нередко  завязываются  споры   -к
подводят ли они итог  минувшему  периоду  развития  искусства  или  начинают
новый. В отношении "Тома Джонса" подобные разногласия, кажется,  никогда  не
возникали: слишком определенно этот роман обозначает собой переход в истории
эпического жанра нового времени. "Том  Джонс"  глубокими  корнями  связан  с
искусством до него и открывает дорогу новому.
     "Исходным" творчества Фильдинга-романиста (в какой-то мере и всего  его
творчества) был "Дон Кихот" Сервантеса. "Дон Кихот в Англии" был  задуман  и
частично осуществлен Фильдингом  еще  в  годы  учения  в  Лейдене.  "История
приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса" имела  подзаголовком
фразу: "Написано в манере Сервантеса, автора "Дон Кихота". Да и  в  перечнях
великих писателей прошлого,  как  ни  варьировались  они  в  разные  годы  у
Фильдинга, имя Сервантеса никогда не бывало пропущено.
     Фильдинг не был в строгом смысле слова первооткрывателем  Сервантеса  в
Англии. "Дон Кихота" начали переводить на английский еще при жизни автора, в
1612  году,  и  с  первой  частью  великого  романа  мог  бы   при   желании
познакомиться Вильям Шекспир. В течение XVIII века "Дон Кихот" был четырежды
издан в Англии на испанском языке и двадцать четыре раза в переводах, причем
среди переводчиков был и один  из  крупнейших  английских  романистов  эпохи
Просвещения Тобайас Смоллет. Подражаниям  Сервантесу  тоже  не  было  числа.
Сюжетная схема романа не раз оказывалась толчком для собственных построений,
отдельные эпизоды романа переносились на сцену. Однако сколько бы английских
писателей ни обращалось к Сервантесу, имя Фильдинга занимает здесь место  ни
с чем не сравнимое. В этой области первооткрывателем был все-таки он.  И  не
для одной Англии - для всей Европы.
     До Фильдинга Сервантесу подражали. Фильдинг тоже начинал таким  образом
и в своей ранней пьесе прямо перенес Дон  Кихота  в  современную  Англию.  В
дальнейшем он, однако, от подобных попыток отказался. У Сервантеса он теперь
брал взгляд на человека и мир.  Великий  испанец  помог  сформироваться  его
эстетическому и этическому кредо.
     Три года спустя после "Тома Джонса" Фильдинг опубликовал в издававшемся
им "Ковент-Гарденском журнале" рецензию на одно из  бесчисленных  подражаний
Сервантесу - роман Шарлотты Леннокс "Дон Кихот  -  девица".  Сервантесовский
герой характеризуется в этой рецензии как  человек,  "наделенный  разумом  и
большими  природными  дарованиями,  и  во  всех  случаях,  за   единственным
исключением,-  весьма  здравым  суждением,  а  также   -   что   еще   более
привлекательно  в  нем  -  как  человек  большой  наивности,   честности   и
благородства  и  величайшей  доброты".  Санчо  же  отличают  преданность   и
простодушие. Иными словами, речь  идет  о  столкновении  с  миром  человека,
наделенного высокими достоинствами и вполне объяснимым в нем (он ведь  судит
об окружающих по себе) нравственным максимализмом. Но неужели в одной только
Испании и лишь однажды произошло такое столкновение?  И  зачем  тогда  прямо
заимствовать у Сервантеса героя и ситуации? Разве в каждом честном и  добром
человеке не заключена частица от героя Сервантеса?
     Уже пастор Адаме нисколько не походил на испанского своего собрата.  Со
своими  крепкими  кулаками,  изодранной  рясой,  способностью   без   устали
отмеривать милю за милей он замечательно вписывался в  ту  реальную,  грубую
жизнь, по которой отстранение проезжал на своем Росинанте герой  Сервантеса.
Самое небрежение  жизненными  благами,  присущее  пастору  Адамсу,-  от  его
мужицкой кряжистости и неприхотливости, тогда как у Дон Кихота оно - от  его
высокой духовности. Дон Кихот выше всех окружающих потому, что он вне  быта.
Пастор Адаме - потому, что он, герой вполне бытовой, обращает на этот быт не
больше внимания, чем  тот  заслуживает.  Ему  надо  поскорее  отделаться  от
неоплаченных (а чем  платить-то?)  трактирных  счетов  или  сокрушить  своим
увесистым  кулаком  какого-нибудь  негодяя,  чтобы  спокойно  погрузиться  в
Платона или начать излагать свою  философию  самым  любимым  своим  духовным
детям Джозефу и Фанни. Впрочем, слово "философия" он употребляет не часто  и
без всякого желания возвыситься над другими: это ведь все  простая  народная
мораль.  Именно  ее  пастор  Адаме  вычитывает  из  любой  самой  ученой   и
недоступной его необразованным прихожанам книги.
     "История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса"  была,
конечно, близка "Дон Кихоту" по  организации  материала  -  те  же  элементы
романа большой дороги, та же пародийная  основа,  те  же  вставные  новеллы.
Однако Фильдинг не следовал Сервантесу рабски. Для него далеко не все в  нем
приемлемо.
     В рецензии на роман Шарлотты Леннокс,  о  которой  шла  речь,  Фильдинг
говорил не только о достоинствах, но  и  о  недостатках  романа  Сервантеса.
Испанский писатель, по мнению Фильдинга, допускал много  экстравагантного  и
невероятного, и похождения Дон Кихота так бессвязны  и  разрознены,  что  их
"порядок вы можете менять как угодно без всякого ущерба для  целого".  Кроме
того, в ряде вставных новелл Сервантес, считает Фильдинг, приближается к тем
самым рыцарским романам, которые осмеивает. Все это Фильдинг не был  намерен
повторять.  В  "Джозефе  Эндрусе"  он  уже  стремился  подчинить  Сервантеса
собственной  эстетике  -  выстроить  сюжет  возможно  точнее,  рациональнее,
объяснить и обосновать каждый  шаг  своих  героев  доскональнейшим  образом.
"Прекрасный  реализм"  Возрождения,  с  его  представлением  о  поэтической,
небытовой правде, уступал  место  весьма  конкретному  и  жесткому  реализму
Просвещения. В "Томе Джонсе" эта просветительская  основа  метода  Фильдинга
обозначалась  еще  определеннее,  чем  в  "Джозефе  Эндрусе".  Фильдинг   от
произведения к произведению удалялся от Сервантеса. Но при этом шел  по  той
же  дороге,  что  и  его  великий  предшественник,-  только   дальше   пего.
"Жестокость" конструкции смягчалась удивительно добрым отношением  Фильдинга
к своим героям и его замечательным юмором. Поэтичность  Сервантеса  не  была
целиком утеряна - она  приобретала  иную  форму.  Бытовая  же  достоверность
необыкновенно возросла.
     Приход Фильдинга в литературу  был  хорошо  подготовлен  предшествующим
развитием реалистического романа в Англии. Были уже Дефо и Ричардсон.  Но  и
Дефо и Ричардсон выдавали свои произведения за подлинные жизненные документы
-  Дефо  за  дневники  и  воспоминания,  Ричардсон  за  собранную  издателем
переписку.
     Фильдинг не ставит перед собой подобной цели. Конечно, он не собирается
добровольно жертвовать доверием читателя и уверять его, что все рассказанное
- чистая  выдумка.  Том  Джонс,  признается  автор  читателю,-  его  хороший
знакомый, он, быть может, потому именно и дорог  ему.  Да  и  весь  роман  в
целом,  как  уже  говорилось,  соотнесен  с   жизнью   тысячами   конкретных
подробностей. Он в этом смысле даже "доказательнее", чем написанное  Дефо  и
Ричардсоном. У Дефо речь идет о далеких странах, его труднее проверить,  для
Ричардсона же внутренняя правда человеческих поступков и  побуждений  важнее
примет окружающей жизни. И все же Фильдинг не стремится выдать свой роман за
непосредственный человеческий документ. В этом  есть  своя  логика.  Да,  он
пишет о людях, хорошо ему знакомых,- произведение выигрывает,  замечает  он,
если писатель имеет некоторые познания в предмете, о котором толкует,- но он
пишет одновременно и о чем-то гораздо большем:  о  человеческой  природе,  а
роман его это "некий великий созданный нами мир".
     В одной из вступительных глав, предпосланных  книгам  романа,  Фильдинг
говорил о праве писателя не следовать прямолинейно понятой жизненной правде,
а создавать миры фантастические, подчиненные  собственным  законам.  Сам  он
ставит перед собой задачу куда  более  трудную  -  выявить  законы,  которым
подчинен мир  реальный,  не  пожертвовав,  однако,  при  этом  своим  правом
демиурга, не скрывая своего  лица,  более  того,  сохранив  за  собой  право
вступать  в  разговор  с  читателем,   объяснять   ему   сокровенный   смысл
происходящих событий, растолковывать особенности принятой  повествовательной
формы, ставить на место досужих  критиков.  Из  всех  форм  романа  Фильдинг
избрал наиболее вместительную. Направление его  поисков  наметил  Сервантес.
"Том Джонс" приземленнее "Дон Кихота", у него много других отличий, но  сама
форма романа,  где  повествование  открыто  ведется  от  автора,  определена
влиянием Сервантеса. Так обстояло дело еще в "Джозефе Эндрусе". Но  в  своем
более  зрелом   произведении   Фильдинг   отказывается   от   одного   очень
существенного элемента, сближавшего "Джозефа Эндруса" с "Дон Кихотом"  -  от
пародийности. Известно, что новые жанры часто вызревают в форме  пародии  на
старые. В "Дон Кихоте" было много от пародии на рыцарский роман. В  "Джозефе
Эндрусе" - от пародии на Ричардсона. "Том Джонс" нисколько не пародиен. Жанр
конституировался и живет по своим законам.  Время  внесет  еще  в  них  свои
поправки, но законы установлены прочно, они - точка отсчета  для  дальнейших
завоеваний романа в Европе.
     Не  только  внешний  мир,  изображенный  в  "Томе  Джонсе",   это   мир
одновременно реальный и вымышленный. Таковы и  герои  романа,  причем  слово
"реальный" в применении к ним звучит  не  просто  как  похвала,  как  оценка
художественной убедительности образа. Не одни лишь эпизодические  фигуры,  о
которых шла выше речь, но и почти все главные  персонажи  романа  списаны  с
натуры, и автор не скрывает имен  прототипов.  Олверти  это  отчасти  Джордж
Литтлтон - школьный товарищ Фильдинга, много ему потом  помогавший,  отчасти
Ральф Аллен, тоже добрый гений фильдинговского семейства, человек  из  иной,
гораздо более низкой среди, но сумевший,  пользуясь  английским  выражением,
"сам себя сделать". Софья  Вестерн  это  покойная  жена  Фильдинга  Шарлотта
Крейдок. И, наконец, Том Джонс - действительно человек хорошо, много  больше
других знакомый автору. Судя по всему, это сам  Фильдинг,  каким  он  помнит
себя в молодости. Так, во всякой случае, полагал  Теккерей.  И  хотя  автор,
конечно же, много выше своего  персонажа,  многое  в  духовном  облике  Тома
Джонса заставляет вспомнить его создателя.
     Но за всем этим стоит художественное обобщение, и  от  того,  насколько
оно удалось, от меры его зависит и то, насколько удался образ.
     Фильдинг, создавший в  "Томе  Джонсе"  образы  удивительно  для  своего
времени убедительные и полнокровные,  еще  не  достиг  все  же  той  полноты
растворения прототипа в образе, которая характерна для писателей  следующего
века. Отсюда известная двойственность его персонажей.
     Больше всего это относится к  сквайру  Олверти.  Далекий  от  намерения
изображать ходячие олицетворения добродетели или порока, Фильдинг достаточно
строго придерживается в начале романа этого принципа и по отношению к самому
высоко ценимому своему герою. Чем добрее, душевней,  бесхитростней  Олверти,
тем легче его обмануть. Он не находит в своем сердце  дурных  побуждений,  и
ему трудно допустить их в других. Этот мудрый судья и  наставник  непрерывно
оказывается жертвой  обмана.  То  несовпадение  искренне  усвоенной  книжной
мудрости с  требованиями  и  реальной  практикой  света,  которое  послужило
основой для стольких  ярких  комических  сцен,  у  Фильдинга  находит  свое,
правда, очень смягченное выражение  и  в  тех  сценах  романа,  где  главным
действующим (вернее сказать, "решающим" - он чаще судит чужие поступки,  чем
действует сам) лицом является сквайр Олверти. И эта авторская ирония придает
убедительность образу, задуманному как идеальный.  Но  так  только  вначале.
Когда после многих тяжелых дней, выпавших по его нечаянной вине на долю Тома
Джонса, Олверти снова появляется на страницах романа, у  него  остается  уже
одна только функция - наказать порочных и  наградить  невинно  пострадавших.
Перейдя незримую черту, отделявшую его от совершенного идеала, Олверти исчез
как конкретный и убедительный  образ.  Фильдинг  воздал  хвалу  Литтлтону  и
Аллену, но нанес непоправимый ущерб своему герою.
     В какой-то мере это можно сказать и о Софье. Она  подвержена  множеству
маленьких женских  слабостей  и  лишена  пороков.  Что  ж,  и  без  них  она
достаточно убедительна. Но этот поразительно милый  женский  образ  начинает
все больше прогадывать, по мере того как мы  приближаемся  к  концу  романа.
Откуда у этой молоденькой, не видевшей света девушки способность так  быстро
простить Тому его измены - она знает, еще до того, как Том это ей  объяснил,
"как мало сердце участвует в известного  рода  любви",-  откуда  у  нее  это
совершенное  понимание  людских  характеров,  откуда  это  взрослое   умение
закрывать глаза на недостатки близких людей? Не только  Тома,  которого  она
горячо любит, но своей глупой и сумасбродной тетки? Софья  несовершенна  как
художественное творение  именно  потому,  что  столь  щедро  наделена  всеми
мыслимыми совершенствами.
     И разве не столь же удивительны многие качества Тома  Джонса,-  скажем,
его непонятно где приобретенное понимание театра? Но,  как  говорилось,  Том
Джонс весьма  близок  к  своему  создателю.  Многие  взгляды,  приобретенные
писателем  на  протяжении   жизни,   выражаются   устами   молодого   героя,
"накладываются" на образ, не вполне для этого подходящий.
     Не следует, впрочем, забывать: мы смотрим на этот роман глазами  людей,
уже знакомых с произведениями  Диккенса  и  Теккерея  -  писателей,  которые
сумели достичь более высокой степени художественной цельности. Вспомним и  о
том, что добились они этого не  в  последнюю  очередь  благодаря  тому,  что
опирались на великие творения Фильдинга. У людей XVIII века  не  было  этого
нашего преимущества (или, может быть, недостатка?), этой  нашей  способности
бросить взгляд на роман  из  более  далекого  времени.  И  они  воспринимали
"Историю Тома Джонса, найденыша" как образец никогда  еще  до  той  поры  не
достигнутой объективности, жизненной  достоверности.  О  главном  герое,  по
отношению к которому современный читатель не может не  испытывать  некоторых
претензий, Фридрих Шиллер - не только великий драматург, но и замечательный,
широко образованный и беспощадно правдивый критик - говорил как  о  человеке
совершенно живом. Он  восхищался  Фильдингом  именно  как  создателем  этого
образа.
     Стоит вспомнить и о том, что вступительные главы нужны  были  Фильдингу
не только для обоснования своих эстетических принципов. Он еще говорил там о
жизни, о законах, которые ею управляют,  давал  объяснение  поступкам  своих
героев. Сами по себе подобные вступительные главы не ужились, вопреки мнению
Фильдинга, в романе последующих столетий, но они утвердили  право  романиста
от  своего  лица  разговаривать  с  читателем,  и   этим   правом   пожелали
воспользоваться такие писатели,  как  Теккерей,  Диккенс,  Бальзак,  Гоголь,
Толстой. Фильдинг, надо думать, присвоил себе это право не зря. Не в том  ли
дело, что вступительные главы давали ему возможность, поговорив с  читателем
от своего лица, освободить потом от себя героев,  выпустить  их  на  вольную
волю? Конечно, Фильдингу удается это не до конца. Но направление его поисков
таково.
     К тому же подобного рода оговорки необходимы по отношению  не  ко  всем
героям романа. Один из них не нуждается в них абсолютно. Это -  отец  Софьи,
сквайр Вестерн.
     Если бы подобное сравнение  мало-мальски  подходило  этому  грубияну  и
пьянице, сквайра Вестерна следовало  бы  назвать  жемчужиной  "Истории  Тома
Джонса", а может Сыть, и всего творчества  Фильдинга.  Это  образ  абсолютно
законченный, выразительный, что называется - без сучка,  без  задоринки.  И,
конечно  же,  необыкновенно  жизненный,  во  всем  соотносимый   с   пьяной,
разгульной "сельской Англией" XVIII века.
     Сквайр Вестерн, в отличие от других главных  героев  романа,  не  имеет
определенного жизненного прототипа. Зато литературных прототипов у него хоть
отбавляй. Самый выразительный из  них  появился  уже  в  1707  году,  в  год
рождения Фильдинга, в пьесе Джорджа Фаркера "Хитроумный план щеголей". Звали
его сквайр Солен, и человек он был не очень счастливый. Мать женила  его  на
молодой особе, получившей столичное воспитание, и с тех  пор  жизнь  мистера
Солена кончилась. Его каждый день оскорбляли  в  лучших  чувствах.  Жена  не
испытывала ни малейшего интереса к охоте на лисиц, не  танцевала  контрданса
и, главное, оказалась совершенно  неспособна  понять,  что  долг  настоящего
сельского помещика - напиваться до мертвецкого состояния каждый  вечер  и  с
утра до ночи оглашать дом непотребными ругательствами. Слава  богу,  каторга
эта скоро кончилась - жену увел столичный  вертопрах.  Жаль  только,  с  нею
вместе ушло и ее приданое...
     Такой вот  дикий  сквайр  прочно  обосновался  в  английском  театре  и
литературе XVIII века. Шли годы, а он не старел -  только  мужал,  набирался
силы. Он, если угодно, оказался своеобразным  Антеем  английской  литературы
XVIII  века.  Ни  один  из  ее  героев  не  стоял  так   прочно   на   почве
действительности,- что поделаешь, эпоха Просвещения не была временем большой
просвещенности! К середине века дикий сквайр был уже вполне традиционен,  но
никак не стал отвлеченной "литературной традицией". Словом,  сквайр  Вестерн
не просто не имел единственного реального прототипа, но и не нуждался в  нем
- их у него было тысячи. Он - наиболее собирательный образ романа. И  он  на
редкость типичен и индивидуален - со своей  любовью  к  дочери  и  охоте  на
лисиц, воспоминаниями о тиранстве  жены,  не  понимавшей  его  -  настоящего
сельского сквайра, без всяких этих  столичных  фиглей-миглей,  опоры  нации,
можно сказать! - со своей способностью прикинуть, за  что  и  за  кем  можно
больше получить, и широтой  натуры,  которой  позавидовал  бы  иной  русский
купец...
     Возможно,  литературное  происхождение  имеет  и  Партридж.  Во  всяком
случае, Тобайас Смоллет обвинял Фильдинга в том, что тот украл из его романа
"Родрик Рэндом" слугу - латиниста Стрэпа. Но, как бы то  ни  было,  Партридж
заметно превосходит Стрэпа как комический  образ.  Фильдинг  мог  воспринять
Стрэпа лишь как намек.
     Всех этих героев Фильдинг п пустил в плаванье по  житейскому  морю.  Но
море это не безбрежно, а маршруты героев точно прочерчены.  Роман  Фильдинга
организован очень строго, и читатель может не сомневаться в том, что, как бы
ни отклонялись пути героев, герои эти все равно сойдутся все  вместе,  чтобы
выяснить вопросы, на которые не нашли ответов вначале.
     Да, это плаванье имеет определенную  цель,  и  она  поставлена  так  же
точно, как определены сюжетные ходы и задачи героев. Роман Фильдинга это  не
только комическая эпопея. Это еще философская  эпопея.  Правда,  философские
вопросы, в ней решаемые, лишены отвлеченности.
     Фильдинг, как он заявил, пишет роман о человеческой природе. Для  XVIII
века эти слова значили очень много. Просвещение  пыталось  чуть  ли  не  все
вопросы решить через человека, и, значит, надо было  понять,  что  он  собой
представляет. Весь XVIII век заполнен спорами  о  "человеческой  природе"  и
прежде всего о том, добр или зол человек в основе  своей.  Раньше  и  полнее
всего развернулись подобные споры в Англии. В то время как один  из  ведущих
представителей "этической философии" этого времени А.  Шефтсбери  утверждал,
что подосновой  человеческого  поведения  является  врожденное  нравственное
чувство, другой - Б. Мандевиль - видел эту основу в эгоистическом  интересе.
Фильдинг занимал в споре Мандевиля и Шефтсбери компромиссную позицию. Он был
в  достаточной   мере   реалистом,   чтобы   видеть,   сколькими   примерами
буржуазно-аристократическая Англия подтверждает правоту Ма