со штабом 2-й французской бронетанковой дивизии. - Славное было  время!  -
Он имел в виду 1928 год в Нью-Йорке, куда ездил по делам в одну маклерскую
контору на Уолл-стрит. - У меня была квартира на Парк-авеню,  -  продолжал
летчик, любезно улыбаясь. - По четвергам я устраивал Для друзей  коктейли.
У нас было правило: каждый обязательно приводит девушку,  которая  никогда
не была у меня прежде. Бог мой, так я перезнакомился с сотнями девушек!  -
Он покачал головой, вспоминая прекрасные дни молодости. - А поздно вечером
мы, бывало, ездили в Гарлем. О, эти  черные  красавицы,  эта  музыка!  Как
вспомнишь - душа замирает!..
   Он потянул шампанское и улыбнулся Майклу.
   - Сто тридцать пятую улицу я знал лучше, чем Вандомскую площадь.  После
войны снова поеду в Нью-Йорк и, возможно, - задумчиво закончил он, - сниму
квартиру на Сто тридцать пятой улице.
   От другого столика отделилась брюнетка  в  накинутой  на  плечи  черной
кружевной шали. Она подошла к ним и поцеловала летчика.
   - Дорогой лейтенант! Я так рада видеть французского офицера!..
   Летчик встал, степенно поклонился и пригласил брюнетку  на  танец.  Они
слились в объятии  и  маленькими  шажками  заскользили  по  переполненному
танцующими залу. Музыканты играли  румбу,  и  летчик  в  своем  элегантном
голубом мундире танцевал,  как  кубинец,  покачивая  корпусом  и  сохраняя
серьезное, одухотворенное выражение на лице.
   - Уайтэкр, - сказал Пейвон Майклу, - вы  будете  просто  дураком,  если
когда-нибудь уедете из этого города!
   - Согласен с вами, полковник, - ответил Майкл. - Когда кончится  война,
я попрошу, чтобы мне выдали увольнительные документы прямо  на  Елисейские
поля!
   И в этот момент он сам искренне верил в то, что говорит.  С  той  самой
минуты, когда, двигаясь  среди  грузовиков  с  пехотой,  он  увидел  шпиль
Эйфелевой башни, возвышавшийся над крышами Парижа, им  овладело  ощущение,
что наконец-то он  по-настоящему  у  себя  дома.  Бурная  волна  поцелуев,
рукопожатий, изъявлений благодарности захлестнула его, он жадно вчитывался
в знакомые с детства названия  улиц:  "Рю  де  Риволи",  "Площадь  Оперы",
"Бульвар Капуцинов",  и  чувствовал  себя  очистившимся  от  всех  грехов,
избавившимся от всех разочарований. Даже стычки,  изредка  вспыхивавшие  в
парках и среди памятников, когда немцы спешили  израсходовать  боеприпасы,
прежде чем сдаться  в  плен,  казались  ему  вполне  естественным  и  даже
приятным вступлением к знакомству с великим городом.  Забрызганные  кровью
мостовые, раненые и умирающие, которых торопливо уносили на  окровавленных
носилках санитарки Сопротивления, в его глазах придавали лишь  необходимую
драматическую остроту великому акту освобождения.
   Он никогда бы не смог точно воспроизвести,  как  все  это  выглядело  в
действительности. Он помнил лишь быстрые поцелуи, губную помаду на куртке,
слезы, объятия и то, что чувствовал себя сильным, неуязвимым, любимым...
   - Эй, вы! - воскликнул первый корреспондент.
   - Слушаю, сэр, - ответил второй.
   - Где штаб Второй бронетанковой дивизии?
   - Не могу знать, сэр. Я только что из Камп-Шанкса.
   - Отстраняю вас от должности.
   - Слушаюсь, сэр.
   Оба с важным видом выпили.
   - Помню, - услышал он рядом голос Эхерна, - когда мы  виделись  прошлый
раз, я спрашивал вас о страхе.
   - Да, спрашивали, - ответил Майкл,  приветливо  посмотрев  на  красное,
загорелое лицо и серьезные серые глаза. - Как котируется сейчас  страх  на
издательском рынке?
   - Решил бросить эту тему, - откровенно признался Эхерн. - И так слишком
перестарались. А виноваты творения писателей о предыдущей  войне,  да  еще
психоанализ. К страху стали относиться с почтением  и  звонят,  о  нем  до
тошноты. Но это взгляд людей  штатских,  а  солдат  страх  беспокоит  куда
меньше, чем пытаются внушить нам  писатели.  На  самом  же  деле  картина,
изображающая войну как нечто невыносимое, фальшива от начала до  конца.  Я
внимательно наблюдал,  много  думал.  Война  приятна,  и  приятна,  вообще
говоря, почти всем, кто участвует в ней. Это нормальное, вполне приемлемое
явление. Что вас больше всего поразило за этот месяц во Франции?
   - Как сказать, - начал было Майкл, - пожалуй...
   - Веселье, - перебил Эхерн, - какой-то  буйный  праздник.  Смех.  Волна
смеха несла нас триста миль через позиции противника.  Собираюсь  написать
об этом в "Кольерс".
   - Прекрасно, - серьезно сказал Майкл. - С нетерпением  буду  ждать  эту
статью.
   - Единственный  человек,  который  правильно  описал  сражение,  -  это
Стендаль. - Эхерн наклонился и почти вплотную придвинул лицо к  Майклу.  -
Да и вообще, второй раз перечитывать стоит только трех писателей, вошедших
в историю литературы, - Стендаля, Вийона и Флобера...
   -  Через  месяц  война  кончится,  -  рассуждал   какой-то   английский
корреспондент по ту сторону стола.  -  А  жаль.  Еще  много  немцев  нужно
перебить. Пока идет  война,  мы  будем  убивать  сгоряча,  а  когда  война
кончится, все равно придется убивать, но убивать хладнокровно. Боюсь,  что
мы, англичане и американцы, постараемся уклониться  от  этого  неприятного
дела, и в центре Европы останется могущественное поколение  врагов.  Лично
я, как это ни ужасно, молю, чтобы фортуна нам изменила...
   "О милая, любимая, - напевал музыкант по-английски с сильным  акцентом,
- будь нежна со мной..."
   - Стендаль тонко подметил в войне что-то необычное, безумное,  смешное,
- продолжал Эхерн. - Помните, он описывает  в  своем  дневнике,  как  один
полковник во время русской кампании собирал своих солдат?
   - Боюсь, что не помню, - ответил Майкл.
   - Как обстановка? - допытывался первый корреспондент.
   - Мы окружены двумя дивизиями.
   - Отстраняю вас  от  командования.  Раз  не  можете  форсировать  реку;
назначим того, кто может.
   Оба выпили.
   К столику подошла высокая брюнетка в цветастом  платье,  которой  Майкл
улыбнулся через весь зал минут пятнадцать назад.
   - Вам,  вероятно,  очень  скучно,  милый  солдат,  -  сказала  девушка,
наклонившись к Майклу, и нежно положила ладонь  ему  на  руку.  Перед  его
глазами мелькнули красиво  очерченные  крепкие  оливковые  груди,  которые
открылись  в  глубоком  вырезе  платья.  -  Не  хотите  ли  потанцевать  с
благодарной дамой?
   Майкл улыбнулся ей.
   - Через пять минут, - сказал он, - когда проветрится в голове.
   - Хорошо, - кивнула девушка, призывно улыбнувшись. - Вы знаете,  где  я
сижу...
   - Конечно, знаю, - заверил ее  Майкл.  -  Он  смотрел,  как  она  ловко
скользит между танцующими, как колышутся цветастые волны ее платья.
   "Хороша. Очень хороша, -  подумал  Майкл.  -  Надо  же  поухаживать  за
парижанкой, чтобы официально отметить вступление в Париж".
   - ...Об отношениях между мужчинами  и  женщинами  в  военное  время,  -
сказал Эхерн, - можно написать целые тома.
   - Совершенно верно, - подтвердил Майкл.
   Девушка уселась за свой столик и улыбнулась ему.
   - Здоровые и свободные отношения  с  романтическим  оттенком  спешки  и
трагичности, - продолжал Эхерн. - Взять хотя бы меня. У  меня  в  Детройте
жена и двое детей. Я обожаю свою жену, но, честно говоря, при мысли о  ней
мне становится скучно. Это простая маленькая женщина,  волосы  у  нее  уже
редеют. А в Лондоне у меня этакая чувственная  девятнадцатилетняя  девица,
которая работает в каком-то министерстве. Она  пережила  войну,  понимает,
что мне пришлось испытать, и я счастлив с ней...  Разве  можно,  не  кривя
душой, уверять, что мне хочется вернуться в Детройт?
   - Да, - вежливо посочувствовал Майкл, - у каждого свои заботы.
   В конце зала послышались крики, и показались четверо молодых  французов
с   нарукавными   повязками   Сопротивления,    вооруженных    винтовками.
Проталкиваясь сквозь толпу танцующих, они тащили молодого парня,  по  лицу
которого из глубокой раны на лбу текла кровь.
   - Врете! - кричал парень с окровавленным лицом. - Врете вы все! Я такой
же коллаборационист, как любой из здесь присутствующих!
   Один из вооруженных французов сильно ударил парня по шее, голова у того
сразу сникла, и он притих. Его потащили вверх по лестнице мимо  стеклянных
канделябров. Оркестр заиграл еще громче.
   -  Варвары!  -  сказала  по-английски  дама  лет  сорока   с   длинными
темно-красными  ногтями,  усевшаяся  рядом  с  Майклом  на  стул,  который
освободил французский летчик. На ней было простое,  но  элегантное  черное
платье,  и  она  все  еще  выглядела  очень  красивой.  -  Всех  их  нужно
арестовать! Только  и  ищут  повода  затеять  ссору.  Я  собираюсь  внести
предложение, чтобы американцы их разоружили.
   Говорила  она  с  типичным  американским  акцентом.  Эхерн  и  Майкл  в
недоумении уставились на нее. Она энергично кивнула Эхерну, а затем, более
холодно, Майклу, сразу заметив, что тот не офицер.
   - Мейбл Каспер, - представилась она, - и не смотрите так  удивленно.  Я
из Скенектади.
   - Очень приятно,  Мейбл,  -  вежливо  сказал  Эхерн  и  поклонился,  не
поднимаясь со стула.
   - Я знаю, что говорю, - затараторила дама из Скенектади, явно хватившая
лишнего. - Я живу в Париже уже двенадцать лет, и сколько же я  выстрадала!
Вы корреспондент, и у меня есть что рассказать вам о том, как  жилось  при
немцах...
   - Рад выслушать...
   - Продовольственные затруднения, карточки, - продолжала  Мейбл  Каспер,
налив полный бокал шампанского и одним глотком отпив  добрую  половину.  -
Немцы реквизировали мою квартиру, а на вывоз мебели дали всего две недели.
К счастью, я подыскала другую  квартиру,  принадлежавшую  еврейской  чете.
Мужа уже нет в живых, а сегодня, представьте себе, на  другой  день  после
освобождения, приходит эта женщина и требует, чтобы я освободила квартиру.
В квартире не было никакой мебели, когда я въезжала. Но я  была  чертовски
предусмотрительна и запаслась письменными показаниями свидетелей. Я знала,
что так случится. Я уже говорила с полковником Харви из нашей армии, и  он
успокоил меня. Вы знаете полковника Харви?
   - Боюсь, что нет, - ответил Эхерн.
   -  Нам  во  Франции  предстоят  трудные  дни.  -  Мейбл  Каспер  допила
шампанское. - Всякие подонки подняли голову, хулиганы бродят с оружием.
   - Вы имеете в виду бойцов Сопротивления? - спросил Майкл.
   - Да, я имею в виду их.
   - Но ведь они вынесли на своих плечах всю тяжесть борьбы в подполье,  -
заметил Майкл, стараясь понять, куда клонит эта женщина.
   - В подполье! - презрительно фыркнула дама. - Надоело мне это подполье.
Кто туда шел? Всякие бездельники, агитаторы, голытьба,  которой  не  нужно
заботиться ни о семьях, ни о собственности, ни о работе... Порядочные люди
были для этого слишком заняты, и теперь нам придется расплачиваться,  если
вы не заступитесь. Вы освободили нас от немцев, а теперь  освобождайте  от
этих французов и русских. - Осушив  бокал,  она  поднялась.  -  Совет  для
умных, - добавила она серьезно, кивнув на прощанье.
   Майкл посмотрел ей вслед. Она  пробиралась  между  рядами  беспорядочно
расставленных столиков в своем простом красивом черном платье.
   - Господи, - тихо сказал Майкл, - а еще из Скенектади...
   - Война, - продолжал Эхерн ровным голосом, -  как  я  уже  сказал,  это
беспорядочное нагромождение противоречивых элементов...
   - Доложите обстановку, - твердил первый корреспондент.
   - Меня обошли с левого фланга, - отвечал второй, - правый фланг разбит,
центр отброшен. Я буду атаковать...
   - Сдайте командование.
   - После войны, - продолжал  английский  корреспондент,  -  я  собираюсь
купить домик под Биаррицем и поселиться там. Не выношу английской пищи.  А
если мне придется бывать в Лондоне, я полечу на самолете с полной корзиной
провизии и буду есть у себя в номере...
   -  Это  вино  недостаточно  выдержано,   -   объяснял   офицер   службы
общественной информации с новенькой блестящей кобурой на перекинутом через
плечо ремне.
   - Если вообще можно надеяться на будущее, -  донесся  до  Майкла  голос
Пейвона,  поучавшего  двух  молоденьких  американских  пехотных  офицеров,
которые явно удрали на ночь в самовольную отлучку из своей дивизии,  -  то
это будущее принадлежит Франции. Американцам мало  сражаться  за  Францию,
они должны понять ее, помочь ей стать на ноги, проявлять  к  ней  максимум
терпимости. А это нелегко, потому что французы самый беспокойный  народ  в
мире. Они досаждают  своим  шовинизмом,  своим  презрительным  отношением,
своим благоразумием, своим  независимым  нравом,  своим  высокомерием.  На
месте президента Соединенных Штатов я  бы  посылал  американскую  молодежь
вместо колледжа на два года во Францию. Юноши научились бы  разбираться  в
пище и в искусстве, а девушки - в проблемах пола, и лет через пятьдесят на
берегах Миссисипи выросла бы настоящая Утопия...
   Девушка в цветастом платье все время напряженно следила за  Майклом,  а
когда их взгляды встречались, кивала и широко улыбалась.
   - Именно иррациональные начала, заключенные в войне, - продолжал Эхерн,
- как раз и обходит вся наша литература. Позвольте еще раз  напомнить  вам
того полковника у Стендаля...
   - А чем примечателен этот полковник у  Стендаля?  -  рассеянно  спросил
Майкл, мысли которого мечтательно  плыли  в  парах  шампанского,  табачном
Дыме, аромате духов, запахе свеч и волнах вожделения.
   - Когда его солдаты пали духом, - принялся рассказывать Эхерн  строгим,
внушительным голосом, в котором зазвучали воинственные  нотки,  -  и  были
готовы бежать  под  натиском  противника,  полковник  осыпал  их  отборной
бранью, взмахнул шпагой и заорал: "На мою ж... равняйсь! За мной!" Солдаты
бросились за ним и  разгромили  противника.  Полная  бессмыслица,  но  это
затронуло какую-то  патриотическую  струнку,  укрепило  волю  к  победе  в
сердцах солдат - и победа осталась за ними.
   - Эх, - с сожалением вздохнул Майкл, - нет больше таких полковников.
   Какой-то пьяный  английский  капитан  запел  во  весь  голос,  заглушая
оркестр: "На линии Зигфрида [линия Зигфрида -  укрепленная  оборонительная
полоса, построенная гитлеровцами  в  1936-1939  гг.  на  западной  границе
Германии] развешаем белье!" Песню  сразу  же  подхватили  другие.  Оркестр
прервал танцевальную  мелодию  и  стал  аккомпанировать.  Пьяный  капитан,
здоровый краснолицый детина, схватил какую-то девицу и пустился  танцевать
между столиками. Вскочили другие пары, пристроились к ним и, вытянувшись в
линию, пустились в пляс, лавируя между бумажными скатертями и ведерками  с
шампанским. Через минуту набралось уже  пар  двадцать.  Они  громко  пели,
откинув головы, каждый держал обеими руками впереди идущего за талию.  Это
напоминало торжественный танец змеи,  который  танцуют  студенты  колледжа
После победы своей футбольной команды. Разница  была  только  в  том,  что
танцевали в освещенном свечами закрытом зале с низкими потолками  и  песня
звучала особенно оглушительно.
   - Недурно, - сказал Эхерн, -  но  слишком  обычно,  чтобы  представлять
интерес с литературной точки зрения. В конце концов,  вполне  естественно,
что после такой победы освободители и освобожденные поют и танцуют. А  вот
побывать бы  в  Севастополе  в  царском  дворце,  когда  кадеты,  наполнив
плавательный бассейн шампанским из царских подвалов, купали  в  нем  голых
балерин в ожидании подхода Красной Армии, которая всех их  перестреляет!..
Извините, - с серьезным лицом  закончил  Эхерн,  поднимаясь,  -  я  должен
принять участие.
   Он пробрался между столиками и положил руки на талию  Мейбл  Каспер  из
Скенектади, которая как раз пристроилась в хвост  танцующим  и,  покачивая
обтянутыми тафтой бедрами, громко пела.
   Девушка в цветастом платье подошла к Майклу и,  улыбнувшись,  протянула
руку.
   - Танцуем?
   - Танцуем!
   Он поднялся и взял протянутую руку. Они встали  в  ряд,  девушка  пошла
впереди, и ее стройные бедра ожили под тонким шелком платья.
   Теперь уже танцевали все. Длинная вереница  танцующих  пар,  пестреющая
шелком  и  военными  мундирами,  извивалась  по  залу,  перед   завывающим
оркестром, между столиками. Зал содрогался от песни.

   Нет ли грязных тряпок, мамаша дорогая?
   На линии Зигфрида развешаем белье!

   Майкл  усердно  старался  перекричать  остальных  охрипшим  от  счастья
голосом, цепко держась за хрупкую талию желанной девушки, которая из  всех
молодых людей в этом праздничном городе выбрала  именно  его.  Захваченный
волнами  пронзительной  музыки,  выкрикивая  грубые,  торжествующие  слова
песни, над которыми так жестоко потешались немцы, когда  впервые  услышали
их от англичан в 1939 году, Майкл испытывал такое ощущение, будто  в  этот
вечер все мужчины его друзья, все женщины любят  только  его,  все  города
принадлежат ему одному, все  победы  одержаны  лично  им,  а  жизнь  будет
длиться вечно...
   - "На линии Зигфрида развешаем белье, - вместе со всеми выкрикивал  он,
- если от нее что-нибудь останется!"
   И Майкл верил, что ради этой минуты он жил,  ради  нее  пересек  океан,
ради нее шел с винтовкой, ради нее ускользнул от смерти.
   Песня кончилась. Девушка в цветастом платье повернулась, поцеловала его
и  прижалась,  растаяв  в  его  объятиях.  Винные  пары,  духи,   пахнущие
гелиотропом, кружили голову, а люди вокруг запели "В доброе, старое время"
- сентиментальную, трогательную песню, словно радостные, веселые гуляки на
новогоднем вечере.
   Пожилой французский летчик, который в  1928  году  жил  на  Парк-авеню,
устраивал необычные коктейли и по ночам посещал Гарлем, а теперь, отслужив
три полных срока в эскадрилье "Лотарингия" и потеряв  за  эти  годы  почти
всех друзей, наконец снова вернулся в Париж, пел, не стыдясь слез,  градом
катившихся по его постаревшему, но все еще красивому лицу.
   - "Разве забудем старых друзей? - пел он, обняв  за  плечи  Пейвона.  В
этот веселый радостный вечер вырвалась, наконец, наружу вся накопившаяся в
его сердце тоска по родине. - Разве не вспомним о них?.."
   Девушка  снова  крепко  поцеловала  Майкла.  Он  закрыл  глаза  и  тихо
покачивался, заключив в объятия  этот  безымянный  подарок  освобожденного
города...
   Через четверть часа, когда Майкл с карабином  в  руках  вел  девушку  в
цветастом платье  рядом  с  Пейвоном  и  его  поблекшей  дамой  по  темным
Елисейским полям, направляясь к Триумфальной арке, неподалеку  от  которой
жила девушка, немцы начали  бомбить  город.  Под  деревом  стоял  какой-то
грузовик, и Майкл с Пейвоном решили переждать бомбежку здесь. Они  уселись
на буфер грузовика под символическим укрытием зеленой листвы.
   Через две минуты Пейвон был мертв, а Майкл лежал на пахнущей  асфальтом
мостовой  в  полном  сознании,  но  чувствуя,  что  не  в  состоянии  даже
пошевелить ногами.
   Где-то вдалеке послышались голоса, и Майклу захотелось узнать, что же с
девушкой в шелковом платье. Он старался понять,  как  все  это  произошло:
бомбили ведь как будто  другой  берег  реки,  он  даже  не  слышал  свиста
падающей бомбы...
   Потом он вспомнил, как  из-за  поворота  на  них  с  ревом  устремилась
какая-то огромная тень... "А, автомобильная катастрофа", -  подумал  он  и
улыбнулся,  вспомнив,  как  друзья  всегда  предупреждали  его:  "Берегись
французских шоферов".
   Ноги по-прежнему не двигались, и в свете зажженного  кем-то  карманного
фонарика лицо  Пейвона  казалось  бледным-бледным,  словно  он  вечно  был
мертвецом. Потом послышался голос американца:
   -  Эй,  посмотри-ка!  Это  американец,  мертвый...  Да  это  полковник!
Погляди!.. А похож на простого солдата...
   Майкл попытался сказать им о своем друге полковнике Пейвоне, но язык не
слушался. Когда они подняли Майкла со  всей  осторожностью,  какую  только
позволяли  темнота,  неразбериха  и  женские  вопли,  он  тут  же  потерял
сознание.



33

   Лагерь, где готовилось пополнение, располагался на сырой  равнине  близ
Парижа. Солдаты размещались в палатках и старых  немецких  бараках,