Негр чистил ковер  пылесосом.
Он стоял в центре комнаты, уставившись в потолок, и небрежно водил  щеткой
из стороны в сторону. В комнате пахло джином. Негр качался, как маятник, и
явно не спешил закончить свою работу.
   - Доброе  утро,  Брюс,  -  дружески  поздоровался  Майкл.  -  Как  себя
чувствуешь?
   - Доброе утро, мистер Уайтэкр, - рассеянно  ответил  Брюс.  -  Чувствую
себя как всегда. Все так же.
   - Тебя возьмут в армию?
   - Меня, мистер Уайтэкр? - Брюс выключил пылесос и покачал головой. - Уж
кого-кого, только не старого Брюса. Если они скажут:  "Брюс,  поступай  на
военную службу", Брюс  не  пойдет.  Я  слишком  стар,  у  меня  триппер  и
ревматизм. Но если бы я даже был молод, как жеребенок, и могуч, как лев, я
все равно не пошел бы на эту войну. На следующую - может быть,  но  не  на
эту... Нет уж, сэр!
   Майкл даже попятился, когда Брюс, покачиваясь  и  обдавая  его  запахом
джина, чуть не вплотную приблизился к нему, страстно  и  убежденно  бросая
эти слова. Он с изумлением глядел на  старого  лакея.  Всякий  раз,  когда
Майкл разговаривал с неграми, он испытывал  смущение  и  чувство  какой-то
вины и никогда не мог найти с ними общий язык.
   - Нет уж, сэр, - говорил между тем Брюс, раскачиваясь, - в этой войне я
все равно участвовать не буду, пусть мне даже дадут  винтовку  из  чистого
серебра и шпоры из червонного золота. Как сказано  в  Ветхом  завете,  это
война нечестивых, так что я и пальцем не шевельну,  чтобы  причинить  боль
своему ближнему.
   - Но ведь японцы убивают американцев, - сказал Майкл. Он считал, что  в
такой день, как сегодня, человек  обязан  побеседовать  с  окружающими,  и
пытался говорить как можно проще, чтобы опьянение не помешало Брюсу понять
его.
   - Может, и убивают. Сам я не видел, утверждать не берусь,  знаю  только
то, что белые пишут в своих газетах. Возможно, японцы убивают  американцев
потому,  что  их  вынуждают  к  этому.  Возможно,  они  пытались  зайти  в
гостиницу, а белые сказали, что желтым тут не место. В конце концов желтые
очень рассердились и сказали: "Белые не пускают нас в гостиницу?  В  таком
случае давайте отберем у них гостиницу". Нет, сэр... - Брюс несколько  раз
быстро провел по ковру щеткой и снова остановил пылесос. - Нет,  сэр.  Эта
война не для меня. Вот следующая война - это другое дело.
   - И когда же она будет? - спросил Майкл.
   - В тысяча девятьсот пятьдесят шестом году, -  не  задумываясь  ответил
негр. - Армагеддон [согласно библейскому пророчеству, предстоящая  великая
битва между силами добра и зла]. Война рас. Цветные против белых. -  Он  с
пьяной набожностью взглянул на потолок. - Тогда я в первый же  день  приду
на  призывной  пункт  и  скажу  генералу-негру:  "Генерал,  надеюсь,   вам
пригодятся мои сильные руки".
   "Калифорния!  -  растерянно  усмехнулся  Майкл.  -  Таких  людей  можно
встретить только в Калифорнии".
   Он вышел из комнаты, где Брюс в суровой задумчивости  продолжал  стоять
посреди комнаты, опираясь на трубу пылесоса.


   Через улицу, на  незастроенном  участке,  несколько  возвышающемся  над
окружающей местностью, стояли два военных грузовика.  Они  доставили  сюда
зенитное орудие и группу солдат в касках. Солдаты рыли  землю.  И  орудие,
длинный ствол которого с надетым  на  дуло  чехлом  уставился  в  небо,  и
солдаты,  работавшие  с  таким  рвением,  будто  они  уже  находились  под
обстрелом, показались Майклу нелепыми и смешными.  Вероятно,  и  это  было
типично только для Калифорнии. Не верилось, что и в других районах  страны
армия разыгрывала такие же мелодраматические спектакли. Как и  большинству
американцев, солдаты и пушки никогда не казались Майклу  чем-то  реальным,
он рассматривал их как принадлежность какой-то скучной игры для  взрослых.
К тому же орудие торчало между развешанным на  веревке  женским  бельем  и
задней дверью  плохонького  домика,  на  крылечке  которого  мирно  стояла
бутылка молока.
   Майкл направился по бульвару Уилшир к кафе, где он обычно завтракал.  У
двери банка на углу в ожидании открытия стояла  длинная  очередь.  Порядок
поддерживал молодой полисмен. "Леди и джентльмены! - твердил он. - Леди  и
джентльмены! Не нарушайте очереди! Не беспокойтесь. Ваши деньги никуда  от
вас не уйдут".
   - Что тут происходит? - полюбопытствовал Майкл.
   Полисмен раздраженно взглянул на него.
   - Прошу встать в очередь, мистер, - ответил он и жестом  показал  туда,
где кончалась длинная цепочка людей.
   - Да мне не нужно в банк. У меня  нет  денег  в  этом  банке.  -  Майкл
улыбнулся. - Как и в любом другом.
   Полисмен тоже улыбнулся, словно  это  доказательство  несостоятельности
Майкла сразу же превратило их в друзей.
   - Торопятся взять свои денежки, - кивнул он головой на очередь, -  пока
на сейфы не посыпались бомбы.
   Майкл взглянул на  людей,  жаждущих  попасть  в  банк,  и  встретил  их
враждебные  взгляды.  Казалось,  эти   люди   подозревали   каждого,   кто
разговаривал с полисменом, в каком-то заговоре с целью  лишить  их  денег.
Все они были хорошо одеты, среди них было много женщин.
   - Удерут на восток, как  только  получат  свои  деньги,  -  театральным
шепотом с  нескрываемым  презрением  пояснил  полисмен.  -  Насколько  мне
известно, - он возвысил голос так, что все, стоявшие в очереди, могли  его
слышать, - в Санта-Барбаре  уже  высадилось  десять  японских  дивизий.  С
завтрашнего дня в  Американском  банке  разместится  японский  генеральный
штаб.
   - Я пожалуюсь на вас,  -  заявила  полисмену  суровая  на  вид  пожилая
женщина в розовом платье и голубой соломенной шляпе с широкими  полями.  -
Вот увидите, обязательно пожалуюсь!
   - Жалуйтесь на здоровье. Моя фамилия  Маккарти,  -  спокойно  отозвался
полисмен.
   Майкл улыбнулся и направился к кафе.  Проходя  мимо  зеркальных  витрин
магазинов, он обратил внимание на то, что некоторые из  них  уже  заклеены
узкими полосками тесьмы для защиты от действия взрывной волны.
   "Богатые более чувствительны ко всякого рода бедствиям, - рассуждал  он
про себя. - Им есть что терять, и они  быстрее  поддаются  панике.  Бедный
человек не покинет Западное побережье только потому, что  где-то  в  Тихом
океане началась война. И дело тут не в патриотизме  и  не  в  стойкости  -
просто он не в состоянии позволить себе такой роскоши. К тому  же  богатые
привыкли откупаться от физической и вообще  от  любой  грязной  работы,  а
война как раз и есть не только самая трудная, но  и  самая  отвратительная
работа".
   Майкл вспомнил садовника, который прожил здесь сорок  лет;  пьяного  от
джина и собственных пророчеств Брюса, дедушка которого получил  свободу  в
1863 году; женщин в очереди перед банком с жадным и враждебным  выражением
лиц; вспомнил, как сам  он  сидел  на  краю  покрытой  розовым  покрывалом
кровати и тревожно размышлял о налогах  и  алиментах...  И  это  те  люди,
которых  воспитали  для   великих   свершений   Джефферсон   и   Франклин?
[Джефферсон, Томас (1743-1826)  -  американский  государственный  деятель,
автор декларации, провозгласившей независимость США;  в  1801-1809  гг.  -
президент США; Франклин,  Бенджамин  (1706-1790)  -  американский  ученый,
дипломат и политический деятель, сторонник освобождения  негров;  принимал
участие  в  подготовке  Декларации  независимости]  Те  суровые   фермеры,
охотники и  ремесленники,  которые  так  яростно  боролись  за  свободу  и
справедливость?  Это  тот  новый  мир  гигантов,  который  воспел  Уитмен?
[Уитмен, Уолт (1819-1892)  -  американский  поэт,  активный  борец  против
рабовладения]
   Майкл вошел в кафе и заказал апельсиновый сок, поджаренный хлеб и кофе.
   В  час  дня  он  встретился  с  Кэхуном  в  знаменитом  в  Беверли-Хилс
ресторане.  Большой  темный  зал  был  отделан  в  крикливом,  излюбленном
театральными художниками стиле.
   Прислонившись к стойке и посматривая на толпу штатских,  среди  которых
странно выделялся своей формой высокий сержант-пехотинец,  Майкл  подумал,
что  этот  зал  напоминает  ванную,  отделанную  для  балканской  королевы
какой-нибудь продавщицей из дешевого американского магазина. Сравнение ему
понравилось, и он более дружелюбно  стал  рассматривать  загорелых  полных
людей  в  твидовых  пиджаках  и  напудренных  красавиц  в   шляпах   самых
поразительных фасонов,  внимательно  следивших  из-за  своих  столиков  за
каждым новым посетителем. В зале царило безудержное  праздничное  веселье.
Люди хлопали друг друга по спине, разговаривали громче и  оживленнее,  чем
обычно,  угощали  друг  друга  вином.  Обстановка  напоминала  Майклу  час
коктейля в канун Нового года в фешенебельных барах  Нью-Йорка,  когда  все
наспех закусывают в предвкушении многообещающей, веселой ночи.
   Уже ходили сплетни и анекдоты о войне. Знаменитый режиссер прохаживался
по залу и с деланно бесстрастным лицом нашептывал то одному, то другому из
знакомых, что-де об этом не следует распространяться, но в Тихом океане  у
нас уже не осталось ни одного военного корабля и что в трехстах, милях  от
берегов Орегона обнаружен японский флот. А некий  сценарист  своими  ушами
слышал, как в парикмахерской при киностудии "Метро-Голдвин-Мейер" один  из
режиссеров, роняя с лица мыльную пену, решительно заявил: "Я  так  зол  на
этих желтолицых мерзавцев, что готов сейчас же бросить работу в этой  дыре
и отправиться в... -  режиссер  замялся,  подыскивая  наиболее  подходящее
словечко для выражения  своего  гнева  и  чувства  гражданского  долга,  и
наконец нашел его,  -  ...в  Вашингтон".  Рассказ  сценариста  пользовался
успехом. Как только за столиком раздавался взрыв смеха,  сценарист  тотчас
переходил к другому и принимался рассказывать свою шутку новым слушателям.
   Кэхун был молчалив и рассеян, и Майкл понял, что  его  опять  беспокоит
язва желудка. Тем не менее по настоянию Кэхуна они выпили у стойки, прежде
чем сесть за столик. Майкл никогда прежде не замечал, чтобы Кэхун пил.
   Они заняли одну из кабинок, поджидая Мильтона  Слипера,  автора  пьесы,
над которой  Кэхун  сейчас  работал,  и  киноартиста  Кэрби  Хойта:  Кэхун
надеялся уговорить его принять участие в постановке.
   - Вот поистине одна из самых возмутительных особенностей этого  города,
- проворчал Кэхун. - Здесь все привыкли решать дела за  ленчем.  Вы  не  в
состоянии нанять парикмахера, если сначала не дадите ему нажраться.
   В  зал  вошел  улыбающийся  Фарни  и  легкой,  величественной  походкой
направился к кабинкам. Он был антрепренером по  меньшей  мере  полутораста
наиболее высокооплачиваемых артистов, сценаристов и режиссеров  Голливуда.
Этот ресторан представлял собой его королевское владение, а время ленча  -
торжественный час аудиенции. Фарни хорошо знал Майкла и не  раз  предлагал
ему режиссерскую работу в Голливуде, обещая славу и богатство.
   - Хэлло. - Фарни пожал им руки. В  его  улыбке  было  что-то  наглое  и
вместе с тем добродушное. Он усвоил эту манеру улыбаться с  тех  пор,  как
обнаружил, что такая улыбка производит неотразимое впечатление на людей, с
которыми он ведет  переговоры,  столь  неотразимое,  что  они  соглашаются
платить его клиентам больше, чем собирались вначале.
   - Ну, как вам нравится? - спросил фарни таким тоном, будто  война  была
новым фильмом, поставленным под  его  руководством,  фильмом,  которым  он
очень гордится.
   - Никогда еще не участвовал в такой очаровательной войнишке,  -  в  тон
ему шутливо ответил Майкл.
   - Сколько вам лет? - Фарни пристально посмотрел на Майкла.
   - Тридцать три.
   - Могу достать вам две нашивки на флоте, - заявил  Фарни,  -  в  отделе
печати. Информация для радио. Хотите?
   - Черт возьми! - воскликнул Кэхун. - Вы что, и на флоте подвизаетесь  в
качестве антрепренера?
   - У меня там приятель, капитан. Ну так как? -  Он  снова  повернулся  к
Майклу.
   - Пока нет, - ответил Майкл. - Месяца два-три я должен подождать.
   - Через три  месяца,  -  пророческим  тоном  изрек  Фарни,  не  забывая
улыбаться двум блестящим красоткам в соседней кабине, - через  три  месяца
вам останется только ухаживать за садами в Иокогаме.
   - Откровенно говоря, -  Майкл  попытался  придать  своим  словам  самый
прозаический смысл, - откровенно говоря, я хочу пойти в армию рядовым.
   - Не валяйте дурака. Это еще зачем?
   - Долгая история, - Майкл смутился,  решив,  что  он  все-таки  проявил
нескромность. - Я расскажу вам как-нибудь в другой раз.
   - А вы знаете, что  такое  рядовой  в  нашей  армии?  Котлета  -  мелко
рубленное мясо и немножко жиру... Ну что ж, воюйте на  здоровье.  -  Фарни
помахал рукой и отошел.
   Кэхун  насупившись  смотрел,  как  два   комика   с   громким   хохотом
проталкивались вдоль стойки и пожимали руки всем пьющим.
   - Ну и город! - воскликнул он. - Я бы пожертвовал японскому  верховному
командованию  пятьсот  долларов  и  два  билета  на  премьеры  всех  своих
спектаклей, если бы только оно распорядилось завтра же  разбомбить  его...
Майкл, - продолжал Кэхун, глядя в сторону. - Я хочу тебе кое-что  сказать,
пусть даже это будет эгоистично с моей стороны.
   - Говори.
   - Не уходи в армию, пока мы не поставим пьесу. Я слишком  устал,  чтобы
действовать в одиночку. К тому же ты  возишься  с  ней  с  самого  начала.
Слипер - ужасный прохвост, но на этот раз он  написал  хорошую  пьесу,  ее
нужно обязательно поставить.
   - Не беспокойся, - мягко отозвался Майкл и подумал, уж не хватается  ли
он во имя дружбы за этот законный на вид предлог, чтобы увильнуть от войны
еще на целый сезон. - Я пока побуду здесь.
   - Пару месяцев армия как-нибудь обойдется и без тебя, - сказал Кэхун. -
Ведь мы все равно выиграем войну.
   Он умолк, заметив, что к их кабине пробирается Слипер.  Мильтон  Слипер
одевался, как преуспевающий молодой  писатель.  На  нем  была  темно-синяя
рабочая блуза и  съехавший  набок  галстук.  Это  был  красивый,  плотный,
самоуверенный человек. Несколько лет назад он написал две острые пьесы  из
жизни рабочего класса. Слипер уселся, не пожав руки Майклу и Кэхуну.
   - О боже! - проворчал он. - И почему только  мы  должны  встречаться  в
таком отвратительном месте?
   - Но ведь это твоя секретарша назначила нам  встречу  здесь,  -  кротко
заметил Кахун.
   - У моей секретарши только  две  цели  в  жизни:  окрутить  венгерского
режиссера из киностудии "Юниверсал" и сделать из меня джентльмена. Она  из
тех девушек, которые вечно твердят,  что  им  не  нравятся  ваши  сорочки.
Знаете таких?
   - Твои сорочки не нравятся и мне, - отозвался Кэхун. - Ты зарабатываешь
две тысячи долларов в неделю и мог бы носить что-нибудь получше.
   - Двойное виски, - заказал официанту Слипер.  -  Ну  что  ж,  -  громко
сказал он, - дядюшка Сэм в конце концов все же решил  выступить  в  защиту
человечества.
   - Ты уже переписал вторую сцену?  -  пропуская  его  слова  мимо  ушей,
спросил Кэхун.
   - Боже милосердный, Кэхун! - всплеснул руками Слипер. -  Разве  человек
может работать в такое время, как сейчас!
   - Я спросил на всякий случай.
   - Кровь! Кровь на пальмах, кровь в радиопередачах, кровь на  палубах...
- напыщенно заговорил Слипер ("Как персонаж одной из его пьес!" -  подумал
Майкл), - а он спрашивает о второй сцене! Проснись, о Кэхун!  Мы  живем  в
необыкновенное, исключительное время. Недра земли содрогаются от страшного
грохота. Погруженное в мрачный кошмар человечество  страдает,  трепещет  и
обливается кровью.
   - Да будет тебе! - попытался остановить  его  Кэхун.  -  Побереги  свой
пафос для финальной сцены.
   - Оставь эти дешевые бродвейские шуточки!  -  обиделся  Слипер,  и  его
густые, красивые брови сдвинулись. - Время для них прошло,  Кэхун.  Прошло
навсегда. Первая сброшенная вчера бомба положила конец всяким  остротам...
Где этот  актеришка?  -  Постукивая  пальцами  по  столу,  он  нетерпеливо
огляделся вокруг.
   - Хойт предупредил, что немного задержится, - объяснил Майкл. -  Но  он
обязательно придет.
   - Мне еще нужно вернуться в студию, - заметил Слипер.  -  Фреди  просил
меня зайти во второй половине дня. Студия  собирается  поставить  фильм  о
Гонолулу. Так сказать, пробудить народ Америки!
   - А ты-то что будешь делать? - поинтересовался  Кэхун.  -  Останется  у
тебя время закончить пьесу?
   - Конечно. Я же обещал тебе.
   - Ну, видишь ли... Ведь это было еще до начала войны. Я думал, что  ты,
возможно, пойдешь в армию...
   Слипер фыркнул:
   - Это еще зачем? Охранять какой-нибудь виадук в Канзас-Сити? - Он отпил
большой глоток виски из бокала,  поставленного  перед  ним  официантом.  -
Человеку творческого труда ни к чему военная форма. Он должен поддерживать
неугасимое пламя культуры, разъяснять, ради чего ведется война,  поднимать
настроение  людей,  вступивших  в  смертельную  борьбу.  Все  остальное  -
сантименты. В России, например, творческих работников в  армию  не  берут.
Русские говорят им: пишите, выступайте на сцене, творите. Страна,  которой
руководят здравомыслящие люди, не посылает свои национальные сокровища  на
передовые позиции. Что бы вы сказали, если бы  французы  отправили  "Монну
Лизу" или "Автопортрет" Сезанна на линию Мажино? Вы бы подумали,  что  они
сошли с ума, не так ли?
   - Конечно, - согласился  Майкл,  на  которого  был  устремлен  сердитый
взгляд Слипера.
   - Так вот!  -  крикнул  Слипер.  -  За  каким  же  дьяволом  мы  должны
отправлять туда нового Сезанна или нового да Винчи? Даже немцы не посылают
на фронт артистов! Черт возьми, как мне надоели эти разговоры! - Он  допил
виски и с яростью посмотрел вокруг себя. - Я не могу  больше  ждать  этого
вечно опаздывающего Хойта. Я заказываю себе завтрак.
   - А Фарни мог бы обеспечить тебе пару нашивок в военно-морском флоте! -
чуть заметно улыбнулся Кэхун.
   - Пошел он к черту, этот сводник и провокатор! - взорвался Слипер...  -
Эй, официант! Яичницу с ветчиной, спаржу с соусом по-голландски и  двойное
виски.
   Хойт появился в ресторане в тот момент, когда Слипер заказывал завтрак.
Он быстро прошел к столику, успев по пути пожать руки всего  лишь  пятерым
знакомым.
   - Прошу прощения, старина, - извинился он, усаживаясь на обитую зеленой
кожей скамью. - Извините, что опоздал.
   - Почему  вы,  черт  возьми,  никогда  не  можете  явиться  вовремя?  -
накинулся на него Слипер. - Вряд ли это понравится вашим поклонникам.
   - Сегодня у меня был чертовски хлопотливый день в  студии,  старина,  -
ответил Хойт. -  Никак  не  мог  вырваться.  -  Он  говорил  с  английским
акцентом, нисколько не изменившимся за семь лет пребывания  в  Соединенных
Штатах. В 1939 году, сразу же после вступления Англии в войну, Хойт  начал
хлопотать о получении американского  гражданства.  Во  всем  остальном  он
остался  тем  же  щеголеватым,  красивым,  одаренным  молодым   человеком,
уроженцем трущоб Бристоля, успевшим пообтереться  на  лондонской  Пэл-Мэл,
каким в 1934 году сошел с парохода на  американскую  землю.  Сегодня  Хойт
выглядел  рассеянным  и  возбужденным  и  ограничился  легким   завтраком.
Никакого вина он не заказал: ему предстоял утомительный день. Он  исполнял
роль командира английской эскадрильи в новом фильме и должен был сниматься
в  сложном  эпизоде  в  горящем  самолете  над  Ла-Маншем,  с  бутафорской
стрельбой и крупными планами.
   Завтрак прошел натянуто. Хойт на днях обещал Кэхуну снова прочитать  во
время уик-энда пьесу и дать сегодня окончательный ответ,  согласен  ли  он
играть в ней. Хойт был хорошим актером - лучшего и не найти для этой роли,
и если бы он отказался, то подобрать кого-нибудь вместо него оказалось  бы
делом нелегким. Слипер с надутым видом  бокал  за  бокалом  тянул  двойное
виски, а Кэхун рассеянно тыкал вилкой в тарелку.
   За столиком у противоположной стены Майкл заметил Лауру в обществе двух
женщин  и  небрежно  кивнул  ей.  Он  впервые  увидел  ее  после  развода.
Восьмидесяти долларов в неделю ей не надолго хватит, подумал  Майкл,  если