ысокий  парень
заботливо помог ему спуститься со  ступенек  на  грязную  улицу,  тепло  и
ободряюще похлопав его по плечу.
   - Теперь иди, браток, - сказал он, - желаю тебе  приятно  провести  эти
дни, и до подъема в понедельник забудь, что есть  такая  вещь,  как  армия
Соединенных Штатов.
   Ной, улыбаясь, помахал ему и поспешил к отелю, где его ждала Хоуп.


   Он нашел ее в переполненном вестибюле среди толпившихся мужчин в хаки и
их жен.
   Ной заметил ее раньше, чем  она  увидела  его.  Слегка  прищурясь,  она
всматривалась в окружающих ее солдат и женщин, в пыльные пальмы в  кадках.
Она была бледна и выглядела возбужденной. Когда он подошел к ней сзади  и,
слегка тронув за локоть, сказал: "Полагаю, вы миссис Аккерман", по ее лицу
пробежала улыбка, но казалось, что она вот-вот заплачет.
   Они поцеловались, словно были одни.
   - Ну, - нежно успокаивал ее Ной, - ну, ну...
   - Не беспокойся, я не буду плакать.
   Отступив на шаг назад, она пристально посмотрела на него.
   - Первый раз, - сказала она, - вижу тебя в форме.
   - Ну, и как я выгляжу?
   У нее слегка дрогнули губы:
   - Ужасно.
   Они оба рассмеялись.
   - Идем наверх, - предложил он.
   - Нельзя.
   - Почему? - спросил Ной, чувствуя, как у него замирает сердце.
   - Мне не удалось получить комнату: кругом все переполнено. Ну ничего. -
Она коснулась его лица и усмехнулась, увидев его отчаяние. -  У  нас  есть
место, на этой улице, в меблированных комнатах. Да не смотри же так.
   Взявшись за руки, они вышли из отеля. Они молча шли по улице, время  от
времени посматривая друг на друга.  Ной  чувствовал  на  себе  сдержанные,
одобряющие взгляды солдат, мимо которых они проходили, - у них не было  ни
жен, ни девушек, и им не оставалось ничего другого, как напиться.
   Дом, где помещались меблированные комнаты, давно нуждался  в  покраске.
Крыльцо заросло диким виноградом, а нижняя ступенька была сломана.
   - Осторожно, - предупредила Хоуп,  -  не  провались,  не  хватает  тебе
только сломать ногу.
   Дверь открыла хозяйка. Это  была  худощавая  старуха  в  грязном  сером
фартуке. От нее пахло потом, помоями и старостью. Держась костлявой  рукой
за ручку двери, она холодно взглянула на Ноя и спросила Хоуп:
   - Это ваш муж?
   - Да, это мой муж, - ответила Хоуп.
   - Гм, - промычала старуха и даже не ответила на  вежливую  улыбку  Ноя.
Пропустив их в дом, она продолжала смотреть им вслед, пока они поднимались
по лестнице.
   - Это похуже, чем осмотр, - прошептал Ной, следуя за Хоуп  к  двери  их
комнаты.
   - Какой осмотр? - спросила Хоуп.
   - Я расскажу тебе как-нибудь в другой раз.
   Они вошли в маленькую комнату. В  ней  было  одно-единственное  окно  с
треснутым стеклом. Старые обои так выгорели, что  рисунок,  казалось,  был
нанесен прямо на стену. Выкрашенная в  белый  цвет  железная  кровать  вся
облупилась, а под сероватым покрывалом явственно вырисовывались бугры.  Но
Хоуп уже успела поставить на туалетный стол стакан с букетиком  нарциссов,
положила щетку для волос  -  символ  семейной  жизни  и  цивилизации  -  и
поставила небольшую фотографию Ноя, снятого в дни их  летнего  отдыха.  Он
стоит в свитере среди цветов и смеется.
   Они испытывали смущение и избегали смотреть друг на друга.
   - Мне пришлось показать  хозяйке  свидетельство  о  браке,  -  нарушила
молчание Хоуп.
   - Что? - переспросил Ной.
   - Наше свидетельство о браке. Она сказала, что ей приходится  стараться
изо всех сил, чтобы защитить свое респектабельное заведение от сотни тысяч
пьяных солдат, шляющихся по городу.
   Ной улыбнулся и удивленно покачал головой.
   - Как ты догадалась взять с собой свидетельство?
   Хоуп прикоснулась к цветам:
   - Я ношу его с собой все время, все эти дни, в своей сумочке, чтобы оно
напоминало мне...
   Ной медленно прошел к двери и повернул торчавший  в  замочной  скважине
ключ. Старый замок противно заскрипел.
   - Знаешь, - проговорил Ной, - я семь месяцев мечтал  об  этом.  О  том,
чтобы запереть дверь.
   Хоуп вдруг нагнулась и  быстро  выпрямилась.  Ной  увидел  в  ее  руках
небольшую коробку.
   - Вот посмотри, что я привезла тебе.
   Взяв коробку в руки, Ной вспомнил о  десяти  долларах,  предназначенных
для подарка, и о записке, которую  он  нашел  на  дне  вещевого  мешка,  -
оборванном клочке бумаги со злобной надписью "сволочь". Открыв коробку, он
заставил себя забыть о пропавших десяти долларах, с этим  можно  подождать
до понедельника.
   В коробке было домашнее шоколадное печенье.
   - Попробуй, - сказала Хоуп, - могу тебя обрадовать, что пекла его не я;
я попросила маму испечь и прислать его мне.
   Ной взял одно печенье: у него был настоящий домашний вкус. Он съел  еще
одно.
   - Блестящая идея! - похвалил он.
   - Сними ее, - вдруг с жаром проговорила Хоуп,  -  сними  эту  проклятую
одежду!


   На следующее утро они отправились завтракать поздно  и  после  завтрака
погуляли по улицам городка. Из церкви шли горожане, ведя за руку одетых  в
лучшее платье детей, чинно  шагавших  со  скучающим  видом  мимо  клумб  с
увядшими цветами. В лагере никогда не увидишь детей, и они придавали этому
утру какую-то домашнюю прелесть.
   По тротуару шел пьяный солдат, изо всех сил старавшийся прямо держаться
на ногах. Он свирепо поглядывал на идущих из церкви людей,  словно  бросая
вызов их благочестию и защищая свое право  напиваться  пьяным  с  утра  по
воскресеньям. Поравнявшись с Хоуп и Ноем, он с важным видом отдал честь  и
бросил на ходу:
   - Тес, не говорите военной полиции.
   - Вчера один парень в автобусе видел твою фотографию, - сказал Ной.
   - Ну и какой отзыв?  -  Хоуп  мягко  коснулась  пальцами  его  руки.  -
Положительный или отрицательный?
   - Сад, сказал он, сад в майское утро!
   Хоуп, довольная, засмеялась:
   - Армия никогда не выиграет войну с такими солдатами, как этот.
   - Он еще сказал: "Клянусь богом, я должен  жениться  прежде,  чем  меня
убьют!"
   Хоуп опять было  улыбнулась,  но  вдруг  нахмурилась,  задумавшись  над
последними словами. Она ничего не сказала: ведь она  могла  прожить  здесь
только неделю, и не стоило терять время на разговоры о подобных вещах.
   - Ты сможешь приходить каждый вечер? - спросила она.
   Ной утвердительно кивнул головой:
   - Даже если мне придется подкупить  всех  военных  полицейских  в  этом
районе, - сказал он. - В пятницу вечером, может быть, я не  смогу  прийти,
но в остальные дни... - Он  с  сожалением  посмотрел  вокруг  на  грязный,
запущенный город, весь окутанный пылью, сквозь  которую  пробивались  лучи
солнца, с десятью барами, освещавшими улицы ярким неоновым светом. - Жаль,
что ты не можешь провести эту неделю в более приличном месте...
   - Глупости, - возразила Хоуп, -  мне  очень  нравится  этот  город,  он
напоминает мне Ривьеру.
   - А ты была когда-нибудь на Ривьере?
   - Нет.
   Ной искоса посмотрел через железнодорожные пути туда, где изнемогал  от
зноя негритянский район, на уборные  и  некрашеные  доски  домов,  стоящих
вдоль разбитых дорог.
   - Ты права, - согласился он, - мне он тоже напоминает Ривьеру.
   - А ты был когда-нибудь на Ривьере?
   - Нет.
   Они рассмеялись и молча продолжали  путь.  Склонив  голову  к  нему  на
плечо, Хоуп спросила:
   - Сколько же? Как ты думаешь, сколько?
   Ной знал, о чем она говорит, но все-таки переспросил:
   - Что сколько?
   - Сколько времени она продлится? Война...
   Маленький негритенок сидел в пыли и с серьезным  видом  гладил  петуха.
Ной искоса посмотрел на него. Петух, казалось, дремал, загипнотизированный
ласковыми движениями черных ручонок.
   - Недолго, - ответил Ной, - совсем недолго. Все так говорят.
   - Ведь ты не станешь лгать своей жене, не правда ли?
   - Ни в коем случае, - сказал Ной. - У  меня  есть  знакомый  сержант  в
штабе полка, так он говорит, что, как думают в штабе, нашей  дивизии  вряд
ли вообще придется воевать. Он говорит, что полковник  страшно  расстроен,
потому что он надеялся получить Б.Г.
   - Что такое Б.Г.?
   - Бригадный генерал.
   - Очень я глупая, что не знаю всего этого?
   Ной рассмеялся:
   - Чепуха! Я обожаю глупых женщин.
   - Я очень рада, - сказала Хоуп, - так приятно это слышать.  -  Они,  не
сговариваясь, одновременно повернули обратно, как будто  все  их  импульсы
исходили из одного источника, и направились к меблированным комнатам.
   - Надеюсь,  что  этот  негодяй  никогда  не  получит  этого,  -  спустя
некоторое время мечтательно проговорила Хоуп.
   - Чего не получит? - в недоумении спросил Ной.
   - Б.Г.
   Некоторое время они шли молча.
   - У меня замечательная идея, - сказала Хоуп.
   - Какая?
   - Давай вернемся к себе в комнату и запрем дверь. - Она улыбнулась ему,
и они, ускорив шаг, направились к меблированным комнатам.


   В дверь постучали, и из-за нее послышался голос хозяйки.
   - Миссис Аккерман, миссис Аккерман, можно вас на минуточку?
   Хоуп сердито взглянула на дверь и, пожав плечами, ответила:
   - Я сейчас выйду.
   Она повернулась к Ною.
   - Оставайся здесь, я вернусь через минуту.
   Поцеловав его в ухо, она открыла дверь и вышла. Ной лежал  на  спине  и
смотрел сквозь полузакрытые веки на грязный потолок. Его клонило  ко  сну.
За окном подходил к  концу  навевавший  дремоту  теплый  воскресный  день,
где-то далеко раздавались свистки паровозов и слышны были голоса томящихся
от скуки солдат, напевающих знакомую  песенку:  "Веселиться  и  любить  ты
умеешь, любишь леденцами угощать. Ну, а деньги  ты,  дружок,  имеешь?  Это
все, что я хочу узнать". Сквозь дремоту до Ноя дошло, что  он  слышал  эту
песню раньше. Он вспомнил Роджера, вспомнил, что его уже нет в  живых,  но
тут мысли его оборвались, и он уснул.
   Он проснулся от  скрипа  медленно  открываемой  двери.  Чуть  приоткрыв
глаза, он увидел стоящую перед ним Хоуп и нежно улыбнулся.
   - Ной, - сказала она, - тебе придется встать.
   - Погоди, - ответил он, - еще рано. Иди ко мне.
   - Нет, - сказала она, и ее голос звучал решительно,  -  вставай  сейчас
же.
   Ной поднялся и сел в постели.
   - Что случилось?
   - Хозяйка требует, чтобы мы сейчас же оставили ее дом.
   Ной встряхнул головой, стараясь понять, в чем дело.
   - Ну-ка повтори, что ты сказала.
   - Хозяйка требует, чтобы мы оставили ее дом.
   - Дорогая, -  терпеливо  проговорил  он,  -  ты,  должно  быть,  что-то
перепутала.
   - Я ничего не перепутала. - Лицо Хоуп выражало  с  трудом  сдерживаемое
волнение. - Все совершенно ясно. Нам придется отсюда уйти.
   - Почему? Разве ты не сняла комнату на неделю?
   - Да, - ответила Хоуп, - я сняла ее на неделю, но хозяйка заявляет, что
я получила ее обманным путем: она, видите ли, не знала, что мы евреи.
   Ной встал и медленно прошел к туалетному столику. Он взглянул  на  свое
улыбающееся лицо на фотографии под нарциссами, которые уже начали вянуть и
засыхать по краям.
   - Она сказала,  -  продолжала  Хоуп,  -  что  вначале  у  нее  возникло
подозрение из-за фамилии, но я не похожа на еврейку. А когда  она  увидела
тебя, то заинтересовалась и спросила меня. Я, конечно,  ответила,  что  мы
евреи.
   - Бедная Хоуп, - нежно произнес Ной, - извини меня.
   - Не дури, - ответила она, - я не хочу больше слышать  от  тебя  ничего
подобного и прошу тебя никогда и ни за что не извиняться передо мной.
   - Хорошо, - сказал Ной, рассеянно  перебирая  пальцами  нежные  увядшие
цветы. - Давай собирать вещи.
   - Да, - согласилась Хоуп. Она достала свой  чемодан,  положила  его  на
кровать и открыла. - Лично к вам у меня претензий  нет,  сказала  хозяйка,
это просто правило моего дома.
   - Рад узнать, что лично к нам претензий нет, - ответил Ной.
   - Ничего страшного. - Хоуп начала, как всегда, аккуратно  складывать  в
чемодан нежно-розовое белье. - Сейчас  пойдем  в  город  и  найдем  другое
место.
   Ной потрогал щетку для волос на туалетном столике. Обратная сторона  ее
была украшена серебряной пластинкой с полустершимся грубоватым старомодным
орнаментом из листьев, которая тускло  поблескивала  в  пыльном  полумраке
комнаты.
   - Нет, - сказал он, - мы не станем искать другое место.
   - Но ведь мы не можем здесь оставаться...
   - Мы не останемся здесь и не будем искать другого места, - сказал  Ной,
стараясь говорить спокойно и не выдавать своего волнения.
   - Не понимаю, что ты хочешь этим сказать, - Хоуп  перестала  укладывать
вещи и посмотрела на него.
   - Я хочу сказать, что мы пойдем на автобусную  станцию,  узнаем,  когда
отходит автобус на Нью-Йорк, и ты уедешь на нем.
   В  комнате  наступила  тишина.  Хоуп  стояла  печальная  и  задумчивая,
уставившись на уложенное в чемодан розовое белье.
   - Ты знаешь, - прошептала она, - мне с таким трудом удалось вырвать эту
неделю, и бог знает, когда еще мы встретимся и что будет  с  тобой.  Может
быть, через  неделю  тебя  отправят  в  Африку,  на  Гуадалканал  или  еще
куда-нибудь и...
   - По-моему, есть автобус, который отходит в пять  часов,  -  проговорил
Ной.
   - Дорогой... - Хоуп по-прежнему стояла  в  спокойной,  задумчивой  позе
перед кроватью... - Я уверена, что мы могли бы найти другое место  в  этом
городе...
   - И я уверен, - сказал Ной, - но мы не будем искать. Я не  хочу,  чтобы
ты оставалась в этом городе, я хочу остаться один - вот и все. Я  не  могу
любить тебя в этом городе. Я хочу, чтобы ты уехала отсюда, и  чем  скорей,
тем лучше! Я готов поджечь этот город  или  сбросить  на  него  бомбы,  но
любить тебя здесь я отказываюсь!
   Хоуп быстро подошла к нему, обхватила его руками.
   - Ной, милый, - с жаром проговорила она, тряся его за плечи,  -  что  с
тобой случилось? Что они с тобой делают?
   - Ничего, - крикнул Ной, - ничего! Я скажу тебе после войны!  А  теперь
собирай свои вещи и пойдем отсюда!
   Хоуп опустила руки.
   - Хорошо, - упавшим голосом сказала она и снова стала свертывать  белье
и аккуратно укладывать его в чемодан.
   Через десять минут они были готовы. Ной вышел, неся ее чемодан  и  свою
брезентовую сумку, в которой лежала чистая рубашка  и  бритвенный  прибор.
Выходя из комнаты, он ни разу не  оглянулся.  Хоуп  же,  дойдя  до  двери,
обернулась. Косые лучи заходящего солнца проникали через  щели  ставней  и
рассыпались мелкой  золотистой  пылью.  Оставшиеся  на  туалетном  столике
нарциссы еще ниже склонили свои головки словно в  ожидании  приближающейся
смерти. В остальном комната была такой же, как и тогда, когда она в первый
раз вошла в нее. Хоуп осторожно закрыла дверь и пошла по лестнице вслед за
Ноем.
   Хозяйка стояла на крыльце все в том же сером  фартуке.  Она  ничего  не
сказала,  когда  Ной  уплатил  ей  деньги,  и  продолжала  молча   стоять,
распространяя запах пота, помоев и старости,  с  сознанием  своей  правоты
глядя вслед солдату и молодой женщине, медленно уходившим по тихой улице к
автобусной остановке.


   Когда Ной вернулся в казарму, несколько человек уже спало. Около  двери
храпел пьяный Доннелли, но никто не обращал на  него  внимания.  Ной  снял
свой вещевой мешок и еще раз тщательно проверил его  содержимое:  запасную
пару ботинок, шерстяные рубашки, чистую рабочую форму,  зеленые  шерстяные
перчатки, баночку сапожного крема - денег не было. Потом  он  взял  другой
вещевой мешок и проверил его. Денег не было и там.  Время  от  времени  он
резко оглядывался, чтобы посмотреть, не наблюдает ли кто-нибудь за ним, но
все крепко спали, издавая  громкий,  отвратительный  храп.  "Ну  ладно,  -
подумал он, - если только я замечу, что кто-то из них наблюдает за мной, я
его убью".
   Он  сложил  в  мешки  разбросанные  вещи,  достал  коробку  со   своими
канцелярскими принадлежностями и написал короткую записку. Положив коробку
на койку, он быстро направился к ротной  канцелярии.  На  доске,  висевшей
перед канцелярией, наряду с  объявлениями  о  городских  публичных  домах,
которые запрещалось посещать, с правилами, определяющими, в каких  случаях
носить  ту  или  иную  форму  одежды,  и  со  списком  повышений  в  чине,
поступивших за неделю, имелось свободное место для объявлений о пропажах и
находках. Ной прикрепил  кнопками  свой  листочек  бумаги  поверх  просьбы
рядового первого класса О'Рейли возвратить ему  перочинный  нож  с  шестью
лезвиями, который был взят из  его  тумбочки.  При  тусклом  свете  лампы,
висевшей у входа в канцелярию, Ной перечитал свое объявление.

   "Личному составу 3-й роты. Из вещевого мешка рядового 2-го  взвода  Ноя
Аккермана украдены десять долларов. Я не требую  возвращения  денег  и  не
буду настаивать на наказании виновного.  Я  хочу  получить  удовлетворение
лично, наказать его своими руками. Прошу причастного к этому  солдата  или
солдат немедленно сообщить мне.
   Подпись: рядовой Ной Аккерман".

   Ной с удовлетворением прочитал написанное. Когда он шел обратно, у него
было такое чувство, что если бы он не сделал этот шаг, то наверное,  сошел
бы с ума.
   На следующий вечер, идя на ужин, Ной остановился  у  доски  объявлений.
Его объявление все еще висело на месте, а под ним был прикреплен небольшой
листочек бумаги с двумя аккуратно напечатанными на машинке фразами:

   "Мы взяли их, еврейская морда. Мы ждем тебя.
   П.Доннелли Б.Каули
   Дж.Райт У.Демут
   Л.Джексон Э.Райкер
   М.Зилихнер Р.Хенкель
   П.Сендерс Т.Брейлсфорд".

   Майкл чистил винтовку, когда Ной подошел к нему и спросил:
   - Можно тебя на минутку?
   Майкл с досадой посмотрел на него. Он устал и, как  всегда,  неумело  и
неуверенно возился со сложным механизмом старой винтовки Спрингфилда.
   - Чего тебе? - спросил он.
   Аккерман ни разу не заговаривал с ним со времени того марша.
   - Я не могу здесь разговаривать, - сказал Ной, оглядываясь вокруг.  Это
было после ужина, и в  казарме  находилось  человек  тридцать-сорок:  одни
читали, другие писали  письма,  возились  со  своим  снаряжением,  слушали
радио.
   - Нельзя ли с этим подождать? - сухо проговорил Майкл. - Я очень  занят
сейчас...
   - Пожалуйста, -  попросил  Ной.  Майкл  посмотрел  на  него:  лицо  его
поблекло, губы  дрожали,  глаза  казались  больше  и  темнее  обычного.  -
Пожалуйста... - повторил он, - мне надо поговорить с тобой. Я подожду тебя
на улице.
   Майкл вздохнул.
   - Хорошо, - сказал он и начал собирать винтовку, мучаясь с затвором  и,
как всегда, стыдясь самого себя: уж очень трудно ему это  давалось.  "Черт
знает что, - подумал он, чувствуя,  как  его  масляные  руки  скользят  по
упрямым поверхностям деталей, - я могу написать пьесу, спорить о  значении
Томаса Манна, а любой  деревенский  парень  с  закрытыми  глазами  соберет
затвор лучше меня..."
   Он повесил винтовку и вышел из казармы, вытирая на ходу масляные  руки.
Аккерман стоял по  ту  сторону  ротной  линейки,  его  маленькая,  хрупкая
фигурка смутно вырисовывалась в темноте. Ной с видом заговорщика подал ему
знак рукой,  и  Майкл  медленно  направился  к  нему,  думая:  "Вечно  мне
приходится распутывать чужие дела".
   - Прочти это, - сказал Ной, как только подошел Майкл,  и  сунул  ему  в
руку два клочка бумаги.
   Майкл повернулся так, чтобы на  бумагу  падал  свет.  Прищурившись,  он
сначала прочел объявление Ноя, которое не видел  раньше,  а  затем  ответ,
подписанный десятью фамилиями. Майкл покачал головой и еще раз внимательно
прочел обе бумажки.
   - Что это, черт возьми, значит? - раздраженно спросил он.
   - Я хочу, чтобы ты был моим секундантом, - заявил Ной. Его голос звучал
мрачно и глухо, но, несмотря  на  это,  Майкл  едва  удержался,  чтобы  не
рассмеяться над этой мелодраматичной просьбой.
   - Секундантом? - недоверчиво переспросил он.
   - Да, - ответил Ной, - я  собираюсь  драться  с  этими  людьми,  но  не
уверен, что смогу сам  договориться  об  этом.  Я  не  сдержусь,  и  будет
неприятность. А я хочу, чтобы все было сделано как следует.
   Майкл  в  недоумении  заморгал  глазами.  Вот  уж  никак  нельзя   было
представить,