собое самообладание и непринужденность, он непременно
допустит какую-нибудь ужасную неловкость.
   Он жил в  Нью-Йорке,  на  Риверсайд-Драйв,  недалеко  от  Колумбийского
университета, в одной  комнате  с  Роджером  Кэнноном.  Это  была  большая
комната с камином (который, правда, не топился), а из  окна  ванной,  если
немножко высунуться, можно было увидеть Гудзон.
   После смерти отца Ной некоторое время бесцельно скитался по стране. Ему
всегда хотелось посмотреть Нью-Йорк. На всей земле не было  такого  места,
где бы его что-то могло удержать, Здесь же через два дня после приезда  он
уже нашел работу, а за тем в городской библиотеке на Пятой авеню  встретил
Роджера.
   Сейчас Ной с трудом мог поверить, что было  время,  когда  он  не  знал
Роджера и целыми днями бродил по улицам, не обменявшись ни с кем ни единым
словом, когда у него не было друга, когда ни одна женщина не останавливала
на нем взгляд, когда все улицы были ему чужими и часы тянулись, монотонные
и серые.
   Ной вспомнил, как  он  задумчиво  стоял  перед  библиотечными  шкафами,
всматриваясь в ряды книг в тусклых переплетах.  Протянув  руку  за  книгой
Йейтса, он нечаянно толкнул стоявшего  рядом  человека  и  извинился.  Они
разговорились и  вместе  вышли  под  дождь  на  улицу,  продолжая  начатый
разговор. По предложению Роджера они зашли в бар на Шестой  авеню,  выпили
по две бутылки пива  и,  прежде  чем  расстаться,  договорились  пообедать
вместе на следующий день.
   У Ноя никогда не  было  настоящих  друзей.  В  годы  своего  сумбурного
бродячего детства,  живя  по  нескольку  месяцев  то  тут,  то  там  среди
неинтересных, малознакомых людей,  которых  он  потом  никогда  больше  не
встречал. Ной ни к кому не мог привязаться.  Угрюмый,  замкнутый  характер
Ноя укреплял существовавшее о нем мнение,  как  о  скучном,  необщительном
ребенке, с которым невозможно найти общий язык. Роджер был старше Ноя  лет
на  пять.  Высокий,  худой,  с  редкими,  коротко  подстриженными  черными
волосами, он обладал той  самоуверенной  и  небрежной  манерой  держаться,
присущей молодым людям, обучавшимся в  лучших  колледжах,  которая  всегда
вызывала зависть Ноя. Но  ни  в  каком  колледже  Роджер  не  учился:  он,
казалось, от рождения принадлежал к тем, кого  природа  наделила  поистине
непоколебимой самоуверенностью. Он посматривал  на  весь  мир  с  холодной
насмешливой снисходительностью,  и  теперь  Ной  делал  отчаянные  попытки
превзойти его в этом.
   Ной и сам не понимал, чем он  понравился  Роджеру.  Возможно,  истинная
причина заключалась в том, думал Ной, что Роджер увидел, как он  одинок  в
этом городе  -  такой  робкий,  нерешительный,  неуклюжий,  в  потрепанном
костюме, - увидел  и  пожалел.  После  нескольких  встреч  за  выпивкой  в
отвратительных, но, видимо, милых сердцу Роджера барах  или  за  обедом  в
дешевых итальянских ресторанчиках Роджер, по своему обыкновению, тихо,  но
довольно бесцеремонно спросил:
   - Тебе нравится твое жилье?
   - Не очень, - честно признался Ной. Он жил в меблированных комнатах  на
28-й улице в отвратительном подвале,  кишащем  клопами,  с  вечно  мокрыми
стенами и вечно гудящими канализационными трубами над головой.
   - У меня большая  комната  с  двумя  кроватями,  -  заметил  Роджер.  -
Переезжай, только учти: иногда среди ночи я играю на пианино.
   Благодарный и  изумленный  тем,  что  в  огромном,  многолюдном  городе
нашелся человек,  считающий  небесполезным  завязать  с  ним  дружбу,  Ной
переехал в большую, запущенную комнату в  доме  около  реки.  Он  видел  в
Роджере того сказочного друга, которого выдумывают одинокие дети в  долгие
бессонные ночи. Роджер держался непринужденно, мягко и учтиво. Он  никогда
ничего не требовал, но, видимо, получал какое-то удовольствие,  принимаясь
время от времени не назойливо,  но  с  грубоватой  прямотой  поучать  Ноя.
Беседуя с ним, он то и дело перескакивал с одной темы на другую, говорил о
книгах, музыке, о политике и о женщинах.
   Роджер говорил медленно, с резким акцентом, который сразу выдавал в нем
уроженца Новой Англии. И все же славные  названия  очаровательных  древних
городов Франции и Италии, в которых ему удалось побывать, звучали  у  него
вполне понятно и даже как-то интимно. Он едко иронизировал над  Британской
империей и американской демократией, над современной  поэзией  и  балетом,
над кинофильмами и войной. Казалось, он ни к чему не стремился в  жизни  и
ничего не добивался. Время  от  времени  он  работал,  не  очень,  однако,
утруждая  себя,  в  какой-то  рекламной  фирме.  Деньги  его  особенно  не
интересовали, к девушкам он не привязывался и переходил от одной к  другой
без  трагических  переживаний.  Одевался  Роджер  небрежно,  но   довольно
элегантно, а на губах его постоянно играла кривая, сдержанная  усмешка.  В
общем,  это  был  редкий  в  современной  Америке  тип  человека,  всецело
принадлежащего самому себе.
   Роджер и Ной гуляли по набережной и по университетскому городку.  Через
своих друзей Роджер подыскал Ною  хорошую  работу:  заведовать  спортивной
площадкой многоквартирного дома  в  Ист-Сайде.  Ной  зарабатывал  тридцать
шесть долларов в неделю - больше, чем когда-либо раньше.  Часто  Роджер  и
Ной до изнеможения бродили вечерами по безлюдным улицам. Ной устало плелся
рядом с Роджером, поглядывал на другой берег реки,  где  смутно  виднелись
холмы Джерси, на мигающие  внизу  огоньки  пароходов  и,  как  соглядатай,
подсматривающий сквозь щель в ничего не подозревающий, ослепительный  мир,
жадно и восторженно слушал Роджера.
   -  Около  Антиба,  -  рассказывал   Роджер,   -   можно   было   видеть
священника-расстригу. Он сидел  в  кафе  на  холме,  переводил  Бодлера  и
выпивал каждый день по кварте виски...
   Говорил он и о женщинах:
   - Беда американок заключается в том, что  они  либо  обязательно  хотят
играть в семье первую роль, либо вообще отказываются выходить  замуж.  Это
объясняется  тем,  что  в  Америке  придают   слишком   большое   значение
целомудрию. Если американка делает вид, что верна мужу, она  считает,  что
имеет право держать его под башмаком. В Европе все гораздо проще. Там  все
понимают,  что  целомудренных  людей  нет,  и  потому   проявляют   больше
терпимости.  Неверность   -   это   что-то   вроде   твердой   валюты   во
взаимоотношениях  между  полами.  Существует  твердый  курс   обмена,   и,
отправляясь за покупкой, ты уже знаешь, во что она  обойдется.  Лично  мне
нравятся покорные женщины. Все мои знакомые девушки утверждают, что у меня
феодальный взгляд на женщин. Возможно, что они правы, но  пусть  уж  лучше
женщина покоряется мне, чем я буду покоряться женщине. Другого выбора нет.
Но я не спешу и в конце концов найду себе подругу по вкусу...
   Шагая рядом с Роджером, Ной  думал,  что  лучшей  жизни  ему  и  желать
нечего. В самом деле, он молод, на улицах Нью-Йорка он чувствует себя  как
дома, у него интересная работа и тридцать  шесть  долларов  в  неделю;  он
живет в забитой книгами комнате, можно сказать с видом  на  реку,  у  него
такой вежливый, умный, обладающий столь  универсальными  познаниями  друг.
Единственно, чего Ною не хватало, это подруги. Но Роджер решил  восполнить
и этот пробел. Именно потому они и устраивали сегодня вечеринку.
   Немало было смеху, когда однажды вечером в поисках подходящей  для  Ноя
кандидатуры Роджер рылся в своих старых записных книжках.  Сегодня  к  ним
должны были прийти шесть  его  приятельниц,  не  считая  девушки,  которую
Роджер обещал привести сам. Конечно, на вечеринке будут и  другие  молодые
люди, но Роджер умышленно выбрал среди своих друзей или совсем уж  смешных
или тугодумов, так что Ной мог не опасаться слишком сильной конкуренции.
   Окидывая взглядом теплую,  ярко  освещенную  комнату,  цветы  в  вазах,
гравюру Брака  на  стене,  бутылки  и  бокалы,  сверкающие  совсем  как  в
настоящей аристократической гостиной. Ной,  хотя  по  временам  у  него  и
замирало сердце, испытывал радостную уверенность, что сегодня, наконец, он
встретит свою девушку.
   Ной улыбнулся, услышав, как  повертывается  ключ  в  замке:  теперь  он
избавлен от мучительной необходимости одному встречать  первых  гостей.  С
Роджером была девушка. Ной помог ей снять пальто и повесил его на вешалку,
причем все обошлось благополучно: он не споткнулся и не  вывихнул  девушке
руку. Он усмехнулся про себя, когда девушка сказала Роджеру:
   - Какая у вас милая комната! Судя по всему,  сюда  уже  лет  двести  не
заглядывала женщина.
   Ной прошел из прихожей в комнату. Роджер вышел  в  кухню  за  льдом,  а
девушка, стоя спиной к Ною, рассматривала висевшую на  стене  картину.  Из
кухни доносилось негромкое пение Роджера: он все время повторял одни и  те
же слова песенки:

   Веселиться и любить ты умеешь,
   Любишь леденцами угощать.
   Ну, а деньги ты, дружок, имеешь?
   Это все, что я хочу узнать.

   На девушке было  темно-фиолетовое  платье  из  блестящего  материала  с
пышной юбкой. Она стояла у камина - спокойная и  уверенная  -  и,  видимо,
чувствовала себя как дома. У нее были красивые, хотя и  несколько  полные,
ноги и тонкая, гибкая талия. Волосы были стянуты на затылке в тугой  узел,
как  у  хорошенькой  учительницы  из  кинофильма.  Присутствие  девушки  и
несуразная, наивная песенка  друга,  доносившаяся  из  кухни,  где  Роджер
пересыпал в вазу кубики льда, делали комнату, вечер,  весь  мир  какими-то
удивительно уютными, родными и грустными. Но  вот  девушка  повернулась  к
нему. Ной был слишком занят и взволнован, чтобы хорошенько рассмотреть  ее
в тот момент, когда она появилась, и теперь  даже  не  мог  припомнить  ее
имени. Сейчас он увидел ее с такой  ясностью,  словно  расплывчатое  ранее
изображение внезапно стало резким и отчетливым.
   У нее было смуглое овальное лицо и серьезные глаза.  Едва  взглянув  на
нее, Ной почувствовал, что цепенеет, будто  его  ударили  чем-то  тяжелым.
Никогда еще он не испытывал ничего похожего. Он чувствовал себя  виноватым
и понимал, что в своем возбуждении выглядит смешным.
   Как выяснилось позже, девушку звали Хоуп Плаумен. Года  два  назад  она
приехала в Нью-Йорк из небольшого городка в штате Вермонт и сейчас жила  у
тетки в Бруклине. У нее  была  манера  высказывать  свое  мнение  прямо  и
решительно, она не употребляла духов и  работала  секретарем  у  владельца
небольшого завода полиграфического оборудования около  Кэнел-стрит.  Узнав
эти подробности, Ной в  течение  всего  вечера  досадовал  на  собственную
глупость; он не мог  себе  простить,  что  самая  обычная  провинциалочка,
простая  стенографистка,  выполняющая  прозаическую  и  скучную  работу  и
живущая  где-то  в  Бруклине,  произвела   на   него   такое   потрясающее
впечатление. В ней не было ничего  возвышенного.  Как  и  всякому  робкому
молодому человеку, чьи  взгляды  на  жизнь  формировались  в  библиотеках,
знающему о любви только из сборников стихов, которые он таскал в  карманах
пальто, Ною казалось невозможным представить Изольду в пригородном  поезде
или  Беатриче  в  кафетерии-автомате  [Изольда  -   героиня   французского
рыцарского романа "Тристан и Изольда" (XII век); Беатриче  -  возлюбленная
великого итальянского поэта Данте Алигьери  (1265-1321),  идеализированный
образ которой занимает значительное место в его поэзии].
   "Нет, - твердил он себе, приветствуя новых гостей или разнося бокалы  с
вином. - Нет, я не позволю  себе  сблизиться  с  ней.  Прежде  всего,  она
девушка Роджера. Но если бы даже какая-нибудь женщина и  захотела  бросить
этого красивого, незаурядного  человека  ради  неуклюжего  и  неотесанного
парня, вроде меня, все равно я не мог бы допустить и мысли  о  том,  чтобы
отплатить   за   бескорыстное,   дружеское   отношение   к   себе   черной
неблагодарностью, хотя бы даже в виде невысказанного желания".
   Словно во сне, бродил страдающий Ной среди гостей, никого и  ничего  не
замечая. Он жадно глядел на девушку, его разгоряченный  мозг  запечатлевал
все ее спокойные, уверенные жесты, и каждая интонация ее голоса отзывалась
в нем живительной музыкой, порождая мучительное чувство стыда, смешанное с
восторгом. Он чувствовал себя, как  солдат  в  первом  бою;  как  человек,
получивший миллионное наследство; как отлученный от церкви  верующий;  как
тенор,  впервые  спевший  партию  Тристана  в  "Метрополитен  Опера";   он
чувствовал себя, как человек, только что захваченный в номере гостиницы  с
женой своего лучшего друга; как генерал, вступающий во главе своих войск в
захваченный  город;  как  лауреат  Нобелевской  премии;  как   преступник,
которого ведут на виселицу;  он  чувствовал  себя,  как  боксер-тяжеловес,
нокаутировавший всех своих соперников; как  пловец,  который  тонет  среди
ночного мрака в холодном море в тридцати  милях  от  берега;  как  ученый,
подаривший человечеству эликсир бессмертия...
   - Мисс Плаумен, - сказал он, - не хотите ли выпить?
   - Нет, спасибо, я не пью.
   Ной отошел в угол, чтобы подумать и решить, хорошо это или плохо,  дает
ему какие-нибудь шансы или нет.
   - Мисс Плаумен, - обратился он к ней немного погодя, - вы давно знакомы
с Роджером?
   - Да. Около года. ("Около года! Никакой надежды,  никакой!")  Он  много
рассказывал мне о вас. ("Прямой взгляд черных  глаз,  мягкий,  но  звучный
голос".)
   - И что же он рассказывал?  ("Какая  неуклюжая  поспешность!  Нет,  все
напрасно!")
   -  Вы  ему  очень  нравитесь...  ("Измена,  измена!..  Предательство  в
отношении друга, который отыскал тебя, бездомного бродягу,  среди  книжных
шкафов в библиотеке, приютил, кормит, любит...")
   А друг этот, окруженный  оживленными  гостями,  беззаботно  смеялся  и,
легко перебирая пальцами клавиши пианино,  приятным,  хорошо  поставленным
голосом напевал: "Иисус Навин в бою под Иерихоном-хоном-хоном..."
   - Он сказал, - снова этот опасный, волнующий голос, - ...он сказал, что
вы будете замечательным  человеком,  когда  окончательно  проснетесь.  ("О
боже! Все хуже и хуже! Я - вор, за которого поручился мой друг;  любовник,
которому ничего не подозревающий муж доверчиво передает  ключ  от  спальни
жены...")
   Измученный Ной беспомощно уставился на девушку. Сам не зная почему,  он
сейчас ненавидел ее.  Еще  час  назад,  в  восемь  часов  вечера,  он  был
счастлив, уверен в себе и преисполнен  надежд,  у  него  был  друг,  кров,
работа, незапятнанное прошлое и блестящее будущее. А в девять он  оказался
беглецом, загнанным в бескрайнее болото; у  него  кровоточат  ноги,  вдали
слышится лай преследующих его собак, и его  имя  внесено  в  списки  самых
отъявленных преступников. А виновница всего этого скромно сидит перед  ним
с таким невинным видом, словно она здесь ни при чем,  ничего  не  знает  и
ничего не чувствует. Она, видите ли, всего лишь маленькая скромная девушка
из глухой провинции. А сама,  небось,  записывая  под  диктовку  владельца
завода полиграфического оборудования близ Кэнел-стрит, преспокойно сидит у
него на коленях.
   - "...И рухнули прочные стены..." -  голос  Роджера  и  мощные  аккорды
старого пианино, отраженные стенами, заполнили комнату.
   Ной в отчаянии отвернулся от девушки. В комнате было еще шесть  молодых
особ,  белолицых,  мягкотелых,  с  шелковистыми   волосами,   любезных   и
внимательных... Они пришли сюда, чтобы он выбрал одну  из  них,  и  сейчас
ласково и зовуще улыбались ему. Но что они для него! Все равно  что  шесть
манекенов в витрине, или шесть цифр на бумаге, или шесть дверных  ручек...
Это могло произойти только с ним, терзал себя Ной. Такова вся  его  жизнь.
Нелепый гротеск, в котором есть, однако, что-то трагическое.
   "Нет, - решил Ной, - я должен вырвать это из  своего  сердца;  пусть  я
буду разбит, уничтожен, пусть я никогда в жизни не прикоснусь к женщине".
   Ной не мог больше оставаться в одной комнате с девушкой. Он  подошел  к
шкафу, в котором его одежда висела рядом с одеждой Роджера, и взял  шляпу.
Он уйдет из дому  и  будет  бродить,  пока  не  закончится  вечеринка,  не
разойдутся гости, не умолкнет пианино и девушка не окажется под  крылышком
своей тетушки там за мостом, в Бруклине. Его шляпа лежала на  полке  рядом
со щегольски загнутой старой  фетровой  шляпой  Роджера,  на  которую  Ной
взглянул одновременно и виновато и с  нежностью.  К  счастью,  большинство
гостей собрались вокруг пианино, так что ему удалось  незаметно  дойти  до
двери; перед Роджером он как-нибудь оправдается  потом.  Но  мисс  Плаумен
заметила его. Сидя лицом к двери и разговаривая  с  другой  девушкой,  она
увидела  Ноя,  когда  он  остановился  у  порога,  чтобы  бросить  на  нее
прощальный, полный отчаяния взгляд. На лице девушки отразилось недоумение,
она поднялась и направилась к нему, Шелест ее платья звучал  в  его  ушах,
как артиллерийская канонада.
   - Куда это вы? - поинтересовалась она.
   - Мы... мы... - залепетал Ной, проклиная свой непослушный язык, - мы...
нам нужна содовая... я за содовой.
   - Я схожу с вами.
   "Нет! - хотелось крикнуть Ною. -  Оставайтесь  здесь!  Не  двигайтесь!"
Однако он лишь молча посмотрел,  как  она  надела  пальто  и  шляпку.  Эта
простая шляпка не шла девушке,  и  Ной  почувствовал,  как  к  его  сердцу
прилила горячая волна жалости и нежности  к  ней  -  такой  юной  и  такой
бедной. Девушка подошла к сидевшему около пианино Роджеру,  наклонилась  к
нему, оперевшись на его плечо, и что-то шепнула на ухо. "Ну вот, -  мрачно
подумал Ной, - сейчас все  раскроется.  Все  кончено!"  -  и  он  чуть  не
бросился бежать. Но Роджер  повернулся  к  нему  и  помахал  одной  рукой,
продолжая перебирать  другой  басовые  клавиши.  Девушка  снова  пересекла
комнату, держась просто и скромно, и присоединилась к Ною.
   - Я сказала Роджеру, - сообщила она.
   Сказала Роджеру! Но  что?  Сказала  ему,  чтобы  он  был  осторожнее  с
малознакомыми людьми, никого не жалел, никогда не был великодушен и вырвал
любовь из своего сердца, как сорную траву из сада?
   - Вы бы взяли плащ, - посоветовала девушка. - Когда мы  шли  сюда,  был
дождь.
   Негнущейся походкой Ной молча подошел к  шкафу  и  взял  плащ.  Девушка
ждала его у порога. Они вышли в неосвещенную прихожую и закрыли  за  собой
дверь.
   Медленно,  почти  касаясь  друг  друга  плечами,  они   спустились   по
ступенькам и вышли на мокрую улицу. Пение и смех, доносившиеся из комнаты,
казались отсюда далекими и неуместными.
   - Ну, а теперь куда? - спросила девушка, когда  они  в  нерешительности
остановились перед захлопнувшейся за ними дверью подъезда.
   - То есть как куда? - изумился Ной.
   - Вы же пошли за содовой. Где продают содовую воду?
   - Ах, да...  -  Ной  рассеянно  посмотрел  вправо  и  влево  на  тускло
поблескивавший тротуар. - Да, да, это... Не знаю... Впрочем, нам не  нужно
никакой содовой воды.
   - А мне показалось, что вы сказали...
   - Это был только предлог. Меня утомила вечеринка, я  очень  устал.  Мне
всегда скучно на вечеринках.
   Прислушиваясь к звукам своего голоса, Ной  с  удовлетворением  отметил,
что именно так и должен  звучать  голос  человека,  умудренного  житейским
опытом и пресыщенного разгульными пирушками. "Именно такого тона  и  нужно
держаться, - решил он. - Быть утонченно вежливым,  холодным,  делать  вид,
что меня слегка забавляет эта девчонка".
   - А  мне  вечеринка  показалась  очень  приятной,  -  серьезно  сказала
девушка.
   - Да? - небрежно бросил  Ной.  -  Признаться,  ничего  приятного  я  не
заметил.
   "Вот так и нужно, - с мрачным удовольствием повторил про  себя  Ной.  -
Нужно  нападать,  а  не  обороняться".  Он  будет   отчужденным,   немного
рассеянным, холодно-вежливым,  как  английский  аристократ  после  ночного
кутежа. Это поможет ему убить сразу двух зайцев. Во-первых, он  ни  единым
словом не предаст своего друга;  во-вторых  (при  этой  мысли  Ной  ощутил
приятный трепет ожидания, хотя и отягченный ук