что  понял,
что хотел этим сказать Брейлсфорд: он просил Ноя не вставать.
   - Ах ты, несчастная деревенщина, сукин ты  сын,  -  отчетливо  произнес
Ной, - сейчас я из тебя вышибу дух. - Он поднялся и, широко размахнувшись,
снова усмехнулся, увидев в глазах Брейлсфорда страдание.
   Брейлсфорд тяжело повис на нем, стараясь  захватить  его  и  продолжая,
больше  для  виду,  размахивать  руками,  но  удары  его  были  слабыми  и
неточными, и Ной их не чувствовал.  Зажатый  в  объятия  толстяка,  вдыхая
запах пота, обильно катившегося по его телу, Ной  знал,  что  уже  победил
Брейлсфорда, победил одним лишь тем, что  сумел  встать.  Теперь  это  был
только вопрос времени. Нервы Брейлсфорда не выдержали.
   Ной  внезапно  вывернулся  и  нанес  ему   сильный   удар   снизу.   Он
почувствовал, как его кулак ушел в мягкий живот писаря.
   Брейлсфорд беспомощно  опустил  руки  и  стоял,  слегка  покачиваясь  и
взглядом моля о пощаде. Ной рассмеялся.
   - Получай, капрал, - сказал он, метясь в  бледное  окровавленное  лицо.
Брейлсфорд не двигался с места. Он не падал и не защищался. Ной,  привстав
на цыпочки, продолжал колотить по смякшему лицу. - Вот тебе, - крикнул он,
далеко откинув руку и развернувшись  всем  корпусом  для  нового  режущего
удара, - вот тебе, вот тебе. - Он почувствовал прилив сил, словно  по  его
рукам, наполняя кулаки, стекало электричество. Все его  враги  -  те,  кто
украл у него деньги, кто проклинал его на марше, кто прогнал его  жену,  -
стояли здесь перед ним, измотанные и окровавленные. Всякий раз,  когда  он
ударял Брейлсфорда в лицо, полное муки, с  широко  раскрытыми  глазами,  у
него из суставов пальцев брызгала кровь.
   - Не падай, капрал, - приговаривал Ной,  -  еще  рано,  пожалуйста,  не
падай. - А сам снова и снова размахивался и все быстрее колотил  кулаками.
Удары звучали так,  словно  били  обернутым  в  мокрую  тряпку  деревянным
молотком. Увидев, что Брейлсфорд, наконец, падает,  Ной  подхватил  его  и
старался удержать одной рукой, чтобы успеть нанести еще два,  три,  дюжину
ударов.  И  когда  он  уже  не  смог  больше  удерживать   это   размякшее
окровавленное месиво, он заплакал от  досады.  Брейлсфорд  соскользнул  на
землю.
   Ной опустил руки и повернулся к зрителям. Все  избегали  встречаться  с
ним взглядом.
   - Все в порядке, - громко заявил он, - конец.
   Но все молчали,  а  затем,  словно  по  сигналу,  повернулись  и  стали
расходиться. Ной смотрел, как удаляющиеся фигуры растворяются  в  сумерках
среди казарменных стен.  Брейлсфорд  лежал  на  том  же  месте,  никто  не
остался, чтобы оказать ему помощь.
   Положив руку на плечо Ноя, Майкл сказал:
   - Теперь давай подождем до встречи с немецкой армией.
   Ной стряхнул дружескую руку.
   - Все ушли. Все эти мерзавцы просто взяли  да  ушли,  -  сказал  Ной  и
взглянул на Брейлсфорда. Писарь пришел в  себя,  хотя  все  еще  продолжал
лежать на траве лицом вниз. Он плакал. Он медленно поднес руку  к  глазам.
Ной подошел к нему и опустился на колени.
   - Не трогай глаз, - приказал он, - а то вотрешь в него грязь.
   С помощью Майкла он начал поднимать Брейлсфорда на  ноги.  Им  пришлось
поддерживать писаря на всем пути до казармы.  Там  они  вымыли  ему  лицо,
промыли раны, а он,  беспомощно  опустив  руки,  стоял  перед  зеркалом  и
плакал.
   На следующий день Ной дезертировал.
   Майкла вызвали в ротную канцелярию.
   - Где он? - закричал Колклаф.
   - Кто, сэр? - спросил Майкл, вытянувшись по команде "смирно".
   - Вы прекрасно знаете, черт возьми, кого я имею в виду.  Вашего  друга.
Где он?
   - Я не знаю, сэр.
   - Вы мне сказки не рассказывайте! - заорал Колклаф. Все  сержанты  роты
были собраны в канцелярии. Стоя позади Майкла, они напряженно смотрели  на
своего капитана. - Ведь вы были его другом, не так ли?
   Майкл колебался: трудно было назвать их отношения дружбой.
   - Отвечайте быстрее. Были вы его другом?
   - Я полагаю, что был, сэр.
   - Отвечайте прямо: "да, сэр" или "нет, сэр" и больше  ничего!  Были  вы
его другом или нет?
   - Да, сэр, был.
   - Куда он уехал?
   - Я не знаю, сэр.
   - Врете! - лицо Колклафа  побледнело,  кончик  носа  задергался.  -  Вы
помогли ему убежать.  Если  вы  забыли  воинский  кодекс,  я  вам  кое-что
напомню,  Уайтэкр:  за  содействие  дезертирству  или  несообщение  о  нем
предусмотрено точно такое же наказание, как и  за  само  дезертирство.  Вы
знаете, что за это полагается в военное время?
   - Да, сэр.
   - Что? - голос Колклафа неожиданно зазвучал спокойно, почти  мягко.  Он
сполз ниже и, откинувшись на спинку стула, кротко взглянул на Майкла.
   - Может быть, и смертная казнь, сэр.
   - Смертная казнь, -  повторил  Колклаф,  -  смертная  казнь.  Вот  что,
Уайтэкр, можно считать, что вашего друга уже поймали, и, когда он будет  в
наших руках, мы спросим его, не помогли  ли  вы  ему  дезертировать  и  не
говорил ли он вам, что собирается бежать. Больше ничего не требуется. Если
он говорил вам  об  этом,  а  вы  не  доложили,  это  рассматривается  как
содействие дезертирству. Вы знали об этом, Уайтэкр?
   - Да, сэр, - произнес Майкл, думая  про  себя:  "Невероятно,  не  может
быть, что это происходит со мной, ведь это же смешной анекдот об армейских
чудаках, который я слышал в компании за коктейлем".
   - Я допускаю, Уайтэкр,  что  военный  суд  вряд  ли  приговорит  вас  к
смертной казни только за то, что вы не доложили об  этом,  но  вас  вполне
могут  упрятать  в  тюрьму  на  двадцать-тридцать  лет   или   пожизненно.
Федеральная тюрьма, Уайтэкр, это не Голливуд и не  Бродвей.  В  Ливенуэрте
вам не очень часто придется встречать свое имя на столбцах газет. Если ваш
друг скажет, что он говорил вам о  своем  намерении  бежать,  этого  будет
достаточно. А он вполне может сказать это, Уайтэкр, вполне... Вот так... -
Колклаф с важным видом положил руки на стол. - Но я не хочу раздувать  это
дело. Меня интересует боевая подготовка роты, и я  не  хочу,  чтобы  этому
мешали подобные дела. Единственное, что от вас требуется,  -  это  сказать
мне, где находится Аккерман, и мы сразу же позабудем обо всем. Вот и  все.
Скажите только, где, по-вашему, он может быть... Ведь это не так уж много,
не правда ли?
   - Да, сэр, - ответил Майкл.
   - Вот и хорошо, - быстро проговорил Колклаф, - куда он уехал?
   - Я не знаю, сэр.
   Кончик носа Колклафа опять задергался. Он нервно зевнул:
   - Послушайте, Уайтэкр, - сказал он, -  надо  отбросить  ложное  чувство
товарищества в отношении такого человека, как Аккерман.  Все  равно  он  в
нашей роте пришелся не ко двору. Как солдат, он никуда не  годился,  ни  у
кого в роте не пользовался доверием и с начала  до  конца  был  постоянным
источником неприятностей. Надо быть безумцем, чтобы ради  такого  человека
идти на риск пожизненного тюремного заключения. Мне бы не хотелось,  чтобы
вы, Уайтэкр, сделали такую глупость. Вы интеллигентный  человек,  Уайтэкр,
до армии вы преуспевали  в  жизни  и  со  временем  можете  стать  хорошим
солдатом. Я хочу помочь вам... А теперь... - и он победоносно улыбнулся, -
где рядовой Аккерман?
   - Извините, сэр, - ответил Майкл, - но я не знаю.
   Колклаф поднялся.
   - Ну хорошо, - тихо  сказал  он,  -  уходите  отсюда,  вы,  покровитель
евреев.
   - Слушаюсь, сэр, благодарю вас, сэр. - Майкл отдал честь и вышел.


   У входа в столовую Майкла ожидал Брейлсфорд.  Прислонясь  к  стене,  он
ковырял в зубах и сплевывал. После памятной драки с  Ноем  он  еще  больше
растолстел, но в его чертах  появилось  выражение  затаенной  обиды,  а  в
голосе стали звучать жалобные нотки. Выходя из столовой, отяжелевший после
сытного обеда, состоявшего  из  свиных  отбивных  котлет  с  картофелем  и
макаронами и пирога с персиками, Майкл заметил, что Брейлсфорд  машет  ему
рукой. Майкл хотел было сделать вид, что не заметил ротного писаря, но тот
поспешил  вслед  за  ним,  крича:  "Уайтэкр,  подожди  минуточку".   Майкл
повернулся и посмотрел ему в лицо.
   - Привет, Уайтэкр, - сказал Брейлсфорд, - а я тебя искал.
   - В чем дело? - спросил Майкл.
   Брейлсфорд беспокойно огляделся вокруг. Разомлевшие  от  обильной  пищи
солдаты медленным потоком выходили из столовой и проходили мимо них.
   - Здесь неудобно, - сказал он, - давай пройдемся немного.
   - Мне еще надо кое-что сделать перед парадом... - возразил было Майкл.
   - Это займет не больше минуты. - Брейлсфорд многозначительно подмигнул:
- Я думаю, тебе будет интересно послушать.
   Майкл пожал плечами.
   - Ладно, - согласился он и пошел  рядом  с  писарем  по  направлению  к
плацу.
   - Эта рота, - начал Брейлсфорд, - мне осточертела. Сейчас  я  добиваюсь
перевода. В штабе полка есть один  сержант,  которого  должны  уволить  по
болезни, у него артрит, и я уже говорил кое с кем.  Как  подумаю  об  этой
роте, меня просто бросает в дрожь...
   Майкл вздохнул:  ведь  он  собирался  эти  драгоценные  двадцать  минут
послеобеденного отдыха полежать на койке.
   - Послушай-ка, - прервал Майкл, - к чему ты клонишь?
   - После того боя, - продолжал Брейлсфорд, - эти мерзавцы  не  дают  мне
прохода. Знаешь, ведь я не хотел  подписываться  на  том  листке.  Но  они
уверяли меня, что это только шутка, что он ни за что не станет  драться  с
десятью самыми крупными парнями в роте. Я  ничего  не  имел  против  этого
еврея. Я не хотел драться. Да я  и  не  умею.  Каждый  мальчишка  в  нашем
городе, бывало, побивал меня, хотя я был  большого  роста.  Какого  черта,
разве это преступление, если не любишь драться?
   - Нет.
   - К тому же я не могу долго сопротивляться. Когда мне было четырнадцать
лет, я болел воспалением легких и с тех пор быстро устаю. Врач  меня  даже
освобождает от походов. А попробуй скажи такое этому подлецу  Рикетту  или
еще кому-нибудь из них, - с горечью добавил он. - С тех пор  как  Аккерман
нокаутировал меня, они обращаются со мной так, словно  я  продал  немецкой
армии военные секреты. Я держался сколько мог, ведь правда? Я стоял, а  он
бил и бил меня, но я долго не падал, разве это не правда?
   - Правда, - согласился Майкл.
   -  Этот  Аккерман  прямо  бешеный,  -  продолжал  Брейлсфорд,  -   хоть
маленький, а до чего злой. Не люблю связываться с такими людьми.  В  конце
концов, он же разбил нос в кровь даже Доннелли, правда?  А  ведь  Доннелли
дрался в "Золотой перчатке". Чего же, черт побери, можно ожидать от меня?
   - Ладно, - сказал Майкл, - все это я знаю. Что еще ты хотел сказать?
   - Мне все равно житья не будет  в  этой  роте.  -  Брейлсфорд  отбросил
зубочистку и печально уставился на пыльный плац. - А сказать я  хотел  то,
что и тебе житья здесь не будет.
   Майкл остановился и резко спросил:
   - Что такое?
   - Только ты да тот еврей обошлись тогда со  мной  как  с  человеком,  -
сказал Брейлсфорд, - и я хочу помочь тебе. Я хотел бы помочь и  ему,  если
бы мог, честное слово...
   - Ты что-нибудь слышал? - спросил Майкл.
   - Да, - ответил Брейлсфорд. - Его  поймали  прошлой  ночью  на  острове
Губернатора в Нью-Йорке. Запомни, что никто об этом не должен знать -  это
секрет. Но я-то знаю, потому что все время сижу в ротной канцелярии...
   - Я никому не скажу. - Майкл  сокрушенно  покачал  головой,  представив
себе Ноя в руках военной полиции, одетого в синюю рабочую форму с  большой
белой буквой Р [начальная буква английского слова prisoner (заключенный)],
нанесенной по трафарету на спине, и шагающего впереди вооруженной  охраны.
- Как он себя чувствует?
   - Не знаю, ничего не говорят. Колклаф дал нам  на  радостях  по  глотку
виски "Три перышка". Вот все, что я знаю.  Но  я  не  об  этом-хотел  тебе
сказать. Дело касается  самого  тебя.  -  Брейлсфорд  сделал  паузу,  явно
предвкушая эффект, который  он  сейчас  произведет.  -  Твое  заявление  о
зачислении в  офицерскую  школу,  -  произнес  он,  -  то,  что  ты  давно
подавал...
   - Ну? Что с ним?
   - Оно вчера пришло обратно. Отказано.
   - Отказано? - тупо переспросил Майкл. - Но я прошел комиссию, и я...
   - Оно вернулось из Вашингтона с отказом. Двое  других  ребят  из  нашей
роты приняты, а ты нет. ФБР сказало "нет".
   - ФБР? - Майкл пристально посмотрел на Брейлсфорда, подозревая, что это
хитро задуманная шутка, что его разыгрывают. - Причем же здесь ФБР?
   - Оно проверяет всех, и тебя проверили. Они говорят, ты не  годишься  в
офицеры: нелоялен.
   - Ты меня разыгрываешь?
   - На кой черт мне тебя разыгрывать? - обиделся Брейлсфорд. -  Хватит  с
меня шуток. ФБР говорит, что ты нелоялен, вот и все.
   - Нелоялен. - Майкл  в  раздумье  покачал  головой.  -  В  чем  же  это
выражается?
   - Ты красный, - сказал Брейлсфорд, - они нашли это в твоем личном деле,
"в досье", как говорят в ФБР. Тебе нельзя доверять сведения, которые могут
быть полезны для врага.
   Майкл рассеянно смотрел на плац.  На  пыльных  островках  травы  лежали
солдаты, двое лениво  перебрасывались  бейсбольным  мячом.  Над  опаленной
рыжей землей и увядшей зеленью  под  легким  ветерком  трепетал  на  мачте
звездный флаг. А где-то в Вашингтоне сидел за столом человек, который в то
время, возможно, смотрел на такой же точно флаг на стене своего  кабинета,
и  этот  человек  спокойно  и  безжалостно  записал  в  его  личное  дело:
"Нелоялен. Связан с коммунистами. Не может быть рекомендован".
   - Испания, - сказал  Брейлсфорд.  -  Это  имеет  какое-то  отношение  к
Испании.  Мне   удалось   подглядеть   в   их   бумажке.   Разве   Испания
коммунистическая?
   - Не совсем.
   - Ты когда-нибудь был в Испании?
   -  Нет,  я  помогал  организовать  комитет,  который   отправлял   туда
санитарные машины и консервированную кровь.
   - На этом тебя и поймали, - сказал Брейлсфорд. - Тебе этого не  скажут.
Скажут, что у тебя нет необходимых  командирских  качеств  или  что-нибудь
вроде этого, но я говорю тебе правду.
   - Спасибо, - сказал Майкл, - большое спасибо.
   - Чепуха! - воскликнул Брейлсфорд. - Хоть ты обращаешься со мной как  с
человеком. Послушай меня. Постарайся добиться перевода.  Если  уж  мне  не
будет жизни в этой роте, то тебе тем более. Колклаф  помешан  на  красных.
Теперь до самой отправки за океан тебя будут гонять в наряд на кухню, а  в
наступлении тебя первого пошлют в разведку. Я и цента не поставлю  на  то,
что ты выйдешь оттуда живым.
   - Спасибо, Брейлсфорд. Постараюсь воспользоваться твоим советом.
   - Конечно, - сказал Брейлсфорд. -  В  армии  надо  уметь  спасать  свою
шкуру. Будь уверен, здесь никто о тебе не позаботится. - Он достал  другую
зубочистку и  принялся  ковырять  в  зубах,  время  от  времени  рассеянно
сплевывая. - Помни, - предупредил он, - я не говорил тебе ни слова.
   Майкл кивнул головой, и Брейлсфорд ленивой  походкой  направился  вдоль
плаца в ротную канцелярию, где ему не было жизни.


   Издалека, через тысячи миль  гудящих  проводов,  Майкл  услышал  слабый
металлический голос Кэхуна.
   - Да, это Томас Кэхун. Я согласен оплатить вызов рядового Уайтэкра...
   Майкл закрыл  дверь  телефонной  будки  отеля  "Ролингз".  Он  совершил
длительную поездку в город, потому что не хотел говорить  по  телефону  из
лагеря, где кто-нибудь мог подслушать его.
   -  Говорите,  пожалуйста,  не  больше  пяти   минут,   -   предупредила
телефонистка, - другие ждут.
   - Хэлло, Том, - сказал Майкл, - не думай, что я обеднел, просто у  меня
не оказалось нужных монет.
   - Хэлло, Майкл, - приветливо ответил Кэхун. - Не беспокойся,  я  убавлю
на эту сумму свой подоходный налог.
   - Том, слушай меня  внимательно.  У  тебя  нет  знакомых  в  Управлении
культурно-бытового обслуживания войск  в  Нью-Йорке,  из  тех  людей,  что
ставят пьесы, организуют развлечения в лагерях и так далее?
   - Есть кое-кто, с кем я постоянно работаю.
   - Мне надоело в пехоте, - сказал Майкл, - не попытаешься ли ты устроить
мне перевод? Я хочу уехать из Штатов. Подразделения этой  службы  чуть  не
ежедневно отправляют за границу. Не можешь ли ты меня устроить в  одно  из
них?
   На другом конце провода наступила короткая пауза.
   -  А-а,  -  протянул  Кэхун,  и  в  его   голосе   послышался   оттенок
разочарования и укора. - Конечно могу, если ты этого хочешь.
   - Сегодня вечером я отправлю тебе спешное письмо, в котором сообщу свой
личный номер, воинское звание и наименование части. Тебе это понадобится.
   - Хорошо, - ответил Кэхун все еще с некоторым холодком. -  Я  сразу  же
займусь этим.
   - Извини меня, Том, - сказал Майкл, - но я не могу  объяснить  тебе  по
телефону, почему я так поступаю. С этим  придется  подождать,  пока  я  не
приеду.
   - Ты знаешь, что мне не нужно никаких объяснений. Я уверен, что у  тебя
есть на то свои причины.
   - Да, у меня есть причины. Еще раз благодарю. Ну,  а  теперь  я  должен
закончить разговор. Здесь ожидает  один  сержант,  он  хочет  позвонить  в
родильный дом в Даллас-Сити.
   - Желаю успеха, Майкл, - сказал Кэхун, и Майкл  явственно  ощутил,  что
Кэхуну пришлось сделать над  собой  усилие,  чтобы  эти  слова  прозвучали
тепло.
   - До свидания, надеюсь, что скоро увидимся.
   - Конечно, - ответил Кэхун. - Конечно увидимся.
   Майкл повесил трубку, открыл дверь будки и вышел. В будку быстро  вошел
высокий техник-сержант с печальным лицом. Держа в  руке  горсть  монет  по
двадцать пять центов, он тяжело опустился на скамеечку под телефоном.
   Майкл вышел на улицу и пошел по тротуару, освещенному тусклым светом от
неоновых вывесок  баров,  в  конец  квартала,  где  находилось  помещение,
предназначенное для отдыха солдат. Он сел за один из  длинных  столов,  за
которыми сидели солдаты.  Одни  из  них  спали,  неловко  развалившись  на
потертых стульях, другие что-то старательно писали.
   "Я делаю то, - подумал Майкл, пододвигая к себе лист бумаги и  открывая
автоматическую ручку, - чего обещал себе никогда не делать,  чего  никогда
не смог бы сделать  ни  один  из  этих  усталых,  простодушных  парней.  Я
использую своих друзей, их  влияние,  выгоды  своего  прежнего  положения.
Разочарование Кэхуна, пожалуй, вполне законно. Нетрудно  представить,  что
сейчас должен думать Кэхун, сидя в своей квартире у телефона, по  которому
он только что говорил со мной. "Все интеллигенты  одинаковы,  -  вероятно,
думает он, - что бы  они  ни  говорили.  Когда  дело  принимает  серьезный
оборот, они идут на попятную. Как только становится слышнее грохот орудий,
они вдруг обнаруживают,  что  у  них  есть  более  важные  дела  в  другом
месте..."
   Нужно будет рассказать Кэхуну о Колклафе, о чиновнике из  ФБР,  который
одобряет Франко, а не Рузвельта, о том, что твоя Судьба висит  на  кончике
его пера и некуда на него жаловаться, негде искать  справедливости.  Нужно
рассказать Кэхуну об Аккермане и о десяти кровопролитных  боях  на  глазах
безжалостной роты. Нужно рассказать о том, что значит быть в подчинении  у
человека, который хочет, чтобы тебя убили. Штатским  трудно  понять  такие
вещи, но он  постарается  объяснить.  Существует  огромная  разница  между
гражданскими и армейскими условиями жизни. Американский  гражданин  знает,
что он всегда может направить свое дело властям, которым доверено  вершить
правосудие. А солдат... Стоит надеть  первую  пару  армейских  ботинок,  и
сразу теряешь всякую надежду, что кто-нибудь услышит твою жалобу. "Жалуйся
своей бабушке, приятель, никому нет дела до твоих горестей".
   Он постарается объяснить все это Кэхуну и уверен, что  тот  постарается
понять его. Но он знал, что все равно в голосе Кэхуна  навсегда  останется
едва заметная нотка разочарования. И Майкл знал, что, честно  говоря,  ему
не в чем будет винить Кэхуна, потому  что  и  он  сам  никогда  не  сможет
полностью избавиться от чувства разочарования.
   Он принялся писать письмо Кэхуну, тщательно  выводя  печатными  буквами
свой личный номер и номер части. И когда он выводил  эти  хорошо  знакомые
ему цифры, которые покажутся Кэхуну совсем