Тебе нравится? Прелесть, не правда ли?
   - Да, очень красиво, - согласился Христиан и сел, испытывая  неловкость
и смущение. Он не мог отвести глаз от растянувшейся в  кресле  Элоизы.  Та
тоже  была  блондинкой,  но,  в  отличие  от  фрау   Гарденбург,   излишне
расплывшейся.
   - Алло, унтер-офицер, - приветствовала его Элоиза. - А вы миленький!
   Христиан протер глаза.
   "Пожалуй, надо убираться отсюда, - подумал он. - Мне здесь не место".
   - Ты и представить не можешь, сколько трудов мне стоило уговорить этого
полковника не заходить сюда, - довольно  посмеиваясь,  обратилась  к  нему
фрау Гарденбург.
   - В следующий раз, когда он вернется из России, я тоже  получу  меховое
манто, - заявила Элоиза.
   - Сколько сейчас времени? - спросил Христиан.
   - Два... три часа, - ответила фрау Гарденбург.
   - Четыре, - уточнила Элоиза, взглянув на часы. - Пора ложиться спать.
   - Я думаю, - осторожно заметил Христиан, - я думаю, мне лучше уйти...
   - Унтер-офицер!.. - Фрау Гарденбург укоризненно взглянула на  Христиана
и обняла его, щекоча шелковистым  мехом  его  шею.  -  Ты  не  можешь  так
поступить с нами. Ведь мы столько времени потратили на полковника.  Он  же
сделает тебя лейтенантом.
   - Майором! - воскликнула Элоиза. - Мне показалось,  что  он  согласился
сделать его майором.
   - Нет, пока  лейтенантом,  -  с  достоинством  поправила  подругу  фрау
Гарденбург. - И, кроме того, тебя прикомандируют к генеральному штабу. Все
уже устроено.
   - Полковник без ума от Гретхен, - добавила Элоиза. - Он сделает для нее
все, что угодно.
   "Гретхен! - отметил про себя Христиан. - Так вот как ее зовут!"
   - А сейчас надо выпить, - сказала Гретхен. - Дорогой, мы  сегодня  пьем
только коньяк. Ты же знаешь, где шкаф.
   Фрау Гарденбург как-то сразу протрезвела и говорила теперь  спокойно  и
рассудительно. Она отбросила со лба волосы и стала посреди комнаты,  очень
высокая, в роскошном манто  и  белом  вечернем  платье.  Христиан  не  мог
отвести от нее жадного взора.
   - Ну вот,  -  Гретхен  улыбнулась  и  небрежно  прикоснулась  кончиками
пальцев к его губам. - Так и  нужно  смотреть  на  женщину.  Неси  коньяк,
дорогой!
   "Ну хорошо, - решил  Христиан,  -  выпью  рюмку".  И  он  направился  в
соседнюю комнату за вином.


   Яркий  свет  разбудил  Христиана.  Он  открыл  глаза.  Солнечные   лучи
струились в  комнату  через  огромное  окно.  Христиан  медленно  повернул
голову. Он лежал один в измятой постели.  Его  тошнило  от  запаха  духов,
страшно  болела  голова  и  хотелось  пить.  В  его   затуманенном   мозгу
промелькнули обрывки воспоминаний о прошлой ночи. Он болезненно поморщился
и снова закрыл глаза.
   Дверь из  ванной  открылась,  и  в  комнату  вошла  Гретхен.  Она  была
полностью одета. На ней был черный костюм, волосы были  перевязаны  черной
лентой, как у девочки. Ясные глаза фрау Гарденбург  блестели,  вся  она  в
лучах  яркого  утреннего  солнца  выглядела  свежей  и   какой-то   новой.
Улыбнувшись Дистлю, Гретхен подошла к нему и присела на край кровати.
   - С добрым утром, - мило и скромно проговорила она.
   - Здравствуй... - Христиан  заставил  себя  улыбнуться.  В  присутствии
такой опрятной и свеженькой Гретхен он чувствовал себя немощным и убогим.
   - А где же другая дама?
   - Элоиза? - Гретхен рассеянно погладила его по  руке.  -  Она  ушла  на
работу. Ты ей нравишься. "Да, я ей нравлюсь, - мрачно подумал Христиан,  -
и ты ей нравишься. Ей нравится любой мужчина, любая женщина,  любой  дикий
зверь, любой, кого ей удается прибрать к рукам".
   - А ты что нарядились? - поинтересовался Христиан.
   - Мне тоже нужно идти на работу. Не думаешь ли ты, что я позволяю  себе
лентяйничать в разгар войны? - улыбнулась Гретхен.
   - Где же ты работаешь?
   - В министерстве пропаганды. - На  лице  Гретхен  появилось  серьезное,
строгое выражение, которого раньше Христиан не  замечал.  -  В  отделе  по
работе среди женщин.
   Христиан от удивления даже заморгал.
   - Что же ты там делаешь?
   - Пишу речи, выступаю по  радио.  Вот,  например,  сейчас  мы  проводим
кампанию. Дело в том, что многие немки - ты был бы поражен, если бы  знал,
сколько их, - вступают в связь с иностранцами.
   - Это с какими же? - озадаченно спросил Христиан.
   - Да с теми, которых мы ввозим для  работы  на  заводах,  на  фермах...
Правда, мне  не  следовало  бы  разговаривать  на  эту  тему,  особенно  с
солдатами...
   - Ничего, ничего, - усмехнулся Дистль. - Я не заблуждаюсь на этот счет.
   - Но слухи просачиваются в  армию  и  плохо  отражаются  на  настроении
солдат. - Гретхен говорила, словно  бойкая  маленькая  школьница,  назубок
вызубрившая урок. - По этому вопросу мы получаем длинные секретные доклады
от Розенберга. Это ведь очень важно.
   - Ну,  и  что  же  ты  говоришь  женщинам?  -  Христиана  по-настоящему
заинтересовала эта, новая сторона деятельности Гретхен.
   - Все то же, - пожала она плечами. - Нового больше ничего не скажешь...
Чистота немецкой  крови...  Теория  расовых  признаков...  Место  поляков,
венгров и русских в европейской истории. Труднее всего  приходится,  когда
речь заходит о французах: женщины питают к ним слабость.
   - И что же вы рассказываете о французах?
   - А мы приводим цифры  о  распространении  венерических  заболеваний  в
Париже и все такое прочее.
   - Помогает?
   - Не очень, - усмехнулась Гретхен.
   - А сегодня что ты собираешься делать?
   - Сегодня я провожу радиобеседу с женщиной, которая только  что  родила
десятого ребенка. В ходе  беседы  генерал  вручит  ей  премию.  -  Гретхен
взглянула на часы и встала. - Мне пора идти.
   - Мы встретимся вечером?
   - Извини меня, дорогой, но сегодня  вечером  я  занята.  -  Стоя  перед
зеркалом, она поправляла прическу.
   - Но разве нельзя освободиться? - Христиан возненавидел себя, услышав в
своем голосе мольбу.
   - Не могу. Из Африки  только  что  приехал  мой  давнишний  приятель  -
полковник. Он не перенесет, если я откажусь встретиться с ним.
   - Может быть, позднее? Когда ты с ним разделаешься...
   - Невозможно, - поспешно ответила Гретхен. - Мы идем на большой  вечер,
и он затянется до глубокой ночи.
   - Так, может быть, завтра?
   Гретхен с улыбкой взглянула на него.
   - Тебе очень хочется?
   - Да.
   - Ты доволен прошлой ночью? - рассматривая себя в  зеркале,  она  снова
занялась своей прической.
   - Еще бы!
   - Ты очень милый. Ты подарил мне чудесную булавочку. - Гретхен  подошла
к нему, наклонилась и слегка прикоснулась к нему губами. - Булавка  совсем
неплохая, но в том же магазине продаются очаровательные сережки, которые к
ней очень подходят...
   - Ты их получишь, - холодно прервал ее Христиан, испытывая отвращение к
самому себе за эту взятку. - Завтра вечером.
   Характерным для нее жестом Гретхен дотронулась  до  его  губ  кончиками
пальцев.
   - Ты в самом деле очень, очень мил!
   Христиану неудержимо захотелось схватить ее в объятия и прижать к себе,
но он понимал, что сейчас этого делать не следует.
   - Ну, мне нужно бежать. - Гретхен подошла к  двери  и  остановилась.  -
Тебе не мешает побриться. В аптечке есть бритва и  американское  мыло  для
бритья. - Она улыбнулась. - Они принадлежат лейтенанту, но я знаю, что  ты
не будешь возражать. - Гретхен помахала  рукой  и  вышла,  направляясь  на
встречу с генералом и с женщиной, только  что  благополучно  разрешившейся
десятым ребенком.
   Всю следующую  неделю  Христиан  прожил  в  каком-то  тумане.  Город  с
миллионами снующих взад и  вперед  обитателей,  грохот  трамваев,  рычание
автобусов, плакаты у зданий  газет,  чиновники  и  генералы  в  сверкающих
формах, проносившиеся мимо  в  своих  длинных  бронированных  автомашинах,
наводнявшие улицы орды солдат,  радиобюллетени  о  захваченных  километрах
территории и количестве убитых в России - все это  казалось  ему  каким-то
нереальным и далеким. Только квартира на  Тиргартенштрассе  и  белое  тело
жены лейтенанта Гарденбурга были реальными,  вещественными.  Он  купил  ей
сережки, а затем, снова выклянчив у матери денег, приобрел золотой браслет
с цепочкой и свитер, привезенный каким-то солдатом из Амстердама.
   У Гретхен появилась привычка вызывать его из пансиона, где  он  жил,  в
любое время дня и ночи. Христиан и думать перестал об улицах и театрах и в
ожидании звонка телефона,  стоявшего  внизу,  в  плохо  освещенном  холле,
целыми днями валялся на койке, чтобы сразу же после вызова мчаться  к  ней
через весь город.
   Ее квартира стала для него единственной твердой  точкой  в  призрачном,
кружащемся мире. Временами, когда она оставляла его одного, он  беспокойно
бродил по комнатам, открывал шкафы и ящики столов,  заглядывал  в  письма,
рассматривал  фотографии,  спрятанные  среди  книг.  Христиан  всегда  был
скрытен и уважал чужие секреты, но с Гретхен дело обстояло иначе. Он хотел
обладать и ею, и ее мыслями, собственностью, пороками, желаниями.
   Квартира была набита разным награбленным имуществом.  Экономист  вполне
мог бы написать историю захвата немцами Европы и Африки только  по  вещам,
небрежно разбросанным по квартире Гретхен и  доставленным  туда  вереницей
чинных, обвешанных наградами офицеров  в  начищенных  до  блеска  сапогах.
Иногда они привозили Гретхен домой в больших служебных машинах, и Христиан
видел их у главного подъезда, когда ревниво выглядывал из окна квартиры.
   Помимо богатого запаса вин, которые  Христиан  обнаружил  в  первый  же
день, здесь были сыры из Голландии,  несколько  десятков  пар  французских
шелковых  чулок,  бесконечное  множество  флаконов  с  духами,   осыпанные
драгоценными камнями застежки и старинные кинжалы с Балкан, парчовые туфли
из Марокко, корзины с виноградом и персиками, доставленные  самолетами  из
Алжира, три меховых манто из России, небольшой эскиз Тициана из Рима,  два
свиных окорока из Дании, висевшие в кладовой возле кухни,  целая  полка  с
французскими шляпками (хотя  Христиан  никогда  не  видел,  чтобы  Гретхен
носила шляпу), прелестный  серебряный  кофейник  из  Белграда,  массивный,
отделанный кожей письменный стол (некий предприимчивый лейтенант ухитрился
выкрасть его из загородного особняка в Норвегии и переправить сюда).
   Письма, небрежно брошенные на  пол  или  забытые  среди  валявшихся  на
столах журналов, пришли из самых дальних концов новой Германской  империи.
Во всех этих посланиях, хотя они и были написаны  в  разных  стилях  -  от
нежных, лирических излияний молодых ученых, отбывающих службу в Хельсинки,
до сухих  порнографических  записок  стареющих  профессиональных  военных,
несущих службу под командованием Роммеля в африканской пустыне, - сквозили
нотки тоски и благодарности. В каждом письме содержались обещания привезти
то кусок зеленого шелка, купленного в Орлеане, то кольцо,  обнаруженное  в
магазине в Будапеште, то медальон с сапфиром, добытый в Триполи...
   В некоторых письмах,  иногда  просто  с  легкой  иронией,  а  иногда  с
намеками на прошлые оргии, упоминалась Элоиза  и  другие  женщины.  Однако
теперь Христиан даже Элоизу считал почти нормальным человеком,  во  всяком
случае по сравнению с Гретхен. Поведение и образ жизни  Гретхен  никак  не
укладывались в рамки обычных  представлений.  Она  выделялась  среди  всех
известных Христиану женщин особенной красотой, неутолимой чувственностью и
бешеной энергией. Правда, по утрам она часто принимала бензедрин и  другие
средства для восстановления так беспечно и буйно  растрачиваемых  сил  или
вспрыскивала  себе  большую  дозу  витамина  В,  который,  по  ее  словам,
немедленно устранял все последствия похмелья.
   Самое поразительное состояло в том,  что  всего  лишь  три  года  назад
Гретхен была скромной, молоденькой учительницей географии и  арифметики  в
Бадене. Гарденбург был первым мужчиной в ее  жизни,  и  отдалась  она  ему
только после свадьбы. Накануне войны он привез жену в  Берлин  и  здесь  в
ночном клубе ее увидел некий фотограф. Он  уговорил  Гретхен  сняться  для
фотоплакатов министерства пропаганды и  не  только  прославил  ее  лицо  и
фигуру на всю  страну,  но  вдобавок  и  совратил  ее.  На  многочисленных
плакатах Гретхен являла собой тип  образцовой  немецкой  девушки,  которая
добровольно  отрабатывает  сверхурочные  часы   на   заводе   боеприпасов,
регулярно посещает  нацистские  митинги,  щедро  жертвует  в  фонд  зимней
помощи, умело готовит вкусные блюда из эрзац-продуктов.
   С того времени и началась ее головокружительная  карьера  в  берлинском
высшем свете военного времени. Уже в начале этой  карьеры  Гарденбург  был
спешно откомандирован в полк. Теперь Христиан  понимал,  почему  лейтенант
считается таким незаменимым в Ренне  и  почему  ему  так  трудно  добиться
отпуска. Гретхен получала  приглашения  на  все  важные  приемы  и  дважды
встречалась  на  них  с  Гитлером.  Она  была  в  близких   отношениях   с
Розенбергом, хотя и уверяла Христиана, что ничего  серьезного  между  ними
нет.
   Христиан не осуждал Гретхен. Лежа в своей темной комнате в  пансионе  в
ожидании телефонного звонка, он иногда задумывался над тем, что  его  мать
назвала бы смертным грехом. Христиан давно уже перестал верить в  бога.  И
все же временами какие-то остатки  религиозной  морали,  внушенной  ему  в
детстве до фанатизма богобоязненной матерью, давали о себе знать, несмотря
на прожитые годы. В такие минуты он, сам  того  не  желая,  резко  осуждал
Гретхен. Однако Христиан  спешил  отогнать  эти  случайные,  беспорядочные
мысли.  О  Гретхен  нельзя  было  судить,   руководствуясь   общепринятыми
представлениями о нравственности. Нелепо думать, что такую жадную к жизни,
ненасытную женщину  с  бьющей  ключом  энергией  можно  сковать  мелочными
запретами, налагаемыми обветшалым и отмирающим кодексом морали.  Судить  о
поведении Гретхен по нормам христианской морали - все равно, что судить  о
птице с точки зрения улитки, осуждать танкиста за нарушение в  бою  правил
уличного  движения,  применять  к   полководцу   гражданские   законы   об
ответственности за убийство.
   Письма Гарденбурга из Ренна, адресованные  Гретхен,  пустые,  холодные,
чопорные, напоминали лаконичные военные документы. Читая их,  Христиан  не
мог сдержать улыбку. Он понимал, что если Гарденбург и уцелеет  на  войне,
то по возвращении будет отброшен и забыт, как некая  пустяковая  деталь  в
бурном  прошлом  Гретхен.  Что  касается  своего  будущего,  то   Христиан
вынашивал кое-какие планы, хотя и не решался  открыто  признаться  в  этом
даже самому себе. Однажды вечером  за  очередной  выпивкой  Гретхен  между
прочим  заметила,  что  война  окончится  месяца  через  два,  и  человек,
занимающий высокий  пост  в  правительстве  (она  не  стала  называть  его
фамилию), предложил ей поместье  в  Польше  -  не  тронутый  войной  замок
семнадцатого века и  больше  тысячи  гектаров  земли,  триста  из  которых
обрабатываются и сейчас.
   - Тебе хотелось бы управлять поместьем одной дамы? - лежа  на  кушетке,
полушутливо спросила Гретхен.
   - Это было бы замечательно.
   - И ты не стал  бы  переутомлять  себя  обязанностями  управляющего?  -
продолжала она с улыбкой.
   - Что ты! Конечно, нет.
   Христиан присел рядом и, подсунув руку под голову  Гретхен,  поглаживал
упругую кожу у нее на шее.
   - Ну что ж, посмотрим, посмотрим... Пока все идет неплохо.
   "Да, это как раз то, что нужно,  -  размечтался  Христиан.  -  Огромное
поместье, масса денег и  Гретхен  -  хозяйка  старинного  замка...  Они  с
Гретхен, конечно, не поженятся. Зачем? Он будет своего рода принц-супруг -
изящные сапоги для верховой езды, двадцать рысаков в конюшне,  из  столицы
приезжают на охоту великие и сильные  новой  империи...  Вот  когда  будет
самый счастливый момент моей жизни!  -  мысленно  воскликнул  Христиан.  -
Момент, когда в полицейской казарме Ренна Гарденбург открыл ящик  стола  и
достал сверток с черным кружевом".
   Христиан теперь уже почти не вспоминал о возвращении  и  Ренн.  Гретхен
сообщила ему, что она уже  договорилась  с  одним  генерал-майором  о  его
переводе и присвоении ему офицерского звания и что сейчас дело находится в
стадии оформления. Гарденбург теперь казался ему жалким призраком далекого
прошлого,  который,  если  и  появится  в  будущем,  то  только  на   одно
упоительное  мгновение,  чтобы  тут  же  быть  выгнанным  одной  короткой,
убийственной фразой.
   "Да, это будет действительно счастливейший день моей  жизни!"  -  снова
подумал Христиан и с сияющим лицом повернулся, услышав звук  открывающейся
двери. На пороге стояла Гретхен, одетая в платье из золотистого материала,
с  небрежно  наброшенной  на  плечи  пелериной  из  норки.   Она   ласково
рассмеялась и протянула Дистлю руки.
   - Как это приятно! Вернуться домой после дня тяжелой работы и встретить
ожидающего тебя близкого человека!
   Христиан подбежал к ней, пинком ноги захлопнул дверь и заключил Гретхен
в объятия.


   Дня  за  три  до  окончания  отпуска  (Христиан  не  проявлял  никакого
беспокойства, поскольку  фрау  Гарденбург  утверждала,  что  все  будет  в
порядке) в пансионе раздался телефонный звонок, и Христиан  побежал  вниз.
Он сразу узнал голос Гретхен и, улыбаясь, спросил:
   - Да, дорогая?
   - Замолчи! - голос Гретхен звучал резко, хотя она и говорила шепотом. -
Не называй моего имени по телефону!
   - Что случилось? - растерянно спросил Христиан.
   - Я говорю из кафе. Не звони мне домой и не приходи.
   - Но ты же сказала, что сегодня в восемь вечера?
   - Я и без тебя знаю, что сказала. Ни сегодня в  восемь,  ни  когда-либо
вообще. Вот и все. Больше ко мне не приходи. Прощай.
   Послышались гудки отбоя. Христиан тупо посмотрел на  аппарат,  медленно
повесил трубку, поднялся в свою комнату и лег было на  койку,  но  тут  же
вскочил, надел мундир и вышел из пансиона. "Уйти! Куда угодно  уйти,  лишь
бы не видеть этих стен!" - лихорадочно повторял он.
   Растерянный и недоумевающий, бродил Христиан по улицам, снова  и  снова
припоминая все, что сказала ему Гретхен и тщетно  пытаясь  понять,  какими
поступками или словами он мог  навлечь  на  себя  ее  гнев.  Накануне  они
провели самую обычную для них ночь.  Гретхен  возвратилась  домой  в  час,
совершенно пьяная; до двух часов они пили,  затем  легли  спать.  Часов  в
одиннадцать утра, перед уходом на  работу,  она  нежно  поцеловала  его  и
сказала:
   - Сегодня вечером приходи пораньше. Жду тебя в восемь часов.
   Он  не  слышал  от  нее  ни  единого  упрека.   Христиан   бессмысленно
вглядывался в темные фасады зданий и в  лица  торопливо  проходивших  мимо
него людей. Да, единственное, что он мог сделать, это дождаться ее у  дома
и прямо спросить обо всем.
   Часов в семь вечера он занял  позицию  за  деревом  на  противоположной
стороне улицы, напротив входа в дом. Вечер выдался отвратительный, моросил
мелкий дождь. Уже через полчаса Христиан весь вымок, но не обращал на  это
внимания. В половине одиннадцатого в третий раз мимо прошел полицейский  и
вопросительно посмотрел на него.
   - Я  жду  девушку.  -  Христиан  натянуто  улыбнулся.  -  Она  пытается
отделаться от майора-парашютиста.
   - Война всем создает  трудности,  -  ухмыльнулся  полицейский  и  ушел,
сочувственно покачав головой.
   Часа в два ночи к дому подкатила  одна  из  хорошо  знакомых  Христиану
служебных машин. Из нее вышли Гретхен и  какой-то  офицер.  Перебросившись
несколькими словами, они скрылись в подъезде, а машина тут же ушла.
   Сквозь  частую  сетку  дождя   Христиан   напряженно   всматривался   в
затемненное здание, пытаясь отыскать окно квартиры Гретхен, но  в  темноте
ничего нельзя было различить.
   В восемь часов утра длинный автомобиль снова  остановился  у  подъезда.
Вскоре из дома вышел офицер, уселся в машину и  уехал.  "Подполковник",  -
механически отметил Христиан.
   Дождь не переставал. Христиан решил зайти в дом  и  уже