жене, мистер Копаудер.  Я
уверена, что она чрезвычайно обаятельна.
   - Ты слышал, что я сказала? - спросила Пегги.
   - Слышал.
   К столу подошел официант и поставил небольшой бокал.
   - Осталось только три бутылки, - заметил он, -  в  эти  дни  невозможно
достать коньяк.
   Майкл взглянул на официанта. Ему почему-то не понравилось его  смуглое,
приторно-сладкое, тупое лицо.
   - Держу пари, - сказал Майкл, - что в Риме это  не  составляет  никаких
трудностей.
   По лицу официанта пробежала дрожь, и Майклу показалось, что он  слышит,
как тот сокрушенно говорит про себя: "И этот стыдит меня за Муссолини. Все
эта война, ох, эта проклятая война".
   - Да, сэр, возможно, вы правы, - улыбаясь произнес официант  и  отошел,
растерянно двигая руками и скорбно поджав верхнюю губу, давая этим понять,
что он не несет никакой ответственности за итальянскую армию,  итальянский
флот, итальянскую авиацию.
   - Ну? - громко спросила Пегги.
   Майкл молча потягивал коньяк.
   - Что ж, мне все ясно.
   - Просто я не вижу смысла сейчас жениться, - ответил наконец Майкл.
   - Ты абсолютно прав, но так  надоело  смотреть,  как  убивают  одиноких
мужчин.
   - Пегги! - Майкл с нежностью прикрыл своей рукой ее руку. - Это на тебя
совсем не похоже.
   - А может быть, и похоже, - ответила Пегги, - может быть, я  раньше  не
была похожа на себя. Не думай, - холодно добавила она, -  что  через  пять
лет, когда ты вернешься  со  всеми  своими  медалями,  я  встречу  тебя  с
приветливой улыбкой на лице.
   - Ладно, - устало проговорил Майкл, - давай не будем говорить об этом.
   - А я хочу говорить об этом, - возразила Пегги.
   - Ну хорошо, говори, - согласился Майкл.
   Он заметил, что она старается сдержать  слезы,  лицо  ее  расплылось  и
размякло.
   - Я хотела быть очень веселой, - сказала она дрожащим голосом. -  Идешь
на  войну?  Давай  выпьем...  И  я  бы  сдержалась,  если   бы   не   этот
отвратительный моряк... Вся беда в том, что я могу забыть тебя. У меня был
один друг в Австрии, и я думала, что буду помнить его до конца своих дней.
Он был, пожалуй, лучше тебя, смелее  и  нежнее,  но  в  прошлом  году  его
двоюродная сестра написала мне из Швейцарии, что его убили в Вене.  В  тот
вечер, когда я получила это письмо, я собиралась  с  тобой  в  театр.  Мне
казалось, что в этот вечер  я  никуда  не  смогу  пойти,  но  стоило  тебе
появиться в дверях, и я почти совсем забыла того человека. Он был мертв, и
я уже почти не помнила его, хотя однажды я тоже просила  его  жениться  на
мне. Кажется, мне ужасно везет в этом отношении, не правда ли?
   - Перестань, - прошептал Майкл, - пожалуйста, Пегги, перестань.
   Но Пегги продолжала говорить, ее  глубокие,  выразительные  глаза  были
полны слез.
   - Я глупая, - говорила она. - Вероятно, я забыла бы  его,  если  бы  мы
даже поженились, и, видимо, забуду и тебя, если  ты  не  скоро  вернешься.
Может быть, это просто предрассудок, но у  меня  такое  предчувствие,  что
если бы ты был женат и знал, что тебе нужно вернуться именно сюда,  где  у
тебя есть дом и законная жена, ты бы непременно  вернулся.  Нелепо...  Его
звали Йозефом, у него не было дома и вообще ничего, поэтому,  естественно,
они и убили его. - Пегги вдруг поднялась.  -  Подожди  меня  на  улице,  -
сказала она, - я скоро приду.
   Она быстро вышла из небольшой темной комнаты с маленькой стойкой у окна
и  развешанными  по  закопченным  стенам  старыми  картами  винодельческих
районов Франции. Оставив официанту на столе  деньги  по  счету  и  хорошие
чаевые в качестве компенсации за свою грубость, Майкл неторопливо вышел на
улицу.
   Стоя у ресторана, он задумчиво курил  папиросу.  "Нет,  -  окончательно
решил он про себя, - нет, она не права. Я не собираюсь взваливать на  себя
это бремя и не позволю делать это ей. Если она забудет меня,  что  ж,  это
будет просто дополнительная цена,  которой  приходится  расплачиваться  за
войну, своего рода боевая потеря, которая  не  входит  в  подсчет  убитых,
раненых, уничтоженных ценностей, но, безусловно, относится к числу потерь.
Напрасно мы пытались бы избежать ее".
   Появилась Пегги. Ее волосы ярко блестели на солнце, видимо, она  только
что старательно  причесала  их  там,  наверху,  а  улыбающееся  лицо  было
спокойно.
   - Прости меня, - сказала она, касаясь его руки. - Я  так  же  удивляюсь
этому, как и ты.
   - Ну и хорошо, - ответил Майкл, - я сегодня тоже вел себя не блестяще.
   - Я совсем не то хотела сказать. Ты ведь веришь мне?
   - Конечно.
   - Когда-нибудь в другой раз я расскажу тебе об этом человеке  из  Вены.
Интересная история, особенно для солдата.
   - Хорошо, - вежливо ответил Майкл, - я с удовольствием послушаю.
   - А теперь, - Пегги посмотрела на улицу и сделала знак такси,  медленно
приближавшемуся с Лексингтон-авеню, - я  думаю,  мне  лучше  вернуться  на
службу и поработать до конца дня, не правда ли?
   - Нет необходимости...
   Пегги с улыбкой посмотрела на него.
   - Я думаю, что так будет лучше, - сказала она, - а вечером мы  увидимся
снова, будто и не завтракали сегодня  вместе.  Пусть  будет  так.  У  тебя
найдется достаточно дел на эти полдня, не правда ли?
   - Конечно.
   - Желаю хорошо провести время, дорогой, - она нежно поцеловала его, - и
надень вечером серый костюм. - Не оглянувшись, Пегги села в машину.  Майкл
смотрел вслед удалявшейся машине, пока она не  повернула  за  угол.  Потом
медленно пошел по теневой стороне улицы.
   Вскоре он вольно или невольно перестал  думать  о  Пегги,  было  о  чем
подумать и кроме этого. Война делает человека скупым, он бережет  для  нее
все свои чувства. Но это не оправдание,  ему  просто  не  хотелось  думать
сейчас о Пегги. Он слишком хорошо знал себя, чтобы вообразить, будто  два,
три, четыре года сможет сохранить верность фотографии, письму в месяц раз,
памяти... И он  не  хотел  предъявлять  ей  никаких  претензий.  Они  были
здравомыслящими, прямыми, искренними людьми, и сейчас  перед  ними  встала
проблема, которая так или иначе коснулась миллионов окружающих  их  людей.
Но разрешить эту проблему они могут ничуть не лучше,  чем  самый  простой,
самый неграмотный молодой парень из лесной глуши,  который,  оставив  свою
Кору Сью, спустился с гор, чтобы взяться за винтовку. Майкл знал, что  они
больше не будут говорить на эту тему ни этой ночью,  ни  другой,  пока  не
кончится война, но знал он и то, что не раз еще долгими  ночами  на  чужой
земле, воскрешая в памяти  прошлое,  он  будет  с  мукой  вспоминать  этот
чудесный летний день и внутренний голос будет шептать ему: "Почему  ты  не
сделал этого? Почему? Почему?"
   Майкл тряхнул  головой,  стараясь  отогнать  тяжелые  мысли,  и  быстро
зашагал по улице среди стройных и  приветливых  темных  зданий,  озаренных
солнечным  светом.  Он  обогнал  тяжело  опиравшегося  на  палку  старика.
Несмотря на теплый день, на нем было длинное  темное  пальто  и  шерстяной
шарф; желтоватая кожа лица и руки, сжимавшей  палку,  говорила  о  больной
печени. Он посмотрел на Майкла слезящимися злыми глазами, как будто каждый
быстро шагающий по улице молодой человек наносил ему, закутанному в шарф и
ковыляющему у края могилы, личное оскорбление.
   Взгляд его удивил Майкла, и он чуть не остановился, чтобы посмотреть на
старика еще раз: может быть, это какой-нибудь знакомый, затаивший на  него
обиду, но старик был ему незнаком, и Майкл пошел дальше,  но  уже  не  так
быстро. "Глупец, - подумал Майкл, - ты  съел  свой  роскошный  обед:  суп,
рыбу, белое вино и красное,  бургундское  и  бордо,  дичь,  жареное  мясо,
салат, сыр, а теперь ты перешел к десерту и коньяку, и только потому,  что
находишь сладкое горьким, а вино терпким, ты возненавидел тех, кто сел  за
стол позднее тебя. Я бы поменял, старик, свою молодость на прожитые  тобой
дни, лучшие  дни  Америки:  дни  оптимизма,  коротких  войн  с  небольшими
потерями, бодрящие и воодушевляющие дни начала двадцатого века. Ты женился
и двадцать лет, изо дня в день садился обедать в одном и том  же  доме  со
своим многочисленным потомством, а воевали тогда только другие страны.  Не
завидуй мне, старик, не завидуй. Это редкая удача, дар божий быть в тысяча
девятьсот Сорок втором году семидесятилетним, полумертвым стариком! Сейчас
мне жаль тебя, потому что на твоих старых костях  тяжелое  пальто,  теплый
шарф вокруг озябшей шеи, трясущаяся рука сжимает палку, без  которой  тебе
уже не обойтись... Но, может быть, себя мне придется пожалеть еще  больше.
Мне тепло, у меня крепкие руки и уверенный шаг...  Мне  никогда  не  будет
холодно в летний день, и моя рука никогда не  затрясется  от  старости.  Я
ухожу в антракте и не вернусь на второй акт".
   Рядом раздался стук высоких каблуков, и Майкл взглянул  на  проходившую
мимо женщину. На ней была широкополая  соломенная  шляпа  с  темно-зеленой
лентой; сквозь поля на лицо  падал  мягкий  розовый  свет;  светло-зеленое
платье мягкими складками облегало бедра. Она была без чулок, с  загорелыми
ногами.  Женщина  сделала  вид,  что  не  обращает  никакого  внимания  на
вежливый, но восхищенный  взгляд  Майкла,  быстро  обогнала  его  и  пошла
впереди. Глаза Майкла с удовольствием  задержались  на  изящной,  стройной
фигуре, и он улыбнулся, когда женщина, как и  следовало  ожидать,  подняла
руку и беспомощно-милым жестом поправила волосы, довольная тем, что на нее
смотрит молодой человек и находит ее привлекательной.
   Майкл усмехнулся: "Нет, старик, - подумал он, - я все это выдумал.  Иди
и умирай, старик, благословляю тебя, а я еще  с  удовольствием  посижу  за
столом".
   Было уже далеко за полдень, когда, насвистывая, он подошел к бару,  где
должен был встретиться с Кэхуном, чтобы проститься с ним,  перед  тем  как
отправиться на войну.



15

   В  жаркое  роковое  лето  1942  года  у  стойки  в  войсковой  лавке  в
Форт-Диксе, штат Нью-Джерси, где продавали слабое пиво, по  вечерам  можно
было слышать такие разговоры:
   - ...У меня один  глаз,  в  самом  деле  только  один.  Я  сказал  этим
мерзавцам, а они говорят: "Вполне годен", и вот я здесь.
   И еще: - У меня десятилетняя дочь. "Вы не  живете  со  своей  женой,  -
говорят мне. - Вполне годен". В стране полно  молодых  одиноких  бездетных
мужчин, а они сцапали меня.
   И еще: - В Старом свете, когда тебя хотели призвать в армию, ты  шел  к
специалисту, и он устраивал тебе грыжу. Небольшой нажим пальцем - и у тебя
грыжа, которой хватит на пятьдесят войн. А в Америке только раз взглянут и
уже говорят: "Сынок, мы вправим тебе ее за два дня, и будешь опять как  ни
в чем не бывало. Вполне годен!"
   И еще: - Разве это пиво?  Стоит  только  правительству  приложить  свою
руку,