что такое может произойти в армии.
   - Ты сумасшедший, - сказал он, - ведь это же просто шутка.
   - Возможно, - решительно заявил Ной, - но мне начинают надоедать  такие
шутки.
   - Почему ты выбрал именно меня?
   Ной глубоко вздохнул и со  свистом  выпустил  воздух  через  ноздри.  В
неверном свете  фонаря,  висевшем  по  ту  сторону  линейки,  он  выглядел
подтянутым, стройным и очень красивым, напоминая  чем-то  героя  старинной
трагедии.
   - Ты единственный во всей роте, кому я могу довериться, -  ответил  Ной
и, выхватив у Майкла свои бумажки, добавил: - Ладно, если  не  хочешь  мне
помочь, черт с тобой...
   - Подожди, - сказал Майкл. Он  смутно  чувствовал,  что  должен  что-то
предпринять, иначе эта дикая и нелепая шутка перейдет все границы. - Я  же
не отказывался помочь.
   - Хорошо, - резко сказал Ной, - тогда иди и договорись о расписании.
   - О каком расписании?
   - Их же десять. Что ж ты хочешь, чтобы я дрался со всеми в один  вечер?
Надо установить очередь. Узнай, кто хочет драться первым, кто вторым и так
далее. Мне все равно, какой будет порядок.
   Майкл молча взял из рук Ноя листок бумаги и перечитал  фамилии.  Потом,
не спеша, проставил порядковый номер против каждой фамилии.
   - Знай, что это десять самых  сильных  парней  в  роте,  -  предупредил
Майкл.
   - Знаю.
   - Каждый из них весит не меньше ста восьмидесяти фунтов.
   - Знаю.
   - А ты сколько весишь?
   - Сто тридцать пять.
   - Они убьют тебя.
   - Я не просил твоего совета, - спокойно проговорил Ной, - я просил тебя
подготовить, что нужно. Вот и все, а остальное предоставь мне.
   - Не думаю, что капитан разрешит это, - усомнился Майкл.
   - Разрешит, -  возразил  Ной.  -  Эта  сволочь  разрешит,  об  этом  не
беспокойся.
   Пожав плечами, Майкл спросил:
   - Что же я должен подготовить? Я могу  достать  перчатки,  организовать
двухминутные раунды, найти судью и...
   - Мне не нужны никакие раунды и никакие судьи, - ответил  Ной,  -  если
один из нас не сможет подняться, значит, бой окончен.
   Майкл опять пожал плечами:
   - А как насчет перчаток?
   - Никаких перчаток - голые кулаки. Что еще?
   - Ничего, это все.
   - Спасибо, - сказал Ной, - дай мне знать, когда договоришься.
   Не попрощавшись, он  негнущейся  походкой  зашагал  по  линейке.  Майкл
смотрел ему вслед, пока он не скрылся в темноте.  Покачав  головой,  Майкл
медленно направился к двери казармы, Надо было отыскать первого по очереди
- Питера Доннелли, парня ростом в шесть футов и один дюйм и  весом  в  сто
девяносто пять фунтов. В сорок первом году он выступал в  тяжелом  весе  в
"Золотой перчатке" в Майами и вышел в полуфинал.
   Доннелли сбил Ноя с ног. Ной вскочил, подпрыгнул и ударил его в лицо. У
Доннелли потекла из носа кровь, он стал засасывать ее уголком рта. На  его
лице уверенность  профессионального  боксера,  с  которой  он  начал  бой,
сменилась выражением злобы и удивления. Он  схватил  одной  рукой  Ноя  за
спину, подтянул к себе и, не обращая внимания на яростные удары,  которыми
Ной осыпал его лицо, нанес ему жестокий, короткий, рубящий удар  так,  что
наблюдавшие за ними солдаты даже ахнули. Доннелли нанес еще один  удар,  и
Ной упал на траву к его ногам.
   - Я думаю, - сказал Майкл, выступив вперед, - что этого достаточно...
   - Убирайся отсюда к дьяволу, - прохрипел Ной, упираясь руками в землю и
поднимаясь на ноги.
   Он стоял перед Доннелли,  качаясь,  с  залитым  кровью  правым  глазом.
Доннелли приблизился и замахнулся, как  для  удара  по  мячу  в  бейсболе.
Зрители опять ахнули, когда от сильного  удара  в  зубы  Ной  зашатался  и
отступил назад. Сначала  он  упал  на  солдат,  которые,  окружив  плотным
кольцом дерущихся, напряженно наблюдали  за  боем,  потом  соскользнул  на
землю и замер.
   Майкл подошел к нему и опустился на колени. Глаза Ноя были закрыты,  он
тяжело дышал.
   - Все в порядке, - сказал Майкл и, взглянув на Доннелли, добавил: - Ура
тебе, ты выиграл. - Он повернул Ноя на спину. Ной открыл глаза, но  в  них
не было и признака мысли, они бездумно смотрели в вечернее небо.
   Круг зрителей распался, и солдаты начали медленно расходиться.
   - Как вам это нравится! - донесся голос Доннелли,  когда,  схватив  Ноя
под мышки, Майкл медленно поднимал его на ноги. - Как вам  нравится,  этот
сопляк разбил мне нос в кровь.


   Майкл стоял у  окна  уборной  и,  куря  папиросу,  наблюдал,  как  Ной,
склонившись над раковиной, мыл холодной водой лицо. Он был голый до пояса,
и на его теле были видны большие красные пятна.  Ной  поднял  голову.  Его
правый глаз был закрыт, а изо рта продолжала течь  кровь.  Он  сплюнул,  и
вместе с кровью вылетели два зуба.
   Не взглянув на упавшие в раковину зубы, Ной начал старательно  вытирать
лицо полотенцем, которое быстро покрылось красными пятнами.
   - Ну хорошо, - сказал Майкл, - можно считать, что дело  сделано,  а  от
остальных лучше отказаться...
   - Кто следующий по списку?
   - Послушай, - пытался уговорить его Майкл, - они в конце  концов  убьют
тебя.
   - Следующий Райт, - решительно проговорил Ной, - скажи ему, что я  буду
готов встретиться с ним через три дня. - И не ожидая ответа, он накинул на
плечи полотенце и вышел из уборной.
   Майкл посмотрел ему вслед, затянулся еще раз, бросил окурок и вышел  на
улицу. Он не пошел в казарму, потому что ему  не  хотелось  в  этот  вечер
снова встречаться с Аккерманом.


   Райт был самым высоким в роте, но Ной и не думал избегать его. Встав  в
строгую, профессиональную боксерскую стойку, он  то  быстро  уклонялся  от
медлительно молотивших воздух кулаков Райта, то сам наносил  ему  удары  в
лицо, а когда он ударил Райта в живот, тот даже замычал от боли.
   "Удивительно, - подумал Майкл, с восхищением  и  завистью  наблюдая  за
Ноем, - он по-настоящему умеет боксировать, где он научился этому?"
   - В живот, - закричал Рикетт, стоявший в  первом  ряду  зрителей,  -  в
живот, ты, паршивый ублюдок!
   Минуту спустя все было кончено: резко выбросив в сторону  руку,  вложив
всю свою силу в узловатый, подобный молоту, кулак, Райт ударил Ноя в  бок.
Ной повалился лицом вниз и  встал  на  четвереньки,  широко  раскрыв  рот,
высунув язык и беспомощно глотая воздух.
   Стоявшие вокруг солдаты молчали.
   - Ну как? - воинственно спросил Райт, стоя над Ноем. - Ну как, здорово?
   - Шагай-шагай, - сказал Майкл, - ты был великолепен.
   Ной начал дышать, издавая хриплый свист:  воздух  с  трудом  пробивался
через  его  горло.  Презрительно  коснувшись  Ноя  носком  ботинка,   Райт
отвернулся и спросил:
   - Ну, кто мне поставит пива?


   Доктор посмотрел на рентгеновский снимок  и  сказал,  что  сломано  два
ребра. Он забинтовал Ною грудь, наложил пластырь и отправил Ноя в лазарет.
   - Ну, теперь ты успокоишься? - спросил Майкл, стоя  в  палате  над  его
кроватью.
   - Доктор говорит, что мне придется пролежать  недели  три,  -  произнес
Ной, с трудом шевеля бледными губами. - Договорись  со  следующим  на  это
время.
   - Ты сумасшедший, я не стану договариваться, - наотрез отказался Майкл.
   - Читай свои дурацкие нотации кому-нибудь еще, - прошептал Ной, -  если
не хочешь, можешь сейчас же уходить. Я все сделаю сам.
   - Ты думаешь, что делаешь? Что ты этим хочешь доказать?
   Ной молчал. Он смотрел дикими невидящими глазами в противоположный угол
палаты, где лежал солдат со сломанной ногой, упавший два дня тому назад  с
грузовика.
   - Что ты этим хочешь доказать? - крикнул Майкл.
   - Ничего, - ответил Ной, - просто мне нравится драться. Ну, что еще?
   - Ничего, больше ничего, - ответил Майкл и вышел.


   - Капитан, - говорил Майкл, - я по поводу рядового Аккермана.
   Колклаф сидел очень прямо.  Через  его  тугой  воротник  свисал  второй
подбородок, что придавало ему вид человека, который медленно задыхается.
   - Да? - спросил Колклаф. - Что вы хотели сказать о рядовом Аккермане?
   - Вероятно, вы слышали о... мм... споре, который возник  между  рядовым
Аккерманом и десятью солдатами роты.
   Уголки рта Колклафа чуть поднялись в довольной улыбке.
   - Я кое-что слышал об этом, - произнес он.
   - Я думаю, что в  настоящее  время  рядовой  Аккерман  не  в  состоянии
отвечать за свои действия, - продолжал Майкл. - Его могут  очень  серьезно
покалечить, покалечить на всю жизнь. Я думаю, если вы согласитесь со мной,
что было бы неплохо попытаться удержать его от дальнейших драк...
   Колклаф засунул палец в нос, медленно нащупал там что-то твердое, затем
вытащил палец обратно и стал рассматривать извлеченное сокровище.
   - В армии,  Уайтэкр,  -  заговорил  он  монотонным  спокойным  голосом,
который, должно быть, перенял от священников, говоривших на многочисленных
похоронах, свидетелем которых ему пришлось быть  в  Джоплине,  -  в  армии
некоторые трения между людьми неизбежны.  Я  считаю,  что  самым  здоровым
способом улаживания таких трений  является  честный,  открытый  бой.  Этим
людям, Уайтэкр, придется пережить значительно большие испытания, чем удары
кулаков, значительно большие. Их ждут пули и снаряды, Уайтэкр, - с  особым
смаком произнес он, - пули и снаряды. Было бы не по-военному запрещать  им
улаживать свои разногласия таким образом,  не  по-военному.  Моя  политика
такова, Уайтэкр, что я предоставляю солдатам моей роты  как  можно  больше
свободы в улаживании своих дел и не намерен вмешиваться.
   - Слушаюсь, сэр, - сказал Майкл, - благодарю вас, сэр.
   Он отдал честь и вышел.
   Медленно прохаживаясь  по  ротной  линейке,  Майкл  принял  неожиданное
решение. Он не может больше оставаться здесь при таких обстоятельствах. Он
подаст заявление в офицерскую школу.
   Вначале, когда он только что  вступил  в  армию,  он  решил  оставаться
рядовым.  Во-первых,  он  чувствовал,  что   несколько   староват,   чтобы
состязаться с двадцатилетними  атлетами,  которые  составляют  большинство
курсантов. Да и его ум уже настолько настроен на определенный лад, что ему
не легко было бы переключиться на изучение любых других вопросов.  И,  что
важнее всего, он не хотел оказаться в таком положении, когда жизнь  других
людей, столь многих людей, зависела бы  от  его  решений.  Он  никогда  не
чувствовал в себе призвания к военному делу. Война с  тысячами  скучнейших
мелких деталей казалась ему, даже пойле всех месяцев обучения,  невероятно
трудной, неразрешимой загадкой. Легче выполнять задачу, когда ты одинокая,
неприметная личность, подчиняющаяся чьим-то приказам.  Но  действовать  по
собственной инициативе... бросать в бой сорок человек, когда каждая ошибка
может  привести  к  сорока  могилам...  Однако  теперь  больше  ничего  не
оставалось. Если в армии считают, что  таким  людям,  как  Колклаф,  можно
доверить жизнь двухсот пятидесяти человек,  то  не  следует  быть  слишком
щепетильным,  слишком  скромно   оценивать   свои   качества   и   бояться
ответственности. "Завтра, - подумал Майкл, - я заполню анкету и сдам ее  в
ротную канцелярию.  И  в  моей  роте,  -  твердо  решил  он,  -  не  будет
Аккерманов, которых бы отправляли в лазарет со сломанными ребрами..."


   Через пять недель Ной снова оказался в лазарете. У него было выбито еще
два зуба и расплющен нос. Зубной врач делал ему мост, чтобы он мог есть, а
хирург при каждом посещении извлекал из  его  носа  мелкие,  раздробленные
кусочки кости.
   Майкл теперь с трудом мог разговаривать с Ноем. Он приходил в  лазарет,
садился на край кровати Ноя, но оба они избегали  смотреть  друг  другу  в
глаза и были довольны, когда приходил санитар и кричал:  "Время  посещения
окончилось".
   Ной к тому времени уже выдержал бой с пятью солдатами  из  его  списка.
Его  искалеченное  лицо  было  покрыто  шрамами,  а  одно   ухо   навсегда
изуродовано: оно напоминало расплющенную цветную капусту. Правую бровь  по
диагонали   пересекал   белый   рубец,   придававший   лицу   Ноя   дикое,
вопросительное выражение. Общее впечатление от его темного  изуродованного
лица с застывшими дикими глазами внушало сильнейшее беспокойство.
   После восьмого боя Ной опять попал в лазарет. От сильного удара в горло
были временно парализованы мышцы и повреждена гортань. В течение двух дней
у врача не было уверенности в том, что Ной сможет когда-либо говорить.
   - Солдат, - сказал доктор, стоя над Ноем, его простое студенческое лицо
выражало тревогу, - я не знаю, что вы задумали, но что  бы  это  ни  было,
игра не стоит свеч. Я хочу предупредить вас, что  один  человек  не  может
исколотить всех солдат американской армии... - Он наклонился над Ноем и  с
тревогой посмотрел на него. - Вы можете что-нибудь сказать?
   Ной долгое время беззвучно  шевелил  распухшими  губами,  потом  издал,
наконец, еле слышный, хриплый,  каркающий  звук.  Наклонившись  еще  ниже,
доктор переспросил:
   - Что вы сказали?
   - Идите занимайтесь своими пилюлями, док, - прохрипел Ной, - и оставьте
меня в покое.
   Доктор вспыхнул.  Он  был  славным  парнем,  но  с  тех  пор  как  стал
капитаном, не позволял, чтобы с ним так разговаривали.
   Он выпрямился и сухо сказал:
   - Рад, что вы снова обрели дар речи.  -  Потом  круто  повернулся  и  с
достоинством вышел из палаты.
   Посетил Ноя и Фаин, другой еврей из их роты. Он встал  у  кровати  и  в
смущении вертел в своих больших руках фуражку.
   - Послушай, друг, - заговорил он, - я не хотел вмешиваться в это  дело,
но всему есть предел. Ты поступаешь  неправильно.  Нельзя  же  размахивать
руками  всякий  раз,  как  услышишь,  что  кто-то  назвал  тебя  еврейским
ублюдком...
   - Почему нельзя? - лицо Ноя исказила болезненная гримаса.
   - Потому что это бесполезно, - ответил Фаин, - вот  почему.  Во-первых,
ты маленького роста. Во-вторых, если бы ты даже  и  был  ростом  с  дом  и
правая рука у тебя была бы как у Джо Луиса, это все равно не  помогло  бы.
Есть  на  свете  люди,  которые  произносят  слово   "еврейский   ублюдок"
машинально, что бы мы ни делали - ты, я, любой другой еврей - их ничто  не
изменит. А своим поведением ты заставляешь думать остальных ребят в  роте,
что все евреи ненормальные. Послушай-ка, они  ведь  не  такие  уж  плохие,
большинство из них. Они кажутся гораздо хуже,  чем  есть  на  самом  деле,
потому что не знают ничего лучшего. Они уже начали было  жалеть  тебя,  но
теперь, после этих  проклятых  боев  начинают  думать,  что  евреи  -  это
какие-то дикие звери. Они и на меня теперь начинают коситься...
   - Хорошо, - хрипло проговорил Ной, - я очень рад.
   - Послушай, - терпеливо продолжал Фаин, - я старше  тебя,  и  я  мирный
человек. Если мне прикажут, я буду убивать немцев, но я хочу жить в мире с
окружающими меня парнями. Самое лучшее  оружие  еврея  -  это  иметь  одно
глухое ухо. Когда кто-нибудь из этих негодяев начинает  трепать  языком  о
евреях, поверни к нему именно это, глухое ухо... Ты дашь им жить, и, может
быть, они дадут жить тебе. Послушай, война не будет длиться вечно, и потом
ты сможешь подобрать себе  друзей  по  вкусу.  А  пока  что  правительство
приказывает нам  жить  с  этими  жалкими  куклуксклановцами,  что  же  тут
поделаешь? Послушай, сынок, если бы все евреи были такими, как ты, то  нас
всех уничтожили бы еще две тысячи лет назад...
   - Хорошо, - повторил Ной.
   - А может быть, они правы, - возмутился Фаин, - может быть, ты в  самом
деле выжил из ума. Послушай, во мне двести фунтов весу, я  мог  бы  избить
любого в роте с завязанной за спиной рукой. Но ведь ты никогда  не  видел,
чтобы я дрался? Я ни разу не дрался с тех пор, как надел военную форму.  Я
практичный человек!
   Вздохнув, Ной проговорил:
   - Больной устал, Фаин, он не  в  состоянии  больше  выслушивать  советы
практичных людей.
   Фаин смотрел на него в упор, отчаянно стараясь найти какое-то решение.
   - Я все спрашиваю себя, - сказал он, - чего  ты  хочешь,  какого  черта
тебе надо?
   Ной болезненно усмехнулся.
   - Я хочу, чтобы с каждым евреем обращались так, словно он весит  двести
фунтов.
   - Ничего из этого не выйдет, - возразил Фаин. - А вообще, черт с тобой:
хочешь драться - иди и дерись. Если хочешь знать, я, кажется, понимаю этих
бедняков из Джорджии, которые никогда не носили башмаков, пока их не  обул
каптенармус, лучше, чем тебя. - И, надевая с  решительным  видом  фуражку,
добавил: - Парни маленького роста - это какая-то особая раса, и я никак не
могу их понять.
   Он направился к выходу, показывая каждым мускулом своих  могучих  плеч,
толстой шеей и  круглой  головой  полное  несогласие  с  этим  изувеченным
парнем, который по капризу судьбы и  призывной  комиссии  оказался  как-то
связан с ним.


   Шел последний бой, и, если только он останется на месте,  на  этом  все
кончится. Горящими ненавистью глазами, он смотрел  вверх  на  Брейлсфорда,
стоявшего перед ним в брюках  и  фуфайке.  Ему  казалось,  что  Брейлсфорд
колышется на фоне слившихся в сплошной белый  круг  лиц  и  мутного  неба.
Брейлсфорд уже во второй раз сбил его с ног. Но и Ной  успел  подбить  ему
глаз, так что он совсем заплыл, и нанес Брейлсфорду такой  удар  в  живот,
что тот взвыл от боли. Если он останется на месте, если только он простоит
вот так на  одном  колене,  тряся  головой,  чтобы  она  прояснилась,  еще
каких-нибудь пять секунд, все окончится.  Все  будет  уже  позади:  десять
боев, сломанные кости, долгие дни пребывания в лазарете, нервная  рвота  в
те дни, когда предстояли бои, ошеломляющий, болезненный стук крови в ушах,
когда  надо  подняться  еще  раз,   чтобы   встретиться   с   враждебными,
самоуверенными, ненавидящими лицами и с тяжелыми ударами кулаков.
   Еще пять секунд, и все будет доказано. Он добьется своего. Так  и  надо
бы сделать. Что бы он ни  намеревался  доказать  -  хотя  теперь  все  это
представлялось ему как в тумане и лишь причиняло мучительную боль, - будет
доказано. Им придется признать, что он одержал над ними  победу.  Но  нет:
девяти поражений и одного выхода  из  драки  до  ее  окончания  для  этого
недостаточно. Дух побеждает  только  тогда,  когда  пройдешь  полный  круг
испытаний и муки. Даже эти  невежественные,  грубые  люди  поймут  теперь,
когда он будет шагать рядом с ними сначала по дорогам Флориды, а  потом  и
по другим дорогам, под огнем противника, что  он  продемонстрировал  такую
волю и храбрость, на которую способны только лучшие из них...
   Все, что от него требуется, - это остаться стоять на одном колене.
   Но он встал.
   Он поднял руки, ожидая,  когда  подойдет  Брейлсфорд.  Постепенно  лицо
Брейлсфорда снова приняло четкие очертания. Оно"  было  белое  с  красными
пятнами и очень взволнованное. Ной прошел несколько шагов по траве и нанес
сильный удар по этому белому лицу. Брейлсфорд упал. Ной тупо уставился  на
распростертую у его ног фигуру. Брейлсфорд тяжело дышал,  хватаясь  руками
за траву.
   - Поднимайся, ты, трусливая сволочь, - выкрикнул кто-то из  наблюдавших
солдат. Ной удивился: в первый раз  на  этом  месте  обругали  не  его,  а
кого-то другого.
   Брейлсфорд встал. Это был толстый и  физически  неразвитый  парень,  он
служил ротным писарем и всегда ухитрялся найти отговорку, чтобы  увильнуть
от тяжелой работы. При каждом вдохе у него клокотало в  горле.  Когда  Ной
стал приближаться к нему,  на  его  лице  отразился  ужас.  Он  бестолково
размахивал перед собой руками.
   - Нет, нет... - умоляюще проговорил он.
   Ной остановился и пристально  посмотрел  на  него.  Потом  отрицательно
покачал  головой  и  медленно  пошел  на  противника.   Они   размахнулись
одновременно, и Ной от  удара  снова  повалился.  Брейлсфорд  был  высокий
парень, и удар пришелся Ною прямо в висок. Подогнув  под  себя  ноги,  Ной
глубоко и медленно дышал. Он взглянул на Брейлсфорда.
   Писарь стоял над ним, выставив вперед  крепко  сжатые  в  кулаки  руки.
Тяжело дыша, он шептал: "Прошу тебя, прошу тебя..." Ной продолжал сидеть в
прежней позе, в голове у него шумело, но он усмехнулся, потому