лось установить, кому  они  принадлежат.  Ведь  вы,  кажется,  не
публиковали о пропаже . Ваm на редкость повезло, сэр, что удалось  отыскать,
кому принадлежит банковый билет.
     - Но. сударыня ведь  он  лежал  в  записной  книжке,  на  которой  было
написано имя мисс Вестерн,- отвечал Джонс.
     - Да. все сложилось чрезвычайно удачно! - воскликнула леди.- И не менее
удивительно, что вы прослышали, где живет мисс Вестерн: ведь  об  этом  мало
кто знает.
     Джонс уже совершенно овладел собой; он живо сообразил, что  ому  теперь
представляется прекрасный случай ответить Софье на вопрос, заданный ею перед
самым приходом леди Белластон.
     - Действительно, сударыня.-  сказал  он.-  мне  это  удалось  благодаря
необыкновенно счастливому стечению обстоятельств. На днях я сообщил о  своей
находке одной даме в маскараде, назвав ей имя владелицы книжки; та  сказала,
что, кажется, знает, где я могу видеть мисс Вестерн, и даст  мне  ее  адрес,
если я зайду к ней на другой день утром. Я пошел, но не застал  ее  дома;  с
тex  пор  я  никак  не  мог  с  ней   встретиться.-   только   сегодня   мне
посчастливилось, и она направила меня в дом вашей милости: когда  я  сказал,
что у меня очень важное дело, слуга провел меня в эту комнату,  а  вскоре  и
мисс Вестерн вернулась из театра.
     При у поминании о маскараде он лукаво посмотрел на леди  Белластон,  не
боясь быть замеченным Софьей, которая была  слишком  смущена,  чтобы  делать
наблюдения. Намек этот немного напугал леди и поверг ее  в  молчание;  тогда
Джонс, видевший волнение Софьи, решил прибегнуть  к  единственному  средству
успокоить ее, то есть уйти. Но перед уходом он сказал:
     - Кажется,  в  таких  случаях,  сударыня,  нашедшему  принято  выдавать
награду: за свою честность я малым не удовольствуюсь и попрошу не меньше чем
разрешения посетить вас еще раз.
     - Сэр,- отвечала леди,- я не сомневаюсь, что вы джентльмен, а для людей
благовоспитанных двери моего дома всегда открыты.
     Церемонно   раскланявшись,   Джонс   удалился,   к   своему    великому
удовольствию, а равно и к удовольствию Софьи, которая ужасно боялась, как бы
леди Белластон не догадалась о том, что уже было ей прекрасно известно.
     На лестнице Джонс встретил свою старую знакомую, миссис Гонору,  и  та,
как женщина благовоспитанная, обошлась с ним учтиво, несмотря  на  все  свои
россказни о нем. Встреча эта пришлась очень кстати: Джонс сообщил  горничной
свой адрес, которого Софья не знала.

     ГЛАВА XII, заключающая тринадцатую книгу

     Изящный лорд Шефтсбери где-то возражает против излишней  приверженности
к истине, из чего с полным основанием можно заключить, что  в  иных  случаях
ложь не только извинительна, но и похвальна.
     И, конечно, никто не может с большим правом притязать на это похвальное
уклонение от истины, чем  молодые  женщины,  когда  речь  идет  о  любви;  в
оправдание они могут сослаться на уроки старших, на  воспитание  и,  превыше
всего на силу, можно сказать даже  -  на  незыблемость  обычая,  который  не
запрещает им следовать чистым природным влечениям (подобное запрещение  было
бы нелепостью), но запрещает в них признаваться.
     Поэтому нам ничуть не стыдно сказать, что героиня  наша  последовала  в
настоящем случае советам сиятельного философа. Будучи твердо  убеждена,  что
леди Белластон не знает, кто такой Джонс, она  решила  оставить  ее  в  этом
неведении, хотя бы и ценой маленького обмана.
     Не успел Джонс уйти. как леди Белластон воскликнула:
     - Честное слово, прекрасный молодой  человек!  Кто  бы  ото  мог  быть?
Что-то не припоминаю, чтобы я его когда-нибудь видела.
     - Я тоже, сударыня.- отвечала Софья.- Должна признать, что он  поступил
очень благородно, вернув мне деньги.
     - Да, и притом он очень хорош собой,- сказала леди,- как вы находите?
     - Я не обратила на это внимания,- отвечала  Софья,-  он  показался  мне
только немного неуклюжим и невоспитанным.
     - Вы совершенно правы,- подтвердила леди  Белластон,-  по  манерам  его
видно, что он не вращался в хорошем обществе. Хоть  он  и  вернул  деньги  и
отказался  от  вознаграждения,  я  все-таки   сомневаюсь,   чтобы   он   был
благородного звания... Я давно заметила, что в людях хорошего  происхождения
есть что-то такое, чего другим никогда не приобрести.. Пожалуй, не приказать
ли, чтобы его не принимали, если он придет?
     - Нет, почему же? - возразила Софья.- Какие могут быть у вас  опасения,
сударыня, после его поступка?.. Кроме того, разве вы не заметили? В речи его
столько изящества,  столько  изысканности,  такая  красота  выражений,  что,
что...
     - Да, я согласна, он боек на язык... Только простите меня,  пожалуйста,
Софья, пожалуйста, простите...
     - Простить вашу милость! - воскликнула Софья.
     - Да, пожалуйста, простите, - отвечала, смеясь, Белластон,- при взгляде
на него у меня мелькнуло одно ужасное  подозрение...  умоляю  вас.  простите
меня...я вообразила себе, что это не кто иной, как мистер Джонс.
     - В самом деле, сударыня? - проговорила Софья, покраснев и  принужденно
смеясь.
     - Ей-богу, вообразила. Понять не могу, отчего это мне пришло в  голову.
Ведь надо отдать молодому человеку справедливость: одет он со вкусом, а  мне
кажется, дорогая Софья, приятелю вашему это мало привычно.
     - С вашей  стороны,  леди  Белластон,  жестоко  так  насмехаться  после
данного мной обещания,- отвечала Софья.
     - Нисколько, дитя мое... Было бы жестоко - прежде; но после того как вы
обещали не выходить замуж без согласия отца, а следовательно - отказаться от
Джонса, вам, я думаю,  не  может  показаться  обидной  легкая  насмешка  над
страстью, простительной только в провинциальной барышне и которую, по  вашим
словам, вы совершенно преодолели. Что мне подумать, дорогая моя  Софи,  если
вы не выносите шутки даже насчет его одежды? Я начинаю опасаться, не слишком
ли далеко вы зашли, и спрашиваю себя: точно ли вы были со мной откровенны?
     - Право, сударыня, вы ошибаетесь, если думаете, что  он  сколько-нибудь
меня интересует.
     - Интересует! Вы дурно меня поняли: я говорила только о его одежде... и
не решилась бы оскорбить вашего чувства дальнейшим сравнением... Мне кажется
даже, дорогая моя Софи, что ее  т.е.  бы  ваш  мистер  Джонс  был  похож  на
этого...
     - Мне кажется, сударыня,- проговорила Софья,- вы признали, что он хорош
собой...
     - Кто, кто хорош собой? - поспешно прервала ее леди.
     - Мистер Джонс,- отвечала Софья, но тотчас же опомнилась.- Ч-ю я говорю
- мистер Джонс!..  Нет,  нет,  извините...  я  хотела  скачать,  джентльмен,
который только что был здесь
     - Ах. Софи, Софи! - воскликнула  леди.-  Боюсь,  что  мистер  Джонс  не
выходит у вас из головы.
     - Даю слово, сударыня: мистер Джонс так же мне безразличен, как  только
что ушедший отсюда джентльмен.
     - Даю слово, что верю. Простите же мне мою  маленькую  невинную  шутку.
Обещаю всем никогда больше не произносить его имени.
     Тут дамы расстались, к неизмеримо большему удовольствию Софьи, чем леди
Белластон, которая охотно помучила бы свою соперницу и дольше,  если  бы  но
была отвлечена более важным делом. Что же касается Софьи, то этот  первый  в
ее жизни обман оставил в ней чувство большой неловкости. Удалившись  в  свою
комнату, она погрузилась в раздумье,  и  чувство  это  перешло  в  угрызения
совести. Затруднительность положения.  не  оставлявшая  другого  выхода,  не
служила в ее глазах оправданием ее поступка: душа Софьи была слишком  чиста,
чтобы она могла примириться с ложью, хотя бы и вынужденной обстоятельствами.
Мысль эта не позволила ей сомкнуть глаз в течение всей ночи.

        "КНИГА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, ОХВАТЫВАЮЩАЯ ДВА ДНЯ"

     ГЛАВА I Попытка доказать, что сочинение выигрывает,  если  автор  имеет
некоторые познания в предмете, о котором он пишет

     Так как некоторые господа заняли в последнее время видное  положение  в
республике словесных искусств единственно удивительной силой  своего  гения,
без малейшей помощи образования и даже,  может  быть,  не  умея  читать,  то
нынешние критики, слышал я, с недавних пор начали утверждать, будто  всякого
рода знания совершенно бесполезны писателю, что это лишь  цепи,  сковывающие
природную живость и бойкость воображения, обременяющие его и не  дающие  ему
воспарить к тем высотам, которых без этой помехи оно могло бы достигнуть.
     Почтенные критики, боюсь я, чересчур увлеклись. В  самом  деле,  почему
литература  должна  так  отличаться   от   других   искусств?   Грациозности
танцмейстера ничуть не вредит изучение танцевальных па; ремесленник толе,  я
думаю, владеет своим инструментом не хуле оттого, что выучился обращаться  с
ним. С другой стороны, я не могу допустить, чтобы Гомер или Вергилий  писали
с большим огнем, если бы были не образованнейшими людьми своего  времени,  а
такими же невеждами, как большинство писателей наших  дней.  И  я  не  верю,
чтобы все пылкое воображение  и  блестящий  ум  Питта  могли  создать  речи,
обратившие английский сенат нашего времени в достойного соперника  ареопагов
Греции и Рима, если бы оратор  не  был  прекрасно  начитан  в  произведениях
Демосфена и Цицерона и не перенес в свои собственные весь их дух и все  и  к
знания.
     Отсюда, впрочем, вовсе не следует, чтобы я требовал от своих  собратьев
столько знаний, сколько, по мнению Цицерона,  их  необходимо  иметь  каждому
оратору. Напротив, мне кажется, поэт может обойтись очень  небольшим  кругом
чтения, критик - еще меньшим, а политический деятель - совсем ничтожным  Для
первого довольно будет, пожалуй,  поэтики  Бисше  и  нескольких  современных
поэтов, для второю-умеренного количества драматических произведений,  а  для
третьего - любой пачки политических газет.
     Правду сказать, я требую от писателя лишь небольшого знания предмета, о
котором он пишет, согласно старинному судебному правилу: "Quam quisque  nont
aitem in ea se exerceat" 86. С одним этим знанием писатель может дать подчас
что-нибудь сносное, а без  него  вся  мировая  ученость  принесет  ему  мало
пользы. Предположим. например, что  Гомер,  Вергилий,  Аристотель,  Цицерон,
Фукидид и Ливии собрались вместе и задумали общими силами  написать  трактат
об искусстве танца.- я думаю, все согласятся, что произведение их  не  могло
бы тягаться с превосходным руководством по этому предмету  мистера  Эссекса,
под заглавием "Начатки светского воспитания". И если  бы  удалось  уговорить
несравненного  мистера  Браутона  приложить  кулак  к  бумаге  v   дополнить
названные "Начатки" основами атлетики, то  свет  едва  ли  имел  бы  причину
жаловаться, что никто из великих писателей, древних и новых,  не  брался  за
изложение этого благородною и полезного искусства.
     Дабы не умножать примеров по такому ясному вопроса н  перейти  сразу  к
цели, скажу прямо, что. по-моему. описание нравов высшего общества  вышло  у
многих английских писателей неудачным вследствие их совершенного  невежества
в этой области.
     К сожалению. знание высшего света доступно далеко не всякому  писателю.
Книги дадут нам о  нем  очень  несовершенное  представление,  а  сцена,  это
представление мало чем улучшит. Джентльмен, просветивший себя чтением  книг,
почти всегда окажется педантом, а  берущий  уроки  в  театральном  кресле  -
хлыщом.
     Характеры, написанные по этим образцам, тоже выйдут неудачными.  Ванбру
и Конгрив писали с натуры; но  тог,  кто  станет  их  копировать,  изобразит
нынешний век так же превратно, как сделал бы это  Хогарт,  если  бы  вздумал
написать раут в одеждах Тициана  или  Ван-Дейка.  Словом,  подражание  здесь
неуместно. Картина должна быть списана  прямо  с  природы.  Истинное  знание
света дается только живым общением, и, чтобы узнать нравы того  или  другого
сословия, надо наблюдать их собственными глазами.
     Между  тем  высшего  разряда  смертных  нельзя   видеть,   как   прочих
представителей человеческого рода, даром - на улицах, в лавках  и  кофейнях;
их не показывают также и за деньги, как  высшие  породы  животного  царства.
Словом, к лицезрению  их  допускаются  только  лица,  обладающие  известными
качествами, как-то: происхождением или братством, или  же.  что  равносильно
тому и другому, занимающиеся почетной профессией игрока. Однако, к  великому
сожалению, подобные господа очень редко берутся за низкое ремесло  писателя,
обыкновенно предоставляя его беднякам и людям низшего звания - как дело,  по
мнению многих, не требующее никакого капитала.
     Отсюда, те странные чудища в кружевах и шитье,  в  шелках  и  парче,  в
огромных париках и фижмах, которые гордо выступают, под названием  лордов  и
леди. на театральных подмостках, к великому удовольствию стряпчих и писцов в
партере,  ремесленников  и  подмастерьев   на   галереях;   сыскать   их   в
действительной жизни так же трудно, как кентавров, химер и  другие  создания
чистой фантазии. Впрочем, признаться по секрету, это знание высшего общества
хотя и крайне необходимо, чтобы избегать промахов,однако оно  принесет  мало
пользы сочинителю комедий и ш ромaнов комедийного типа, вроде  предлагаемого
мной читателю.
     Суждение мистера Попа о женщинах весьма приложимо к большей части людей
высшего круга: форма и деланные чувства до такой степени наполняют  их.  что
своего лица у них нет вовсе,  по  крайней  мере,  заметить  его  невозможно.
Осмелюсь даже сказать, что великосветская жизнь - самая серая и тусклая и не
содержит  в  себе  ничего  веселого  и  любопытного.  Разнообразие   занятий
порождает в низших слоях общества великое множество  комических  характеров,
тогда как здесь, за исключением немногих честолюбцев и  еще  меньшего  числа
искателей наслаждений, люди только и знают что суетное тщеславие да  рабскую
подражательность.  Наряды  и  карты,  еда  и  питье,  поклоны  и  приседания
составляют все содержание их жизни.
     Впрочем, есть среди них и такие, которых захватывает  вихрь  страсти  и
увлекает  далеко   за   границы,   полагаемые   приличием;   в   особенности
великосветские  дамы  своей  благородной  неустрашимостью   и   высокомерным
пренебрежением к мнению других столько же отличаются  в  этом  отношении  от
робких  женщин  простого  звания,   как   добродетельная   леди   отличается
изысканностью и деликатностью своих  чувств  от  честной  жены  фермера  или
лавочника. Такой неустрашимостью отличалась и леди Белластон. Но  пусть  мои
провинциальные  читатели  не  заключат  отсюда,  что  так  ведут  себя   все
фешенебельные дамы или что мы желаем представить их  в  таком  свете:  никто
ведь не предположит, что все священники похожи на Твакома и  все  военные-на
прапорщика Норсертона.
     Нет ничего нелепее заблуждения, широко  распространенного  среди  массы
читателей:  заимствуя  свои  взгляды  от   невежественные   сатириков,   они
воображают, будто мы живем в развращенном веке!  Напротив,  я  убежден,  что
любовные похождения никогда не были в меньшем почете  среди  людей  высокого
звания,  чем  в  настоящее  время.  Нынешние  женщины   научены   маменьками
направлять свои  помыслы  только  на  честолюбие  и  тщеславие  и  презирать
наслаждения любви, как недостойные их  внимания;  будучи  выданы  попечением
таких маменек замуж, они, собственно, не имеют мужей и,  таким  образом,  на
опыте убеждаются в справедливости преподанных им  уроков,  довольствуясь  на
весь остаток своей  скучной  жизни  более  невинными,  но,  боюсь,  и  более
ребяческими развлечениями, простое упоминание о которых  будет  неуместно  в
этой истории. По моему скромному мнению, наш бомонд  характеризуется  скорее
глупостью, чем пороками; суетный -  вот  единственный  эпитет,  которого  он
заслуживает.

     ГЛАВА II, которая содержит письма и, еще кое-что,  касающееся  любовных
похождений

     Вскоре по возвращении домой Джонс получил следующее письмо:
     "Я была крайне поражена, узнав, что вы ушли. Когда вы оставили комнату,
я никак не предполагала, что вы уйдете,  не  повидавшись  сонной.  Поведение
ваше неподражаемо и убеждает меня, что я должна презирать сердце,  способное
влюбиться в такую дурочку; впрочем, не знаю, чему в ней  больше  удивляться:
простоте или лукавству,- она блещет обоими этими  качествами!  Не  поняв  ни
слова из того, что произошло между нами, она все же  имела  смелость,  имела
бесстыдство, имела...-как бы это назвать?заявить мне в глаза, что  не  знает
вас и никогда вас не видела... Неужели между вами был сговор и вы  оказались
настолько низки, что выдали меня?.. О, как я презираю ее, вас и весь мир,  а
больше всего себя за... нет, не решаюсь написать слово, которое сведет  меня
с ума, если попадется когда-нибудь на глаза; помните,  однако,  что  я  могу
ненавидеть так же пламенно, как и любить".
     Джонс едва имел время подумать над содержанием этого  письма,  как  ему
принесли другое, писанное той же рукой; приведем и его от слова до слова;
     "Если вы примете во внимание, в каком смятении чувств я вам писала,  то
не будете удивлены выражениями моей первой  записки...  Подумав,  я  и  сама
нахожу, что погорячилась. Надо полагать, что всему причиной  этот  проклятый
театр и бестактность одной дуры, задержавшей меня против  моей  воли...  Как
приятно думать хорошо о том, кого любишь!.. Может быть, и вам приятно, чтобы
я о вас так думала. Я решила видеть вас сегодня же; приходите немедленно.
     Р. S. Я приказала не принимать никого, кроме вас.
     Р. Р. S. Мистер Джонс может быть уверен, что я помогу ему  оправдаться,
ибо едва ли его желание обмануть меня сильнее, чем собственное  мое  желание
обмануться.
     Р. Р. Р. S. Приходите сию минуту".
     Предоставляю решить людям, опытным в любовных делах,  которое  из  этих
двух писем - гневное или ласковое - причинило большее неудовольствие Джонсу.
Несомненно только, что он не чувствовал ни малейшей охоты посещать  кого  бы
то ни было в этот вечер, за исключением одной только особы.  Но  он  считал,
что его обязывает честь; даже если бы  мотив  этот  оказался  недостаточным,
Джонс не решился бы распалять гнев леди Белластон, которая вообще отличалась
раздражительным характером и в сердцах могла все открыть  Софье,  между  тем
как одна мысль об этом повергала его в трепет. В досаде  пройдясь  несколько
раз по комнате, он собирался уже идти на свидание, как  вдруг  леди  любезно
его предупредила - не новым письмом, а появлением своей  собственной  особы.
Одежда ее была в большом  беспорядке,  и  на  лице  изображалось  сильнейшее
расстройство; она бросилась в кресла и, переведя дух. сказала:
     - Видите, сэр, когда женщина зашла слишком далеко, она уже ни перед чем
не останавливается. Скажи мне это кто-нибудь неделю назад, я никогда  бы  не
поверила.
     - Надеюсь,  что  очаровательная  леди  Белластон  не  поверит  также  и
наговорам на человека, бесконечно признательного за  все  ее  многочисленные
одолжения,- отвечал Джонс.
     - Признательного за одолжения! Я не  ожидала  таких  холодных  слов  от
мистера Джонса.
     - Извините, мой ангел,- продолжал он.- если по  получении  ваших  писем
боязнь вашею гнева, не знаю, впрочем, чем вызванного...
     - Разве я смотрю так уж сердито? - улыбнулась  леди  Белластон.-  Разве
лицо мое пылает гневом?
     - Клянусь вам честью, я не сделал ничего,  что  могло  бы  навлечь  ваш
гнев. Ведь вы сами назначили мне свидание, и я пришел, как было условлено...
     - Ради бога. не  пересказывайте  этой  мерзкой  сцены...  Ответьте  мне
только на один вопрос, и я буду спокойна. Вы не выдали меня ей?
     Джонс упал на колени и начал клятвенно заверять,  как  вдруг  Партридж.
приплясывая и подпрыгивая, ворвался, шальной от радости, в комнату с криком:
     - Нашлась!  Нашлась!..  Она  здесь,  сэр.  здесь!..  Миссис  Гонора  на
лестнице!
     - Задержи ее минутку.-отвечал  Джонс.-Сюда.  сударыня;  схоронитесь  за
полог: у меня нет больше ни одного укр