ий  голос  командира  батальона,
доносившийся с другого конца провода. Грин  переключил  рычаг  аппарата  и
снова заговорил.
   - Да, сэр, я понимаю, что мы получим пополнение,  когда  штаб  корпуса,
черт бы их побрал, сочтет нужным. А тем временем, если  немцы  перейдут  в
наступление, они пройдут сквозь наши боевые порядки, как  английская  соль
через угря. Что мне делать, если они атакуют?  Перехожу  на  прием.  -  Он
снова стал слушать. Майкл услышал в трубке два резких слова.
   - Слушаюсь, сэр, - сказал Грин, - понимаю. У меня все, сэр.
   Он  повесил  трубку  и  повернулся  к   капралу,   который   сидел   за
импровизированным столом.
   - Знаете, что сказал майор? - удрученно спросил он. -  Он  сказал,  что
если нас  атакуют,  я  должен  немедленно  поставить  его  в  известность.
Юморист! Мы теперь новый род войск - подразделение оповещения!  Он  устало
повернулся к Ною и Майклу. - Да, слушаю вас?
   Ной ничего не сказал.  Грин  пристально  посмотрел  на  него,  затем  с
усталой улыбкой протянул ему руку.
   - Аккерман, - сказал он, пожимая руку Ноя. -  Я  думал,  вы  уже  стали
штатским человеком.
   - Нет, сэр, - ответил Ной, -  я  не  штатский.  Вы,  наверное,  помните
Уайтэкра?
   Грин перевел взгляд на Майкла.
   - Конечно, помню, - сказал он почти женским, высоким, приятным голосом.
- По Флориде. Чем вы провинились, что вас вернули  в  третью  роту?  -  Он
пожал руку и Майклу.
   - Нас не вернули, сэр, - вмешался Ной. -  Мы  дезертировали  из  лагеря
пополнений.
   - Прекрасно, - сказал Грин, улыбаясь. - Можете больше не  беспокоиться.
Вы очень хорошо поступили. Молодцы! Я оформлю вас в два  счета.  Не  стану
допытываться, что вас заставило стремиться в эту несчастную роту.  Теперь,
ребята, вы мое подкрепление на эту неделю... - Видно было, что он тронут и
обрадован. Он тепло, почти по-матерински гладил руку Ноя.
   - Сэр, - спросил Ной, - Джонни Бернекер здесь? - Ной старался  говорить
ровным безразличным голосом, но все же не сумел скрыть волнения.
   Грин отвернулся, а  капрал  медленно  забарабанил  пальцами  по  столу.
Сейчас произойдет нечто ужасное, понял Майкл.
   - Я  как-то  забыл,  -  спокойно  сказал  Грин,  -  что  вы  дружили  с
Бернекером.
   - Да, сэр.
   - Его произвели в сержанты, в  штаб-сержанты,  и  назначили  командиром
взвода. Это было в сентябре. Он прекрасный солдат, этот Джонни Бернекер.
   - Да, сэр.
   - Вчера вечером его ранили. Ной. Шальной снаряд. Единственный раненый в
роте за последние пять дней.
   - Он умер, сэр? - спросил Ной.
   - Нет.
   Майкл видел, как руки Ноя, сжатые в кулаки, медленно разжались.
   - Нет, - повторил Грин, - он не умер. Мы отправили его в тыл сразу  же,
как только это случилось.
   - Сэр, - страстно сказал Ной, - могу ли я попросить вас об одолжении, о
большом одолжении?
   - Что за одолжение?
   - Не можете ли вы дать мне пропуск  для  проезда  в  тыл?  Я  попытаюсь
поговорить с ним.
   - Но его могли уже перевезти в полевой госпиталь, - мягко сказал Грин.
   - Я должен видеть его, капитан, - быстро заговорил  Ной.  -  Это  очень
важно.  Вы  не  знаете,  как  это  важно.  До  полевого  госпиталя  только
пятнадцать миль. Мы видели его. Мы проезжали мимо. Это  займет  не  больше
пары часов. Я не стану торчать там долго. Честное слово, не стану. Я сразу
же вернусь назад. К вечеру я буду здесь. Я хочу только  поговорить  с  ним
минут пятнадцать. Для него это будет значить очень много, капитан...
   - Хорошо, - сказал Грин. Он сел за  стол  и  что-то  написал  на  листе
бумаги. - Вот вам пропуск. Найдите Беренсона и скажите ему, что я приказал
отвезти вас в госпиталь.
   - Спасибо, - сказал Ной. Его голос был еле слышен в пустой  комнате.  -
Спасибо, капитан.
   - Никуда не заезжайте, -  сказал  Грин,  глядя  на  висевшую  на  стене
покрытую целлофаном карту,  исчерченную  цветными  карандашами.  -  Машина
понадобится вечером.
   - Только туда и обратно, - сказал Ной. - Я обещаю. - Он направился было
к двери, но остановился. - Капитан...
   - Да?
   - Он ранен тяжело?
   - Очень тяжело, Ной, - вздохнул Грин. - Очень, очень тяжело.
   Через минуту Майкл услышал, как джип сначала заурчал, а затем  рванулся
вперед и помчался по грязной дороге, пыхтя, как моторная лодка.
   -  Уайтэкр,  -  сказал  Грин,  -  можете  оставаться  здесь,  пока   он
возвратится.
   - Спасибо, сэр.
   Грин пристально посмотрел на него.
   - Ну, что за солдат из вас вышел, Уайтэкр? - спросил он.
   - Никудышный, сэр, - немного подумав, ответил Майкл.
   Грин слегка улыбнулся. В эту минуту  он,  как  никогда,  был  похож  на
продавца,    склонившегося    над    прилавком    после     утомительного,
предпраздничного рабочего дня.
   - Буду иметь в виду, - сказал Грин.  Он  закурил,  подошел  к  двери  и
открыл ее. Его силуэт вырисовывался на фоне серого,  бесцветного  осеннего
пейзажа. Издалека через открытую дверь доносилось слабое урчание мотора.
   - Эх, - сказал Грин, - не надо было его пускать. Совсем незачем солдату
смотреть, как умирают его друзья.
   Он закрыл дверь, вернулся на прежнее место  и  сел  на  стул.  Зазвенел
телефон, и он лениво поднял трубку. Майкл услышал резкий  голос  командира
батальона.
   - Нет, сэр, - отвечал Грин таким голосом, словно он вот-вот  заснет.  -
На моем участке не было ружейно-пулеметного огня  с  семи  часов.  Я  буду
докладывать. - Он повесил трубку и сидел не шевелясь, наблюдая, как кольца
дыма от сигареты расплываются на фоне висящей на стене карты.


   Ной вернулся поздно ночью.  День  прошел  спокойно,  даже  не  высылали
патрулей. Порой над головой проносились  снаряды,  но  это,  казалось,  не
имело  отношения  к  солдатам  третьей  роты,  которые  время  от  времени
приходили на командный пункт для доклада капитану Грину. Майкл  весь  день
продремал в углу, думая об этой новой для него,  вялой,  спокойной  войне,
так резко отличающейся от непрерывных боев в  Нормандии  и  стремительного
преследования противника после прорыва. "Жизнь здесь течет  медленно,  под
аккомпанемент совсем иной музыки,  -  размышлял  он,  засыпая.  -  Главные
проблемы - это тепло, чистота и сытость". Основную заботу капитана Грина в
этот день составляло растущее число  случаев  заболевания  окопной  стопой
[ревматическое заболевание ног, вызываемое продолжительным  пребыванием  в
окопах] в его подразделении.
   Майкл с удивлением вспоминал необычайную суету,  которую  он  видел  на
пути к фронту: непрерывное Движение людей и машин, тысячи солдат,  занятые
по горло офицеры, джипы, грузовики, поезда, деловито  снующие  по  дорогам
только  для  того,  чтобы  обеспечивать  кучку   несчастных,   полусонных,
медлительных  солдат,  надежно  окопавшихся  на  забытой  полоске  фронта.
"Повсюду в армии, - подумал  Майкл,  вспомнив,  как  Грин  требовал  сорок
человек пополнения, - на каждой должности сидит по  два-три  человека;  на
складах, в канцеляриях, в  службе  организации  отдыха  и  развлечений,  в
госпиталях,  в  обозах.  Только  здесь,  в  непосредственной  близости  от
противника, не хватает людей. Только здесь в тоскливую  осеннюю  погоду  в
сырых узких траншеях кажется, будто эта армия принадлежит  обескровленной,
истощенной обнищавшей стране. Одна треть  населения,  смутно  припомнились
ему слова, сказанные когда-то давно президентом,  живет  в  отвратительных
условиях  и  плохо  питается.  Армия,  сидящая  в  окопах,  по   какому-то
непонятному капризу системы  распределения,  стала,  видимо,  представлять
собой именно эту злосчастную треть Америки..."
   Майкл слышал, как в темноте подъехал джип. Окна были завешены  одеялами
для  светомаскировки.  На  дверях  тоже  висело   одеяло.   Дверь   широко
раскрылась, и в комнату медленно вошел Ной в  сопровождении  Беренсона.  В
свете электрического фонарика заколебалось одеяло, и  в  комнату  ворвался
сырой ночной воздух.
   Ной закрыл за собой дверь и устало прислонился к стене. Грин  посмотрел
на него.
   - Ну что? - ласково спросил он. - Вы видели его, Ной?
   - Да, видел, - ответил Ной упавшим хриплым голосом.
   - Где вы его нашли?
   - В полевом госпитале.
   - Собираются ли эвакуировать его в тыл?
   - Нет, сэр. Его будут эвакуировать дальше.
   Беренсон протопал в угол комнаты и достал из вещевого мешка сухой паек.
Он с шумом разорвал картон, а затем  бумагу  и,  громко  хрустя,  принялся
грызть жесткие галеты.
   - Он еще жив? - тихо и неуверенно проговорил Грин.
   - Да, сэр, еще жив.
   Грин вздохнул, видя, что Ной не расположен к дальнейшему разговору.
   - Ну ничего. Не надо так переживать, - сказал  он.  -  Завтра  утром  я
пошлю вас и Уайтэкра во второй взвод.  Постарайтесь  хороню  отдохнуть  за
ночь.
   - Спасибо, сэр. Спасибо за машину.
   - Ладно. - Грин склонился над донесением, которое он отложил в  сторону
при появлении Ноя.
   Ной растерянно посмотрел вокруг, потом направился к двери  и  вышел  на
улицу.  Майкл  встал.  Ной  ни  разу  даже  не  взглянул  на  него   после
возвращения. Майкл вышел вслед за  Ноем  в  сырую  мглу  ночи.  Он  скорее
чувствовал, чем видел Ноя, прислонившегося к стене дома; его одежда слегка
шелестела под порывами ветра.
   - Ной...
   - Дар - Ровный, бесстрастный голос Ноя не выдавал  его  чувств.  В  нем
слышалась только усталость. - Майкл...
   Они стояли молча, вглядываясь в яркие, далекие  вспышки  на  горизонте,
где грохотали орудия, напоминая ночную смену на заводе.
   - Он выглядел хорошо, - прошептал наконец Ной. - Во всяком случае, лицо
выглядело нормально. Кто-то побрил его сегодня утром. Он  попросил,  чтобы
его побрили. Его ранило в спину. Доктор  предупредил  меня,  что  от  него
можно ожидать странных поступков, но когда он увидел меня, то сразу узнал.
Он улыбнулся, потом заплакал... Он плакал однажды  раньше,  знаешь,  когда
меня ранило...
   - Знаю, - сказал Майкл. - Ты говорил мне.
   - Он задавал мне всевозможные вопросы: как  меня  лечили  в  госпитале,
дали ли мне отпуск после выздоровления, был ли я в Париже, есть ли у  меня
новые фотографии сына. Я показал ему карточку,  которую  получил  от  Хоуп
месяц назад, ту, где он  снят  на  лужайке.  Джонни  сказал,  что  сынишка
выглядит прекрасно и совсем не похож на меня. Потом он сказал, что получил
письмо от матери. Насчет того дома в  его  городе,  за  сорок  долларов  в
месяц,  все  устроено.  И  его  мать  узнала,  где  можно  будет   достать
подержанный холодильник... Джонни мог двигать только головой. Он полностью
парализован - от плеч до ног.
   Они стояли молча, глядя на вспышки орудий,  прислушиваясь  к  неровному
грохотанью, доносимому порывистым ноябрьским ветром.
   - Госпиталь переполнен, - сказал Ной. - Рядом с ним лежал лейтенант  из
Кентукки. Ему миной оторвало ступню. Он был очень доволен, этот лейтенант.
Ему надоело первому подставлять свою голову под пули на каждой  высоте  во
Франции и Германии.
   Опять наступила тишина.
   - У меня за всю жизнь было только  два  друга,  -  сказал  Ной.  -  Два
настоящих друга. Один - парень по имени Роджер Кэннон. У него была любимая
песенка: "Веселиться и любить ты умеешь, любишь леденцами угощать.  Ну,  а
деньги ты, дружок, имеешь? Это все, что я хочу узнать..." -  Ной  медленно
переступил ногами в холодной грязи и потерся спиной о стену. - Он был убит
на Филиппинах. Другим моим другом был Джонни Бернекер. Многие  люди  имеют
десятки друзей. Они заводят их легко и держатся за них. Я не такой. Я  сам
виноват и хорошо это понимаю. Во мне нет ничего такого, что привлекало  бы
людей...
   Вдалеке  ярко  вспыхнуло  пламя:  что-то  загорелось,  осветив   темную
местность. Было странно и необычно видеть такой яркий свет  на  передовой,
где свои же солдаты могут открыть по тебе  огонь,  если  чиркнешь  спичкой
после наступления темноты, потому что это обнаруживает свои позиции.
   - Я сидел и держал в  своих  руках  руку  Джонни  Бернекера,  -  ровным
голосом продолжал Ной. - Потом, минут через пятнадцать, я заметил, что  он
смотрит на меня каким-то странным взглядом. "Уходи отсюда, - вдруг  сказал
он, - я не позволю тебе убить  меня".  Я  пытался  успокоить  его,  но  он
продолжал кричать, что меня подослали убить его, что меня не было рядом  с
ним, когда он был здоров и мог сам позаботиться о себе, а теперь, когда он
парализован,  я  пришел,  чтобы  задушить  его,  когда  никого  не   будет
поблизости. Он сказал, что знает обо мне все, что  он  следил  за  мной  с
самого начала, что я бросил его одного, когда он нуждался в моей помощи, и
теперь собираюсь его убить. Он кричал, что  у  меня  есть  нож.  И  другой
раненый тоже стал кричать, и я не мог его успокоить. В конце концов пришел
доктор и приказал мне выйти. Когда я выходил из  палатки,  я  слышал,  как
Джонни Бернекер кричал, чтобы меня близко не  подпускали  к  нему  с  моим
ножом.
   Ной замолчал. Майкл  смотрел  на  яркое  пламя.  Видимо,  горела  ферма
какого-то немца.  Он  мысленно  представил  себе,  как  беспощадный  огонь
пожирает  пуховые  перины,  скатерти,  посуду,  альбомы  с   фотографиями,
экземпляр книги Гитлера "Mein Kampf", кухонные столы, пивные кружки.
   - Доктор был очень любезен, -  снова  заговорил  Ной.  -  Это  довольно
пожилой человек из  Таксона.  Он  сказал  мне,  что  до  войны  работал  в
туберкулезной клинике.  Он  объяснил  мне,  что  с  Джонни,  и  просил  не
принимать близко к сердцу слова моего друга.  У  Джонни  перебит  осколком
позвоночник, и его нервная система перерождается,  сказал  доктор,  и  тут
ничем помочь нельзя. Нервная система перерождается, - повторил Ной, словно
зачарованный этим словом, - и ему будет становиться все хуже и хуже,  пока
он не умрет. Паранойя,  сказал  доктор.  В  один  день  нормальный  парень
превратился  в  прогрессирующего  параноика.   Мания   величия   и   мания
преследования. В конце концов он станет  совсем  ненормальным  и  протянет
каких-нибудь три  дня...  Вот  почему  его  даже  не  стали  отправлять  в
стационарный госпиталь. Перед отъездом  я  опять  заглянул  в  палатку,  я
думал, может, у него наступил тихий период. Доктор  сказал,  что  это  еще
возможно. Но когда Джонни увидел  меня,  он  опять  стал  кричать,  что  я
пытаюсь его убить...
   Майкл и Ной стояли рядом, прислонившись  к  шершавой,  сырой,  холодной
стене каменного дома, за которой сидел капитан Грин, обеспокоенный  ростом
заболеваний среди солдат.  Вдалеке  пламя  пожара  разгоралось  все  ярче:
видимо, огонь подобрался к деревянным балкам и  пожирал  мебель  немецкого
фермера.
   - Я говорил тебе о предчувствии Джонни Бернекера? - спросил  Ной.  -  О
том, что, если мы будем всегда вместе, с нами ничего не случится?..
   - Да.
   - Мы столько пережили вместе, - вспоминал Ной. - Нас отрезали,  знаешь,
и все же мы выбрались к своим, а когда в день высадки в нашу  баржу  попал
снаряд, нас даже не ранило...
   - Да.
   - Если бы я не тянул, если бы я  приехал  сюда  на  один  день  раньше,
Джонни Бернекер вышел бы из войны живым.
   - Не говори глупостей, - резко оборвал  Майкл,  чувствуя,  что  это  уж
слишком, что нельзя так тяжело переживать.
   - Это не глупости, - спокойно возразил Ной. - Я действовал недостаточно
быстро. Все  выжидал.  Пять  дней  я  околачивался  в  лагере.  Еще  ходил
разговаривать с этим перуанцем. Я знал, что он не сделает, что  мне  надо,
но я обленился и все торчал в этом лагере.
   - Ной, что ты говоришь?
   - И мы слишком долго добирались  сюда,  -  продолжал  Ной,  не  обращая
внимания на Майкла. - Мы останавливались на ночлег,  полдня  потратили  на
обед с курятиной, которым нас покормил  тот  генерал.  Я  променял  Джонни
Бернекера на обед с курятиной.
   - Замолчи! - громко закричал Майкл. Он схватил Ноя за воротник и сильно
встряхнул его. - Замолчи! Ты болтаешь  как  одержимый!  Чтобы  я  от  тебя
никогда больше не слышал подобной ерунды!
   - Пусти меня, - спокойно сказал Ной. - Убери свои  руки.  Извини  меня.
Конечно, к чему тебе выслушивать мои жалобы? Я понимаю.
   Майкл  медленно  разжал  пальцы.  Опять  он  не  сумел   помочь   этому
несчастному парню...
   Ной поежился.
   - Холодно здесь, - примирительно сказал он. - Пошли в дом.
   Майкл молча последовал за ним.
   На следующее утро Грин направил их  во  второй  взвод,  в  котором  они
вместе служили во Флориде. Во взводе все еще оставалось три старых солдата
из сорока, которые тепло и сердечно приветствовали Майкла и Ноя. Они  были
очень сдержанны,  когда  в  присутствии  Ноя  заходил  разговор  о  Джонни
Бернекере.



36

   - Так вот, спрашивают этого солдата: "Что бы ты сделал,  если  бы  тебя
отпустили домой?", - говорил Пфейфер. Он, Ной и Майкл  сидели  на  бревне,
наполовину вросшем в землю, возле низкой каменной ограды и ели из котелков
котлеты с макаронами и консервированные персики. Впервые  за  три  дня  им
выдали горячую пищу, и все радовались, что повара сумели подвезти  полевую
кухню так близко к передовой.  Солдаты  стояли  в  очереди  на  расстоянии
тридцати футов друг от друга, так, чтобы одним  снарядом  задело  поменьше
людей.  Цепочка  солдат  извивалась  по  голому,   иссеченному   осколками
кустарнику на берегу реки. Повара спешили скорее раздать пищу,  и  очередь
двигалась быстро.
   - "Так что бы ты сделал, если бы  тебя  отправили  домой?"  -  повторил
Пфейфер, набив полный рот. - Солдат призадумался... Слышали этот анекдот?
   - Нет, - вежливо ответил Майкл.
   Пфейфер удовлетворенно кивнул головой.
   - Во-первых, сказал солдат, я  сниму  ботинки.  Во-вторых  побалуюсь  с
женой. В-третьих, сниму с плеч вещевой мешок. - Пфейфер захохотал  во  все
горло, довольный своей шуткой, но вдруг оборвал смех. - А  правда,  вы  не
слышали этого раньше?
   - Честное слово, - ответил Майкл.
   "Остроумная застольная беседа в центре европейской культуры, -  подумал
он. - В  числе  гостей  несколько  представителей  искусства  и  армии  на
кратковременном отдыхе после тяжелых дней на  передовой.  Рядовой  первого
класса Пфейфер, хорошо  известный  в  кругу  букмекеров  Канзаса,  местная
знаменитость, знакомая всем судьям в округе, развлекается размышлениями  о
послевоенных  проблемах.  Один  из  гостей,  представляющий  наш  театр  в
Западной Европе, поедая местный деликатес -  консервированные  персики,  -
замечает про себя, что подобный анекдот, несомненно,  слышал  еще  рядовой
Анакреонт где-нибудь под Багдадом  во  время  персидского  похода  Филиппа
Македонского [Анакреонт (570? -  478  до  н.э.)  -  древнегреческий  поэт,
воспевавший праздную жизнь и чувственную любовь; Филипп II (ок.382-336  до
н.э.) - царь  Македонии,  видный  полководец  и  государственный  деятель;
значительно расширил владения Македонии, установил гегемонию над  Грецией;
создал  мощную  регулярную  армию;  Майкл  путает  исторические   события:
Анакреонт не мог участвовать в персидских походах, так как жил значительно
раньше; Филипп II готовил поход против Персии, но осуществил его Александр
Македонский,  сын  Филиппа,  уже  после  смерти  отца];  что  Кай  Публий,
центурион в армии  Цезаря,  рассказывал  примерно  такую  же  поучительную
историю через два дня после высадки в  Британии;  что  Жюльену  Сен-Крику,
адъютанту в корпусе Мюрата, удалось вызвать громкий смех  своих  товарищей
точным переводом этого анекдота накануне Аустерлица. Этот анекдот  был  не
безызвестен, - размышлял сей вдумчивый историк,  с  сомнением  разглядывая
свои закапанные грязью ботинки и думая, не начали ли уже гнить его пальцы,
- уорент-офицеру Робинсону из Уэлльского саперного полка, сражавшегося под
Ипром, или фельдфебелю Фугельхеймеру, участнику сражения под Танненбергом,
или  сержанту  Винсенту  О'Флехерти  из  первого  полка  морской   пехоты,
услышавшему его на коротком привале у дороги, ведущей в Аргонский лес".
   - Чертовски забавная история, - сказал Майкл.
   - Я так и знал,  что  тебе  понравится,  -  с  удовлетворением  заметил
Пфейфер, выч